- -
- 100%
- +
– Ничего не понимаю… Так светское у вас государство или нет?
– Светское-то оно светское, но прежде всего – национальное, а национальное для еврея не может не быть религиозным. Решили сионисты ввести день отдыха – взяли субботу, а не воскресенье и не четверг. Захотели свой флаг – взяли талит со щитом Давида, захотели герб – взяли Семисвечие. Я уже не говорю про иврит. Ведь заговорили эти безбожники на языке пророков, который перестал быть разговорным уже после разрушения первого храма. Две с половиной тысячи лет назад! Ведь из Вавилона народ вернулся с родным арамейским. Не смогли мудрецы тогда иврит возродить – а эти смогли.
– Ваши раввины действительно так думают? – удивился Андрей.
– Конечно. Рав Исраэль, который меня почти два года Гемаре учил, всегда повторял: поскольку еврейский народ выбрал демократию, то демократия священна… Да что говорить, в наших молитвенниках государство Израиль зовется «началом избавления»…
– Тем не менее, светские израильтяне меня не так пугают, как фарисеи, – опрокинув очередную рюмку, признался Сергей. – Я, кстати, нашел возражение против вашего законничества.
– Что же это, интересно?
– Ведь по закону вы должны жертвы приносить, однако обходитесь без них и не собираетесь их возобновлять.
– Как это не собираемся?! Еще как собираемся!
Мы с Сергеем какое-то время смотрели друг на друга, вытаращив глаза. Каждый не мог до конца поверить, что не ослышался.
– Объясни мне, как ты себе все это представляешь? – произнес, наконец, Сергей. – Ты серьезно хочешь возродить это варварство?
– Хороший вопрос, – поддакнул Андрей. – Меня это, признаться, тоже смущает. Трудно представить, чтобы весь этот культ в наше время был восстановлен.
– Я вас не понимаю. Арабы и сейчас приносят жертвы, и никого это не смущает. Да и вы сами мясо едите. Если можно убивать животных на бойнях, то тем более их можно убивать и в Храме.
– То-то и оно, – пробормотал Андрей. – К такому Храму трудно будет относиться иначе, чем к мясокомбинату.
– Ну хорошо, – согласился я. – На самом деле – это открытый вопрос. Относительно того, в каком режиме будет работать восстановленный Храм, существует несколько мнений. Я вам могу сказать мнение рава Кука, который, кстати, был сторонником вегетарианства и учил, что в конце времен человечество к нему вернется. Так вот, сам рав Кук при всем этом вегетарианстве как раз считал, что должны быть возобновлены именно кровавые жертвоприношения. Он усматривал в этих жертвоприношениях возможность соучастия животного мира в культе Единого Бога. Ведь животное не может молиться, все, что оно может, – это умереть во имя Всевышнего. А нельзя исключать животный мир из вселенского Богослужения.
– Может быть, самих животных все же спросить? – усмехнулся Сергей.
– Рав Кук, представь себе, так и считал. И он допускал, что в эпоху вегетарианства идея жертвоприношений может оказаться столь не популярной, что Сангедрин, которому придется решать вопрос возобновления Храмовых служб, может от нее полностью отказаться. На этот случай рав Кук даже предложил этому грядущему Сангедрину соответствующую логику. Он указал, как согласно законам Торы можно отказаться от животных жертвоприношений в пользу растительных. Хлебных, в первую очередь.
– Скажи, а вино вроде бы в Храмовых службах использовалось? – поинтересовался Андрей.
– Верно. Вино возливалось на алтарь. Это само собой должно продолжаться.
– Но кому нужен этот ваш Храм, даже и вегетарианский?! – не унимался Сергей. – Вера в Бога может быть только одна для всех. Поначалу, когда люди жили племенами, идея «избранного народа» еще работала, но как об этом можно всерьез говорить в наше время?! Как можно воображать, будто Бог всех людей дал религию лишь одному народу?
– Но наш Храм как раз один для всех! В Библии сказано, что он наречется домом молитвы для всех народов! Ты неправильно формулируешь вопрос. Бог дал религию – я имею в виду нашу еврейскую религию – всему человечеству. Когда евреи изучают какой-либо закон Торы, они всегда выясняют, какие требования в этой сфере Всевышний предъявляет нееврею. И в пределах этих требований нееврей может быть ничуть не меньшим праведником, чем еврей. Про Иова вспомни.
– Иов не еврей, хочешь сказать? – удивился Егоров.
– Никогда им не был, но при этом, заметь, великий праведник, которым Бог хвалится перед ангелами. Иудейская вера одна для всех, но внутри этой веры у разных народов разные задачи… Мы верим, что Бог дал человечеству одну религию, в которой евреям Он отвел роль священников, а всем остальным людям – роль творческую.
– Что за апартеид?! Какую еще творческую роль?!
– Про семь заповедей сыновей Ноя ты слышал?
– Не уверен…
– Так знай, Бог ждет от народов соблюдения тех семи заповедей, которые Он дал Ною. Это шесть запретов, в которые входят запреты идолослужения, кровопролития и распутства, и одно предписание: творить справедливые суды. А «суды» в широком значении слова – это вообще мышление, это культура. Другими словами, народам предоставлена максимальная творческая свобода. Даже законы они для себя сами вырабатывают, а евреи с этими законами считаются как с законами Торы. Разумеется, если они Торе не противоречат.
– Как это ты, Сергей, о заповедях Ноя не слышал? – удивился Андрей и уже мне добавил: – Тогда так выходит, что христиане единственные, кто соблюдают семь заповедей в полном объеме.
– Почему единственные? Мусульман тоже к благочестивым сыновьям Ноя относят.
– Ну не знаю. Они считают Библию искаженным Кораном, а у нас преемственность: в «Деяниях» описывается, что новообращенных из язычников апостолы принимали именно в рамках исполнения семи заповедей. Мы – привитая маслина, а мусульмане – дикорастущее не-пойми-что.
Сергей еще какое-то время пытался возражать, но потом как будто смягчился, и расстались мы в прекрасном расположении духа.
***
На следующий вечер я застал Андрея склонившимся за рабочим столом над манускриптом Войнича.
– Ну, что? – сказал я. – Ты, как я погляжу, благополучно вернулся к своим папкам?
– Мое чувство к Кате не имеет права на существование… – мрачно произнес Андрей. – Сегодня оно еще душит меня, но завтра я его задушу.
– Как же ты это сделаешь? Выбросишь Катину монетку вместе с Семиной?
– Мысль заманчивая. Выбросить не выброшу, но на время точно отложу куда-нибудь с глаз долой…
– А какие у них монетки?
– Сёмина монетка – массивный пятак, ты его вертел в руках. А Катя грошик мне поднесла. Символично, не правда ли? Грошик чеканки 1912 года. А хочешь, я тебе тоже какую-нибудь монетку подарю?
– Ну давай, валяй. В порядке обмена.
– Сейчас принесу, – обрадовался Андрей. Он вышел в комнату и вернулся с банкой, в которой хранилось с десяток разных монет.
– Я эти монеты специально для дружеского обмена храню. Тут разные мои ипостаси имеются. Выбирай любую.
– Почему ты тут монеты с Лениным держишь?
– Я же родился в год его столетия. Потому «картавчики» имеют ко мне известное отношение.
– «Картавчики»?
– Ну да. Так в народе прозвали юбилейный рубль с профилем Ленина. А на этом рубле, взгляни, Ленин указывает рукой на одиннадцать, то есть на час открытия винных магазинов. Настоящий соцарт.
– Я, пожалуй, возьму эту, – сказал я, вытягивая пять центов США.
– Прекрасный выбор: «In God we trust», – одобрил Андрей. – Я бы тебе то же самое предложил.
На следующий день я улетел в Израиль.
***
Своими воспоминаниями о Сарит и сетованиями на потерю с ней всякой связи Андрей меня несколько растревожил, и по приезде в Иерусалим я попытался ее разыскать.
Я наугад зашел в школу Рене Кассен, располагавшуюся в том районе, где, как я догадывался по маршруту ее автобуса, должна была жить Сарит. Раздобыв там у старшеклассников несколько телефонов выпускников 1990 года, я обзвонил их всех по очереди и всех спрашивал о русской девочке сефардского вида, которая ходила в рваных сандалях и обожала всех разыгрывать. Безрезультатно.
– Хоть бы фотография ее была, – с досадой думал я. – С фотографией запросто можно было бы все школы объездить и расспросить школьников и учителей. За день бы нашел.
Я хотел продолжить поиски, но завертелся. Стал готовиться к экзаменам и через месяц поступил в технологический колледж Махон-Лев.
Решение заняться программированием пришло неожиданно. Сидя за субботним столом, я поделился с родителями своими планами пойти учиться на ветеринара.
– Что за дикость! – воскликнула мама. – Откуда эта идея?
– Вы собаку не разрешали завести – теперь расплачивайтесь.
– Стал бы уже лучше геодезистом, как папа… Про программирование я не говорю, это тебе не потянуть… А ведь какая замечательная профессия. Была бы молодой, обязательно бы этим занялась…
– Почему это мне программирование не потянуть?
– Это не для твоих мозгов, Юрочка. Ты никогда не блистал в математике.
– Мама, поверь мне, Гемара на порядок трудней программирования. Тот, кто может учить по три – четыре страницы Талмуда в день, способен написать программу любой сложности.
То ли слова мамы меня задели, то ли общая компьютерная атмосфера нашего времени сказалась, но я действительно после того разговора решил попробовать себя в программировании.
Решение мое укрепилось тем, что обучение электронике в Махон-Леве совмещалось с занятиями в бейт-мидраше.
За свою жизнь я обстоятельно изучил только шесть трактатов, и очень радовался тому, что попал в заведение, где имелись все условия для серьезной религиозной учебы. Что поделать, но еврей, который не знает ТАНАХ наизусть или близко к тексту, еврей, который не прошел весь Талмуд и регулярно не возвращается к нему, не может полноценно выполнять возложенную на него Создателем миссию.
Конец лета я проработал в парниках Гуш-Катифа – еврейского анклава в 15 километров длиной и 3 шириной, расположенного на юго-западе сектора Газа. Испокон веков этот прибрежный участок земли слыл совершенно безжизненным: никогда никто в истории не дерзнул обживать эти дюны. Но в считанные годы несколько тысяч энтузиастов умудрились возвести здесь дюжину поселений и создать эффективное хозяйство, производящее 15% сельско-хозяйственной продукции Израиля.
До этого я бывал в Гуш-Катифе всего только пару раз, когда еще учился в йешиве. Это место никогда особенно не привлекало меня, тем более что находилось в трех часах езды от Иерусалима. Но сейчас я получил возможность с ним получше познакомиться и объездил несколько поселений: Катиф, Ацмону, Рафиах-Ям и, конечно же, столицу Гуш-Катифа – Неве-Декалим. Я как раз застал начало учебы и побывал на некоторых уроках. Меня уговаривали остаться: учиться в йешиве в Неве-Декалим и работать в парниках. Признаюсь, я очень этого хотел, но знал, что родители расстроятся. Они так радовались тому, что я попал в престижный колледж, а тут снова какая-то йешива, какие-то парники. Словом, не решился я на такой шаг, а согласился быть как все – пялиться в экран и барабанить по клавиатуре.
***
Я собирался уже приступить к учебе, как пришло это чудовищное известие – Израиль заключил «соглашение со смертью». В те дни все в моем окружении читали и перечитывали слова наших оступившихся предков, приведенных в 28-й главе книги пророка Иешайягу: «Мы вступили в союз со смертью и с преисподней заключили договор».
Я никогда не забуду этой даты – 29 августа 1993 года, когда нам объявили, что в то время пока в Мадриде проходили официальные переговоры с местной палестинской делегацией, за спиной народа велись также и тайные переговоры с террористической организацией «освобождения Палестины».
Я находился на рынке Махане-Иегуда, когда услышал по радио эту новость: десять дней назад в Осло прибыл Шимон Перес, где признал достигнутое соглашение и предварительно подписал его с Абу-Мазеном. Основное подписание должно было состояться в Вашингтоне, через две недели.
У меня потемнело в глазах. Я слышал вокруг возмущенные возгласы. В это невозможно было поверить.
Я как в беспамятстве зашагал куда-то без цели, и минут через десять вышел к дому Рувена, того самого, с которым служил в армии. Он был первый человек, с которым я говорил после того, как услышал это известие.
Я хорошо знал его взгляды, но никак не ожидал, что он станет поддерживать этот договор. Ведь переговоры с террористическими организациями были запрещены законом, правительство было не в праве их проводить. Но Рувен сиял.
– Ты слышал?! – воскликнул он, увидев меня на пороге. – Заключен мир с палестинцами. Рабин заключил мир!
Оказалось, что он честно ждал от этого соглашения мира. По-видимому, его личная демобилизация совпала в его сознании с демобилизацией общеизраильской, а возможно, и планетарной.
– Как ты можешь верить Арафату? – недоумевал я.
– Брось, мы не можем удерживать эти территории. Пришло время делиться.
– Никто с тобой не собирается делиться. ООП возникла до того, как мы заняли Иудею и Самарию. У них имеется план нашего «поэтапного» уничтожения: сначала – с помощью мирных переговоров – закрепиться на части земли, а уже потом завладеть всем. Как можно на это закрывать глаза?
– Они изменились. Они готовы на компромисс. Ты же видишь…
На этом разговор тогда кончился. Но где-то через месяц, уже после подписания договора в Вашингтоне, когда текст «соглашения» был опубликован, я снова зашел к Рувену. И снова произошел тот же нелепый диалог.
– Ну, что ты теперь скажешь? – победно спросил я с порога. – Теперь-то ты понял, что это за «договор»?
– Отлично понял. Наконец достигнуто мирное соглашение с палестинцами. Мы уходим из Газы.
– Какое мирное соглашение? Ты что, не заметил, что Арафат ровно ничего, согласно этому «соглашению», не уступил? Он не отказался от требования вернуть беженцев 1948 года, он не признал израильских территориальных претензий даже в Иерусалиме, наконец, он даже не отменил пункт своей хартии, предполагающей уничтожение государства Израиль! Ты хоть вдумайся, что произошло: мы ему передаем территории – весь сектор Газа и Иерихон с окрестностями, мы легализуем его бандитскую неонацистскую организацию – и в обмен не получаем решительно ничего!
– Неправильно. Арафат отказался от террора…
– Но как этому можно верить?
– Рабин и говорит, что это экзамен. Если Арафат не выполнит взятых на себя обязательств, то отправится обратно в Тунис. Он же не ребенок. Он знает, что может всего лишиться.
– По-моему, ребенок ты. Даже квартиру никто не сдает на условиях, что эти условия будут оговорены после того, как произойдет заселение. А ведь тут соглашение подписано не с близким родственником, не с безупречным джентльменом, а с патентованным убийцей.
Я не знал, что еще доказывать, я был почти без сил.
1994
В январе, почти через год после демобилизации, я зашел, наконец, в гости к Пинхасу. В последние месяцы я несколько раз беседовал с ним по телефону. О соглашении в Осло мы проговорили часа два, но навестить его я выбрался только сейчас.
Как только я вошел к нему, сразу заметил, что его квартира изменилась. Правда, в чем именно заключались эти изменения, я понять не мог… это было что-то неуловимое, что меняло характер и облик пространства и представление о его хозяине. Цветов стало больше, в вазах и красивых массивных горшках они были расставлены по всему салону. Но не только в цветах было дело.
Пинхас усадил меня на диван и, быстро сервировав журнальный столик кофе и выпечкой, уселся напротив.
Первые минуты он был как-то напряжен, суетился, отвечал невпопад и главное – все время поглядывал в сторону соседней комнаты, хотя он очевидно был один и оттуда не раздавалось ни звука. Однако начав разговор, он быстро пришел в себя и стал прежним – великолепным и ироничным.
– Ты думаешь, это соглашение еще может взорваться? – спросил я.
– Очень хотелось бы надеяться, но боюсь, что Рабин уступит Арафату все.
– Неужели он даже Иерусалим поделит?
– Иерусалим? Иерусалим, пожалуй, единственное, что может стать камнем преткновения.
Мы минут десять обсуждали политическую ситуацию, как вдруг раздался звонок. Пинхас пошел открывать. Я оглянулся на гостя и буквально подскочил на месте – в комнату вошла… Сарит!
– Ури! – радостно воскликнула она, – вот так встреча!
– Сарит! Какими судьбами? Я столько искал тебя!
– Искал меня? – изумленно спросила она, – ты мне даже ни разу не позвонил!
– Прости. Я потерял телефон, и Андрей тоже потерял. И как я раньше не догадался зайти к Пинхасу! Ты, я вижу, у него бываешь?
Я заметил, что Пинхас опять весь напрягся, он был явно чем-то недоволен.
– Захожу иногда, – весело ответила Сарит. – Пинхас, ты разрешишь мне присесть? Позволишь к вам присоединиться?
Пинхас сделал какой-то нелепый жест в сторону дивана, похоже было на то, что он приглашает Сарит садиться.
Я сильно разволновался:
– Я понимаю, что ты должна была думать обо мне и об Андрее, но мы действительно оба потеряли твой телефон и действительно очень тебя искали. Я в школу Рене-Кассен заходил, о тебе спрашивал. Ты вообще в какой школе училась?
Сарит нахмурилась, бросила беспокойный взгляд на Пинхаса, который нервно расхаживал по комнате, и вместо ответа сказала:
– Подожди, я тебе кое-что покажу…
Она встала с дивана, вошла в спальню и вернулась из нее с крохотным младенцем на руках.
– Знакомься, это Тамарчик, наша доченька. Как видишь, я не только постоянно захожу к Пинхасу, но и задерживаюсь у него надолго. Точнее, навсегда задерживаюсь.
Затем она подошла к Пинхасу, нежно его поцеловала и сказала со смехом:
– Спасибо, дорогой, за игру. Я знаю, ты страшно не любишь все эти спектакли, но ведь получилось забавно?
Пинхас нехотя кивнул.
– Очень забавно, – пробормотал я, не скрывая досады. – Так что же ты со мной тогда не связалась?
– Ты слишком сильно законспирировался, Ури. Ни Пинхасу, ни мне своего телефона не оставил.
– А ты-то почему ничего мне не рассказывал? – набросился я на Пинхаса. – Мы ведь с тобой раз пять по телефону разговаривали.
– К слову как-то не пришлось. Ты ведь тоже не расспрашивал меня о моем семейном положении, хотя два раза на твои звонки меня Сарит подзывала.
Я потихоньку пришел в себя, поздравил молодых, и мы обменялись новостями. Я рассказал о своей службе в Ливане, об учебе в Махон Лев, Сарит – о том, как она, по совету Пинхаса, назвалась религиозной, записалась в альтернативную воинскую службу и работала под руководством Пинхаса в Управлении Древностей. Под самый конец службы – год назад – они поженились.
– А ты жениться не собираешься? – спросила Сарит.
– Собираюсь, но чуть позже, через год, а то и через два. К концу учебы, короче.
– И кто эта девушка?
– Ты меня не поняла. У меня нет девушки, но если я к тому времени случайно ни с кем не встречусь, то рав Исраэль сосватает мне подходящую спутницу жизни.
– Я бы так не смогла, – бросив на меня удивленный взгляд, сказала Сарит. – Странно, как это люди, совсем друг друга не знающие, потом могут уживаться? Мы вот с Пинхасом два года до свадьбы общались.
– Ну, это очень просто, тут хитростей нет. Когда основой жизни для обоих являются заповеди, то при взаимной симпатии и доброжелательном отношении все само получится, к тому же уступать друг другу их с детского садика учат. А мне вот другое странно, – в свою очередь удивился я, – как могут пожениться люди, даже хорошо друг друга знающие, когда один из них религиозный, а другой – нет.
Пинхас и Сарит переглянулись. Я вдруг обратил внимание, что Пинхас без кипы.
– Так ты что, Пинхас, снял кипу?
– Носить кипу, как ты сам знаешь, закон строго не обязывает. Мы прекрасно с Сарит договариваемся по всем галахическим вопросам и, как ты верно говоришь, самое главное – умеем уступать друг другу.
Ответ был уж очень уклончивым. Это меня насторожило. У меня возникло подозрение, что не столько Пинхас привил Сарит желание выполнять заповеди, сколько Сарит отвадила Пинхаса от строгого следования закону. Впрочем, поди знай, как Пинхас и раньше его соблюдал.
– Пойми, Ури, – заговорила заметившая мое смущение Сарит. – Мы с Пинхасом прежде всего ищем истину. Мы не хотим и не можем прикидываться и бездумно выполнять предписания, в которых не видим смысла. Пинхас разъяснил мне назначение некоторых заповедей, и я их стала соблюдать. Но главное, я с ним заново проштудировала ТАНАХ и кое-что из истории еврейской мысли. Согласись, что лучшего учителя, чем Пинхас, трудно представить. А Бог ко всем людям одинаково близок: и к соблюдающим, и к ищущим, и к светским.
– Зачем же Он тогда в ТАНАХе требует от евреев неукоснительного соблюдения заповедей и даже предписывает смертную казнь отступникам?
– Ури! – запротестовал Пинхас, – ты сам прекрасно знаешь, что все не так просто и что практически невозможно никого осудить на смерть из-за невыполнения заповедей. Это было совершенно немыслимо даже во времена Храма. С другой стороны, согласись, что те, кто ревностно выполняют заповеди, вполне могут разорвать отношения с сыном, который женился на светской женщине, и даже сидеть по нему семидневный траур, как будто он умер.
– А что, твои родители так поступили?
– Что за глупости! Да и кто сказал, что Сарит светская!
– Вот именно, Ури, – кивнула Сарит. – По-твоему, нет на голове тряпочки – значит, светский, есть – значит, религиозный? Это просто смешно. Да, я не ношу платок, а Пинхас кипу, но это не значит ровным счетом ничего. Как и то, что я зажигаю субботние свечи, а Пинхас делает киддуш.
– С последним позволь мне, Сарит, не согласиться, – это все-таки что-то значит. Но вот видишь, ты сама призналась, что ты не светская, а двум религиозным уже нетрудно найти общий язык. Поэтому я и говорю, что между светскими и религиозными существует пропасть, которую только очень смелые люди готовы разместить в собственной спальне.
***
Как-то в начале лета я сидел в кафе недалеко от Русского подворья. Фалафели были уже съедены, я потягивал ледяную воду и просматривал материалы по предстоящему экзамену по электронике.
– Можно присесть? – услышал я веселый голос с арабским акцентом. Стул, пустующий возле моего столика, отодвинули.
– Халед! – обрадовался я. – Как поживаешь?
– Признаться, с тех пор как Арафат въехал в сектор Газа, неуютно себя чувствую. Ты в тот день смотрел телевизор?
– Всего несколько минут и выключил. Слишком тошно стало.
– А я, представь, когда это происходило, был в гостях у друга, у которого антенна двадцать каналов принимает. Мы их все перепробовали – и повсюду эта рожа.
– Да уж. Недавнее возвращение Солженицына в Россию куда меньше внимания привлекло, – согласился я.
Отношение Халеда к палестинскому делу мне было хорошо известно, и все же для меня оказалось неожиданным встретить в его лице такого решительного единомышленника. Несколько раз я пожалел, что Рувен его не слышит.
– Я не встречал ни среди сторонников, ни среди противников Арафата палестинцев, которые бы могли вообразить, будто бы он намерен жить с Израилем в мире. А вы ему поверили! Почему? Какая тому может быть рациональная причина?
– Ну, причина, положим, ясна. Запад давно признал ООП легитимной организацией, на Израиль давили десятилетиями… Вспомни, Арафату все сходило с рук: и уничтожение десятков тысяч ливанских христиан, и захваты самолетов. Сам Рейган предоставил Арафату дипломатический иммунитет, хотя располагал записью радиограммы, в которой Арафат лично отдает приказ расстрелять взятых в заложники американских дипломатов. Видно, Рабин решил, не отставать от моды.
– Мода эта была от прошлого сезона. После войны в Заливе про Арафата все позабыли, да и интифада выдохлась. А теперь благодаря Рабину, он чуть ли не Мессией считается.
В тот день Халед рассказал многое и о себе, и о своей семье. Оказалось, что его прадед был замучен людьми Фейсала Хусейни за то,что продал землю евреям. Это был участок, на котором сейчас стоят еврейские дома в районе Неве-Яаков. Прадед Халеда был близок к Раджубу Нашашиби, тогдашнему мэру Иерусалима, который поддерживал евреев и враждовал с кланом Хусейни. А дед Халеда рассказывал ему, что во времена британского мандата при всем терроре не было ни одного араба, который бы спорил с тем, что евреи возвращаются на свою землю по праву.
– В Коране ясно сказано, что земля Израиля принадлежит евреям, – пояснил Халед. – Потребовались десятилетия, чтобы перетолковать эти ясные слова в противоположном значении.
– Как же это удалось?
– С другого конца зашли. По одной версии, палестинцы – это потомки хананейских народов, по другой – истинные евреи, то есть потомки иудеев, принявших ислам. Так что по любому, палестинцы оказываются истинными наследниками этой земли, а евреи выходят не имеющими корней европейскими колонизаторами.