ЖЕНА КОМИССАРА
От автора.
Роман написан по мотивам воспоминаний жены и дочери батальонного комиссара подполковника Ковалёва Ивана Семёновича.
Имена и некоторые события изменены.
Часть 1
Глава 1
– Внимание! Говорит Москва!
Елизавета медленно поднялась из-за стола. Вытянулась в струну перед чёрной тарелкой радиоприёмника. Под напряжённый голос Левитана в голове вспышкой промелькнули слова мужа: «Грянет, Лизонька, грянет».
– Передаём важное правительственное сообщение! Граждане и гражданки Советского Союза, сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооружённые силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!
– Вот и грянуло, – обернувшись к матери, чуть слышно проговорила Елизавета.
– О-о-ой! – жалобно протянула та и, придерживая руками неестественно толстые ноги, неуклюже спустила их с дивана.
Елизавета невольно остановила взгляд на оставшихся от пальцев ямках – следах водянки.
– Зачем я так надолго тут задержалась, загостилась? Что же станет с Ниночкой? Как она справится без меня? Петра, небось, из части не отпустят даже попрощаться… – продолжала стенать Варвара Тимофеевна.
Елизавету резанула обида: «Вот так всегда – у мамы главная забота о невестке. И пусть даже Нина глубоко в тылу, не то что мы – здесь, на самой границе».
Она молча вышла. Заглянув в соседнюю комнату, со щемящей тоской обвела взглядом милые лица. Старшая – Наденька – безмятежно посапывала на боку с ладошкой под щекой. Малютка Аринка, широко раскинувшись, улыбалась во сне. Коля же выглядел серьёзным, сосредоточенным, словно ему было не девять, а все девятнадцать. Дети, не дождавшись отца со службы, улеглись в три утра и теперь восполняли недостаток сна.
«Ох, деточки мои, деточки. Что же теперь будет? Как же уберечь-то вас?»
Но тут она решительно смахнула слезу, рвано вдохнула, длинно выдохнула. Выпрямилась, приняв обычную горделивую осанку. «Да что это со мной? Взялась ныть. Муж – офицер. И сама я сильная. С Божьей помощью справимся. Надо справиться!» – приказала себе и приступила к обыденным делам.
В ванной сняла со стены таз, наполнила водой. Понесла в комнату на вытянутых руках – прижимать мешал торчащий живот.
Обработав матери ноги, отправилась на кухню стряпать.
Вскоре семья собралась за столом. Дети ёрзали, в животах урчало.
– Мама-а-а, давайте уже ку-у-ушать, – пропищала Арина, потянувшись носом к закутанной в полотенце кастрюле.
Елизавета строго глянула. Малышка прикусила губу. Остальные уставились в пустые тарелки.
– Сколько ж будешь детей томить? – пробурчала Варвара Тимофеевна.
– Павла дождёмся и вместе начнём, – отрезала Елизавета.
Хлопнула входная дверь, из прихожей послышался шум. Елизавета вскинулась, чтобы поспешить навстречу мужу, но усталый подполковник, не сняв шинели, уже появился в комнате.
Дети вскочили с мест. Облепили отца. Подхватив Арину на руки, он свободной рукой на мгновение прижал к себе Надю. Потрепал по голове Колю. Оставив детей, дружелюбно кивнул Варваре Тимофеевне. Крепко обнял жену. Немного отстранившись, но всё ещё держа её за плечи, обласкал любящим взглядом и проговорил:
– Лиза, часть передислоцируют. Ты знаешь: большинство семей удалось вывезти из Бреста в тыл. К сожалению, вас не успели. Придётся оставаться здесь – в Северном городке. Береги детей, родная. Война закончится, я вас найду.
Развернулся и, не оглядываясь, вышел.
У Арины затряслась губа – вот-вот заревёт. Надя обняла сестрёнку. Вскинув глаза на мать, настороженно спросила:
– А куда это папа?
Елизавета сглотнула ком, перекрывший дыхание. Из груди вместо голоса вырвался хрип:
– На войну, дети… Пока вы спали, началась война.
***
Вечером Елизавета поднялась к соседке.
– Не нужна ли помощь, Маруся? – спросила участливо, дождавшись, пока та уложит детей.
– Да я и сама ещё не знаю. Мужей отправили неизвестно куда, нам остаётся только горевать.
– А ты, случайно, не слышала, что в городе происходит? Я-то сегодня из дома не выходила.
– Олеся Устинович забегала.
Елизавета вопросительно приподняла брови.
– Ну, та, что на станцию устроилась пару месяцев назад. Так вот, говорит, утром, как обычно, ждали товарняк с углём. Состав подошёл по расписанию. Но, когда грузчики двери откатили, вместо угля из вагонов повалили бандиты в военной форме с винтовками наперевес. «Банзай!» – орут. В здание вокзала забежали. Начальника станции и ещё каких-то служащих схватили. Но об этом Олеся позже из разговоров узнала, потому что, когда такое началось, забилась в кладовку и просидела там, пока всё не утихло… Эх, Лизонька, что ж теперь будет?
– Один Бог знает. Нам, Маруся, главное детей сберечь.
– Верно говоришь. Кстати… – Мария вышла ненадолго, вернулась с большой картонной коробкой.
– Вещи приготовила, тебе отдать. Тут пелёнки, распашонки и прочее малышовое. Сашеньке уже годик – выросла из этого. Придётся ли мне ещё рожать, не знаю. А тебе точно пригодится. Да, там школьные тетради есть, Наде – сарафан, Коле – пилотка и кое-что для младшенькой.
Она откинула верхние створки. Поверх белья лежал пупс размером с литровую банку. Елизавета ахнула, прижав ладони к щекам.
– С тех пор как Аринушка увидела у вас эту куклу, не может успокоиться. Мы с Павлом хотели ей такую на день рождения подарить – в марте четыре исполнилось – так нигде не нашли. Вот обрадуется! Спасибо, Маруся!.. Теперь побегу к своим. Будут новости, не задерживай. Я тоже сразу сообщу, если что важное узнаю.
Елизавета радовалась не столько вещам, сколько возможности отвлечь детей от страшного события дня, когда отец ушёл из дома на долгий срок, а может, и навсегда…
Открыв коробку, Арина на секунду замерла. Потом взвилась пружиной, выхватила куклу, прижала к груди, запрыгала, будто самый счастливый ребёнок в мире. Принялась рассматривать, крутить закреплённые на внутренних резинках ручки, ножки, головку.
Елизавета разобрала остальное, поманила пальцем.
– Аринушка, коробка-то, похоже, волшебная.
Дочка заглянула внутрь. На дне стояла игрушечная кроватка – точная копия настоящей: на железных ножках, с набалдашниками, венчающими прутья на спинках. Рядом стопкой лежали подушечки, простынка и одеяльце. Арина сгребла свалившееся богатство в охапку, понесла к себе на постель.
Глава 2
Несколько дней Елизавета не выпускала детей из дома. Этим утром отправила всех к Марии, сама же принялась хлопотать на кухне.
– Вон эта! Держи предательницу! – донеслось с улицы.
– Сто-о-й!
Елизавета выглянула в окно. Девочку лет десяти с криками преследовали мальчишки. У самого подъезда один догнал, схватил за косу, дёрнул, заставив остановиться. Сорвал берет, выхватил сумочку, отшвырнул в кусты.
– Пусти, дурак! Всё папе расскажу!
«Это же Оля – дочка Потапыча, старшего по дому», – поняла Елизавета, взбираясь на подоконник.
– А ну, прекратите, сорванцы! – закричала в форточку.
– Ещё чего! – бросил один из преследователей и толкнул жертву.
Оля, столкнувшись с другим, отлетела к третьему.
Елизавета неуклюже слезла на пол. Поспешила в прихожую. Прихватив с вешалки сыновний ремень, выскочила на лестничную площадку, сбежала по ступеням.
Во дворе хулиганы отбрасывали девчонку от себя, словно мяч, и зло шипели:
– Перебежчица! Шкура!
– Вот я вам сейчас задам! – грозно выпалила Елизавета, потрясая кожаной петлёй.
Двое мальчишек тут же побежали прочь. Третий задержался на миг, выставил ногу. Оля запнулась, повалилась лицом вниз.
– Что же это они негодные творят?!
Сокрушаясь, что не успела вовремя протянуть руки, Елизавета помогла рыдающей девочке подняться. Осмотрела лицо. Убедившись, что ссадины не глубокие, стала смахивать носовым платком пыль и приговаривать:
– Ничего-ничего, до свадьбы заживёт, – потом мягко добавила: – Пойдём, Оленька, домой тебя отведу, надо ранки обработать.
– Там… Там нет никого. Родители по…оздно придут, – всхлипывая, пробормотала та.
Елизавета повела соседскую дочку к себе. В подъезде пыталась разузнать, на что так обозлились мальчишки, но не услышала ничего вразумительного. «Какие же они жестокие. Ещё совсем дети. А если бы на месте Оли был кто-нибудь из моих, и никого из взрослых не оказалось бы рядом?..» – мысли болью отдавались в груди.
Она написала записку. Сбегала в соседний подъезд, оставила в замочной скважине.
Вечером за Олей пришёл отец. Взирая на поцарапанное лицо дочери, он будто даже не удивился, лишь спокойно поинтересовался, в чём дело. Елизавета рассказала, что знала. Иван Потапович скупо поблагодарил и, пропустив Олю вперёд, вышел следом.
Ночь прошла в беспокойстве ещё за одного ребёнка. И, когда на утро раздался стук в дверь, Елизавета почему-то испугалась именно за соседскую девочку, подумав, не стряслось ли что-нибудь опять.
Но нет, за дверью стояла Мария. Глаза её часто моргали, в пальцах трепетал листок бумаги, голос дрожал:
– Лиза, ты уже видела повестку?
– Мне никто не приносил. Да ты заходи, объясни толком.
Соседка шагнула через порог.
– В почтовом ящике смотрела?
– Нет ещё. А что стряслось?
– Всех вызывают в комендатуру с документами. Я так понимаю, новые власти проводят ревизию, – она помолчала, будто что-то решала. – Может, не ходить? Откуда они узнают, была я там или нет? Повестка-то без фамилии.
Елизавета задумалась.
– Маруся, – сказала тихо, – думаю, идти надо. Главное, ничего про мужа не говори.
– Так спросят же! – нервно теребя бланк, воскликнула Мария.
– Тс-с-с… Придумай что хочешь, но то, что офицер – забудь. И знаешь, я первая пойду. Сегодня же. Потом расскажу тебе, к чему быть готовой.
Елизавета забрала из почтового ящика «приглашение», собралась и отправилась по указанному адресу.
Ведомая мыслью, что всегда любила лето, а потому никогда не пряталась в тень, перебежала на противоположную сторону, залитую ярким солнцем. Однако сейчас жара показалось зловещей, грозящей испепелить всё нутро.
На входе в административное здание, приспособленное под комендатуру, сердце подскочило, заколотилось у самого горла. Елизавета предъявила повестку. Немецкий офицер кивком указал, куда пройти.
В коридоре в ожидании очереди молча сидели и стояли люди. Через несколько минут из кабинета вышла женщина. Из-за открытой двери у неё за спиной донеслось:
– Следующий!
«Какой знакомый голос», – подумала Елизавета.
Люди сменялись, и каждого выходящего сопровождало тоже самое восклицание.
Наконец подошла очередь Елизаветы. Войдя в кабинет, она невольно остановилась на полпути – глаза встретились с глазами старшего по дому. «Что?! Потапыч?!» – ударило в голову.
Немецкий офицер, восседающий в черном кожаном кресле, вскинул взгляд на стоящего по правую руку Ивана Потаповича и о чём-то спросил. Тот невозмутимо ответил, потом обратился к Елизавете:
– Гражданка, подойдите ближе. Предъявите паспорт.
«Значит, переводчик, – подумала она, протягивая документ. – Как же он мог переметнуться к врагам? Такой интеллигентный, доброй души человек, которого все ласково называют – Потапыч… Хотя-я… никто, никогда не говорил, чем он занимается. Все знают только, что он старший по дому».
Немец уставился в разворот паспорта. Потом, сверля Елизавету глазами, резко и грубо заговорил, будто залаял. В противовес ему зазвучал ровный голос переводчика, сократившего длинную речь в два лаконичных вопроса:
– Где супруг? За кого воюет?
Сердце затрепыхалось угодившей в силок птицей.
– Муж-то? Да сапожник он, – начала Елизавета, невероятным усилием принуждая себя выглядеть спокойной. – Много обуви отремонтировал, поехал развозить. А тут – война. Больше его не видела.
Она замолчала. Офицер и переводчик заговорили между собой.
«Теперь понятно, за что преследовали Олю, – подумала Елизавета, наблюдая за диалогом на вражьем языке. – Сейчас одно слово Потапыча, и мне конец. Ну, что ж, чему быть, того не миновать».
Офицер метнул в её сторону последний жалящий взгляд. Взялся за штамп, обмакнул в губку с чернилами и с силой приложил к открытой странице. В паспорте диагональю отпечаталась широкая ярко-красная полоса.
Елизавета не помнила, как покидала комендатуру, переходила через дорогу. Очнулась от внезапно раздавшихся криков и только теперь поняла, что идёт в сторону дома не по своей улице, а в обход.
Свернув за угол, она обмерла. Два здоровенных нациста выхватили из немногочисленных прохожих и поволокли под руки невысокого смуглого, лысоватого человека. Его чёрные глаза навыкате выражали крайний ужас, расширившись так, словно вот-вот вывалятся из глазниц. Он извивался, что-то умоляюще просил.
«Еврей», – поняла Елизавета. Хотелось бежать, но, теряя силы, она припала к стене дома и невольно наблюдала за страшной сценой.
Напавшие с каменными лицами вытащили беднягу на середину булыжной мостовой. Заткнув рот кляпом, швырнули лицом вниз, связали по рукам и ногам. Узник забился, как рыба на песке. Один из нацистов придавил его спину сапогом. Другой направился к машине. Вернулся с канистрой. Отвинтив крышку, плеснул на приговорённого.
Потянуло бензином. От сильного головокружения Елизавета покачнулась. «Боже! Что же они, изверги, творят!» – подумала, сползая по стене. Откуда-то, как из небытия, послышались безумные вопли. Запахло гарью. Взревел мотор и почти сразу раздалась автоматная очередь.
Когда Елизавета пришла в себя, всё стихло, улица опустела. Лишь на мостовой тлели обгоревшие человеческие останки и, распластавшись, покоились изрешечённые тела трёх мужчин, подростка и женщины в чёрном.
Глава 3
Первое сентября перестало быть праздником в семье. Елизавета даже решила не отправлять детей в школу. Две последующие недели провожала и встречала. Сегодня отпустила одних. Сама же принялась за генеральную уборку. Она замечала каждую пылинку, поэтому полдня тёрла и намывала, не следя за временем.
Всё это время Варвара Тимофеевна лежала, безучастно глядя в потолок. Вдруг прошептала чуть слышно:
– Плохо мне.
Елизавета в последний раз отжала половую тряпку, вытерла руки о фартук, присела рядом.
– Не печальтесь, мама. Лето пережили и осень переживём.
– А чего ждать-то? Ноги не ходят. Голодно.
– Так вы сами есть отказываетесь. Всё детям бережёте. А я, меж тем, с начала месяца регулярно хлеб по карточкам получаю. В городской управе обещали, что скоро на мясо, рыбу и молоко тоже станут карточки выдавать.
Пришла Арина с игрушками. Уселась на полу, принялась баюкать Ванечку. Вдруг она спешно положила «сыночка» в кроватку. Задрала халат вместе с майкой, уставилась на свой живот.
– Мам, а почему он у меня ходит? – спросила с тревогой.
– Животик-то? Так всё просто – ты же дышишь. Вдыхаешь, он надувается, а выдыхаешь – становится пустым и тонким, как мешок, из-под крупы, – пояснила Елизавета, а сама подумала, какая же Арина интересная девчушка.
Дочка тем временем продолжала:
– Гм, значит, я одна дышу, а другие нет? Вон у бабушки ничего не поднимается.
В прихожей зазвучали голоса.
– Ученики вернулись, – Елизавета вздохнула с облегчением, поднялась с дивана.
В дверном проёме показался Коля – на голове дарёная пилотка, на плече ранец.
– Всем здрасть, – сказал он деловито. – Аринка, чего тут с голым животом расселась? Есть пошли.
Та одёрнула подол и поспешила за братом.
– Аринушка, перед едой следует помыть руки, – напомнила Елизавета. – Давай вместе.
Из кухни потянуло сладким ванильным ароматом. Когда Елизавета с Ариной вошли, на плите, ворча, уже закипал чайник. Надя сидела за столом. Коля сосредоточенно нарезал кекс. На блюдо ложились ровные треугольники с волнообразными нежно-золотистыми бочками, мягко оттенявшими белоснежную пористую сердцевину.
– Откуда это?! – воскликнула Елизавета, всплеснув руками, и вопросительно посмотрела на сына.
– Вот, мама, хватит картошку да хлеб есть, – начал Николай деловито. – Теперь я знаю, как можно еду добывать. Мальчишки рассказали, что на станции помогают приезжим вещи носить. Ну, после школы пошёл с ними. Смотрю, в вокзале немец с тяжеленным чемоданом. Я подбежал первым. На пальцах объяснил, что хочу помочь. Дотащил до машины. А он мне – большой кекс.
– Какой добрый дядя! – воскликнула Арина, сглотнув слюнку.
– Никакой он не добрый! – взвился брат. – Просто заплатил мне за работу. Ненавижу фашистов! Вырасту, стану военным, как папа. Буду бить этих гадов беспощадно, – он замахал невидимой саблей. – С бешеной собаки хоть шерсти клок, так ведь, мама?
– Коленька, сыночек, как же ты? Такой-то худенький. Смотри, брючки узёхоньки, да и те под ремешком в гармошку собраны, а такую тяжесть тащил.
Елизавета всхлипнула. Арина обвила её шею ручками и тоже заплакала.
– Ой, женщины, вам бы только реветь. Давайте уже есть.
– И правда, мама, зря вы так убиваетесь, – подхватила Надя, разливая по стаканам кипяток. – Мы с Колей уже взрослые: ему девять, в мне вообще десять. Вас в обиду не дадим.
Арина размазала остатки слёз по щекам, последний раз всхлипнула.
– Я тоже скоро вырасту и тоже маму защитю, – проговорила уверенно и прижалась крепче.
Улыбнувшись, Елизавета убрала с лица дочери тонкую прядку тёмных волос. Пересадила на соседнюю табуретку. Положила кусочек бисквита на блюдце.
– Отнесу бабушке Варваре.
– Она же спит! – напомнила Арина.
– Оставлю на стуле в изголовье. Проснётся – обрадуется.
Справившись с лакомством, Арина принесла «сыночка». Принялась качать его, расхаживая по кухне и приговаривая:
– Вырастешь, Ванюшка, пойдёшь на войну. Будешь в фашистов стрелять. Но если увидишь доброго дядю – сразу не убивай. Сначала дотащи его чемодан, куда скажет. А когда даст тебе кекс, вот тогда и пали.
Старшие захихикали.
– Ну, ты, Аришка, сообразительная, – сказала Надя, трепля сестрёнку по голове.
– Вся в меня, – важно вставил Коля.
– Не! Я в папу, – отрезала Арина.
– Поели, посмеялись, а теперь всем быстро спать! – распорядилась Елизавета. – Вам завтра в школу, а мне – снова пороги обивать: может, карточки на мясо и молоко наконец дадут.
***
Ожидания не оправдались. Елизавета в который раз возвращалась из Городской управы ни с чем. Уныло взирая на красно-жёлтый хоровод листьев, гонимых осенним ветерком, она вспоминала, как подобные картины изумляли в детстве. Теперь же зрелище навевало тоску.
Сентябрь был на исходе, но карточек ни на что, кроме хлеба и овощей, опять не выдали. Дети исхудали. Мать от еды отказывалась. Теряя последние силы, уже не вставала с постели.
Придавленная мрачными мыслями, Елизавета вошла в такой же мрачный подъезд. Не поднимая головы, прошла тамбур между дверьми и вдруг заметила, как от стены под лестницей отделилась фигура.
– Тише, – прозвучал мужской шёпот раньше, чем она успела закричать.
Человек в чёрном кожаном плаще шагнул из полумрака.
– Иван Потапыч? – прошептала Елизавета.
Она не видела старшего по дому с той встречи в комендатуре. Первым желанием сейчас было поблагодарить, что не выдал тогда. Но он остановил жестом, приложив палец к губам, и тихо заговорил:
– Елизавета Тихоновна, участились доносы на семьи советских офицеров. Уходите с квартиры, как можно скорее.
– Куда же я пойду с детьми? – в ужасе зашептала она в ответ. – А что станет в мамой? Не бросать же её здесь одну.
– Учтите, тот немец в комендатуре засомневался, что вы жена сапожника. Пришлось дорабатывать вашу легенду на ходу… Это всё. Я предупредил. Дальше, как знаете, – закончил он и спешно вышел из подъезда.
Елизавета не помнила, как прошла несколько ступенек до квартиры, как отперла дверь, что кричала Арина, встречая у порога. В голову иглами вонзались мысли о страшном будущем.
Дочка не отставала, тянула за рукав.
– Мама! Бабушка не просыпается! Я её будила, будила, хотела дать воды, как вы велели, а она совсем не шевелится!
Наконец сознание ухватило смысл. Елизавета бросилась в комнату. Трепеща всем телом, на минуту замерла у дивана, где лежала мать. Склонилась над её лицом. Всмотревшись, приложилась губами ко лбу. Укрыла с головой и, упав на колени, беззвучно зарыдала.
Арина тоже разревелась.
– Как же бабушка будет дышать под одеялом?! – взволнованно проговорила она, захлёбываясь слезами.
Елизавета не ответила, лишь прижала дочку к груди.
Когда первый приступ прошёл, достала из комода черный платок. Свернув, повязала на голову. Взяла Арину на руки, направилась к выходу.
В квартиру шумно ввалились старшие дети, но, уставившись на Елизавету, тут же притихли.
– Идите за мной, – проговорила она скорбно.
Поднялись на второй этаж.
Сразу отозвавшись на стук, Мария коротко спросила с порога:
– Тётя Варя?
Елизавета кивнула.
– Проходите, родненькие, проходите, – засуетилась соседка. – Детишки, бегом в комнату и давайте за стол. Мои как раз кушают. Сейчас вам тоже картошечки мятой положу.
Лиза свернула в кухню. Остановилась у окна. Взгляд сам собой устремился вдаль, в сторону Кобринского моста: за ним – русская православная церковь и кладбище.
– Ну вот, детей заняла. Теперь рассказывай, – послышалось за спиной.
Елизавета развернулась.
– Отошла мама тихо, – проговорила она еле слышно. – Просто перестала дышать. Вот и всё.
– Царствие небесное, – Мария перекрестилась. – Соболезную, Лиза. Искренне соболезную. Но-о-о… – замялась и договорила: – Думаю, Бог вовремя матушку твою прибрал. В городе поговаривают, что новые власти выгоняют советских с квартир. Не ровен час и до нас доберутся.
– Да, Маруся, так и есть. Меня сегодня Потапыч как раз об этом предупредил. Надо уходить, не то убьют. Похороним маму по-человечески и отправимся с детьми куда глаза глядят. Ты молодец, уже собралась – в прихожей узлы видела.
– Дело-то недолгое. Нищему собраться – только подпоясаться. От тебя же это и услышала, – по лицу Марии тенью скользнула печальная улыбка. – Мы тремя семьями на завтра настроились. Хотела вечером забежать попрощаться. А ты вот сама заглянула… Да, вот ещё что: зря мы, кажется, Потапыча в предатели записали. Если бы он правда перебежчиком стал, зачем бы ему нас выгораживать и предупреждать об арестах?
– Думаю, он с партизанами, – шепнула Елизавета. – Я это поняла, когда в середине июля наши с самолётов листовки разбрасывали с призывами к партизанской борьбе. Я бы сама в такой отряд пошла, если бы не дети.
– Ох, отважная ты, Лиза. У меня бы духу не хватило, – проговорила Мария, стыдливо опуская глаза, но вновь оживилась: – Знаешь, давай-ка я за священником схожу. И ещё девчат попрошу, чтобы помогли тело к погребению подготовить. Детей на ночь оставляй здесь, нечего им с покойницей за стенкой спать.
Разговор о Потапыче и партизанах немного отвлёк, но теперь Елизавета снова ощутила леденящий холод.
– Спасибо, Маруся. Дай Бог выжить тебе и семье, – едва ворочая языком проговорила она и тенью поплыла к себе.
Лишь шагнула через порог, подступил приступ панического страха, смешанного с жалостью и к матери, ещё живой этим утром, и к себе. Навалившаяся тяжесть ослабила колени, вынудила сползти по стене. Тело задёргалось в рыданиях.
«Хорошо, что увела детей. Они не должны видеть меня слабой, – пронеслось в голове. – Никто не должен видеть меня слабой, потому что…»
Нервные судороги прекратились так же внезапно, как и начались. Елизавета медленно поднялась, выпрямилась во весь рост:
– Потому, что я сильная! – проговорила она вслух, чеканя каждое слово. – И эти силы ещё пригодятся. Раскисать жене комиссара не пристало. Надо детей сберечь.
Дверь приоткрылась от слабого стука. Елизавета не двинулась с места. Снаружи толкнули сильнее. На пороге возникли соседки с верхних этажей.
– Лизонька, Маша сказала, что тебе помощь нужна.
Вчетвером женщины с трудом дотащили отяжелевшее безжизненное тело до ванны. Обмыли. Вернув на постель, одели в погребальное.
В подъезде послышалась тяжёлая поступь. «Священник», – поняла Елизавета и поспешила встречать. Увидев на пороге отца Николая, она ахнула, благоговейно склонила голову для благословения, приложилась к протянутой руке.
Поднявшись, бросила благодарный взгляд в сторону Маруси за то, что привела именно этого батюшку – её духовника.
Шурша в полной тишине рясой, тот прошёл в комнату. Осенил крестом собравшихся. Прочитал молитвы.
– Панихиду отслужу. С захоронением помогу, – мягко проговорил он и принялся обмерять покойницу.
– Завтра поутру привезут гроб. Помощники тоже будут, не беспокойтесь…
Певучий голос отца Николая продолжал звучать, но Елизавета больше не улавливала смысла, только смотрела на батюшку, как на ангела, сошедшего с небес в искреннем намерении облегчить её судьбу.
Оставшись одна, она остановилась перед покрытым накрахмаленной салфеткой стулом у изголовья постели. Сквозь туман слёз взглянула на тарелку с нетронутой кашей. Вспоминала, как заботливо приносила еду и пыталась покормить мать, хоть та и отказывалась.
Через плотную завесу переживаний в сознание просочилась неожиданная мысль: «А что, если после похорон больше сюда не возвращаться?»
Ещё минуту назад Елизавета казалась себе обессилевшей, но вдруг почувствовала, как открывается второе дыхание. Она достала из кладовки чемодан. Принялась складывать самое необходимое.
Сборы оказались недолгими. В две платяные сумки поместились остатки провизии: хлеб, макароны, картошка. Отдельно завернула несколько очищенных морковен. Документы убрала в дамский ридикюль. Скудные денежные запасы зашила в подол пальто.
«Теперь можно прилечь», – подумала она и, тяжело вздохнув, отправилась в постель.
Ночь прошла в душевных терзаниях. Сострадание при мысли о трудностях, выпавших на долю матери, сменялось обидой на безразличие той к собственной дочери. И так по кругу.
Наконец жалость переборола. «А ведь именно от мамы я получила внешнюю стать, твёрдый характер и несгибаемую волю», – эта благодарная мысль увлекла в тревожный, непродолжительный сон.