Бездушный

Глава 4

Роберт

Четыреста семнадцатый день без тебя…

Не понимаю, откуда я знаю точную дату. Никогда намеренно не вел подсчёт. Просто знаю, и всё. Во мне тикают часы, которые всё дальше и дальше отдаляют меня от супруги.

Как тебе там без меня? Уверен, что хорошо. Ты обрела покой и умиротворение, а меня оставила жить в этом аду с вечной ноющей невыносимой болью. Это тоже похоже на хроническое заболевание. Жить можно, даже долго, возможно, но с постоянной монотонной болью в груди. Иногда хочется наживую вырезать у себя тот орган, который болит. Но я с каким-то мазохистским удовольствием каждый раз давлю внутри себя на этот нарыв, чтобы стало еще больнее.

Рабочий день, полдень, на стене моего кабинета тикают механические часы. Слежу за секундной стрелкой, покручивая кольцо на безымянном пальце.

Ты на меня его надела когда-то давно со словом «бесконечно». Я существую, а ты – нет.

Почему ты не сдержала своё слово?

В чем, мать твою, выражается эта бесконечность?!

В моей вечной боли? Я в ней уже захлебнулся.

Можно, конечно, всё решить быстро и красиво. Берёшь ствол, вжимаешь дуло в висок. Зажмуриваешься, нажимаешь на спусковой крючок…

И всё.

Эта реальность выключается.

Только вот не уверен, что встречусь с тобой. Я вообще больше не верю в высшие силы и жизнь после смерти, в какой бы ипостаси она ни протекала.

Бога нет. Там, наверху, только чёрная дыра. А если бы кто-то в самом деле существовал там, он бы не забрал ее у меня и не оставил ребенка сиротой.

Мой сын сирота при живом отце. Потому что я тоже труп. Инвалид, лишённый чувств, любви, сострадания и эмоций. Во мне всё атрофировалось. Меня тоже нет. Звучит ужасно. Сам от этого понимания в шоке, но я не могу ничего дать нашему ребёнку. Ничего стоящего, что должен дать родитель.

Я просто не могу.

Не могу с ним общаться, не могу порой смотреть на него… Потому что именно он забрал у меня Лену.

Если бы его не существовало, то она бы жила.

Понимаю, что звучит ужасно. И за это мне тоже хочется пустить себе пулю в лоб.

Никак не могу переломить себя и разделить эти чувства. Она пожертвовала собой ради сына, тем самым убив меня.

У него ее волосы, ее черты лица, ее ямочки на щеках и ее запах. Смотрю на Артема, и меня трясет.

Я бездушный урод.

В первый месяц после смерти Елены я не мог вообще смотреть на сына и находиться с ним в одном помещении. Меня ломало и корёжило.

И до сих пор корежит от этой деформации. Мне, определённо, нужен психолог. Вот только никому не позволено вскрывать мое гнилое нутро и ковыряться там.

Нет, я немало даю своему сыну. Заботу, уют, финансовые вложения, обеспечение. Всё самое лучшее. На этом точка…

Самого главного дать не могу. В день смерти его матери умер и отец. Остался бездушный опекун.

Хочется биться головой о стены, что, в принципе, я в последнее время и делал, пытаясь выбить из себя чёртово отрицание ребёнка. Не вышло. Это где-то глубоко под черепной коробкой. Вскройте мои деформированные мозги и выньте это из меня…

На моем рабочем столе три больших монитора. Два из них, рабочих, –для наблюдения за подчиненными. Третий – личный. Сюда выведены все камеры из дома. Из моего дома. Я его строил. Каждый уголок в этом доме создавался совместно с Леной. Каждая деталь – от занавесок до цвета полотенец – выбраны ей. И находиться тут мне тоже тяжело. Но нельзя вот так просто запереть здесь ребёнка, а самому уйти. И я живу в том месте, каждый день глотая свою порцию боли, которая приносит мне ненормальное удовольствие.

В каждой комнате этого дома стоит камера. В каждой! Даже в ванной.

Насколько хреновым отцом я бы ни был, но вот так взять и оставить своего ребенка с чужой женщиной не могу. Раньше наблюдал за сыном больше фоном. Сейчас же, с появлением новой няни, ловлю себя на мысли, что постоянно смотрю в этот чёртов монитор.

Мне не наплевать на сына в общем. Я дам ему всё, и меня волнует его будущее. Только того самого тепла и семьи дать не могу. Я прекрасно понимаю, что мы травмируем ребёнка и делаем из него такого же бездушного инвалида. Психолог этого не исправит.

– Роберт Станиславович, – заглядывает мой помощник. – Кофе и протеиновый батончик.

Киваю, парень проходит. У меня нет секретаря. Он мне не нужен. Да и смешно начальнику безопасности иметь секретаршу. Это привилегии и понты Рустама, главы компании, которую я держу под постоянным контролем.

После смерти Лены я хотел вообще оставить работу. Всё прекратило иметь смысл. Но время идет, и, как оказалось, работа очень отвлекает.

Слава ставит передо мной большой бумажный стакан с кофе и батончик. Кофе – для бодрости, я теперь живу на постоянных стимуляторах. Кофе, мельдоний, алкоголь – всегда по-разному, под настроение. Своей энергии у меня нет.

– Передай Галимову, чтобы уволил парня на входной группе, – указываю глазами на монитор, где один из новеньких охранников курит за углом компании и разговаривает по телефону, улыбаясь.

– Причина увольнения? – интересуется Славик.

– Ну пусть будет «слишком скучная работа», раз он развлекает себя частым курением и общением по телефону, оставляя входную группу без наблюдения.

– Понял.

– И в сопровождение к Юсупову еще добавь Валеру. Мутные эти его новые партнёры.

– Хорошо.

– Свободен пока. Сообщи, когда придут техники обслуживать оборудование. – Славик идет к двери. – Стой. Понаблюдайте за бухгалтерией, а в частности за некой Светланой Ременной. Слишком часто бегает с телефоном в туалет.

– Сделаем.

Тотальный контроль за всеми, вплоть до уборщиц – моя работа. Я бывший мент. Отдал службе десять лет. Мог сделать головокружительную карьеру. Но в тридцать лет встретил ее… И моя жизнь перевернулась.

Слава уходит, а я снова смотрю в личный монитор.

Мария и Артем в кухне. Они вместе готовят. Сын весь в муке, что-то усердно лепит из теста. Девочка помогает, корчит рожицы. Артем смеется. Впервые за год вижу, как мой ребенок искренне радуется.

По факту Мария тоже большой ребенок. Ответственности никакой, опыта нет, квалификации и образования тоже. Но у нас была уже няня с опытом и образованием, которая доломала психику моему сыну окончательно.

Мария живая, яркая, непосредственная. С ребенком должен общаться такой человек. А не ходячие безэмоциональные трупы. Поэтому я дал ей шанс. Пока не жалею. Пусть она чужая, но его близкие – так себе люди, во главе со мной. Я главный монстр.

Отвлекаюсь на работу, допивая кофе, а когда перевожу взгляд на экран, то замечаю, что моя теща уже отчитывает Марию на кухне.

Как она там оказалась?

Старую няньку она так не контролировала. Возможно, потому что это она ее нашла. Ее, как и меня, тоже триггерит ребенок. Но не потому, что теща ассоциирует внука со смертью дочери, а потому что она в принципе сухая бездушная стерва. Такой склад характера и ума. Раиса Алексеевна – директор гимназии. И этим всё сказано. Из тех женщин, которые живут по правилам и установкам. Она душила своим контролем и требованиями родную дочь, пока Лена не вырвалась из дома ко мне. Мужа Раиса Алексеевна тоже сжила со свету, еще когда Лене было десять лет. Мужика инсульт хватил с такой супругой. В ней изначально не заложено природой ничего теплого и настоящего.

Мы особо не общались до смерти Лены. Раиса Алексеевна, в общем, не была в восторге от нашего брака, она пророчила Елене карьеру великой пианистки. А Лена ненавидела фортепиано, на котором ее заставляли заниматься часами. Удивлен, как у такой женщины родилась столь тонкая и нежная дочь, совершенная противоположность матери.

После смерти Елены Раиса Алексеевна сдала, и мне стало ее жалко. Я полагал, что она сможет всё переосмыслить и дать Артему всю свою нерастраченную любовь. И ошибся. Она не поменялась. Теперь эта женщина просто душит моего ребенка. И вроде всё правильно, всё на пользу, но…

И вот Мария сжимает губы, выслушивая Раису Алексеевну, которая активно жестикулирует, указывая на рассыпанную муку и перепачканного Артема. Сын хмурится, смотря в пол, в какой-то момент прячется за юбку Маши. И это многое значит, черт бы побрал эту языкастую мышку.

Звук на кухне пишет плохо. Слова неразборчивы. Но я вижу, как Мария срывается и начинает перечить моей теще. Не оправдываться, а именно перечить. На что Раиса Алексеевна застывает, распахивая глаза, а потом выдает вердикт: «Уволена»; указывая пальцем в сторону выхода. Маша сдувается.

Беру телефон, набираю тещу.

– Да, Роберт. Только хотела тебе звонить, – идет в гостиную, чтобы никто не слышал наш разговор. – Твоя няня, особа, которой ты дал шанс, не оправдала его. Я ее уволила.

– И что же она сделала? – интересуюсь я, а сам смотрю в кухню, где Мария присаживается перед Артемом на корточки и вытирает полотенцем ему руки.

– Она допустила ребёнка на кухню. А тут ножи и горячая духовка. Когда я сделала ей замечание, эта хамка нагрубила мне и намекнула на то, что мы не знаем, что нужно Артему. Нет, ты представляешь? Пару дней работает, а уже учит меня. Не переживай, я нашла нам прекрасного педагога, двадцать лет опыта…

– Раиса Алексеевна, – перебиваю ее. – Маша останется. Вечером я с ней поговорю. Позвольте спросить вас: что вы делаете в моем доме?

– Как что? – спрашивает в недоумении. – Я пришла проконтролировать ее, и не зря пришла. Мне небезразличен мой внук. А вот ты доверяешь его неопытной, необразованной хамке. Чему она научит ребёнка?

– Ваша образованная няня уже лишила моего сына голоса. Поэтому сейчас им будет заниматься эта девочка. Это мое решение, и оно неоспоримо, – отрезаю я, сбрасывая звонок.

Возможно, я тоже неправ и совершаю ошибку…

Глава 5

Роберт

Уже почти одиннадцать. Поднимаю глаза на окно детской – свет горит. Еще раз посматриваю на наручные часы.

Артем давно должен спать…

У новой няни не получается его уложить?

Не прохожу в дом, сажусь на лавочку, прикуриваю сигарету, смотря на окно. Затягиваюсь глубже, впуская в легкие максимально много дыма. Голова кружится – хорошо.

Весна.

Но ночами еще холодно.

Давно нужно было продать этот дом к чертовой матери со всем его содержимым. Но не могу. И жить здесь не могу, и избавиться от всего этого не могу. Решил, пусть все достанется сыну. Лена любила этот дом, каждую его деталь. Сколько мы с ней скандалили из-за цвета кафеля, например. Нет, я давал ей право творить, что хочет, но Елене было важно мое мнение. Соглашался со всем – обвиняла, что мне все равно. А если спорил с ней, предлагая свои варианты, то она говорила, что у меня плохой вкус.

Так и жили.

Счастливо жили.

Пока Лена не захотела ребенка…

Нет, я тоже хотел. Очень хотел.

Какой мужик не хочет сына от любимой женщины?

Но… Я готов был отказаться от ребенка ради ее жизни. Она не была готова…

Вышвыриваю окурок в урну, поднимаюсь, иду в дом. Снимаю в прихожей куртку, обувь. Пахнет какой-то выпечкой. Желудок скручивает, напоминая мне, что я сегодня почти не ел. Раньше во мне весу было больше сотки. Не жира, конечно, больше мышц. Сейчас похудел, оттого что и есть нормально не могу. Забываю или забиваю.

Как, сука, живут после…

На х*й вообще жить, если все равно сдыхать?

Поднимаюсь наверх. Заглядываю в детскую. Маша спит рядом с Артемом. Он обнимает плюшевого кота, она – книжку. Видимо, уснули в процессе чтения.

Рассматриваю их. На Маше шелковая пижама с каким-то детским рисунком, натянута в районе совсем не детской груди, пуговицы расстегнулись, открывая вид на часть груди. Зависаю на этой картинке. Медленно веду глазами по шее девушки, скулам, пухлым приоткрытым губам и назад к груди, которая немного вздымается от глубокого дыхания. В паху простреливает возбуждением.

И нет, это не девочка меня заводит.

Нет, я не хочу именно ее.

Это нехватка секса. Физика, мать ее. Животные потребности берут свое. У меня на любую более-менее симпатичную бабу сейчас встанет. А всё оттого, что у меня очень давно не было секса. Очень давно. Года два. С момента, как Лене стало хуже.

Я взрослый здоровый мужик. Сначала и не думал о сексе, пока сдыхал вместе с Еленой в больнице. После ее смерти так вообще всё атрофировалось.

А сейчас…

Не могу…

Женщин вокруг полно. Можно найти постоянную любовницу, можно снимать шлюх – не проблема. Но я не могу.

Они все не она!

Не то тело, не тот запах, не тот голос… Не импотент, член стоит, тело сводит от воздержания, а мозги отказываются принимать чужое тело. А моего уже нет. Оно в могиле под двухметровым слоем земли… И на эту девочку тоже срабатывает физика, а эмоций и желания нет… Меня вдруг раздражает, что она спит с моим сыном в одной кровати. Словно она ему родная. Это уже лишнее.

Подхожу ближе. И мои глаза опять зависают на ее груди. Кожа белая, нежная…

Бл*дь…

– Мария, – тихо произношу, чтобы не разбудить ребенка. Хлопаю девочку по плечу. Распахивает глаза. Сонная, растерянная. Смотрит на меня испуганно. – Ты уснула, поднимайся, – холодно велю ей. И, блядь, мои глаза сами собой снова смотрят на ее грудь. Девочка следит за моим взглядом и резко запахивает пижаму.

Приняла на свой счёт.

Мне, определённо, нужна шлюха. Много алкоголя, чтобы отключить деформированные мозги и потрахаться, удовлетворив животные потребности.

Девочка аккуратно встаёт, откладывает книгу и прикрывает Артема одеялом.

Выхожу из детской, спускаюсь на кухню. На столе стоят пирожки, прикрытые салфеткой. Беру один, пробую – с картошкой и грибами. Вкусно. Жую, смотря в окно.

– Давайте я чай поставлю, – слышу позади голос Марии. Оборачиваюсь. Пижама детская, с рисунком медведей. Только вот тело под этой пижамой далеко не детское. Стискиваю челюсть. Девочка набирает воду в чайник и ставит его на плиту. – Мы вместе с Артемом их стряпали, – сообщает мне она. А я перевожу взгляд на ее бёдра, обтянутые шелковыми штанами. Прикрываю глаза. В моей голове несутся порнокартинки с этими бедрами.

Сука… Ты кто такая, Машенька? С сыном поладила за пару дней, во мне вызвала похоть?

Ты откуда такая взялась?

– Мария, – стараюсь смотреть ей в глаза. – Не допускай Артема к плите и кухонной утвари – это небезопасно.

– Ну вы что? – распахивает свои большие глаза цвета виски. – Совсем за дуру меня принимаете? – возмущённая. – Я не допускаю Тему к опасным вещам.

Тему…

– А бытовые дела очень полезны для развития малыша, – видимо, то же самое она выдала моей теще.

– Я сделал тебе предупреждение. Прислушайся.

Мария сжимает губы и принимается делать чай.

– Вы с сахаром пьёте? – оглядывается на меня.

– Иди спать, Маша, – сквозь зубы выдыхаю.

Заботиться обо мне я не просил. Начинает раздражать эта девочка. Может, потому что мое тело она привлекает.

– Хорошо, – отставляет чашку. – Спокойной ночи, – бурчит себе под нос и уходит.

Не отвечаю. Мои ночи уже давно неспокойные.

***

Спал я, как всегда, плохо. Мне снится мой персональный кошмар. Всегда один и тот же, как на репите. Мне снится Лена. Но не милая, красивая и нежная, какой я ее полюбил, а худая, без волос, со впалыми щеками и синими кругами под глазами. На больничной койке. Мертвая. И я ее целую.

Просыпаюсь всегда от панической атаки. Практически подбрасывает на кровати, боюсь снова закрыть глаза. Встаю, сердце колотится, жарко и одновременно знобит, покрываюсь холодным потом.

Это наша спальня. На этой кровати я провел много ночей с Еленой. Здесь не осталось ни одного напоминания о ней. Ни ее одежды, ни бытовых вещей, ни нашего семейного портрета на стене. Я все запер в кладовке. Выкинуть и уничтожить не смог. Но это наша спальня. Скорей всего, причина моих кошмаров в этом. Но я намеренно продолжаю спать именно в этой комнате, в нашей кровати, получая удовольствие от этой боли. Мне кажется, как только боль отпустит, я ее забуду. А забывать не хочу.

Это ненормально – да.

Я знаю.

Принимаю контрастный душ, приводя себя в порядок. Кошмар отпускает. Дышать легче. Посматриваю на часы. Уже почти девять. Это рекорд для меня, обычно просыпаюсь раньше. Но я поздно уснул, почти под утро. У меня хроническая бессонница. Помогает только снотворное или алкоголь. Но постоянно глотать химию или водку я не могу.

Надеваю черные джинсы и белый свитер, закатываю рукава, рассматривая свое предплечье. Здесь незаконченная татуировка. Пишу мастеру, назначая время.

Раньше у меня были всего две тату на плечах, за год я забил почти все руки и шею. Там знаковые фразы на латыни и кельтские узоры. Мне нравится монотонная боль от иглы. Как бы странно это ни звучало, она отвлекает меня от душевной травмы.

Спускаюсь вниз. Звучит зажигательная музыка. Давно в этом доме не звучала музыка. Особенно такая громкая и ритмичная. Я люблю рок, Елена – классику.

Прохожу в гостиную. Замираю на пороге. Маша и Артем танцуют. Она показывает ему какие-то движения, сын с удовольствием повторяет.

Девочка в той же пижаме, волосы заплела в две косы. Крутит упругими бёдрами, грудь подпрыгивает.

Бля, это просто детский танец, а я отмечаю совсем не детские детали. И меня это раздражает.

Подхожу к дивану, беру пульт, выключаю музыку.

– Ой, – произносит Мария, прикрывая рот ладонью. Артем замирает, становясь рядом с ней. Она всего несколько дней с ним, но в его жестах очень много доверия к новой няне. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Определенно, хорошо – ребёнок ожил, но, с другой стороны, она когда-нибудь уйдет. Артему нельзя привязываться к ней. А других вариантов у меня нет.

И это тоже раздражает.

Удивительная девушка. До ее появления я ничего не чувствовал. А сейчас ощущаю раздражение.

– Что происходит? – выгибаю бровь. – По какому поводу веселье?

– Для веселья нет поводов. У Артема по расписанию зарядка. Мы решили сделать ее более веселой, – самодовольно улыбается Маша. Шкодная. Посматривает на мои забитые руки. – Простите, мы вас разбудили, – в ее глазах написано, что ей не стыдно. Тоже иронично усмехаюсь. Качаю головой и ухожу на кухню.

На плите уже готов завтрак для Артема – каша, а в сковородке омлет. Чай заварен. Настраиваю кофемашину, засыпаю кофе. Беру чашку. Жду.

Маша с Артемом проходят на кухню. Сын садится за стол, утыкается глазами в свои руки, начиная играть пальцами. Он всегда так делает, когда я рядом, на меня редко смотрит. Ребенок интуитивно ощущает мое отторжение и закрывается.

Это тоже больно. Но…

Я купал его и укладывал спать, когда он был малышом, я играл с ним и уделял внимание до смерти Лены. А сейчас не могу.

Вот такая уродливая психическая травма.

Стоит переломить себя и начать с ним общаться, как положено отцу, через боль и отрицание. Но во мне ступор. Я сам, как большой ребенок, не могу сделать этот шаг. Это слабость, и она меня корежит.

Маша колдует над тарелкой с кашей, выкладывая ежевикой улыбку, и ставит перед Артемом.

– Вы будете омлет? – спрашивает у меня.

– Нет, – отрицательно качаю головой. Беру свою чашку с кофе.

– Кашу?

– Мария, корми ребенка и ешь сама. Я сам о себе позабочусь, – отрезаю все ее попытки заботы. Девушка замолкает, сжимая губы.

Ну прости. Не нужно со мной контактировать.

Открываю холодильник, беру масло, кусок хлеба, делаю бутерброд с сыром. Ем, запивая кофе, садясь рядом с сыном. Это максимум, что я могу ему дать. Совместный завтрак.

– Вчера я заметила, – снова обращается ко мне девушка, – что Тема не очень хочет заниматься плаванием.

– Это он тебе сказал? – иронично выгибаю брови.

– Он не радуется занятиям и делает всё через силу. Его тренер тоже говорит, что мальчик отказывается.

– С ним случаются приступы упрямства. Плавание ему рекомендовано врачом. Ребенку нужен спорт.

– Ну, может, тогда подобрать ему другой спорт? Тот, который ему понравится.

Втягиваю воздух.

– Мария, ты всего несколько дней в этом доме, а уже устанавливаешь свои правила и высказываешь своё мнение. Не бери на себя много. Всё, что показано моему сыну, берется не с потолка, – отрезаю я.

Выходит грубо, но людей сразу нужно ставить на место.

– Хорошо, – недовольно выдыхает девочка.

Артем прекращает есть, снова рассматривая свои пальцы. Маша тоже ковыряет вилкой в омлете. Тишина. Я испортил всем утро. Встаю с места, забираю свою чашку с кофе и выхожу на улицу покурить. Я давно ощущаю себя инородно в этом доме.

Глава 6

Мария

Артем у психолога. Вроде нормальная, улыбчивая тетка, была рада Теме, даже обняла его при встрече. Думаю, это хороший психолог, раз определила, что мальчику нужно тепло и внимание.

Меня на прием, естественно, не допустили, сообщив, что я могу забрать Артёма через сорок минут.

Выхожу на улицу подышать воздухом. Сегодня солнечно, щурюсь. Иван курит, облокотившись на машину. Такой стильный, в каком-то модном спортивном костюме и черных очках. Улыбается мне.

– Слушай, я забегу ненадолго в магазин, – указываю на супермаркет напротив. – Последи за Артемом. Мало ли, вдруг он раньше выйдет.