Шрифт:
-100%+
© Александр Николаевич Шатайло, 2025
ISBN 978-5-0051-2232-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВЫСОКОЕ СЕРДЦЕ
Сегодня солнышко взошло
над тёмною страной:
я Божий.
я Внеземной.
Полетит высоко моё сердце.
Но хочется в небе
«мёртвой петли».
Чтобы было красиво
для нашей земли.
Высокое сердце…
У Бога оно.
Но
выполняется сложная «фигура».
Жизнь – это натура.
Пугачёв здесь ни причём.
Просто летаешь и всё тебе нипочём.
Был бы крылат.
(Бог и это простит!)
Сашка-какашка
над миром парит!
Жизнь – это Высокое сердце.
Сегодня Отцу выходить
в открытое сердце:
Я – Мир.
Буксующий и буксир.
Всё во мне, всё извне,
я в недрах, я в жарком любовном огне,
мне мамонты снятся, галеоны на дне,
сегодня так чисто на радиоволне,
я в нересте, нежности, в рыжей копне,
я в нелюдях, смертниках, в их поганой слюне,
я в армии не был, но мужчина вполне,
Памела в бикини у меня на стене,
прорабы кричат – там, в вышине:
давай поднимай свои не-
боскрёбы, шагай по луне,
зимою я часто виден в окне,
я к бочке пивной спешу по весне,
я в каше, я в масле, в десятом блине,
душа не потёмки: стих равен длине
клинической смерти c концом – к новизне,
но всю мою жизнь – невидимка во мне!
Не я – Ломоносов.
Не я – Шампольон.
Один Саня Григорьев.
У Лермонтова есть Пушкин.
Но нет у «Роллингов» Джонса.
Но в чём-то упрекает мужик.
Но там,
в поле тела, – страда!
Сердце, как бригадир,
сердце – у рта —
микрофоном – на Мир:
Люди!
Я человек!
Очень люблю я снег.
Звёзды!
Я человек!
Вас не достигну вовек.
Боги!
Я человек!
Мой короток век.
Очень люблю я снег.
А на снегу следы
кошек и воробьёв,
нравится рань темноты,
треск нравится дров.
Праздники на носу.
Надо купить колбасу.
А ещё забежать в библиотеку.
Всего не прочесть человеку
и всего не найти.
Потому
и открылась в груди
интереснейшая читальня:
нет,
я не Бальмонт*,
я другой —
я умер бы везде,
но на земле – реальней,
здесь Бог воскрес,
здесь сердца бой…
Здесь сердцу – даль,
здесь – ожиданье:
святая Церковь ждёт
Христа назад.
Я в даль смотрю:
честны мои признанья
живому сердцу,
чем сегодня я богат.
Я тоже жду,
мой Брат,
моя Сестричка!
Я каждый день летаю
на вокзал:
а дома – видео с «клубничкой»,
и получается,
что я не ждал.
А по-библейски мы не можем,
мы сложные,
тяжёлые,
на солнышке лежим.
Давайте Господу поможем,
давайте Господу поможем,
войдём в режим —
больниц,
дорог,
автобусов,
котельных,
поймаем такт
Высокий наконец!
…Бог бился над землёй…
но вдруг устал смертельно:
«Не знайте ничего!
Вот вам Начало и Конец».
Ты слышишь,
милая букашка?
Как крылышки твои,
бычок?
Нет,
не похожи
строчки на подтяжки…
На стенку «зайчика»
пускает Бог!
Сердцем, как мечом звеня,
я на святых не ропщу…
Люди, простите меня,
если удар пропущу.
*Я жалею,
что жил на Земле.
(К. Бальмонт)
О, БОЛЬ МОЯ!
Сердце,
почувствовав вдохновение,
требует строчек, сердцебиения.
О, сердца авралы!
Своего – мало.
Беру
у Христа,
у Нашего Бога,
беру у Лазо
премного,
беру
у Пиаф,
беру
у Тукая,
Есенин
был прав,
но хочется рая.
Доколе ходить
по берегу моря?!
Нудить и нудить:
«Отдайте мне Борю!»
Никто
не вернётся.
Никого
не вернут.
Добавочных порций
земных
не дают.
А я доедаю
с тарелок людей.
И вес
набираю,
и сердце
острей.
Беру
у Жигулина,
беру
у Барто,
полно
у Никулина,
хоть нам
и смешно.
Не скиснет Тушновой
берёзовый сок!
У Любы Орловой
остался пирог.
О, моря авралы!
Борьба на борту.
Но даже Харламов
присутствует тут.
Но даже Покрышкин
расстрелян как лох:
вдруг к «фоккерам» вышел…
подставил свой бок…
Так что же, так что же,
планета Земля?!
Ты Небу пригожа.
Ты всех нас положишь…
Наверно, не зря!
Наверх всех свистая,
ты всё же иная —
какая, не знаю…
Но всё же моя!
…
О, Боль моя!
Ты жизнь иная!
И верю, верю я,
что есть они…
объятья рая.
И вертится Земля.
ШАМПАНСКОЕ С УТРА
Земля мой клубок распутала.
Советским шампанским вынесла.
Сама же ходит в распутницах,
в домыслах да в вымыслах.
Потягивается Дюймовочка,
купается в росе.
А первый лучик солнышка
вошёл в водичку колышком,
горит на карасе!
Земной коры пригорочки
приманивают След.
Я на Земле не ради «корочки».
Я на Земле, как в ремесле.
Я делаю на Земле свой дух.
Ещё одну марку – в коллекцию.
И мой белок не протух,
и свет мой не знает электриков.
Я на Земле,
как джигит в седле.
Я на Земле,
я на Земле
с утра уже навеселе.
СПОКОЙНАЯ ВОЛНА
Я выйду к земным просторам,
как к нежной мечте своей, —
и рядом не щёлкнут затвором,
не взмоют птицы с ветвей.
Не будут мочить в сортире
ни в Грозном и ни в Кремле.
Пушинками станут гири,
покатятся по земле.
Уйдут все тёмные власти.
Но с ночи останется след:
повадятся к нам напасти —
из прошлых прожитых лет.
Я вспомню… моргну стакану.
(Оставит записку жена.)
Жена тараканья прильнёт к таракану:
– Любимый, нам квартирка нужна!
Берите,
пока я добрый,
берите, пока чумной…
А бабы… не все они кобры,
вернутся они домой.
А я заночую у Бога
(богат раскладушками Бог).
Лежит и не спит Серёга,
уставился в потолок.
Джордано лежит в темнотище,
опять на костёр восходя.
И Бог на него не свищет,
но гонит под струи дождя.
Допытываю Валентина:
– Куда ты?
– На новый срок.
Просить ещё десятину…
Да услышит меня Бог!
Володе несут гитару —
ведь горло, как лаз, не забьёшь.
И Кедрин не ждёт удара,
но прошлая жизнь, как нож…
И, вновь открывая рану
в божественном доме без сна, —
толкаю звёздную раму —
выпрыгиваю из окна —
я выйду к земным просторам,
я выйду к спокойной волне:
и зверь, проходя вдоль забора —
пути не отыщет ко мне.