Лесные повести

Долгие годы тайга была его домом. Летним буйством трав и осенним сытным урожаем ореха, зимней пугающей стужей и весенними первыми листочками на солнцепёках, она вошла в его душу, стала защитой от всех жизненных передряг. Он не был заядлым охотником, тайга просто давала ему возможность прокормить себя. Он становился постепенно её жителем, и она привыкала к нему. С годами вырабатывалась привычка ходить по солнцу, по едва заметным приметам, не пользоваться тропами, а ходить так, как ходят дикие звери. Опасность заблудиться отходила далеко назад, в прошлое, и как бы не существовала. Тайга, как огромный живой организм, жила своей жизнью, и он научился понимать эту жизнь. Бескрайние просторы синих гор и чистых речек таили в себе различные опасности для человека, требовали внимания, соблюдения всех правил и лесных законов. Но эти законы постепенно становились сущностью человека, как становятся сущностью любые правила и законы в любой жизни. В разное время года тайга была разная. В разные времена года человек менялся вместе с ней. Постепенно с годами тайга стала восприниматься им на уровне инстинктов. Старый лесник стал её частью.

Осень

Осень на Енисее начинается рано. 2 августа, Ильин день уже даёт отмашку бабьему лету. Читая в детстве рассказы Пришвина, Тургенева и других русских писателей, казалось, что до осени ой как далеко. Еще целый месяц календарного лета. Но вода в реке становилась студёной, всё чаще начинал дуть «сивер», задирая воду против течения серыми волнами, накручивая на них барашки. Небо в такие дни становилось низким и серым. Лист начинал желтеть, лес раскрашивался яркими красками, и когда выглядывало солнце, эти краски начинали играть радостными лучиками, согревать сердце. Деревня тоже оживала. Палисадники возле домов наполнялись расцветающими астрами и георгинами, почерневший штакетник и старые доски заплотов только оттеняли это многоцветье. Доски тротуаров переставали вдруг скрипеть под ногами, на улице становилось тепло и уютно. Покосы давно поставлены, а перед уборкой зелёной смеси из овса и гороха оставались свободные дни. Деревенский люд уезжал в лес за созревшей черникой, смородиной, малиной – что уродилось в году. Даже если не было такой ягоды, ехали на заболоченные выруба за морошкой. Ближе к сентябрю созревала и брусника. Наливалась своей крепкой сладостью, которая была чудом, напоминала потом еще долго о коротком северном лете. Варенье с неё не варили, просто пересыпали небольшими порциями сахара – мочили, а потому, вкус тайги не терялся, а становился только яснее.

За брусникой ходили в бор. Бор «Угольный» был самым ближним, за островом Скутовым вверх по течению от деревни, всего около часа на моторе. Лодка заходила в тихую протоку у небольшой полянки на берегу. Там начиналась тропа к бору, который кольцом охватывал большое болото, а потому оставался долго не вырубленным. Брат Коля был свободен от смены, а мы еще не обременены школой. Такие экспедиции радовали всех. Просто было удивительно, как Коля хорошо знал эти угодья. Сюда приезжали и за белым боровым груздем, и за брусникой. Здесь была найдена старая бердана, почищена и пущена в дело.

Тропинка легко взбегала на небольшой взгорочек, петляла между елями и ивами, уводила всё дальше от реки. Под ногами начинал похрустывать мох, а пространство вдруг открывалось высокоствольными соснами. Становилось светло и свободно дышать. Кустики брусничника небольшими частыми островками лежали на белом ягеле, прятались в сфагнуме, блестели красно-бордовыми крупными ягодами. Собирать бруснику – одно удовольствие. Ладонь обнимает веточку, и ягоды сами ссыпаются в руку. Раз за разом наполняется котелочек. Высыпать в ведро и снова по жменьке наполнять малую посудинку. Редкие перекуры все вместе, короткий обед тем, что припасено из дома и опять разбредаемся по бору. Каждый за своим. В тёплый полдень, когда солнце пробивается свозь кроны сосен, уже ленно собирать ягоду, да и ведро почти полное.

Я отошёл в сторону болота, там уже попадается и черника, пряно пахнет багульником.

– Тихо, тихо, – предупреждает подошедший брат, – тут глухари часто пасутся на ягоде.

Он с длинноствольной берданой неслышно проходит по краю бора. Громкое хлопанье крыльев, и целый выводок разлетается с черничника. Можно не торопиться, птица тут не пуганная, молодняк разлетается недалеко. Скрываясь за стволами, можно подойти на верный выстрел. Гром, густой дым черного пороха, тяжёлый удар о землю, который радостно отдаётся в груди охотника теплом удовлетворения.

– Большой петух! Ну, вот и хватит нам на ужин всем.

Продолжаем добирать ведра брусникой вперемешку с черными ягодками ссицы-шикшы. Водяника – полезная ягодка для здоровья, да и рядом с болотами утоляет жажду, чтоб не пить воду из луж. День клонится к вечеру. За короткое северное лето отвыкли от сумерек. Тени сосен становятся длинными, цвет солнечных лучей краснеет, становится тёплым и ласковым. Всё вокруг приобретает сочные оттенки. Такое увидишь только на севере. Тишина. Завязываем платками вёдра и туеса. Набираю немного багульника, лексырьё для моей зелёной аптеки. Пора домой.

Осень в горах приходит также рано, как и на севере. Правило заготовки берёзовых веников, от Петрова дня до Ильи, тут не подходит. К Ильину дню берёза подходит только-только, а после как-то очень быстро желтеет и грубеет лист. Надо успеть, не прокараулить краткое время спелости листа, чтоб и не сворачивался, и не облетел бы. Опять тут не работают приметы лесов средней полосы России, описанные Пришвиным. Лесничий Горенков Михалыч сам родом с Алтая. Хоть и старше на немного, но уж опыту местного поболе. На мои замечания про веники открыл мне тот секрет несложный. Так я и следовал ему все годы, веники получались крепкими и душистыми. Когда ребятишки стали подрастать, приятно было их хлопать этими лесными веерами. Никогда не пользовался пихтовыми вопреки моде, появившейся позднее.

Перед осенью лесные посёлки замирали. Малина по вырубам уже обобрана, черника рождается не часто. Главное в этой тайге – кедровый орех. Сухие денёчки используются для секретной разведки заповедных мест. Каждый старается не выдать конкурентам свои заветные урочища. Тщетно… самые урожайные места знает большинство таёжников посёлка. Но в самые урожайные годы места хватает всем. Дальние кедровые урочища, до которых не смогли дотянуться лесозаготовки, наливаются орехом, тяжелеют ветви и верхушки кедров, собирается вся лесная живность к ним. Заготовка ореха в горах не то что на Енисейском севере, где кедры – дерево нечастое. В горных кедрачах орех можно заготовить бригадой и тонну, и две.

Год выдался урожайным, а дальнее урочище в вершине Байгола на абаканской тропе было вовремя выписано в лесхозе на нашу компанию. Олег, как безработный, жил там в балагане в ожидании ветра, а мы были в посёлке. Полная боевая готовность к массированному сбору падающих шишек под напором ветра «тушкен». Этот сезонный ветер – главный помощник орешника в этих местах. Приехавший ко мне в гости отец, также был отправлен к Олегу на таёжный стан. Двоим им было не скучно, а мы с Валеркой их навещали. Осень звенела своими отживающими красками. Горные хребты расцвечивались редкими пятнами красной рябины и ирги, охряных осинников посреди нескончаемого моря тёмной хвои. Сухо и тепло. Природа как бы затихла в ожидании чего-то. Чего-то важного. Птицы давно слетели в низины, ближе к Оби, лес опустел и замолк.

Перед самым началом орешного сезона надо было отогнать лошадь в урочище, чтоб вывозить орех. Валерка поехал верхами короткой тропой, а я на его мотоцикле в окружную, по дорогам. Дороги в урочища, которые уже прошлись рубками, постепенно падали. Два-три года после рубки еще держались мостики через множество ручьёв, обочины отводили талые воды и осенние дожди. За это время лесхоз успевал засадить выруб маленькими трёхлетками кедра, провести первый уход. Через некоторое время мостики сносились весенними паводками, а дорога размывалась взбесившимися ручьями. Пустые урочища, которые покинул человек, к осени приобретали какое-то фантастическое содержание. Казалось, ты один на всём белом свете, по крайней мере, на ближайшую сотню километров. Да так оно почти и было. С самого дальнего конца нашего пути выйти можно было только самостоятельно, никаких машин в эту сторону и быть не могло.

Ручьи текли медленными чистыми струями, пробирались между камнями и старыми замшелыми колодами. Высокая трава затеняла от августовского солнца русла и маленьких речек. Редкие остатки кедрачей с каррами затёкшими баррасом напоминало о старых участках подсочки, которые существовали с десяток лет, а потом были вырублены в одну зиму. Тестя, Чужина, Акчина…. к самой вершине – Курускановский. Я ехал медленно, перетаскивал мотоцикл с люлькой через промытые мостики, останавливался покурить и посмотреть вокруг. Тишина и запустение на вырубах, кое-где покошенных и вывезенных уже, кое-где засаженных культурами. Редкие облака бежали по небу куда-то, солнце играла на хребтах, склоняясь к западу. На конце дорог встретились с Валеркой, переговорили, и он поехал домой, а я пошёл с конём по тропе к нашему орешному стану.

Тропа была знакомой, мы уже не раз по ней взбирались к кедрачам, обходили эти угодья в поисках маралов. Стреляли здесь глухарей, встречали и медведя часто. По этой тропе старожилы двух посёлков в конце лета ходили в вершину Абакана рыбачить. Пахло прелыми травами, которые уже выспели и умирали, редко перепархивали дрозды. Только они да рябчики с глухарями оставались в тайге на долгую зиму. Даже треска кедровок не слышно, эти тоже сейчас заняты заготовкой ореха. Изредка падает шишка рядом, чуть траченная клювом птицы-лесника. Кедровка готовит орех только отборный, шишку выбирает самую лучшую. Прячет орешков столько, что самой и не съесть. Весной этот орех всходит молодыми кедровыми сеянцами. А трещит эта птица только предупреждая об опасности. Ни я, ни мой конь опасности никакой не представляли, молчат кедровки, трудятся. Назавтра и мы все начинаем работать в лесу, вот-вот начнётся страда. Тушкен – ветер сшибающий шишку. Так и случилось.

Мы проснулись от дикого воя ветра в вершинах, треска ломающихся сучьев где-то. Ветер носился порывами по гриве, трепал деревья и кусты, крутил низкие тучи. Луны не было, кромешная тьма и вой ветра. Похолодало. Под утро ветер утих, мы уснули в своём старом балагане из веток, укрытых полиэтиленом. Проснулись уже от холода. Падал хлопьями снег. Всё пространство под могучими кедрами было усыпано шишками, и они продолжали падать. Сырые, тяжёлые, под воздействием малейшего ветерка. А ветерок начинался поздним утром и переставал к обеду. Через два дня поднявшееся солнце растопило остатки снега в тени кустов, открыло остатки несобранного ореха. Большая отгороженная запань в корнях кедра рядом с балаганом была полна. Валерка привёз машинку для переработки ореха, и дело пошло к своему логичному завершению. Вывозить будем обработанный орех, как тут и принято всегда. К чему мусор перетаскивать. Откидывать орех будем уже дома в посёлке.

По окончании работ по переработке шишки навьючили орех на коня первую партию, да и отца домой отправили с Олегом. Ему ж надо в бане помыться после недельного таёжного житья. Сами же решили подняться до перевала, посмотреть на Саяны. Альпийские луга, такие знакомые по экспедициям, открылись взору под синим осенним небом. Трава уже придавлена снегом, только торчат головки сиреневые Левзеи – маральего корня. Кедры низкие, луга покосами разбегаются по ложкам. Видно далеко в прозрачном воздухе, множество хребтов. Где-то там далеко Енисей, моя родина. Хочется вернуться сюда зимой, по первым снегам. Соболя тут много. Прохладно здесь, уже осень в своих правах, хоть и трава полеглая зелена, темнохвойники не выдают яркости красок, нет тут осин с рябинами. Даже в тенёчке кое-где и снег не растаял. Накопал немного корешков, налюбовался приземистыми кедрами с широкими кронами, да и назад к стану. Вернусь ещё.

А ближе к осени уже посыпали дожди, которые на перевалах снегом оборачиваются. Не позднее середины сентября снег закрывает эти гривы, перевалы. Садринский и Албасинскую тропу. Бёжа в снегу. Два Аталыка, большой и малый, шапки свои обновили, сверкают на горизонте. От такого простора легко на сердце.

Зима

Зима подкрадывается всегда незаметно. Всё чаще начинает лететь снег, хлопья его ложатся на серую холодную воду, и вот уже не тают, а ледяными комочками плывут и соединяются друг с другом. Начинается на реке и речках шуга. Шуга облепляет прибрежные камушки, а на горных малых речках покрывает всё дно салом. Речка в последних усилиях набухает, поднимает свой уровень, пытается вырваться из неизбежных ледовых объятий. Просыпаешься наутро. Тишина. Снег летит медленно, кружится, ложиться на пихтовые лапы, на траву. Светло. А речка замерла, стянутая тонким ледком. Лишь кое-где на перекатах еще виднеются полыньи с черной бурлящей водой, но скоро затягиваются и они. Зима.

В один из таких дней я выпросил отпуск наконец у главного лесничего, засобирался на охоту. Базироваться должен был в тестя избушке. Долго ждал машины, которая пришла только после обеда. Закинул все свои вещи на Тюстей и вышел домой за боеприпасом, чтоб уже уйти в тайгу окончательно и надолго. Мишка и Гришка Паршуковы ушли на Яман-Садру без меня, хотя просили проводить. Нашли дорогу туда сами. Я остался в этом урочище один. Вот тогда-то и прихватила речки шуга, сделала невозможным броды и переходы, сделало временно невозможным капканный промысел на норку, а мокрый снег по тайге усложнял охоту с собакой. Он набивался между пальцами, нависал длинными сосульками на шерсти. Собака при каждом удобном случае, на каждом перекуре, выкусывает эти ледышки из лап и тут же сворачивается калачиком под деревом, чтоб отдохнуть. А снег всё валит и валит. Засыпает тайгу, ложиться тяжёлым грузом на ветви деревьев, на колодины, что перегораживают проход, увеличивает их высоту. На почве снежное одеяло еще подтаивает и садится, а на колодине лежит высокой шапкой, становится преградой для каждого путешественника. Падают снежные шапки при каждом неосторожном движении за шиворот, на голову, вызывая досаду. Мороз ждёшь уже, как облегчение. Вот тогда можно и лыжи надеть, и путики бить начинать. Да может и с собакой еще походить, доколь не убродно. А пока остаёшься отрезанным от выхода неокрепшим ледком на речке. Бросишь камень по настильной траектории, он скачет по тонкому вибрирующему льду и звенит. Звенит всё вокруг фантастическим звуком, от которого даже небо чуть приподнимается.

Начало зимы всегда холодное, холоднее, чем хотелось бы. Низкое серое небо в снеговых тучах нависает над тайгой, цепляется за верхушки кедров на перевалах, стекает серым туманом в лога от вершин. Морозов еще нет больших, но сырой воздух сковывает, пробирается под фуфайку, сводит руки, выстужает ноги. Постепенно воздух вымерзает и начинает звенеть. Сибирские антициклоны приходят на смену ненастью.

Снег ровняет всё в лесу. Метели сглаживают неровности рельефа, заносят колодник, засыпают ямы. На лыжах хорошо ходить по уплотнённому снегу, который будет только ближе к весне. Тогда он, периодически проседающий в оттепели, подновляемый снегопадами и укреплённый морозами, превращается в плотную массу. А пока, нужно топтать лыжню, проваливаясь в рыхлом свежевыпавшем одеяле по щиколотку, а то и по колено. Но набитые тропы, лыжные дороги, охотничьи путики, уже держат хорошо. Они и направление, которое не потеряешь в сумерках, и дорога для нарт, что тянет за собой вздымщик, собираясь на долгое время на участок, удобные колеи для катания с горок. Весной эти лыжницы так и остаются натоптанными параллельными полосами, вытаивают из занесшего их снега. Солнце зимнее светит яркими лучами, играет на чистом снегу. И чем крепче мороз, тем ярче эти лучи в полуденное время. Жаль только, что быстро зимний день заканчивается, солнце быстро склоняется к горизонту, синие тени становятся длинными.

Красный шар прячется за горы и становится холодно. Мороз, как бы обрадовавшись своему времени, вцепляется в человека, в зверя, в стволы деревьев. Стужа вступает в свои права на всю долгую ночь. Всё в лесу прячется. Маралы и лоси встают под укрытие молодых пихтачей, белка западает в своё гайно, соболь прячется по дуплам. Рябчики и глухари уже на закате, раньше всех, падают с веток в снег на ночь. В самые лютые морозы белка и не выходит из своего домашнего тепла, а соболь начинает бегать активнее. Голод не тётка. Рябчики на божий свет выходят, когда уже солнце встанет. Сначала высунет головку, оглядится, затем под снегом ближе к какому-нибудь укрытия пробирается. Через каждый метр выглядывает. По таким ночевкам рябчиным рысь любит ночью ходить, проверять и лакомится свеженинкой. Такой студёной ночью выходил я с участка однажды в компании с верной собакой, что разбудила меня. Разбудила уставшего, когда сел в сугроб, а вставать уже не хотелось.

Но самые памятные морозные дни и ночи – январские. Когда попались стихи эти, как по сердцу памятью резануло.

Ушёл встречать своё день рождение в тайгу. Ушёл в сторону любимой горы старика Ветрова – Кочимер. Ночевал в Селиховской избушке, обследовал те места возле Бийкинского озера. Никогда там не бывал зимой. Поднялся на самый верх, на верхние поляны, где когда-то с Валеркой добыли рогача, и сердце сжалось. Открывшиеся просторы горных хребтов под низким зимним небом были дикими и пустынными. Людское жильё где-то далеко за двумя хребтами, заваленные снегом пихты и кедры, ни дымка, ни птиц, ни малой тропки. Девственная пугающая красота. Человека как бы и нет в этом мире. Подумалось – вот сломай лыжу, провались в яму, и никто никогда не найдёт. Хотя избушка под горой не так далеко, но глубина снега по плечи, и вряд ли доберёшься без лыж. По лыжне с километра два. Стоит в таком месте, что сверху и найти почему-то трудно, всегда мимо проскакивал. Скатился по наитию к избушке, а она оказалась натопленной, человек ушёл недавно. Ну что ж, эту ночь заночую здесь. Ощущение пустоты мира не отпускало, но не вызывала животного ужаса. Просто новые неизведанные ранее эмоции занимали разум, будоражили и замораживали кровь. Ночь потрескивала морозом в стволах двухсотлетних кедров, шипел на печурке чайник, и был я один во всей вселенной. Во вселенной, которая находится внутри каждого человека.

Желание подкараулить ночью на тропках кабарожку, да и подспудное желание испытать те же ощущения, привело еще к одной похожей экспедиции. На Климовский участок на 2-ой Коже, в старой Макошевской избушке. Увы, но кабаргу даже лунной ночью оказалось выследить не так просто, а ощущение замерзшего космоса в заснеженных горных логах ближе к весне уже ощущалось не так остро.

Весна

Весеннее солнце поднималось с каждым днём всё выше, всё дольше задерживаясь на небосклоне. Небо становилось голубым, тени углублялись, а вокруг стволов деревьев появляются круги. Стволы начинают вытаивать из снега, жадно принимая тепло солнечных лучей. На открытых полянах снег тоже начинает оседать, уплотняться, какими-то неведомыми кругами и дугами подтаивать. К вечеру большое солнце, всё еще кидая тёплые лучи, уходит за лес, за горы, обещая вернуться скоро. Ночью зима опять завладеет тайгой, но уже власть её кратка, заканчивается с первыми утренними лучами. Морозы еще держат всю живность в напряжении, не дают расслабиться, сковывают жгучими объятьями. В деревне сосульки с крыш протягиваются до самого пола, а в лесу кухта с веток падает вниз пробивая наст, чарым. Плотная корка уже держит и собаку, и человека, режет ноги лосю и маралу. Зверь старается уйти на лесную таёжную чащу, переждать это радостное, но опасное время. Не каждый охотник удержится, чтоб не воспользоваться такой форой перед копытными. В некоторые годы человек мог догнать измученного марала с окровавленными ногами и убить его просто ножом.

Весна – время любви. Еще в феврале начинают чертить свои рисунки по снегу глухари рядом с токовищами. А когда снег схватывается плотной коркой, тогда уж и время приспело для токов. Песни глухариные трогают за самую глубину души таёжного человека. Наверное, это происходит от весеннего настроения, ожидания солнца, весенних запахов хвои, которые пробивают даже ночные морозы. Неприхотливая песня, пощелкивание постепенно переходящее в шипение и скрежетание, которое всё более громкое, всё более страстное с каждой минутой, волнует сердце таёжного человека. охотник в лесу тот же житель. Для охотника весна в тайге, как и для каждого обитателя её, радость пережитой зимы и обещание летней сытости. Утренний колючий иней на старой траве хрустит под ногами…

Найти ток в кедровой тайге не трудно, эти места традиционно наполнены жизнью этой древней птицы. Маленькие тока есть… были в каждом урочище. Были до концентрированных вырубок леса. Но большие тока не могли разрушить даже рубки кедровых выделов. Одним из таких мест была грива немного в стороне от Садринского перевала. Верховое болото с голубикой, редкие кедры, как свечки, прекрасное место для тока. Первые утренние лучи весеннего солнца освещают перевал, когда везде еще тьма. Но уже до восхода сюда собираются на брачные игры копалухи и глухари со всей округи. Собрались туда и мы. Наша новая компания, после реорганизации лесхоза. Ребята подобрались нормальные, с пониманием леса и охоты. Я был рад, что сошёлся с ними в то время. Лесничий Михалыч Горенков, мой помощник егерь Серёга Косинов, я в то время уже был охотоведом. С нами иногда ездил Женька Салдаев, который в то время был пред сельсовета. Охотник в такое время рвётся в тайгу на инстинктивном уровне. Тянет древняя сила природы. Просто посидеть у костра и попить чая с дымком – уже большая удача. Рейды, которые мы организовывали по защите оставшихся токов от раннего разграбления, были только поводом для таких ночных и утренних чаепитий, общения с просыпающейся природой.

В ту ночь охота на глухаря открывалась, и вся компания с полным правом разбрелась по перевалу. Черым держал хорошо, осторожная поступь скрадывала звуки. Ночная тайга шумела уже по-весеннему. Лёгкий предутренний ветерок шевелил кроны кедров, качал макушки пихт, то переставал, то опять начинал играть в светлеющем небе. С такие часы видно уже на открытых местах, а слышно за километр. Недалеко послышалось «щелкание» глухаря, его «точение», оно вело меня, тянуло в сумрак леса с поляны. Осторожными шагами я приближался к куртинке высоченных кедров, даже не соблюдая еще правило глухариной охоты – идти только на «точение» дабы не спугнуть. Просто плавно подойти, не шуметь, увидеть птицу. Сама радость в том, чтоб послушать эту песню, этот знак рождающегося нового таёжного года. Я передвигался не торопясь и наконец увидел его. Глухарь прохаживался по ветке на фоне восхода, выгнув грудь вперёд и распустив хвост. Потом останавливался и начинал громко «щёлкать», так громко, что это казалось невероятным. Я заслушался, засмотрелся…. Пока не услышал, что с другой стороны к кедрам идёт кто-то еще. Поднял двустволку и нажал на спуск. Мощная птица упала вниз, сбивая мелкие ветки, гулко стукнулась о стылую землю рядом с древесным стволом. Этот удар удовлетворением отозвался в охотничьей груди. Удача.

Для охотника послушать глухаря – начало весны. А для многих жителей лесных деревень и посёлков весна начинается с первых росточков колбы. Колба, черемша, лук победный – первые таёжные витамины после долгой изнуряющей зимы для каждого жителя таёжных урочищ. И зверь, и человек любит лакомиться этой пряностью. Все знают эти колбища, все ждут, когда они откроются от снега. При прочистке трассы к дальним участкам, любой тракторист обязательно «вскроет» расположенное рядом с дорогой заветное место. Сразу же после того, как солнечные лучи коснуться кочек, покрытых прошлогодней осокой, прогреют почву между ними, между жёлтого прошлогоднего опада выглядывают ярко-зелёные зубчики таёжного лука. За неделю колба вырастает до нужных размеров, но самая «острота и горечь» этой таёжной пряности именно в самом маленьком росточке. По рассказам, старый Климов обязательно солил поллитровую баночку, для новогоднего стола. Когда все кочки покроются этим ранним лесным овощем, когда растение наберёт свою силу и начнёт формировать цветочную стрелку, тогда и весь посёлок начинает готовить его впрок и для немедленного употребления. Алтайские пироги «перэк» с колбой на нутряном скотском жире, такие же варенники с колбой вперемешку с творогом, пекут и варят все. Единственный недостаток – чесночный дух, ну а есть их надо только свежими и горячими. Хотя, настоящие ценители едят колбу-черемшу в любом виде.