Никому из них нет дела

Есть у меня одна знакомая из Киева. Мы с ней учились вместе в университете. В Грузию она приехала, потому что её мама нашла себе нового мужика, а для дочери нового батю: грузина. Рассказывает: новый батя, приехав в Киев, удивился. Все здесь оголённые, красивые, раскрепощённые. Новый батя уже подумывал о том, что зря он выбрал себе именно эту женщину. Погорячился. Поспешил. Здесь, оказывается, есть версии намного лучше. Помоложе. Но было поздно. Раз взял эту – бери уже. Жили они какое-то время в Киеве. Новый батя удивлялся всё больше. Всё-таки он кавказец. Не важно, что его страна активно направлена в сторону Запада, и ей вот всё близко такое европейское и цивилизованное. Это вообще не важно. Он кавказец. Горячий парень. Ревнует (в меру), но всё-таки. Ему порой неприятно, что некоторые киевляне засматриваются на его новую украинскую жену. Почему все должны смотреть? Эта женщина принадлежит новому бате. Не смотрите. Иначе я увезу её. Он и увёз. К себе. В европейско-кавказскую Грузию. Там не смотрят. Но Грузия давно не традиционная кавказская страна. Тридцать лет как. Там полно хипстеров. Они накручивают на руки браслеты, колют носы и красят ресницы. Одеваются в широченные штаны, и короткие майки до пупка. Потом накидывают на себя отстойные сумки через плечо. На их башке висят наушники. Для многих такие хипстеры уже норма. Хотя, эти девочки довольно красивые. Но они хипстеры. У них хипстерская жизнь. Они могут ходить босиком и не брить подмышки. Кричать, что Грузия – это Европа. Рисовать европейские флаги на советских зданиях. Стирать отовсюду серп и молот. Залезать на полицейские машины и орать про демократию. Иногда кажется, что они вряд ли понимают, что делают. Просто так модно. Так надо. Кто-то сказал, что так нужно. Кому? Даже не знаю. Поэтому они делают. Потому что надо. Мой товарищ из Грузии рассказывал мне про молодёжь. Они не хотят работать. Сидят на шее у родителей. Родители едут в европейские страны, и ишачат на заводах, и фабриках. Затем возвращаются на Родину. Обеспечивают своих детей-хипстеров, пока те разгуливают по митингам. Ишачить приходится по несколько месяцев. В основном, они едут в Польшу и Германию. Иногда в Австрию, Болгарию или Прибалтику. Но чаще всего в Польшу. Там им не нужно разрешение на работу. Бывает, что короткие поездки затягиваются на несколько лет. Я помню, как один мой знакомый говорил, что поедет работать в Россию. Он сказал: Россия – это моя страна. Но русского он не знает. В России никогда не был. Потом он сказал, что поедет на Украину. Я спросил: ты же собирался в Россию. Он сказал: «А Украина – это разве не Россия?». Кто-то говорит, что многие в мире не знают где находится Украина. Мне иногда казалось, что они преувеличивают. Всё они знают. Но, если не знают в бывшей советской республике, откуда знать европейцам и американцам?

Писатель Герман Садулаев как-то говорил: «Пока мы живы – мир справедлив». Я с ним согласен. Потом думаю, что не согласен. Это сложный вопрос. Если взять меня, то я никакой не лентяй. Я просыпаюсь в семь утра, делаю зарядку, принимаю душ, пью кофе, и выхожу на улицу. Примерно, за полтора часа я добираюсь в офис. Я делаю это каждый день, пять раз в неделю. Какой же я лентяй? На работе я не люблю просто сидеть, меня это утомляет. Я постоянно пишу своему руководителю: дайте мне заданий, дайте мне ещё заданий. Я люблю своё дело. Я учился на него пять лет. Я стараюсь работать хорошо. Выполнять быстро. В срок. Развиваться. Я хочу развиваться. Я хочу завала бумаг и чертежей. Чтобы я приходил домой и думал: надо сделать так! Чтобы я шёл с напарником в столовую, и мы что-то обсуждали. Что-то говорили и думали. Чтобы у нас рождались идеи. Я хочу этого. Я обожаю, когда работы много. Той работы, которую я обожаю. Я не могу просто сидеть дома. Я говорил, что я хотел бы не работать? Да это враньё. Я бы так не смог. Мне хочется заниматься чем-то. Если я в деле, то вкладываюсь. Насколько сильно это даёт отдачу? Насколько сильно я получаю справедливое вознаграждение? Насколько? Я не знаю. Есть ли справедливость, пока мы живы? Я не знаю, Герман.

Тут важно вот, что. Многие верят в Бога, но почему-то забывают о нём. Они воруют, обманывают, и предают. Но говорят: мы верим в Бога. В какого же Бога вы верите? Такого Бога не существует. Бог за справедливость, честность и правду. Какая правда у вас? Где справедливость ваша? Где искренность и совесть? Говорите правду. Вы не верите в Бога.

А что касается меня, то я верующий. Я не потерял совесть и мораль. Стараюсь жить честно и не лицемерить. Я верю в Бога. Но ещё я верю в себя. В дело, которым занимаюсь. Я верю в культурных и образованных людей. В человеческую миссию, превосходящую удовольствия и развлечения. А так, конечно, я верю в Бога. И вроде всё понятно. Вроде, всё просто. Живи правильно – и всё будет нормально. Только уйдешь на пенсию. Может быть, справедливо. Может, нет. Живи неправильно – и тоже, возможно, всё будет нормально. Уйдешь на пенсию. Возможно, справедливо, и расплатишься за свои плохие дела. Может быть, несправедливо, и останешься жить в шоколаде. Справедливость штука такая. Иногда она работает. Но бывает, негодяев она обходит стороной, и не касается. Как ей верить? Что сделать, чтобы работала всегда? Блядь, это сложно. Всё-таки, негодяем я не могу быть. Я уже говорил об этом. У меня нет зловещего смеха. А он нужен. Я не могу притворяться. Это не получается.

У меня есть один товарищ. Он учится на мента. Или на юриста. Работает в автосервисе своего бати. График пять два. С десяти до шести. До этого он полтора года работал ещё на другой работе. Что-то, типа, логистом. Там его работа начиналась в пять утра и до девяти утра. Он вставал в четыре, ехал в центр, на место. И так он жил полтора года. Он не жил. Разве можно это назвать жизнью? Мы собирались выйти погулять вечером. Заранее он говорил: я буду гулять до десяти, иначе не высплюсь. Меня это напрягало. Хотелось дольше гулять, но не получалось. Ну, в общем, это всё чепуха. Если сравнивать меня и этого паренька, то я по сравнению с ним не работал. Но у меня тоже есть трудность. Это время, потраченное на дорогу. Полтора часа туда, полтора часа обратно. В десять я начинаю работать. Заканчиваю в семь. Это немножко заёбанно. Когда другие типы в бизнес-центре уходят в шесть, мы сидим до семи. Полтора часа на дорогу. Домой я добирался в половину девятого. Иногда в девять, когда задерживался в офисе. Иногда я кушаю и вырубаюсь спать. Иногда кушаю, смотрю какое-то интервью. Каких-то людей. Умеющих говорить. Затем снова вырубаюсь спать. Порой бывало, что я чем-то ещё занимался. Редко, но иногда было. После восьмичасового смотрения в экран офисного компьютера, глаза не могут ничего. Они хотят отдыхать. Хотя бы пару часов. И я им даю.

Алёна как-то спрашивала: «Ты живёшь один?». Я ответил: да. Я знал, что нравлюсь ей. Она мне тоже. Она явно думала о том, что я приведу её в свою квартирку, и мы с ней что-нибудь устроим. Ей, наверняка, хотелось, чтобы я это сделал. Но соглашаться она не станет. Вы подумайте. Ей тридцать два года. Она взрослая женщина. А тут я. Молодой, неопытный. Ей нужен взрослый мужик, который будет её ебать. И обеспечивать. Кормить, одевать, содержать. Ей пришло время стать содержанкой. Она из тех, кто гордится, что у неё никого нет, что она сама себя «сделала». Но сделать самой себя не значит затем работать на кого-то в найме. Вообще, найм – это дерьмо. Я хочу свободы, а не пахать на кого-то. В найме тобой всегда недовольны. Тебя всегда воспринимают, как раба. Но ты не раб. И можешь уйти, когда захочешь. Но не уйдёшь. Тебе нужны какие-то деньги. И какая-то работа. Что ты будешь делать? Может, всё-таки ты раб? Так думают некоторые «руководилы». Те, которые не директора, а в найме. Они руководят другими работниками из найма. Наш «руководила» так думает. Я уверен. Он странный человек. Когда я устроился в эту контору, то этот «руководила» был в отпуске. На работу меня взяла Алёна, его заместитель. Руководила вышел из отпуска, но пять дней ходил мимо меня. Как будто меня не существует. Он тихим, немного настороженным голосом здоровался, когда заходил в наш кабинет: «Всем привет». Но ничего не говорил. Руки мне не жал. Я подошёл к нему сам. В один из вечеров буднего дня мне нужно было уйти с работы пораньше. Я собирался на книжную ярмарку. Я спросил у коллег из кабинета: у кого мне отпроситься? Все сказали: у руководилы. Я говорю: может, у Алёны? Они ответили: нет, руководила старше Алёны. Тогда я пошёл к руководиле. Постучался в кабинет, хотя он был открыт, и зашёл. Я сказал:

– Мы ещё не знакомы. Меня зовут Нугзар.

Руководила потянул руку. Я продолжил.

– Я бы хотел отпроситься. Мне сегодня нужно уйти пораньше.

– Вот это начало знакомства! – удивился руководила.

Типа, я наглею. Он это имел ввиду. Но мне было плевать. Я пришёл с конкретной целью – отпроситься. Мне нужно было ехать.

– Когда? – спросил руководила, не дождавшись от меня реакции.

– Сегодня.

– Хорошо.

В тот день я ушёл раньше. Но говном его за эту любезность не перестал считать. Он говно. Каких ещё поискать. Настоящее дерьмо. «Но он же руководитель, его выбрали! Он не может ошибаться!». Что за хуйню вы несёте? Не надо такое говорить. Это полная ерунда. Его выбрало такое же говно, как и он сам. Всё очень просто. В системе не нужны люди задающие вопросы. Думающие, анализирующие, ищущие смыслы. Нужны те, кто будет ходить на работу и не думать. Это разве сложно? Не сложно. Но я так не могу. Не получается.

Вика девушка легкодоступная. Она не видела ничего плохого в том, что каждый в офисе мог шлёпнуть её по попе. Кстати, я её тоже шлёпал. Или, что почти каждый к ней клеится. Ей это казалось нормальным. Среди мужиков из офиса, больше всего она нравилась старому инженеру. Ему было за шестьдесят. Бывало, что он подходил к ней сзади. Пристраивался, и резко дёргал за талию костлявыми пальцами. Вика вздрагивала, и говорила: «Больше так не делайте!». Я уверен, что старик ей не был симпатичен. Ей был симпатичен я. Но дала бы она любому (кроме старпёра), кто за ней начнёт ухаживать, и бегать. Я бегать не стал. Зачем мне бегать? Для меня это было неправильным. Если у девушки и мужчины есть симпатия к друг другу, то у них, естественным образом, возникает союз. Никто не бегает. Не унижается. Но она хотела унижений и, чтобы бегали. В нашем кабинете был ещё один парень. Он ей не то, чтобы нравился, хотя тоже клеился. Но не бегал. Если бы бегал – Вика бы не отказала. Есть такой типаж женщин, которым без разницы с кем быть. Достаточно лишь поухаживать за ними. Сводить пару раз в ресторан. В парк. Потом в свою квартиру. С такими девушками не о чем говорить. Они будто не интересуются жизнью, и тем, что происходит в мире. У них нет интересов, нет хобби. Они не знакомы ни с одним видом творчества. Книги не читают. Ничем не увлекаются. Музыка для них – просто звуки из динамиоков. Они идут по инерции. Я говорю. Достаточно уделить внимание, и они твои. Но разве нужны такие девушки? Нет, мне нужен такой же человек, как я. Такой же псих. Но вы будто забыли. Где сейчас этот человек? Встретимся ли мы? Нет. Почему? Потому что так устроен этот ёбаный мир. Я не знаю, каким бы был Советский Союз сейчас. Даже представить не могу. Я не жил в СССР ни дня. В Союзе жил мой отец. Моя мать. Бабушки, дедушки. Отец служил в советско-грузинской армии. Затем в советско-грузинской милиции. Он служил в Тбилиси. Их там много было. Все разного происхождения. Батя ничего не рассказывает о своей службе. А я и не спрашиваю. Так у нас принято в семье. Никто никому не говорит, что любит. Вслух такое нельзя произносить. Не знаю, с чем это связано. Но у нас в семье есть определённые правила. Во-первых, родитель никакой не «друг», и не «подруга». Родитель консервативный, советский. Родитель привык, что дети – это дети. С ними можно говорить о учёбе, друзьях, работе, но не о смысле жизни, литературе, кино, и о чём-то подобном. При этом, советский родитель понимает, что ребёнка надо воспитывать. Он и воспитывает. Писатель Герман Садулаев размышлял, что сложно быть чеченцем. Это правда. Но я бы сказал, что сложно быть грузином, азербайджанцем, армянином, сваном, мегрелом, лезгином, аварцем, лакцем, осетином, абхазом, ингушом, кабардинцем, балкаром, курдом, карачаевцем, черкесом, туркменом, даргинцем. Я не всех перечислил. Народов, проживающих на территории Кавказа, больше шестидесяти. Я не вспомню всех. Многих даже не знаю. Но мысль моя такая, что сложно быть кавказцем. Не важно каким. Кавказцы имеют сильные традиции. Все. У них родитель, особенно советский, имеет важный статус. Так было всегда. Именно поэтому – так будет всегда. Десять лет назад мы собрались у дедушки и бабушки. Летом. Тогда приехали все родственники из России, Украины и Европы. Наша семья живёт в России. Двоюродные братья моей матери на Украине. Часть из них в Европе. Австрия, Германия, Польша. В то лето собрались все. Места всем хватило. Дед знал, что у него будет большая семья, поэтому построил огромный двухэтажный дом. На первом этаже пять комнат. На втором ещё пять. Ночью, когда взрослые засыпали, мы устраивали армрестлинг. Не все мои двоюродные братья, которые жили в Европе или Грузии, знали русский. Они в России-то никогда не были. Что-то мы переводили. Тогда была жара. Сорок градусов за окном. Мы открывали окна. Распахивали их вовсю. А дедушка с бабушкой жили в деревне, в отдалении от города. В спальню, где мы спали, с легкостью могли забраться сороконожки или другие твари. Руслан сказал:

– Отодвинем кровати! Так мы будем уверены, что они по стенам не залезут на нас.

Кто-то ему возразил:

– Ты долбаёб! Они все равно залезут! По ножкам кровати!

Руслан сказал:

– Похуй, безопасность превыше всего.

Все отодвинули кровати. Так не безопаснее, но спокойнее. Я очень сильно боялся, что сороконожки залезут в уши. А они могли. С лёгкостью. Но не закрывать же окно? Тогда мы задохнёмся. А как спят родители? Они спали на первом. Кто-то на втором. Дедушка и бабушка свою спальню не отдали бы никому. Было весело. Мы ездили купаться. Вечером Руслан приготовил шашлык. Мы все поели. Почему он готовил? Просто решил. Дедушка, когда мы остались одни, сказал, что любит меня больше всех. Но он был рассержен тогда. В те годы я заканчивал седьмой класс. Я очень херово учился. У меня были одни тройки. Дедушку это огорчало. Он не ругался, просто о чем-то говорил, я не помню о чем. Через год его не стало. Я думаю, что он бы гордился мной, узнав, что я отучился в тбилисском государственном университете. У дедушки была голубая копейка. После его смерти, они сдали её в металлолом. А зря. Надо было хранить. Это была прекраснейшая советская копейка, напоминающая о Советском Союзе. Впрочем, её больше нет. Как и Союза.

Обедать мы ходим в столовую. Она внизу. На первом этаже. Мы приходим за пять минут до начала обеда, то есть в двенадцать пятьдесят пять. Так у нас получается не попасть в огромную очередь. Стоим не долго. Я стал замечать страшную тайну. Никто из женщин не берёт суп. Они берут салат, гарнир, и горячее. Но без супа. Я начал дёргать Славу, ГАПА. Ты знаешь, почему никто из них не берёт суп? Он ответил: знаю. Я спросил: и почему же? Потому что многие из них следят за фигурой. И вот тут меня насторожило: то есть, жрать салат с кучей майонеза не вредит фигуре, а суп, значит, вредит? Мне кажется, что девушки сами себя обманывают. Они берут салат, затем гарнир, рис или макароны, иногда гречку, и на горячее котлеты. Иногда две, иногда одну. Но салат! Он майонезный! Там куча жиров. Почему не взять суп? Мы со Славой рассуждаем на разные вещи. Я рассматриваю мужиков. Все берут полный обед. Бизнес-ланч. Суп, салат, гарнир, горячее. И компот. Но я компот не пью. Он не вкусный. Там куча химии. Он мерзкий. Я беру чай. Проблема в том, что кружки для чая стоят за кассиршей. Это молодая девушка. Блондинка. Ей не больше двадцати пяти. Красивая. Мне кажется, что каждый идиот, обедающий здесь, к ней подкатывает. По любому. Я не подкатывал. Она меня уже запомнила. Она знает, что я единственный, кто пьёт чай. Только мне стоит подойти к кассе, набрав полный поднос, как она тянет мне кружку. Очень мило. У неё нежная рука. Белый маникюр. Я обожаю белый маникюр у девушек. Не слишком длинные ногти. Не слишком короткие. В зале столовки много девушек. Очень симпатичных. Слава что-то рассказывает. Иногда он меня бесит. Но я все равно слушаю. Кроме него мне не с кем общаться в компании. У нас все имеют друзей. Кроме Алёны. Она изгой, с ней никто не дружит. Слава рассказал, что он работал в какой-то конторе. Там была и Алёна. Он уволился, устроился сюда, а через несколько месяцев сюда устроилась Алёна. Только не обычным чертежником, а руководителем. Она сильно изменилась. Стала высокомерной мразью. А раньше была такой милой. А сейчас мразь. Почему она стала мразью? Я уже говорил об этом. У неё никого нет. Никто не ухаживает за ней. Я не знаю, когда у неё в последний раз был парень. Может быть, она долгое время одна. И к тому же, на работе её считают мразью. Почему же ей не стать высокомерной? Слава опять что-то рассказывает. Я понимаю, что за пределами офиса, и работы, не стал бы с ним общаться. Мне не нравится слушать его кретинские истории. Он говорит, что снимает тик-ток на свои рэперские песни. Он мне показал. Но лучше бы не показывал. Мне стало стыдно. Он стоял возле зеркала и неестественным образом плясал под меланхоличный трек. Это всё его дело. Я сказал: нормально. Зачем мне обижать человека? У людей есть привычка стараться не обижать. Многие нам говорят: ну, как тебе? Ты скажешь: хорошо, неплохо. Но на деле это полное говно. Просто не хочется обижать.

Иногда на выходные я еду в регион. Это двести километров от Москвы. Моя маленькая московская квартира порой смущает. Я не ощущаю, что это квартира. Люди придумавшие студии, рассчитывали продать их по цене однокомнатной. Но они меньше однокомнатной в два раза. Это не квартира, это пространство, где находится кухня, диван и стол. Ещё телевизор висит. Есть мини прихожая. Но она вряд ли что-то меняет. Это настоящая собачья будка. Нет разделения. Всё в куче. Когда ты готовишь, воняет вся квартира. Запах идёт в коридор. Залезает в гардеробную. Потом в туалет. Не покупайте студию. Это не квартира, это чёртова тюрьма. За эту тюрьму я отдаю пятьдесят тысяч рублей. Я живу на окраине, в самой заднице. Но не всё так плохо. Ремонт здесь хороший. Кухня современная. Телевизор работает, я иногда смотрю его. Ванна новая. Унитаз тоже. Всё чистое. Стиралка не советская, российская. Современная. В целом, это нормально, но ради такой квартиры жалко пятьдесят тысяч. К тому же, наш ЖК имеет огромные минусы. В подъезде невыносимо душно. На лестничной клетке нет окон. Лифт вечно ломается. Вечно выключают горячую воду (за три месяца уже несколько раз по несколько недель). Мне жалко молодые семьи, которые берут ипотеки и покупают такие собачьи будки. Они впахивают на своих неинтересных работах, получают зарплату, и половину отдают за будку. У них рождаются дети, будки становится мало. Но у них нет денег, чтобы купить новую квартиру. Они вынуждены жить в будке, платить за кредит. Они будут платить её до сорока, пятидесяти, шестидесяти лет. Их дети вырастут, они съедут. А они будут платить. И так по кругу. Есть ещё другой вариант. Молодая семья разведётся, и поделит деньги за будку между собой. Они получат по два или три миллиона. Может быть, чуть больше. Этого не хватит, чтобы купить новую будку. Каждому по будке. Придётся снова впахивать. Но что делать? Как быть? Может, не стоит покупать будку? Лично мне насрать. Я заработаю денег. Я постараюсь создать независимость, и не быть привязанным к офису или работодателю. Я уеду на Южный Кавказ и буду жить в квартире своих родителей. В Тбилиси. Или в доме. За городом. Это всё досталось моим родителям. Но сперва их родителям. А ещё первее, родителям родителей. Всё получилось при социализме. В советские годы. Тогда была возможность заработать и получить квартиру в городе. Земельный участок. Короче, плевать. Пусть каждый живёт, как знает. И делает, что считает нужным. Мы ведь живём при капитализме.

У меня есть сосед. Это брат хозяйки квартиры. Иногда я обращаюсь к нему, когда нужна какая-то помощь. Когда снова выключают горячую воду. Или ещё какая-нибудь неполадка случается. Он отзывчивый чувак. Но порой мне кажется, что он гей. Он приглашает меня в гости. Говорит: «Приходи ко мне на ужин, посмотрим сериал, выпьем вина…». Какой, блядь, сериал? И какое, блядь, вино? Это звучит, как романтический ужин. Вы хоть раз приглашали мужчин на ужин, выпить вина и посмотреть сериал? Соглашусь, ко мне приходят друзья. Но я им говорю: «Го пить вино!». Да и знаю я их сто лет. Но проблема в другом. Чёрт бы с этим вином. Но он пишет мне каждый день. Вечно интересуется, как у меня настроение, и что я делаю сегодня вечером. Это стрёмно. Он постоянно пишет. Типа: «А чем ты увлекаешься? Как у тебя дела? Поехали со мной в Испанию?» Какую, блядь, Испанию? Что мне там делать? Он собрался в Испанию. В Барселону. Хочет перезимовать там. В России зима суровая. За окном вечно снег, иногда грязь, и ещё минус тридцать. Настроение зимой всегда хреновое. Многие люди в это время улетают в тёплые страны. И Сергей тоже. Он рассказал, что побывал в шестидесяти странах. Я ответил, что тоже был заграницей. В Европе и на Кавказе. Всё-таки, я решился пойти к нему в гости. Я приехал после офиса. Он сказал, что приготовит стейк. Мне хотелось выпить. Думал зайти в магазин, взять вина, но потом передумал. Вдруг он решит, что я алкаш? Или скажет своей сестре, что её квартирант бухает? Нет, для начала нужно было узнать, что он за человек. Я пришёл. Постучался. Он встретил: «Привет, заходи!». Я зашёл. В доме пахло каким-то отвратительным парфюмом. Будто кто-то пердел, а потом набрызгал духами, чтобы не воняло. Квартира была в разы круче моей. Она отремонтирована. Штукатурка, подсветка. Новейшая кухня. Огромный телевизор. Кофемашина и рабочий стол. Эта квартира намного лучше, чем будка, в которой живу я. Здесь больше места. В свою после этой возвращаться не хотелось. Я спросил: а сколько тут квадратных метров? Он сказал, что столько, сколько и у меня. Просто квартира не забита всяким хламом. Надо подробнее рассказать про хлам. В моей квартире он в каждом углу. Во-первых, там стоит два дивана. Тумбочки. Гардеробный шкаф. Всё забито шмотками этой дуры. Хозяйки. Она сдаёт мне собачью будку, забитую своим говном. Везде одежда. Трусы, майки, носки. Стринги. Колготки. Одеяла, наволочки. Кучу всего. И в комнате тоже. Там стоит тумбочка. Она полностью забита её хламом. Там лежит всякая херня. Типа, карты, старые кошельки, тетради, книжки, одежда. В общем, барахло, которое адекватные люди выбрасывают. Я бы выбросил всё к чертовой дедушке, но не стану. Я ей говорил: не могли бы вы вывезти свои вещи? Она: я в другом городе, пока вывезти не могу. В общем, не дождёшься. А я плачу деньги. За что я плачу? За её барахло? Такое ощущение, что ей наплевать на меня. Зачем что-то увозить? Он и так живёт. Он живёт так не первый день. Проживёт ещё. Но я, нахрен, съеду отсюда. Тогда-то она опомнится. Не делайте так. Не будьте мудаками. Ваши жильцы такие же люди. Им хочется удобства. Не сдавайте свою собачью будку, забитую вашим говном. Подумайте о себе. Вам бы тоже было не приятно жить в такой квартире. Ещё она мне говорит: ну, ведь вещи не мешают вам. Да твою мать. Конечно, мешают. Мне мешает всё. В квартире нечем дышать. Меня бесят её женские, хозяйственные вещи. Тряпочки, сувениры, висящие деревянные ложки. Искусственные цветы. Свечи. Детские игрушки. Вазочки. Картины. Даже чёртовы фотографии. Когда я заехал, здесь висели фотографии. Её семьи. Её самой. Некрасивых дочерей. Зачем мне всё это видеть? Мне неприятно. Я всё убрал. Сложил в коробки, и убрал в шкаф. Но они, итак, были забиты. Я снял эту квартиру через интернет-сервис. Не буду говорить какой, я не стану рекламировать этих мудаков. Снял не глядя. Видел лишь фотографии. Откуда мне знать, что фотки соответствуют реальности? Что здесь будет всё, что было на фото? Что они мудаки, и не увезли чужие вещи? Я думал, это всё прошлых жильцов. Я заеду, и квартира будет абсолютно пустой. Даже тупорылая сушилка. На ней висели её трусы и лифчики. Носки, джинсы, кофты. Я убирал это. Кто сдаёт квартиру в таком виде? Не будьте мудаками, не сдавайте квартиру в таком состоянии. Освободите холодильник от ваших просроченных соусов, и молока. Выбросьте ёршик, обмазанный говном. Уберите из морозилки просроченные пельмени и сгнившие овощи. Не будьте мудаками. В этом мире полно мудаков. Зачем вам вступать в их ряды? Зачем становиться сволочью и уродом? Да, то, что я снял такую квартиру – это моя вина. Мне стоило отказаться. Тогда вариантов не было. Времени тоже. Я снял собачью будку с кучей хлама. Это моя осознанная вина. Ничья больше. Но не будьте мудаками. Их хватает в этом мире.

Руководила отпустил меня раньше, поэтому я успел сесть на электричку в 18:33. Я еду в свой город. Доберусь через три часа. Взял с собой книжку, чтобы почитать в дороге. Мне не хочется залипать в телефон, он меня раздражает. Там много ненужной информации. Я лучше почитаю. И подумаю. Я снова размышляю про персонажа какашку. Мне кажется, что это мог бы быть интересный рассказ. Персонаж какашка появился в самом центре города. Его главная цель – найти своих друзей, и доказать этому миру, что он не говно. Но как это сделать? Он родился какашкой. Он маленький, и ужасный. Его все боятся. Никто его не слышит, все издеваются над ним. Они говорят: «Ты дерьмо! Всем насрать на тебя!». Его это оскорбляет. Почему какашка не может быть, как все? Зачем ему что-то доказывать? Он появился на свет. Имеет право, как и все в этом мире. Но его не ценят. Он вызывает смехотворные чувства. Его поливают говном, и оскорбляют разными обзывательствами. Но он таким родился. Разве можно судить его за это? Он какашка. Никому не желает зла. Он хочет помочь этому миру. Избавить его от всего говна. Но он какашка. Его ненавидят. Мог бы этот персонаж завоевать сердца людей? Кто напишет драму про персонажа какашку? Какая у него могла быть судьба? И почему он не сможет быть, как другие? Людей в электричке полно. Мест многим не хватило многим. Не хватившим места стоят в тамбуре поезда. Все во что-то упёрлись. Смотрят в телефоны. Кто-то гоняет сериал. А я читаю книгу. И никому ведь нет дела до другого. Люди привыкли быть такими. Не может никто подойти к другому, и спросить: как у тебя дела? Так не делают. Но почему не делают? Это было бы хорошо. И чтобы другой человек без удивления сказал: нормально, у тебя? Так нельзя. У нас общество такое, что ты подойдешь дорогу спросить, скажешь: извините! А не подскаж-те, где тут улица Пушкина? Они с вытаращенными глазами сначала поглядят на тебя. Оценят твои волосы. Улыбку. Всё остальное. Потом скажут: туда! Люди не доверяют друг другу. И это правильно. Я тоже им не доверяю. Есть поводы. Жизнь так научила. Жизнь злая. Это вряд ли что-то меняет. Ты по утрам всё равно встаёшь. Идешь на работу. Стоишь в метро. Едешь. Потом идёшь пешком. Ты принимаешь злую жизнь. Соглашаешься с тем, что она злая. Потому что другой нет. И не дадут. Значит, в злом мире предстоит жить. Но почему все злые? Потому что у всех есть проблемы. Как сделать, чтобы проблем не было? Увеличить зарплату людям. А решит ли это все проблемы? Не решит. Тогда как быть? Это сложно. Никто не знает. Все просто живут, и делают всё ради себя. Преследуют только свои интересы. Живут, как могут. Как умеют. Просто, иногда кажется, что наша «добросердечность», и наша «совесть» никому не нужны. Зачем они кому-то? С годами становится всё ясно с этим миром. Он не ужасный. Он не отвратительный. Он прекрасный. Он яркий. Он замечательный. Но в жизни много говна. И много персонажей какашек. Почему они какашки? Потому что им так удобно. Есть еще те, которые даже не осознают, что их действия неверные. Они просто делают. Был у меня такой сосед, это было в Грузии. Мы снимали квартиру на четверых. Так вот, он говорил: «Если мой образ жизни даёт мне возможность двигаться, значит, я все делаю правильно!». Этот парень был конченым ублюдком. Он не тратил ни копейки. Мы покупали продукты, покупали хозяйственные товары для дома, и он этим пользовался. Он жрал всю нашу еду, и считал, что так правильно. Объяснить ему не получилось. Он вечно обижался, когда мы его упрекали. Манипулировал и строил из себя жертву. Я покупал продукты на триста лари (сто долларов), и делился со всеми. Я понимал: неправильно ты поступаешь. Неправильно. Потом говорил себе: «Пусть. Пусть поедят колбаски. И чайку попьют». Мы не дрались. Хотя, все шло к этому. Я себя сдерживал. Драться – не моё. Решать вопросы кулаками – это дикость. Но иногда такое бывает. Вы оба орёте. Человек тебя не понимает. Как донести до него? Неужели он не может засунуть в свою башку простую мысль: все должны вкладываться. Неужели так сложно? Люди любят пользоваться другими. Такие люди есть. Хотя, я не осуждаю никого. Я вообще стараюсь не судить людей. И не обижаться. Бывает, что после небольшой неудачи ты решаешь: «Всё, теперь я обижен на весь мир! теперь я – обижен! Слышали?». Да. Слышали. Только всем на это поровну. Хочешь – обижайся. Сиди в углу, скрючившись, как ёжик. Коль всех, кто приблизится иголками. Ты можешь. Да. Просто, себе только хуже делаешь. Другим-то от этого что? И не вознаградит тебя ничем Вселенная, чтоб ты перестал обижаться. Не надейся. И не жди. Так устроен этот мир. Я же говорил. Мир сам по себе прекрасный. Столько растений. Деревья. Солнце. Но жизнь злая. В ней никому нет дела.