- -
- 100%
- +
Пролог
В доме пахло старым деревом и вином. Сумерки уже сгущались над деревней, и в этой тишине слышался лишь скрип верёвки. Томас, сломленный временем мужчина, стоял на шатком стуле. В его глазах мутно отражалась усталость и бесконечная тоска. Руки дрожали, узлы не слушались, но он всё равно продолжал, будто только эта петля могла принести облегчение.
Перед внутренним взором вновь и вновь вставали картины прошлого: лицо жены, бледное от чумы, холодные губы сына – ещё совсем мальчика. Они ушли, а он остался, как ненужный остаток, как обломок, выброшенный бурей.
«Зачем жить, если дом пуст?» – думал он, сжимая верёвку.
Дверь вдруг распахнулась с резким треском.
– Отец! – крикнула Моралин. Голос молодой женщины, надломленный отчаянием, ударил по его спине сильнее, чем ветер.
Она бросилась к нему, сбив стул, сорвала верёвку с его шеи.
– Ты что делаешь? – её глаза горели слезами. – Я потеряла мать, брата… а теперь и ты хочешь уйти? Ты оставишь меня одну, как будто я уже мертва для тебя?
Томас, краснолицый от вина, пошатнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Его губы исказила кривая усмешка.
– Не дают даже умереть спокойно… – пробормотал он, резко толкнув дочь. Та отшатнулась, ударившись плечом о стену.
Не оборачиваясь, он захромал к двери, спотыкаясь о собственную тень, и вскоре тяжёлые шаги растворились во дворе.
Моралин осталась в пустой комнате. Её дыхание сбивалось, пальцы дрожали, словно она сама стояла под петлёй. Слёзы прорвались наружу. Она закрыла дверь, задвинула засов и, как делала это каждую ночь, рухнула на постель.
– Зачем… зачем эта жизнь?.. – шептала она в темноте, сжимая в руках одеяло. – Всех забрали, всё унесли… и теперь он тоже уходит. Лучше бы чума забрала и меня…
Дом снова утонул в тишине. Лишь за окном ветер шептал в ветвях, будто подслушивал её муки. Ночь накрыла деревню медленно и неумолимо, как чёрное покрывало.
Луна пряталась за тяжёлыми тучами, и только багровый отсвет пожаров где-то далеко дрожал на горизонте, словно само небо пылало.
Томас шатался по двору с бутылкой в руке. Его тени вытягивались на земле – длинные, уродливые, казалось, сама тьма хотела распять его. Он остановился, привалившись к изгороди, и вдруг услышал… дыхание. Хриплое, низкое.
– Кто там?.. – голос сорвался, и он немного отступил назад.
Из мрака выступила фигура. Женщина с тяжёлым шагом. На лице – звериная маска волка, в глазницах которой тлел кровавый свет. Длинные рыжие волосы падали на плечи, спутанные, будто обожжённые пламенем. Её одежда была словно соткана из древнего ужаса: кожа, кости, вплетённые амулеты, металл, переживший века.
Она не спешила.
– Уйди… – Томас поднял руки, как ребёнок, – прошу… оставь.
Но женщина в маске не знала милости. Она наклонила голову, и тёплый пар её дыхания сорвался из щелей маски, будто волк собирался зарычать. В тот миг Томас ощутил – всё внутри оборвалось. Он хотел броситься прочь, но тьма сковала ноги.
Её рука метнулась с нечеловеческой быстротой. Металл когтей вспорол ему горло, и красная полоса брызнула на землю. Томас захрипел, уронив бутылку. Она разбилась, стекло звякнуло – и с этим звоном жизнь вытекла из него.
Моралин проснулась от крика. Вздрогнула. Сердце стучало в висках, словно кто-то бил в барабан. Она бросилась к двери, распахнула её – и застыла.
В лунном отблеске она увидела отца, распростёртого на земле. Его глаза остекленели, губы безмолвно открыты. А рядом – силуэт женщины в волчьей маске, глаза которой пылали огнём. Красные отблески отражались в крови.
Моралин не смогла закричать. Тело само отпрянуло назад, ноги понесли её, будто принадлежали не ей. В панике она рванула в дом, вниз по лестнице, в тёмный сырой подвал. За спиной раздавался гулкий, увесистый шаг.
Подвал встретил её тяжёлым дыханием сырости. Она вбежала туда, захлопнула дверь и прижалась к холодной кладке. Тишина была такой глухой, что слышался каждый удар её сердца.
Закрыв глаза, Моралин пыталась вдохнуть глубже. «Это просто сон… просто кошмар… проснусь, и всё исчезнет». Но когда веки дрогнули, ей почудилось движение. В кирпичной кладке прямо напротив неё что-то шевельнулось – нечто чёрное, будто сама тень попыталась высунуться наружу.
Моралин судорожно моргнула и шагнула назад. Стена снова была обычной, влажной. Но вот с другой стороны промелькнул силуэт – длинный, волчий. В подвале не было ни окон, ни света, и всё же тени жили своей жизнью. Они ползли по камню, вытягивались, изгибались, словно пытались дотянуться до неё.
Она стиснула зубы, стараясь не закричать.
– Уйди… пожалуйста… уйди… – едва слышно произнесла она в пустоту.
Ответом стал шёпот, который нельзя было различить, но он проникал прямо в голову. Будто десятки голосов говорили одновременно – и все они смеялись. С потолка сорвалась капля воды, и когда она ударилась об пол, Моралин вздрогнула: в тишине звук прозвучал, как падение ножа.
И тогда – шаги. Медленные. Они не могли быть настоящими – слишком глубокие, слишком тяжёлые, с резонансом, отзывавшимся в стенах, словно в гробу.
Моралин рванула к дальнему углу и спряталась за старым шкафом. Она прижалась щекой к сырому камню и попыталась заткнуть рот ладонью.
И тут дверь в подвал заскрипела. Очень медленно, мучительно. Сквозь щель проникла полоска багрового света – будто там, наверху, разливалось пламя.
Тени по стенам ожили. Они вытянулись, обретая формы: чёрные пасти, разинутые в молчаливом рёве; руки, протянувшиеся к ней сквозь камень.
И тут она увидела её.
Фигура женщины в маске волка спустилась по ступеням, и каждый её шаг отзывался эхом. Красные глаза горели, отражаясь во влажных стенах, казалось, весь подвал охватил огонь. Её силуэт расплывался в дымке, будто реальность не могла удержать её облик.
Моралин зажмурилась, но это не помогло: даже сквозь закрытые веки она чувствовала, что та стоит совсем близко. Шёпот множества голосов заполнил пространство.
– Ты хотела знать, зачем жить… – прозвучал один из них. – Теперь узнаешь, зачем умирают.
Холодные пальцы коснулись плеча Моралин. Она дёрнулась, открыла глаза – и оказалась лицом к лицу с волчьей маской. Красный свет залил всё поле зрения. Она не успела закричать.
Подвал захлебнулся тьмой.
И больше – ничего.
Глава 1. Она осталась со мной
– Детектив Саливан, – голос стражника звучал приглушённо, словно в горле застряла каменная пыль. – Девушка никому не открывает. Заперлась внутри, как в крепости. Говорят, она единственная дочь покойного. С рассвета никого не впускает.
Саливан поднял воротник длинного плаща, защищаясь от пронизывающего ветра. Ему тридцать пять, но в глазах уже жила усталость, свойственная тем, кто видел слишком многое. Тёмные волосы зачёсаны назад, на лице – лёгкая небритость, будто он никогда не успевает до конца побриться, а карие глаза смотрят на мир с недоверием. Он не носил знаков власти, не кичился должностью, но в каждом его движении ощущалась твёрдость человека, привыкшего смотреть в лицо смерти и оставаться стоять там, где другие падали.
– Девушка в ужасе, говоришь? – Саливан шагал неторопливо. – От чего же умер её отец?
Шестеро стражников переглянулись. Их лица, обветренные и суровые, казались застывшими масками, но в глазах сквозила неуверенность. Наконец, один из них, седой, сказал тихо:
– Мы… не знаем, детектив. Одни говорят – зверь. Другие – что сам чёрт пришёл за ним. Утром нашли его бездыханным во дворе. Никто не видел, никто не слышал. Лишь крики, что разносились ночью, да кровь на земле.
Саливан хмыкнул.
– Зверь… или чёрт. Когда люди не знают ответа, они всегда выбирают самое страшное.
Он поправил кожаную перчатку на руке и двинулся вперёд по узкой дороге, ведущей к окраине деревни. Дорога вилась меж серых домов, из окон которых выглядывали лица – бледные, испуганные.
С каждым шагом воздух становился тяжелее. Холод пробирал до костей, и даже стражники, привыкшие к крови и войне, старались держаться ближе друг к другу.
Наконец они вышли на небольшую площадь перед домом. Там уже собралось множество народа: женщины, прижавшие к себе детей, старики, крестящиеся всякий раз, когда взгляд падал на двор, молодые мужчины с вилами и топорами в руках.
А в центре всего этого, за низким деревянным забором, лежал труп Томаса.
Саливан остановился и посмотрел на мёртвого.
И в этот миг ветер налетел со стороны леса, принеся с собой тяжёлый, сладковато-гнилостный запах – тот, что остаётся, когда в доме слишком долго лежит смерть.
Саливан медленно выдохнул.
– Ну что ж… посмотрим, кто из вас прав.
Он медленно опустился на одно колено возле тела.
Вокруг воцарилась тишина, даже шёпот толпы стих. Он провёл взглядом по изуродованной шее Томаса, по глубоким разрезам, напоминающим звериные. Пальцы в перчатке скользнули по запёкшейся крови – и тут он заметил странное: раны были слишком ровными для когтей, слишком точными.
Саливан выпрямился, вытер перчатку о плащ.
– Она там? – бросил он коротко ближайшему стражнику.
Тот кивнул.
– Да, детектив. С тех пор не выходила. Только плач да крики.
Саливан кивнул и, не оборачиваясь к толпе, направился к двери. Остановился перед тяжёлой дубовой створкой, поднял руку и постучал.
Тишина. Только ветер шевельнул крышу, и в щелях забормотал сквозняк.
Он постучал снова – чуть сильнее, но всё так же спокойно.
Минуты тянулись, пока изнутри не донёсся приглушённый, дрожащий голос:
– Уходи…
Испуганный, надломленный.
Саливан на миг прикрыл глаза, набрал в голос уверенности, но сделал его мягким:
– Я не за тем пришёл, чтобы тревожить тебя. Я хочу помочь. Найти того, кто это сделал. Найти убийцу.
Внутри – тишина.
Саливан нахмурился, стараясь сохранить ровный тон, спросил:
– Как тебя зовут?
Долгая пауза. Затем тихо, почти шёпотом, будто боясь самого имени:
– Моралин.
Саливан продолжил:
– Моралин, тебе не нужно оставаться здесь одной. Позволь нам забрать тебя отсюда. Открой дверь.
Внутри раздался звук шагов – нерешительных, скользящих. Будто девушка подбиралась к двери с величайшим усилием. Но замок так и не щёлкнул. Голос снова прозвучал:
– Я не могу… тут слишком много глаз. Все смотрят… все ждут. Я не хочу оставаться здесь, не хочу их видеть! Хочу уйти отсюда. Из этого дома. Из этой проклятой деревни…
Саливан кивнул, будто она могла видеть его сквозь двери.
– Хорошо. Я понимаю, – сказал он и обернулся к стражникам. – Очистите двор. Уберите людей. Никого здесь не должно быть. И приведите лошадей.
Те переглянулись, но подчинились. Толпа зашевелилась, недовольные шёпоты прокатились волной, однако под прицелом холодной стали люди начали расходиться. Вскоре двор опустел, лишь гулкий стук копыт раздавался, когда стражники подвели лошадей к дому.
Саливан снова повернулся к двери.
– Теперь всё готово. Никого больше нет. Мы уедем, и ты не останешься одна.
На этот раз тишина длилась дольше, чем прежде. Затем раздался скрежет замка. Дверь медленно, со скрипом, открылась внутрь.
И на пороге появилась Моралин.
Саливан снял с плеч плотный плащ. Материя тёмная, тяжёлая, пропитанная запахом дороги и ночных костров. Он протянул его девушке.
– Накинь, – сказал он тихо. – Здесь холодно.
Моралин стояла на пороге. Она не слышала слов – или не хотела слышать. Взгляд был прикован к телу отца. Томас лежал во дворе, и в её глазах отражался такой ужас, что казалось, время для неё остановилось.
– Ты что-нибудь ела? – спросил Саливан мягко, наклоняясь чуть ближе.
Она не ответила. Даже не моргнула. Её глаза – пустые, стеклянные – не отрывались от мёртвого.
Саливан понял всё в тот миг. Быстро развернул плащ и накинул его на её плечи, мягко подтолкнув рукой вперёд, к лошади.
– Пойдём, – сказал спокойно.
Стражники сразу подхватили действия. Один держал поводья, другой помог Саливану поднять Моралин в седло. Она села словно деревянная – ни слова, ни движения.
– Тело, – бросил Саливан коротко. – С должными почестями. Никаких пересудов. Никто из деревни не тронет его. Поняли?
Стражники кивнули, уже подготавливая носилки.
Саливан вскочил на коня и сел рядом с девушкой. Взяв поводья, повёл лошадь вперёд, выезжая на главную улицу деревни.
Толпа всё ещё оставалась неподалёку от дома. Люди стояли молча, не приближаясь, но их глаза – десятки глаз – следили за Моралин. Пристально. Девушка сидела неподвижно, лишь голова поворачивалась то влево, то вправо. Она смотрела на людей и не отводила взгляда.
Саливан заметил, как её плечи напряглись, как пальцы судорожно сжали край плаща. Он понял: здесь ей хуже, чем где бы то ни было. И, не говоря ни слова, коснулся пятками бока коня, заставляя его идти быстрее.
– Держись, – сказал он тихо.
Деревня осталась позади. Каменные дома сменились пустыми полями, лесом, дорогой. Ветер бил по лицу свежестью, унося запах смерти и чужих глаз. Впереди лежал путь к столице Альдарона – Лавандеру.
Дорога уходила в серые поля. Ветер шуршал в сухой траве, редкие птицы крикливо перебегали с ветки на ветку, и вся процессия двигалась молча. Уже несколько часов никто не произнёс ни слова. Лишь стук копыт и тяжёлое дыхание лошадей сопровождали путь.
Моралин сидела неподвижно. Под плащом, подаренным Саливаном, она выглядела хрупкой, почти безжизненной фигурой. Её глаза смотрели в пустоту, и дорога казалась лишь чередой серых теней.
Саливан не торопил разговор. Он умел ждать. Но в конце концов нарушил тишину спокойным, тихим голосом:
– Ты видела того, кто это сделал?
Она не ответила. Лишь ветер, пронёсшись по полю, словно сам шептал вместо неё «нет».
Саливан повторил, чуть твёрже:
– Моралин. Ты видела?
Тишина растянулась. И вдруг слабый, еле слышный ответ сорвался с её губ:
– Да.
Он кивнул, не показывая удивления. Его голос остался таким же ровным, но теперь в нём прозвучала осторожность – как у охотника, приближающегося к зверю, чтобы не спугнуть:
– Почему же… почему она убила твоего отца?
Моралин чуть наклонила голову, губы её дрогнули. Она едва слышно произнесла:
– Из-за амулета.
– Амулета? Какого амулета?
Но Моралин снова замолчала.
Саливан не давил, голос стал почти шёпотом:
– Скажи мне, это важно.
Девушка прижала руку к груди.
– После того, как она… – слова давались с усилием, – убила его… она пошла за мной.
Саливан вскинул бровь.
– Как она выглядела?
Моралин подняла глаза к небу, словно искала там силу, и тихо сказала:
– Лицо… волка. С красными глазами.
Он на мгновение задумался, переваривая сказанное. Но снова вернулся к главному:
– А амулет?
Моралин судорожно сглотнула.
– Я спряталась. Она… нашла меня. Просто потянула руку… и взяла его у меня с шеи.
Саливан смотрел внимательно.
– Что это был за амулет?
– Маленький, – ответила она едва слышно. – Красный амулет.
Детектив замолчал, обдумывая каждое слово. В голове сразу вспыхнули десятки вопросов, но он выбрал лишь один:
– Ты уверена, что отец ничего не скрывал от тебя?
Моралин чуть заметно качнула головой.
– Нет… ничего.
И снова замолчала. Казалось, слова иссякли.
Вечер подкрался незаметно. Солнце катилось вниз, окрашивая небо в багровые и свинцовые тона. Лес вокруг словно стянулся кольцом, и дорога превратилась в узкую тропу, ведущую в самое сердце ночи.
Саливан приказал свернуть на небольшую поляну, где сухая трава ещё держала остатки тепла. Стражники быстро развели костёр. Пламя дрожало, отбрасывая длинные тени, и всё вокруг наполнилось запахом дыма и свежесрубленных ветвей.
Они ели молча. Саливан не притрагивался к еде – всё внимание было приковано к Моралин. Девушка стояла чуть в стороне. Её лицо в отсветах костра казалось бледным и застывшим, глаза смотрели куда-то мимо, вглубь леса.
Саливан думал: пусть ночь пройдёт, пусть сон вернёт ей силы – и, возможно, она скажет больше.
Он подошёл ближе и тихо, почти мягко произнёс:
– Тебе стоит отдохнуть. Утро принесёт новые силы.
Моралин едва повернула голову. Голос дрогнул, но оставался твёрдым:
– Я не буду спать. Если закрою глаза – чудовище вернётся за мной.
Саливан посмотрел на неё внимательно.
– Тогда сделаем так. Спи в моей палатке. Я сам буду на страже. Лично. Ты будешь в безопасности.
Девушка смотрела на него долго, словно проверяя слова на прочность. В конце концов медленно кивнула, будто боялась согласиться.
Шаги к палатке давались ей тяжело, каждое движение отнимало силы. Она вошла внутрь, опустилась на подстилку и, не раздеваясь, легла боком, закрывшись плащом.
Саливан остался снаружи. Его силуэт стоял прямо в свете костра, и даже в неподвижности чувствовалась собранность. Рядом расположился стражник, держась за оружие. Остальные отдыхали чуть поодаль.
Первая часть ночи тянулась спокойно. Костёр трещал, выплёвывая искры в тёмное небо, и на какое-то время казалось, что весь мир сузился до круга света, где сидели Саливан и его караульный.
Молодой стражник Гарен с усталым лицом негромко спросил:
– Ты ведь редко говоришь о себе, детектив. Но скажи, есть ли кто-то, кто ждёт тебя дома?
Саливан долго молчал, вглядываясь в огонь. Наконец, немного теплее, чем обычно, произнёс:
– Собака. Я оставил его дома. Он смотрел так, будто я больше не вернусь. Но я… обещал.
Гарен улыбнулся – устало, но искренне.
– Хоть кто-то ждёт тебя. А у меня – никого. Одно и то же каждый день. Словно и не живу вовсе.
Детектив бросил на подчинённого взгляд и едва заметно улыбнулся в ответ. Грустная тень пробежала по лицу сыщика. Внутри, в тех уголках души, о которых он не говорил, что-то болезненно кольнуло. Глаза на миг потемнели, и далёкая память терзала его снова и снова.
Тишину разорвал резкий хруст ветвей.
Оба вздрогнули. Саливан поднял голову, но тут же отмахнулся:
– Ветер.
Но звук повторился. Сначала один раз, потом второй. И снова – только с другой стороны. Казалось, кто-то медленно обходил лагерь.
Гарен напрягся. Сыщик поднялся. Ладонь сама собой легла на рукоять шпаги. Ветер не мог ломать ветви так сильно – слишком тяжёлым был звук.
Шорох усиливался. Теперь он доносился то с одной, то с другой стороны леса. Казалось, деревья ожили, их кроны трещали и скрипели под невидимым бременем.
Саливан тихо, почти не шевеля губами, сказал караульному:
– Разбуди остальных. Быстро. Но тихо.
Тот кивнул и исчез в темноте, склонившись почти к земле, чтобы не привлекать внимания.
Саливан шагнул к палатке. Осторожно откинул полог и заглянул внутрь.
Моралин спала. Лицо её было спокойно, почти безмятежно, будто она наконец обрела покой. Он задержал взгляд на мгновение – и решил не тревожить.
Закрыл полог обратно и развернулся к лесу.
И тогда он увидел их.
Между стволами, там, где костёр едва доставал своим светом, замерли два огненных, ярко-красных глаза. Они горели в темноте, как угли в золе, и не двигались. Смотрели прямо на него.
Саливан крепче сжал рукоять шпаги. Лезвие слегка дрогнуло в свете костра, и он шаг за шагом двинулся вперёд, прямо на эти горящие глаза. Они не отводили взгляда, пока он приближался, и вдруг – словно в насмешку – просто исчезли, растворившись в лесной тьме, будто их и не было вовсе.
Это насторожило его ещё сильнее. Тишина давила. И чем больше он всматривался, тем отчётливее проявлялись неясные силуэты между деревьями: вытянутые фигуры, то ли человеческие, то ли звериные, которые двигались и таяли, едва он пытался сосредоточиться.
«Может, усталость? Может, ночь играет с разумом?» – мелькнула мысль. Но холод в спине говорил: «Нет, здесь что-то иное».
Саливан ждал: стражники должны были уже вернуться. Но тьма оставалась безответной. Он понимал: если промедлить, может быть поздно. А бросать лагерь – значит оставить Моралин без защиты.
Выбора нет.
Он набрал воздух и крикнул:
– Вставайте!
Ответа не последовало. Он повторил, громче:
– Вставайте, немедленно!
И тут из палатки вырвалась Моралин. Девушка вся дрожала, глаза широко раскрыты, будто бежала прямо из кошмара в реальность. Она бросилась к Саливану, и он, не теряя ни мгновения, заслонил её собой, выставив шпагу в сторону леса.
В этот миг вспыхнули факелы. Несколько стражников, проснувшись, наконец подоспели. Пламя озарило лагерь, разгоняя тьму и отбрасывая тени в сторону. На миг всё вокруг отступило.
И тогда прорезал ночь крик. Пронзительный, полный ужаса, словно душу вырвали из груди.
– Что там?! – закричал Саливан, не покидая Моралин.
– Гарен! – донёсся голос одного из караульных, срывающийся на отчаяние. – Гарена убили!
Моралин в ужасе прижалась к нему, хватаясь за его плащ как за единственное спасение. Детектив застыл, шпага дрожала в его руке. Внутри всё смешалось – холодный расчёт, ярость и недоумение.
Саливан осторожно отстранил Моралин, стараясь, чтобы в его движениях было больше уверенности, чем сомнения.
– Всё хорошо, – произнёс спокойно, почти холодно. Но её дыхание всё равно сбивалось, руки дрожали.
Он направился к тому месту, откуда донёсся крик. Девушка не отставала ни на шаг. Она почти прижималась к его плечу, двигаясь следом, словно невидимый инстинкт тянул её к нему. Каждый шаг она делала точно в след, взгляд не отрывался от его спины.
И вот они подошли.
Гарен лежал на земле, и факелы освещали его мёртвое лицо. Саливан присел рядом, наклонился и внимательно осмотрел тело. На груди и животе зияли резаные раны. Острые, глубокие, как от ножа или меча. Он коснулся ткани у прорезей: края рваные, но форма слишком точная. Это было человеческое оружие.
Саливан поднял взгляд на стражников.
– Никто ничего не слышал?
Молчание. Лица напряжённые, бледные, глаза избегают его. Что бы это ни было, оно не позволило Гарену добудиться остальных. Казалось, сама тьма встала на его пути.
В этот миг Саливан почувствовал, как чья-то рука вцепилась в его ладонь. Сжала пальцы крепко, до боли. Посмотрел вниз – рука Моралин. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не мигая, словно хотела убедиться, что он не исчезнет.
Саливан не отдёрнул руку. Лишь твёрже сжал шпагу в другой.
– Никто не спит этой ночью, – произнёс он низким голосом. – Мы упакуем тело и возьмём с собой. В столице будет ясно, что с ним делать.
Подчинённые молча кивнули. Одни принялись сооружать носилки, другие развязывали тюки, чтобы накрыть тело плащами. Всё делалось быстро, без разговоров.
Так продолжалось до тех пор, пока над лесом не появилась первая бледная полоска рассвета. Когда солнце окрасило верхушки деревьев, всё было собрано. Гарена накрыли тканью и закрепили на носилках между лошадьми.
Саливан с каменным лицом бросил последний взгляд на лагерь, где ещё недавно горел костёр.
– В путь, – сказал сухо, без тени эмоций.
Отряд двинулся дальше. Дорога тянулась серым полотном, колыхаясь в утреннем тумане. Лошади шагали ровно, почти без звука, лишь изредка роняя короткое фырканье. Никто не говорил. Все ещё оставались потрясены ночными событиями.
Саливан ехал чуть впереди, мрачный, с опущенной головой. Его мысли блуждали – о Гарене, о том, что он видел ночью. Силуэты, глаза. Он слишком хорошо помнил их, но позволял себе думать о них только как о наваждении. Если начнёшь верить – уже проиграл.
И вдруг тишину прорезал слабый, хрупкий голос.
– Ты ведь тоже видел их… – Моралин говорила едва слышно, но в мёртвой тишине каждое её слово падало тяжёлым камнем. – Силуэты. И… глаза.
Стражники, усталые и измученные, подняли головы, глядя то на неё, то на Саливана.
Он вздрогнул, будто проснувшись от мыслей.
– Это лишь воображение ночи. Игра теней. Там был человек. Его мы не поймали.
Караульные переглянулись. Кто-то отвёл взгляд, кто-то, напротив, продолжал всматриваться в Саливана, ища подтверждения или хотя бы искру сомнения. Но он больше ничего не добавил.
Моралин тоже не ответила. Опустив голову, она прятала глаза в тени плаща.
И все вновь замолчали, продолжая путь.
Вторая ночь.
На сей раз лагерь расположили иначе: палатки поставили ближе друг к другу, костёр развели в центре, и все держались кучнее. Никто не хотел, чтобы тьма снова разделила их, как прошлой ночью. Решили, что каждый час отдыхает только один, а остальные бодрствуют вместе, сидя у огня, со шпагами и копьями под рукой.
Саливан расположился чуть в стороне, пристально вглядываясь в языки пламени. К нему подошла Моралин. Её шаги были тихие, почти неслышные, и лишь когда она села рядом, он слегка повернул голову.