Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книга 1. Комиссарша

© Олег Васильевич Северюхин, 2023

ISBN 978-5-4474-1461-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Северюхин Олег

Глава 1

Всех сидящих за судейским столом я не знал. Видеть видел, но лично знаком не был. Кто же интересно с ликами на иконах личное знакомство имеет?

Председательствовал, конечно, он Сам. Бог. Ему сам Бог велел. Что за ерунда? Председательствовал Иисус Христос, а прокурором был апостол Пётр. Раньше он был Симоном, сыном рыбака и Иисус сказал ему: «Иди за Мной, и Я тебя сделаю ловцом человеков». Вот и я попался в его сети.

– Этот человек не простой грешник, – вещал апостол Пётр. – Это дважды грешник. И имя его – Дон Казанова – символ греха, символ большого греха.

Дон Жуан ненавидит женщин и потребляет их как необходимую для него пищу. Встреча с Дон Жуаном всегда заканчивается трагедией, упадком сил и полосой неудач.

Казанова же любит женщин. Он отдаёт им всё, чем обладает. И Казанова расстаётся с женщинами, но без трагедий, давая им силы для нового счастья. И тот, и другой разбивают женские сердца, оставляя в них сладкую и горькую боль.

Дон Жуан ищет и не находит в женщинах совершенства, а Казанова видит совершенство во всех женщинах. И их обоих ведёт греховный девиз: «Когда хочешь чего-нибудь по-настоящему, можно стать даже Папой Римским».

Дон Жуан – вампир. Он соблазняет женщину исключительно для зарядки энергией. При ухаживании настойчив до настырности и нагл. С самого начала начинает диктовать свои правила игры и подавляет женщину как личность. Много обещает, умеет вызвать интерес, даже страсть. В постели более всего заботится о себе. Всегда уходит первым, оставляя женщину неудовлетворённой.

Казанова – донор. Он ценит женщину и принимает её правила игры. В постели доводит до высшей степени наслаждения и не бросит её первым, а дождётся, когда она сама объявит о разрыве. Он будет страдать, но вскоре найдёт новый объект для сброса избыточной энергии.

– Так в чем же вы его обвиняете? – спросил председательствующий. – С одной стороны он грешник, а с другой стороны – он безгрешная душа, праведник, можно сказать. В чем же вы его обвиняете?

– Учитель! – воскликнул Пётр. – Если бы он был Дон Жуаном или Казановой, то грех у него был бы один. А он и тот, и другой. Его вина состоит в том, что он не даёт женщинам ни единого шанса избежать греха с ним. И ещё он шпион…

– Ну, шпионаж это не такой уж большой грех, – сказал председатель, – это работа. В чем-то даже похожая на ту, что проводим и мы, приобретая себе друзей и строя царствие своё на земле. Что же предлагаете вы?

– Я предлагаю, – сказал прокурор, – отправить его в ад на вечные времена, пусть он жарится в кипящем масле, пройдёт все круги ада и узнает, как страдают души, погубленные им.

– Пётр, разве это наказание для него? – сказал укоризненно Иисус. – Наказанием будет его вечная жизнь. Годы и люди будут проходить рядом с ним, он постоянно будет чувствовать боль потери близких людей и мечтать о том, чтобы и его жизнь была такой же короткой, как у всех смертных людей. Пусть живёт вечно.

Глава 2

– Больной, просыпайтесь, – кто-то теребил меня приятными пальцами за щеку.

– Может, он уже умер? – сказал знакомый голос.

– Он ещё вас переживёт и даже не простудится на ваших похоронах, – сказал насмешливый голос, – больной, просыпайтесь же, наконец…

Я открыл глаза. Там, где я был, было безмятежное спокойствие, не нарушаемоё звуками улицы. Вокруг была сиреневая дымка, скрывающая что-то там вдали. Почему сиреневая дымка? Не знаю. Любой туман бывает только сиреневым. Присмотритесь.

Около меня сидели два лейтенанта, приставленные ко мне адъютантами моим учеником. Я слышал, как он наставлял молодёжь:

– Он не старикан, а глыба, летопись нашей разведки, начинал во времена Дзержинского и даже ещё раньше. Да что я вас уговаривать буду? Поедете замполитами на пограничные заставы и будете мух бить журналом «Коммунист Вооружённых сил».

Я слушал доносившиеся голоса из-за неплотной прикрытой двери кабинета и думал, где же я это слышал? Да это же я всегда так говорю. Хорошо, что меня только копируют, не дай Бог, ещё и конспектировать заставят. А сейчас эти ребята сидели у моей постели. Кстати, а зачем? И что я делаю здесь?

Последнее, что я помню, это был мой дом. Вернее, моя квартира. Я сидел у компьютера и пытался вспомнить что-то из моей молодости, чтобы записать это как мемуары. Иногда, знаете ли, бывает у стариков желание оставить молодёжи какие-нибудь умные мысли в наследство в надежде на то, что они будут потом читать это и дивиться, какой мудрый человек был дедушка.

Ерунда всё это. Никто не читает умные мысли. Читают глупые или остроумные мысли, например, такие: не ходи по косогору – сапоги стопчешь. Вот это и есть мудрость, истина, причём изложенная в такой форме, что она запоминается сразу. Автора никто не запомнит, а мысль эту будут повторять везде.

Вот и я сидел у компьютера и трудился умственно по-китайски. Как это по-китайски? А у них есть такая поговорка: для достижения цели нужно активизировать мыслительный процесс до раны в мозгах. Это в переводе звучит так длинно, а сами китайцы выражаются короче. Dao tou shang dong nao tai. Интересно, а откуда я знаю китайский язык? Ладно, потом выясним.

Так вот, я сидел за компьютером, который не так давно освоил. Вот ведь чудо техники. Что неправильно написал, взял, стёр, и продолжаешь дальше печатать. А я помню, как я печатал документы на пишущей машинке «Olympia». Сделаешь ошибку, останавливаешься, стираешь или соскабливаешь ненужную букву, а потом на это место впечатываешь нужную. А если на место одной буквы нужно впечатать две? Вот тут и начинается искусство. Придерживаешь каретку рукой, чтобы она не ушла на определённое ей конструкцией расстояние, прицеливаешься сквозь прорези для рычага с литерой и нажимаешь кнопку. Бац. И мимо. Начинаем всё с начала. Так как бумага тонкая, то придумали белилку, которая замазывает буквы. При тренировке вставка букв и исправления становятся делом лёгким, даже в какой-то степени интересным.

Так, о чем это я? О компьютере. Что-то мысль моя летает как бабочка с цветка на цветок. Будто хочется всё сказать сразу, а выбрать самое главное и не могу. Так вот, сидел я за компьютером и вдруг почувствовал сильную боль в груди. От боли даже в глазах темнеть стало. Стал я по карманам искать своё лекарство и не нашёл. А потом в глазах всё потемнело, и вот я проснулся здесь.

Я лежал неподвижно с закрытыми глазами и старался вспомнить события недавнего времени, но ничего не вспоминалось. Шёпот ребят стал как-то прояснять положение вещей.

– Слушай, а он случайно снова не того? – сказал один.

– Кто его знает? Годов-то ему сколько, пора бы и честь знать, тут только Бог решает, сколько ему осталось жить, – сказал другой.

– Сколько же ему сейчас лет? – спросил первый.

– Считай сам, – ответил второй, – если ему в тысяча девятьсот семнадцатом году было двадцать шесть лет, то в этом году ему будет ровно сто восемнадцать лет.

– Ну да, люди столько не живут. За это время, столько воды утекло, – сказал первый, – жалко, если старик уйдёт, не написав ничего путного. Вот и мы с тобой тут, чтобы записывать всё, что он скажет. Кстати, аппаратуру ты проверил? Если очнётся, поговорим с ним, а если не очнётся, то наденем так на голову. Всё равно какие-то мысли бродят в его старой голове, а эти мысли дороже золота.

Эх, ребята, знали бы вы, что за мысли бродят в моей голове, так не сидели бы с важным видом рядом с моей постелью. Что ж, становится всё понятнее, что со мной произошло.

Был сердечный приступ, кто-то меня нашёл и вызвал врачей. На инсульт не похоже, так как мозги работают и всё тело шевелится. Похоже, что я всё-таки был там и Божий суд мне не приснился. Суд состоялся. А точно ли Бог сказал о вечной жизни?

Век я уже почти прожил. Я не думаю, чтобы Бог шуточки шутил. Мужик он серьёзный, вдумчивый, сказал – отрезал. Если так, то мне здесь залёживаться нельзя. Нужно что-то делать, раз мне жизнь продлена, и не нужно прислушиваться к организму, так или не так сердечко забилось. Оно и так будет биться, как ему при создании предписано – быстрее, когда тебе страшно и медленное, когда ты весь в истоме от удовольствия.

Я под одеялом тихонько сжал руку в кулак. И почувствовал, что это кулак, которым можно врезать неприятелю, а не слабые старческие пальцы, способные на несильный тычок.

Почему же Бог не продлевает жизни всем, а выбирает только отдельных из них? Возможно, он смотрит на тех людей, от которых будет меньше вреда человечеству, так ведь я и был не божий одуванчик, растущий на полянке. Я был парнем о-го-го каким.

Я попробовал напрячь прямую мышцу живота, её ещё называют прессом и идёт она от рёбер до того места, где находится орган для продолжения рода человеческого. Я почувствовал, что пресс мой существует, что мышцы так же упруги, как и какое-то время назад. Конечно, они не настолько молоды, но позволят человеку быть независимым в обслуживании самого себя.

Дельтовидная мышца и большая грудная мышца тоже имеют достаточную упругость. Четырёхглавая мышца бедра и икроножная мышца как будто напитываются живительной силой. Мне так и хотелось рывком вскочить с кровати, развести в стороны руки и почувствовать всю мужскую силу.

– Не торопись, – говорил я себе, – всему своё время, у тебя ещё вся жизнь впереди, а то получится как с тем дурачком, которому доверили стеклянный…, не помню чего, но знающие люди знают.

В паутине этих мыслей я и уснул.

Глава 3

– Больной, просыпайтесь!

Чьи-то ласковые руки легонько похлопывали меня по щеке. Я взял эту руку в свою и легонько прикоснулся к ней губами, а потом открыл глаза.

Рядом со мной на табурете сидела моя постоянная медсестра, женщина лет тридцати пяти, я не скажу, что она красивая, но приятная на вид.

– Просыпайтесь, больной, – тихо произнесла она, – нужно покушать и привести себя в порядок. Завтра предполагается комиссия по вашей истории болезни.

Я посмотрел вокруг и увидел синеву ночи в окнах.

– Сколько сейчас времени? – спросил я.

– Около двух часов ночи, – устало сказала сестра.

Понятно, «собачья вахта», прошёл обход дежурного врача, все спят, а кому-то нужно бодрствовать.

Я ел больничную еду так, как будто не ел всю жизнь. Аппетит был волчий. Правда что-то побаливало в горле и в носу, но не так сильно. Как будто мне ёршиком прочистили пищевод и носоглотку.

– Не торопитесь, больной, – сказала медсестра, вытерев мне салфеткой уголок рта и поднося очередную ложку с пищей.

– Какой я больной, я здоровый, – хотелось сказать мне, – у меня даже мысли стали другие. Мне, например, нравится ваша грудь, которая открывается, когда вы наклоняетесь, и мне хочется обнять вас за спину и запустить руку под юбку.

Мысли вполне нормального здорового человека. И уж я знаю, для чего человеку нужны руки особенно в тех местах, которые закрыты женской одеждой.

Возможно, что медсестра уловила мой взгляд на её грудь. Она слегка покраснела и прикрыла вырез халата.

– Что ты прикрываешь, девочка, – думал я, – всё равно под халатом у тебя почти ничего не надето. Распахни халат, и ты вся моя, – но мысли старого человека спрашивали меня, – а что ты будешь делать с ней?

– Сделаю что надо, – говорил я новый, – я тебе докажу, что ты отстал от жизни и что вся жизнь заключается именно в этом. Если человек не хочет женщину, то он уже не хочет ничего.

После еды медсестра подложила под мою голову большую салфетку и поднесла к моёму лицу зеркало. На меня смотрела бородатая физиономия с всклоченными волосами. Неужели это я? Я никогда не носил бороду и всегда ухаживал за своими, ставшими в последнее время редкими, волосами.

– Кто это? – вырвалось у меня.

– А вы приглядитесь внимательно, – улыбнулась женщина.

– Сколько же я здесь нахожусь? – спросил я.

– Больше месяца, – ответила медсестра, – лежите спокойно и я избавлю вас от этого страшного человека, который сидит в зеркале.

Я закрыл глаза и отдался во власть её рук. Мягкострекочущая маленькая машинка с лампочкой сбривала растительность с моих щёк, щекотала верхнюю губу, залазила в нос, прикасалась к ушам, к затылку. Заботливая рука приподняла мою голову и дула на меня приятным мятным запахом с лёгким ароматом жареных котлет.

– Котлеты сами жарили? – спросил я.

– Ага, – машинально ответила медсестра и смутилась, – а что, пахнет котлетой?

– Не волнуйтесь, – успокоил я её, – пахнет женщиной, настоящей женщиной. Ну, что, посмотрим, кто там в зеркале?

Я посмотрел в зеркало и удивился. На меня смотрел гладковыбритый усатый мужчина в возрасте от сорока до пятидесяти, максимум до пятидесяти пять лет, шатен с густыми волосами, слегка тронутыми сединой. Конечно, он прогнал того страшного человека с бородой.

– Нравится? – спросил я.

Медсестра утвердительно кивнула головой.

Я притянул её к себе и обнял. Я чувствовал силу в своих руках и крепко держал женское тело, доверчиво прижимавшееся ко мне. Вдруг это тело встрепенулось, словно птица, попавшая в силки, и начало вырываться из моих объятий.

– Чего ты ждёшь? – сказал Дон Жуан. – Припечатай её к матрацу и сделай своё дело. Ей это понравится, хотя она и будет проклинать тебя.

Разве это можно? – вопрошал меня Казанова. – Отпусти её и дай всему идти своим чередом – она от тебя никуда не денется.

Разумное одержало во мне верх. Я ослабил объятия, и медсестра выскользнула из них, оправляя свой слегка помятый халатик.

– Почему? – тихо спросил я.

– Как почему? – так же тихо ответила мне медсестра. – Вы что, забыли, сколько вам лет? Вас только вчера вечером вывели из состояния клинической смерти, а до этого вы целый месяц находились в коме. Я не знаю, что с вами случилось, вы очень сильно переменились, помолодели что ли, но если вы умрёте в моих объятиях, то мне никогда не вылезти из той тюрьмы, в которую меня упрячут за убийство такой важной персоны как вы.

– Но…, – начал я.

– А вот «но» подождёт до решения врачебной комиссии, – сказала медсестра, собрала цирюльные принадлежности и ушла.

Глава 4

Утром меня снова будили. Я перестал просыпаться ни свет, ни заря. Утром я спал сном человека, который тратит много сил ночью и добирает их за счёт утреннего сна.

– У вас полчаса на приведения себя в порядок, – сказала мне новая медсестра, – давайте я помогу обтереть ваше лицо и руки мокрым полотенцем.

Удивлённо посмотрев на неё, я встал и легко прошёл к умывальнику, где из всех туалетных принадлежностей было только казённое мыло в казённой мыльнице. Умывшись и прополоскав рот, я сделал несколько физических упражнений, уловив удивлённый взгляд медсестры.

– Будьте любезны дать мне что-нибудь на завтрак, – попросил я её.

Медсестра пулей вылетела из палаты и минуты через три вернулась с молодым врачом.

– Больной, немедленно в постель, – скомандовал врач.

Я лёг с некоторым чувством недовольства, как и все больные, у которых прошёл кризис, и которые считают, что врачи просто придираются, чтобы показать свою значимость, а всё лечение прошло только благодаря выносливости пациента.

Когда есть опасность для жизни, все с надеждой смотрят на врача, а когда опасность проходит, то больной становится большим докой в вопросах медицины. Так и я с интересом поглядывал на молодого доктора.

Доктор измерил давление, пульс, при помощи стетофонендоскопа внимательно и в разных местах груди прослушал моё сердце, потыкал пальцами в грудь, ноги, посмотрел икроножные мышцы, потрогал бицепсы и о чем-то задумался.

– Доктор, – спросила медсестра, – больной попросил покушать, что ему можно?

Доктор посмотрел на медсестру.

– Что ему можно, – повторил он её вопрос и сам же на него ответил – по-моёму, ему можно всё.

Медсестра ушла, а доктор обратился ко мне.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Прекрасно, доктор, – ответил я, – как будто заново народился.

– Да, заново народился, – медленно произнёс врач, – но ведь такого не бывает. Вы представляете, что мне придётся докладывать комиссии? Я даже не знаю, как всё это объяснить, меня же дисквалифицируют. Я помню, каким вы поступили к нам. По физическому состоянию вы полностью соответствовали своему возрасту.

– Не волнуйтесь, доктор, – попытался я его успокоить, – когда нет никаких объяснений, то всегда уповают на потусторонние силы. Но мы с вами люди грамотные и прекрасно знаем, что никаких потусторонних сил нет, просто есть неразгаданные возможности организма, активизируемые внешним воздействием или способностью человека самостоятельно мобилизовать их. Давайте остановимся на том, что произошла самомобилизация духовных и физических сил пациента.

– Кто же в это поверит? – как-то неуверенно спросил доктор.

– Поверят, – достаточно уверенно сказал я, – я сам это подтвержу, а они пусть попробуют доказать обратное. Один дурак может поставить в тупик сто мудрецов. Считайте, что это я и есть.

В палату вошла медсестра с подносом в руках.

– Не составите компанию? – кивнул я на поднос.

Доктор отказался, а я набросился на нехитрую больничную еду как на изысканные блюда, которые готовили только для меня и по моим пристрастиям. Я бы съел ещё три раза по столько, но доктор меня остановил, сказав, что с набитым желудком организм работает с нагрузкой, а мне нагрузки противопоказаны. Это мне-то нагрузки противопоказаны? Да я готов горы сдвигать!

В палату вбежала старшая медсестра, быстро осмотрела углы, поправила полотенце на вешалке и встала в сторонке.

Дверь в палату открылась и вошла толпа людей в белых халатах. Именно толпа. Человек пять-шесть профессоров, определял по возрасту, столько же больничных светил и человек пятнадцать студентов с тетрадками.

Профессора сели на принесённые студентами стулья и уставились на меня. Я тоже с интересом смотрел на них. Пауза стала затягиваться, так как люди ожидали увидеть одно, а видят другое.

– Так, – сказал один профессор, – а сколько вам лет?

– По паспорту или по внутреннему календарю? – уточнил я вопрос.

– Да и так, и так, – согласился профессор.

– По паспорту я 1891 года рождения, а по внутреннему календарю – лет сорок с небольшим, – чётко ответил я.

Студенты прыснули. Профессор строго посмотрел на них.

– Коллеги, попрошу быть серьёзнее, – сказал он, – мы имеем дело с уникальным явлением, больной правильно называет свой возраст, мой дедушка знавал его молодым, а наяву мы видим совершенно другой, восстановленный организм. Мы на пороге величайшего открытия современности и ваше присутствие здесь вы должны расценивать как высшую степень доверия и сопричастности к большой науке.

Повернувшись ко мне, профессор спросил, заглянув в историю болезни:

– Как чувствуете себя Дон Николаевич?

– Спасибо, профессор, очень даже хорошо, нежели перед поступлением в больницу, – ответил я.

– Давайте-ка мы осмотрим вас, – сказал профессор. – Раздевайтесь полностью и не стесняйтесь, здесь все медики, а вы человек уникальный, пусть люди учатся, будущие профессора и мы им должны передать свои знания. Так?

– Так, профессор, – сказал я, снимая длинную рубашку.

В какой-то степени я чувствовал некоторое смущение от присутствия молодых и симпатичных девичьих мордашек, а с другой стороны стеснительность мужчины перед женщиной и женщины перед мужчиной частенько убирает самые яркие оттенки нашей жизни.

Глава 5

Целый лень я подвергался осмотрам и анализам. Всю эту кухню рассказывать не буду. Это в кино доктора в белых халатах и с умным видом решают, кого и как будут лечить. А на деле это грязная и рутинная борьба за человеческую жизнь с постоянной ответственностью за то, что человеческий организм перестаёт сопротивляться и тогда наступает пора следственных работников от медицины и правосудия решать, а так ли лечили больного, а вот если бы так, то он бы и выжил.

Следственные работники берут на себя функции Бога в теории и решают, кого звездануть по лбу чашкой весов Фемиды, а по кому промахнуться. Утрированно говоря, врачи – это как автослесари, только в белых халатах для стерильности. Та же разборка и чистка механизмов, замена изношенных частей, наладка системы зажигания, подачи топлива и тормозной жидкости.

К вечеру я был настолько измучен, что еле дождался, когда закончится капельница с поддерживающим раствором из глюкозы с калием и магнием.

Только сняли аппаратуру, как я сразу уснул. То ли я спал, то ли не спал, но мне казалось, что я бреду темной ночью по какому травянистому лугу, спускаясь в душные овраги и поднимаясь на поверхность. Небо тёмное-тёмное и на нем нет ни единой звёздочки, нет луны и не видно облаков. Возможно, так вот и выглядит преисподняя и неизвестно, что ждёт меня впереди.

Пробуждение было похоже на падение в глубокую яму, из которой я пытался вылететь как птица и всё-таки вылетел на белый свет. За окном светило солнце, было тихо и спокойно. Я прикрыл на несколько минут глаза и снова уснул. Меня разбудила дежурная медсестра с термометром.

– Дон Николаевич, – прошептала она, – помолитесь за меня и за мою дочку. Чтобы Бог дал ей хорошего мужа, и чтобы в моей жизни появился стоящий мужчина, а не козёл, которых много шатается по пивным да валяется под заборами.

– А ты-то сама чего не молишься об этом? – так же шёпотом сказал я.

– Я-то молюсь, да видать Господь мои слова не слышит, много баб, таких как я, о счастье своём просят, может, он что-то и делал для меня, да товарки мои моё счастье и перехватили. А вы к Господу ближе нашего, помолитесь, а, – умоляла она меня.

– Ладно, помолюсь, – сказал я и снова прикрыл глаза.

– Не хватало ещё, чтобы из меня делали святого, тогда вообще проходу не будет, а по моей специальности особая слава не положена, как и известность, – думал я в полудрёме, – это если прогоришь как швед под Полтавой или совершишь деяние как гетман Мазепа, то тогда на весь мир прославишься. Лучше уж жить потихоньку, да дело своё делать.

Я не слышал, как у меня забрали термометр. Я спал. Спал спокойно, как после трудной недели, отдыхал, набирался сил и настроения.

Новый день принёс новые обследования и анализы. Меня просматривали в томографе, прослушивали при помощи эхокардиографии, смотрели во все дырки, можно сказать, что не было уголка организма, куда бы ни заглянул пытливый глаз врача. Одна душа осталась нетронутой.

Монотонность больничной жизни была нарушена приходом моей феи, которая привела меня в божеский вид. Когда человек живёт очень долго, то он поневоле остаётся совершенно один, теряя всех своих родных. Об этом мне и говорили на Суде, предрекая мне и в оставшуюся жизнь терять всех близких людей.

Дон Жуан меня толкал к ней, а Казанова говорил, чтобы я не делал новых привязанностей, с которыми трудно расставаться. Я приказал им замолчать и решил, что я буду делать так, как велит мне моя душа.

– Здравствуйте, Дон Николаевич, – сказала она и стала доставать из сумки разные свёртки.

– Здравствуйте, Катерина, – поздоровался я, – а что это такое?

– Как что, это обыкновенная человеческая пища собственного приготовления, – ответила она.

– Но…, – начал было я.

– Никаких но, – сказала Катерина, – я знаю, что о вас некому позаботиться, и эту вакансию заняла я.

– И вас не тревожит мужское непостоянство? – с усмешкой спросил я.

– Не тревожит, – твёрдо сказала Катерина, – от хорошей бабы мужик не гуляет.

Два чёртика в моей душе укатывались со смеху, слыша эти слова.

– Слушай, после сегодняшней ночи ей нужно устроить хорошенький перерыв в отношениях, – шептал мне Дон Жуан.

– Не слушай его, женщину нужно ублажать, пусть она думает, что добилась всего, что хотела, и не нужно давать ей возможности разувериться в этом. Пусть ей самой надоест эта бесконечно приторная сладкая жизнь. Если хочешь её удержать около себя подольше, то подбавляй горечь в отношения, – говорил мне Казанова.

– А хорошего мужика никакая баба не стреножит, – отпарировал я Катерине.

– Это мы ещё посмотрим, – сказала она, подавая мне тарелку с чем-то феерическим, похоже, с рыбным блюдом и сложным гарниром.

– А приправы никакой нет? – спросил я.

– Какой приправы? – удивилась Катерина.

– Ты что, не замужем? – спросил я.

– Уже давно не замужем, – ответила женщина.