Он хороший

Глава 14. Глянец и изнанка жизни

Наверное, сегодня был Алёшкин день, потому что родителей не было дома. Олеська быстро переоделась в тёплый комбинезон, накидала в продовольственную сумку несколько банок тушёнки и зелёного горошка, отсыпала картошки, засунула туда же шерстяной плед, свои старые варежки и вязаную шапку. Хотела, было, вилок капусты положить, но сумка стала неподъёмной.

– В другой раз, – решила она, отправила капусту обратно в холодильник и застегнула молнию на куртке.

– Ты куда, Олесь? – выглянула из своей комнаты Соня. Её глаза были зарёваны.

– По делам. А ты чё ревёшь?

– Мама с папой поругались. Мама… разводиться собралась, – она жалобно всхлипнула, – Я боюсь, Олесь, не уходи надолго.

– Разводиться? – Олеся задумалась. Вот это новости. Разводиться? С папой-начальником? – Не думаю. Наша мама не дура, куда она без папы? Она просто его припугнула, Сонь.

– Хорошо…

Идти с тяжёлой сумкой против ветра было затруднительно, и Олеся несколько раз пожалела о том, что отгрузила своему маленькому другу слишком много банок. Мелькнула мысль о том, что мать может заметить пропажу и наорать, но девушка быстро её от себя отогнала.

Дело-то хорошее? Хорошее.

И Алёшка хороший. Уже два раза ей помог.

Адрес она запомнила сразу: улица Стальная, дом 5, квартира 1. Раз первая квартира, значит первый этаж. В пятиэтажной хрущёвке конечно же нет лифта, но тащить сумку на первый, это всё же не на пятый – справится!

Олеся смело завернула за угол и оказалась на безветренной и уединённой Стальной. Странное место. Раньше она не замечала, как здесь тихо… Скорее всего, потому что дома стоят сплошной стеной. Кстати, почему на Стальной не сталинки, а хрущёвки?

Хаотичные мысли роились в Олеськиной голове, как пчёлы, когда она заходила в обшарпанный подъезд указанного Алёшкой дома. В нос сразу ударил запах въевшейся в стены сигаретной копоти. Стекло широкого окна между первым и вторым этажом было разбито, и на подоконнике лежали тонкие, покрытые инеем ветви не знавшего ухода дерева. Видимо, благоустройством двора жители этого дома не заморачивались. Хоть бы ветки спилили.

Олеська снисходительно хмыкнула. Дяди Паши на них нет! Или Алёшка и местного дворника зачморить успел? Ей стало смешно. Боевой у неё друг, не поспоришь.

Кнопки звонка в квартиру № 1 Олеся так и не нашла, поэтому просто постучала кулаком в дверь, отчего та заходила ходуном, как будто вот-вот слетит с петель.

Как тут жить можно? У Маргаритки Заяц тоже дверь на соплях держалась, потому что пьяный отчим регулярно её выбивал. И к чему подружку бывшую вспомнила? Век бы её не видать, дуру.

Для Олеси неустроенная жизнь Нинель и Маргаритки была чем-то вроде уголовной романтики, но возвращаться она всё-таки предпочитала в свою четырёхкомнатную квартиру со всеми удобствами и крепкими замками.

Здесь, на Стальной, тоже романтика: холод, голод и хаос.

Кстати, о Рите. Кто сказал Генке Хоботову, что Синицкие обращались в милицию? Если знает Гена, узнает и Рита…

Дверь открыл Алёшка.

– Проходи, только не разувайся, я прибраться не успел, – произнёс он скороговоркой и куда-то унёсся, – Баб Зой, ты ложись-ложись, отдохни, я щас, – услышала Олеська его приглушённый голос из комнаты.

Квартира была изолированной, но микроскопической, ещё и захламлённой всяким дерьмом. Из узенького коридорчика была видна часть обшарпанной кухни: кухонный стол, заваленный чумазыми кастрюлями и другой утварью, и сильно покосившийся шкаф со следами былого величия.

Видать, в своё время потерявшая рассудок баб Зоя жила неплохо: даже сквозь сегодняшнее убожество было заметно, что вещи подбирались со вкусом. На стене в прихожей висела картина: не репродукция, а работа настоящего художника – Олеся немного в этом разбиралась. Тогда почему бабка ребёнка в детдом сдала?

Прибраться Алёша действительно не успел. На давно не мытом полу валялась облупленная штукатурка и скомканные листы типографской бумаги. В углу стояли деревянные ящики с каким-то тряпьём. Пованивало канализационными водами. Видимо, сантехника находилась в плачевном состоянии.

– Баб Зоя книжки рвёт, когда нервничает, – объяснил Олесе смущённый Алёша. В комнату приглашать не стал, – У них с дедом неплохая библиотека была… когда-то.

– И штукатурку со стен соскребает? – предположила Олеся, – Я слышала такое: когда кальция не хватает, люди штукатурку жрут. Тебе нужно её кормить… разнообразнее, – она осеклась. Кормить? Чем? Очень в тему, – Извини.

– Кушать хочу! – заорали из комнаты, словно услышали её неосторожные слова. Олесе стало жутко.

– Я вообще не представляю, как она жила тут одна, до меня, – затараторил Алёша, словно пытался разрядить обстановку, – она и пенсию как-то получала, и в магазин ходила, а теперь стала со мной жить и превратилась… в ребёнка. Я плохо на неё повлиял.

– Когда была одна – держалась, а теперь расслабилась, – понятливо кивнула Олеся, – Я о таком слышала. На, я тебе тут еды принесла. Блин, хлеб забыла… Стоп, я тебе на хлеб денег дам, у меня есть немного.

– Спасибо, Олеся.

Они замолчали. Только из комнаты доносились какие-то странные звуки: как будто кто-то громко пукал. Олесе стало неловко

– У вас в подъезде дерево из окна торчит, знаешь? – произнесла она задумчиво.

– Ветка обледенела, было ветрено, она обломилась и стекло разбила, – грустно откликнулся Алёша, – Но мне хлопотать нельзя, соседи и так спрашивают, чей я и откуда тут взялся…

– Разве у вас ветер бывает? Хм. Ладно, пойду я. Потом ещё чего-нибудь принесу. Капусты, – ей безумно захотелось покинуть это скорбное место и больше никогда сюда не возвращаться. Да, Алёшку было жалко, но дышать запахами давно не мытого тела и сероводорода было неприятно, – Ещё варежки тебе, вот, и шапка, – она достала из сумки свои старые вещи.

– Они розовые, Олесь.

– Ну… баб Зое… – Олеська замялась, – Я потом приду как-нибудь. Не скучайте тут. Пока.

– Спасибо, что помогла, Олеся.

Даже в заплёванном подъезде дышать было легче, чем в пропахшей канализацией квартире городской сумасшедшей. Просто удивительно, что соседи ещё не выселили безумную бабку-грязнулю на свалку. Олеся не хотела никого судить, но почему-то была уверена, что Бог наказал бабу Зою за то, что она сдала Алёшу в детдом.

Неужели умный пацан ничего не понимает? Зачем бабку искал? Чтобы голодать? Жил бы на казённых харчах в своём ДД.

Обратный путь расстроенная Олеся преодолела намного быстрее. Не шла, а летела. Почему-то вспомнились Сонькины слова про развод родителей. У Заяц мать тоже развелась, и у Королько… И где они теперь? Нельзя папу бросать! НЕЛЬЗЯ! Жить, как они, как… баб Зоя с Алёшкой, Олеся категорически не хотела. Мама, конечно, заявляет, что всё, что у них есть, благодаря ей, но… все её хвалёные клиентки благодаря папе!

А если отец поступит с мамой так же, как с мамой Заяц? Выселит и найдёт себе новую жену. МАЧЕХУ. От одного слова Олесе стало дурно.

Впервые она посмотрела на частую ругань родителей другими глазами. Нужно поговорить с отцом, нужно убедить его, что мама не в себе. И с матерью поговорить! Неужели она настолько дура?

Мать оказалась дома. Она шумно гремела тарелками, активно хозяйничая на кухне. Не в меру активно хозяйничая.

– Нам надо поговорить, мам, – заявила Олеся с порога, решительно стаскивая с себя зимние ботинки.

– Куда тушёнка делась? – мамин голос прозвучал глухо и безжизненно.

– Я съела, – соврала Олеся, чувствуя, как жар заливает щёки.

– А…

Если мама не ругается, всё действительно хреново.

– Мама, тебе нельзя разводиться с папой! Никак нельзя, слышишь? – Олеся прикрыла дверь кухни, чтобы маленькая Соня не подслушивала, – Если папа выселит… нас, – она хотела сказать «тебя», но «нас» прозвучало драматичнее, – Мы не выплывем, понимаешь? Твои клиентки перестанут к тебе обращаться, нам придётся жить в коммуналке, мы погибнем, мам!

– Но у него баба другая! Любовница! – выкрикнула мать зло и швырнула тарелку в раковину. Послышался звон битой посуды.

– Мама, – Олеся ни на шутку испугалась, – Не отдавай ей его, мам! Не отдавай, пожалуйста! – что угодно, только не мачеха! – Надо бороться. Ты победишь, я верю.

– Да не хочу я за этого помойного пса бороться! Не хочу! – мать вскинула руками и присела на стул с резной спинкой, словно растеряла все силы.

– Тогда борись за квартиру нашу, за всё вот это, мам, – Олеся раскинула руки и обвела красноречивым взглядом красивый кухонный гарнитур, которым могла похвастаться не всякая советская семья, – Я видела, как живут ПРОСТЫЕ люди. Не надо, мам.

– Но гордость! Как же моя гордость? – голос матери стал совсем безжизненным.

– Ты сама говорила, что они все одинаковые, мам, – напомнила Олеся, – Или ты хочешь отдать ЕЙ нашу квартиру?

– Я знаю, что сделаю, – кажется, мать приняла решение, – Он будет на коленях прощения вымаливать!

– Что сделаешь, мам? – отчего-то Олеся испугалась.

– Я в партком пойду! Я на них пожалуюсь! Это же разврат, порок…

– Может, лучше ЕЁ припугнуть? Ты знаешь, кто она? – в голове Олеськи созрел коварный план. А что, если встретить папину любовницу в тёмном переулке? Подговорить Генку и его корешей? Генка всё равно уже на учёте…

– Припугнуть? – лицо матери оживилось, – Да я ей волосы повыдираю, овце!

– Не надо, мам. Зачем руки марать? – Олеська подмигнула, – Для этого есть дворовые хулиганы.

– Опять за своё, Олеська? – пожурила мать, но её глаза лихорадочно заблестели, – Тянет тебя к разному криминалу, плохо закончишь, дочь.

– Это лучше, чем в парткоме позориться, – Олеся загадочно улыбнулась.

– Хм… а и давай попробуем!

– Кто она? Как зовут? Где работает?

В тот вечер Олеська набрала Генку сама. Ответил его брат.

– Прошу вас передайте Гене, чтоб позвонил Олесе Синицкой. Это вопрос жизни и смерти, – заявила она в телефонную трубку, облизываясь в предвкушении азартного преследования, – Очень вас прошу.

Как же соскучилась она по настоящим приключениям! Ужас как!

Глава 15. Сделка

– Припугнуть? – серые Генкины глаза, обрамлённые бесцветными ресницами, смотрели на Олесю хмуро и недоверчиво, – А чё своего братика не попросила? Тебе же с ним интереснее, чем со мной.

– Обиделся, Ген? Ну, ты меня тоже пойми, от тебя бензином за три километра разило, я разозлилась. Думаешь, приятно…

– Ладно, понял я.

Они с Хоботовым встретились в подъезде её дома. На просторной лестничной площадке было тихо и тепло, на подоконнике стояли цветочные горшки с алоэ. Сегодня Гена оделся поприличнее, от него даже пахло чем-то приятным: то ли карамельной конфетой, то ли жвачкой.

– Ну так чё, поможешь? – Олеся слегка прикоснулась к Генкиному рукаву и тут же отдёрнула руку, будто испугалась.

– А чё мне за это будет? – Генка потянулся за цветочным листом, – Это алоэ? Прикольно. Можно к болячкам прикладывать, – Я оторву один?

– Отрывай, не жалко. А чё ты хочешь, Ген? – Олеся почувствовала, что во рту пересохло от волнения. Вдруг Генка соскочит? Или затребует такое, на что Олеся не решится.

– Ну, не знаю… Давай для начала поцелуй, а я потом подумаю, – Генка скосил на неё ставшие хитрыми глаза.

– Ты офигел? Как это «для начала»? То есть я с тобой целоваться должна, а ты ещё подумаешь? – принялась возмущаться Олеся, стараясь скрыть, что предложение очень её смутило. Всё-таки она никогда и ни с кем не целовалась, просто банально не умеет.

– Ты меня на криминал толкаешь, Олесь, я должен быть замотивированным.

– Замоти… чё?

Ну, и загнул Хоботов. А так-то и не скажешь, что умные слова знает.

– Так и скажи, что целоваться не умеешь, Синицкая, – парень широко улыбнулся, обнажая неплохие зубы. В этот раз он не краснел, а вот Олеська почувствовала, что заливается краской, – Чё покраснела? Не умеешь, да?

– Пошёл ты, дурак, – Олеська окончательно смутилась.

– Значит, я буду первым, – Хоботову её смущение явно нравилось.

– Иди ты, не будешь, – Олеська сделала шаг назад, но проворный Хоботов поймал её за руку и решительно притянул к себе, захватывая в плен крепких объятий. Его сильные руки оказались на её талии, а грудь упёрлась в его плечо. От их нечаянной близости у Олеськи голова пошла кругом. Ей не было неприятно, ей было и хорошо, и страшно.

– Отпусти, – промямлила она едва слышно и облизнула пересохшие от волнения губы. Щёки больше не горели, вся кровь оттекла от головы куда-то в живот.

Хоботов не собирался её отпускать. Он развернулся к ней всем корпусом и максимально приблизил своё лицо к её лицу. Их носы встретились, Олеська испуганно дёрнулась и тут же ощутила вкус солёных Генкиных губ.

Ой, мамочки! Чё делается-то?

Олеське хотелось заорать и вырваться, но она почему-то этого не сделала. Генка слегка провёл языком по её нервно стиснутым губам и выпустил из горячих объятий. Её коленки малодушно подкосились.

– Так противно? – Генка выглядел расстроенным.

– Н-нет, – Олеська не знала, что сказать.

– А чё тогда трясёшься, как будто я тебя изнасиловал?

– Я… это, – Олеська злилась на своё замешательство, но сделать ничего не могла. Она вдруг поняла, что её реально трясёт.

– Послушай, Олесь, ты мне правда очень нравишься, и я не сделаю тебе плохо. Если я тебе противен, я уйду и никогда не буду тебя доставать. Просто скажи мне: тебе… было неприятно? – Гена сделал шаг к ней навстречу, и Олеська машинально отступила, – Так я и знал. Я тебе не нравлюсь, – парень сдвинул белёсые брови и отвернулся, – Я никому не нравлюсь. Я страшный и стрёмный.

– Ген, ты чего? – удивлённая Генкиной сентиментальностью Олеся попыталась взять себя в руки, – Я просто испугалась, – принялась оправдываться она, злясь на себя, что трясётся, как дурочка, – Ты… такой сильный, я просто испугалась.

– Испугалась, что я тебя обижу, да? Разве я похож на урода, который обижает девчонок?

Олеська вдруг разозлилась: что с ним такое, стоит тут, сопли жуёт, как будто это она его в охапку хватала.

– Задолбал ты, Хоботов, ныть, – она резко выдохнула, пытаясь обрести прежнюю уверенность, – Твой ответ «нет»? Не будешь мне помогать? Ты же девчонок не обижаешь? Мог бы сразу сказать, а не лезть ко мне со своими слюнями. Брехун ты и… ссыкло!

– Чё? – Генка нахмурился и сжал кулаки, – Чё сказала?

– Чё слышал, – Олеська развернулась, собираясь уходить.

– А ну стой! – приказал Гена, снова хватая её за талию и прижимая к себе спиной, – Со слюнями? Ща будет тебе со слюнями, – он схватил Олеську за волосы, запрокинул ей голову и впился в покрывшуюся гусиной кожей шею зубами, отчего по её телу пробежало какое-то странное, но безумно приятное ощущение. Она не сразу поняла, что Генка больше не кусается, а целует её жадно, жарко, невежливо, втягивая кожу горячим ртом, чтобы оставить на ней следы засосов.

Наслаждение сменилось болью.

– Больно, ой! – Олеся попыталась вырваться.

– Я помогу тебе, Синицкая, но взамен ты подаришь мне свой первый раз, – прошептал он в её макушку, – Я буду твоим первым.

– Я не могу… я не знаю, не умею. Я не готова, – Олеська задыхалась. Страх перед Генкой достиг своего пика. Парень был настолько сильный, что мог сделать с ней всё, что угодно, не спросив разрешения. Зачем она связалась с ним, и… кто его научил вытворять такое? Его губы снова принялись терзать самое чувствительное место на её шее, отчего Олесю опять затрясло, – Гена…

– Ты сама решишь, когда это произойдёт, Олеся. Обещаю. Ладно, иди, не думал, что ты настолько трусиха, – произнёс Олеськин мучитель и рассмеялся… довольно, весело, издевательски. Не Генка Хоботов, а дьявол во плоти.

И отпустил её, подталкивая к лестнице.

– Придурок! – воскликнула освобождённая Олеська, порываясь бежать вверх по лестнице.

– До вечера, любимая, – услышала она за своей спиной, отчего сердце затрепыхалось, – Покажешь мне, где твоя краля нехорошая живёт. Надо обмозговать, чё и как.

***

Подкараулить «Нехорошую кралю» удалось только через неделю. Всё это время Олеська тщательно замазывала засосы на шее тональным кремом, мучаясь непонятным волнением и чувством дурацкой радости. С Геной они встречались регулярно, но с поцелуями парень больше не лез, никаких откровенных разговоров не заводил и вообще вёл себя по-дружески. Плохо это или хорошо Олеся пока не понимала, но по ночам ей всё чаще снилось, что она отвечает наглому Хоботову согласием и случается нечто прекрасное.

Папина любовница оказалась невысокой, русоволосой пышечкой, единственной привлекательной чертой которой была её молодость. Ничего особенно красивого в маминой сопернице Олеся так не увидела, зато Хоботов разглядел в жертве некий одному ему понятный потенциал для издевательств.

– Пацанам понравится, – улыбнулся он хищно, отчего в груди у Олеси похолодело.

– А чё вы с ней будете делать? – вопрос прозвучал глупо, и Генка весело хмыкнул.

– Стихи ей будем читать, Олесь, – ответил он кратко.

От мысли какие стихи Гена собирается прочитать некрасивой серой мышке Олесю сковал страх. Хоботов открывался ей с какой-то другой, порочной, стороны своей личности, и… это нехорошо возбуждало.

Хоботов родился в начале года, и на тот момент ему уже было семнадцать, но его опыт в некоторых вопросах сильно Олесю смущал. По её сведениям, рыжий никогда и ни с кем не из школы не встречался, но явно знал что-то такое, о чём невинная Синицкая лишь смутно догадывалась.

На «дело» Хоботов взял с собой двух своих корешей, которых Олеся не знала. Выглядели оба взрослыми, были крепко сбиты и немногословны. Один из мужиков явно Олеськой заинтересовался и попытался подкатить, но Хоботов сразу обозначил что к чему.

– Девчонка моя, – заявил он решительно, и красноречивые взгляды прекратились. Парни Гену уважали, и это подкупало.

В этом деле у каждого была своя роль. Олеся должна была заманить жертву в безлюдный переулок, Гена стоял на шухере, а двое взрослых головорезов растолковать нехорошей барышне, как сильно она не права.

В тот вечер их жертва возвращалась домой одна, на заснеженной улице не было ни души, а холод стоял собачий.

– Извините меня, пожалуйста, – бросилась Олеся девушке наперерез, отчаянно размахивая руками, – Вы не могли бы мне фонариком посветить, не могу серёжку в снегу найти. Золотая серёжка, жалко.

– Фонариком? У меня нет фонарика, – отрезала краля, явно не настроенная на беседу.

– Так я вам дам, – заверила Олеся.

– Сама и свети, – отшила Олеську невежливая краля, показывая характер, – Отвали от меня.