Глава 4
Сидеть было больно – ныл проклятый копчик. Я пробовала ходить из угла в угол, но это развлечение мне скоро наскучило. В сотый раз огляделась вокруг – пустота, ни единого предмета. Только бетон и пыль. В стене торчит металлическая коробка, закрытая дверцей. Открыла – какие-то непонятные кнопки. Я подумала, что, возможно, это электричество, но нажимать побоялась. Александр сейчас в таком состоянии, что его лучше не провоцировать, я трезво оценивала свои шансы, в честном бою мне его не одолеть. И если он поймёт, что я отключила свет, то явится очень злым. Хотя, возможно, упадёт в темноте на лестнице и сломает себе шею. Неплохо, конечно, но боюсь, меня тогда вовсе не найдут.
Поэтому я закрыла металлический шкафчик и вновь принялась мерить комнату шагами. Боль от ушибленного копчика поднималась вверх и даже отдавала в затылок, я всерьёз обеспокоилась тем, что заработала трещину кости. С моим везением – вполне. Я остановилась, уперлась ладонями в стену. Настроение – хоть вой. Затем легла прямо на пол, холодный, бетонный, вытянулась в струнку и закрыла глаза. Тем, что я буду метаться в своей клетке, я никому не помогу. Остаётся ждать и надеяться, что Александр одумается, ну или хотя бы, проснувшись утром, поймёт, что натворил, и раскается. Верилось с трудом, но надежда умирает последней.
Я приоткрыла глаза, посмотрела на узкое окошко под потолком. В нем ничего не было видно, на улице ночь и, судя по всему, ливень. Прислушалась – тишина, только еле слышный стук дождевых капель. Я снова смежила веки и велела себе успокоиться и ждать утра.
Подумала – как я вообще докатилась до такой жизни? Мамина дочка, староста класса, отличница и медалистка. Девушка, распрощавшаяся со своей девственностью в первую брачную ночь, словно в средневековых романах о любви.
Я была поздним ребёнком. Подарком судьбы. Рожденная у бесплодной женщины перед самым климаксом. Моя мама была замужем пятнадцать лет, а потом развелась по причине того, что любовница её мужа могла иметь детей, что и продемонстрировала на деле, а моя мама – нет. А через много лет, когда она уже мечтать не смела, получилась я. Благословение небес.
Я росла в женском царстве – старенькая бабушка, мама, я и три кошки. Я олицетворяла все мамины мечты, она хотела быть идеальной мамой. Со мной это было несложно, я сама была идеальной дочерью. Такой, какой, по мнению мамы и бабушки, должна была быть. Всегда опрятная, с убранными волосами, старательная и предельно вежливая. И это было не в тягость – я купалась в любви. Пусть я была единственной девочкой в классе, которую вплоть до выпускного встречали и провожали в школу, я знала – это от любви. Что родные боятся за меня, поэтому прощала им контроль, хотя думаю, если бы встала в позу, то добилась своего. Мать не давила на меня. Она меня любила, наверное, больше всего на свете, больше жизни.
Я учила языки, играла на пианино и ходила в кружок танцев. Я была старостой, и что самое удивительное, сверстники прощали мне всю мою странность. Первые восемнадцать лет моей жизни такие, что сейчас мне и не верится, что они были. А воспоминания, словно кадры из фильма, который смотришь, и знаешь – все будет хорошо. Но вот только жизнь не фильм.
Вскоре после получения мной аттестата, словно дождавшись этого, умерла бабушка. Она была очень старенькой и последние годы жила скорее из упорства. Мы отпустили её легко. Это правильно… когда умирают старые люди. Ты грустишь, тебе плохо, но ты знаешь, что это закономерно. Это так, как должно быть. Дома стало пусто, казалось, мы с мамой шагнули вперёд, оставив позади целую эпоху. Но шли недели, я поступила в университет. Закономерно стала старостой, впервые влюбилась.
О, какое это было нежное и смешное чувство! И какими мы были глупыми! Я, тепличный цветок, и он, слишком робкий и романтичный, для того чтобы настаивать, упорствовать. Наш максимум – прогулки за руку. И бабочки в животе, и легкость, и предчувствие поцелуя, который так и не произошёл. Но мальчик в памяти остался, наверное, навсегда. Такой же чистый, как и все воспоминания о моей юности. Потом я часто думала, как бы сложилась жизнь, если бы мы оба были смелее? Возможно, я так и жила бы в маленьком городке, затерянном на просторах России, вышла бы замуж за своего мальчика, родила бы ему детей, которые росли бы в такой же любви, как и я. Мы выплачивали бы ипотеку, ездили летом на дачу, один раз в год – на море. И я бы не знала, какой грязной бывает жизнь, какой жестокой.
Но случилось то, что случилось. Через год после смерти бабушки в нашу маленькую семью пришёл рак. Обрушился, подобно лавине, сметая все на своём пути. И стало не до мальчика. Я боялась уйти из дома, а вернувшись, увидеть, что мама умерла. Мне было важно проводить рядом с ней каждую минуту. Словно я пыталась накопить материнской любви впрок, чтобы на всю жизнь хватило. Мама угасала, лечение не подарило нам даже ремиссии. Я бросила ходить на занятия, проводила все дни дома. Тогда я даже не задумывалась, откуда у нас деньги. Я ещё ни разу не работала и признаюсь – даже не задумывалась, на какие средства мы живем, хотя мама уже не работала, а её пенсия и моя стипендия – слёзы. Вот тогда все и открылось.
– Вера, – позвала меня мама.
Я была на кухне, варила бульон, мама уже с трудом принимала пищу. Госпитализация бы её не спасла, это понимали все. Поэтому стремились провести эти последние дни вместе, два раза в день встречая врачей. Сильных обезболивающих на руки не выдавали, но бригада из хосписа приезжала по первому зову, за что я им до сих пор благодарна.
Я услышала её голос, не смотря на то что он был очень тих и слаб. Я была вся заточена на то, чтобы слышать любой шорох, нарушающий тишину нашей квартиры. Убавила конфорку под кастрюлькой. Готовить я тоже начала впервые этим летом и взялась за это дело со всем энтузиазмом и упорством. Мне не хотелось кормить маму, как придётся.
– Да?
Я вошла в комнату, посмотрела на маму. От сильной и весёлой женщины осталась одна тень. Было горько и больно. А самое страшное – безвыходно.
– Садись, – мама похлопала по постели рядом с собой. Я послушно присела. – Я скоро умру.
– Мама! – попыталась возразить я, но замолчала, увидев её горькую улыбку.
– Я и так получила от жизни больше, чем мечтала. У меня есть ты. Конечно, мне хотелось бы видеть тебя счастливой, выдать замуж, нянчить внуков… Но не судьба. Я рада уже тому, что дожила до твоего совершеннолетия. И я знаю, что у тебя есть жильё, есть некоторые сбережения на счёту, есть… отец.
– Что?
– Да, дочка, – мама замолчала, может, вспоминая, а может, подбирая слова. А во мне сотни вопросов. Как так? Отец? Для меня это нечто из фантастики, неприменимое ко мне слово вообще. – Я бы сказала, что это было ошибкой, но это было лучшим, что случилось в моей жизни. Ведь у меня появилась ты. Но твой отец жил в другом городе и был… женат. Но все эти годы он ежемесячно переводил деньги на мой счёт. А вчера я ему позвонила. Он обещал, что не бросит тебя.
Я хотела знать все. Как его зовут, сколько ему лет, есть ли у меня братья и сестры. Но мама утомилась, расспрашивать её было бы жестоко. А через одиннадцать дней её не стало. Я сидела одна, в пустой квартире – маму увезли. Смотрела в одну точку и даже не плакала, сил не было. Впереди были похороны. Впереди была целая жизнь, которая мне тогда казалась беспросветным мраком. Правильно, кстати, казалась.
И вот тогда в дверь позвонили. За дверью стоял тот, кто поспособствовал моему появлению на свет, а также оправдывал наличие у меня отчества. Папа. Я так и не смогла его так называть. Красивый взрослый мужик с такими же глазами, как у меня, казался невероятно чужим. От него пахло хорошим парфюмом, большими деньгами и жестокостью. Её я от него так и не увидела, но всегда чувствовала и боялась переходить грань, за которой он перестанет быть вежливым незнакомцем.
Маму похоронили, кошек раздали соседям, а меня увезли. В большой город и к другой жизни.
Я не знаю, где была жена, о которой говорила мама. Может, умерла, а может, они просто развелись. Отец жил в большом доме совершенно одиноко. У него был взрослый сын, появляющийся редко и пугающий меня так же, как и отец. Мои глаза на чужом лице казались страшными и жестокими.
Многочисленная прислуга, смотрящая за домом, очень быстро поняла, что я не могу сказать поперёк и слова. Меня не слушали, меня не видели в упор. Почти все своё время я проводила, забившись в свою комнату, чувствуя себя долбаной Золушкой, только без мешка пшена. Если я не выходила есть, никто этого даже не замечал. Я проваливалась в депрессию и не знала, как можно жить дальше вот так, совершенно никому не нужной. Отец, если натыкался на меня взглядом, смотрел недоуменно, словно пытаясь вспомнить, кто я такая и что вообще здесь делаю. Я медленно сходила с ума и мечтала залезть в петлю. Надеялась, что есть загробная жизнь, а там мама, бабушка, покой… Потом вспоминала, что самоубийцы попадают в ад, и снова терпела. Жила. Так прошёл почти год. Мучительный, долгий, невыносимый. А потом папа придумал, что со мной делать. Ненужную дочку можно выдать замуж, и пусть с ней мучается муж. Но это…уже совсем другая история.
Это все было давно. Так давно, что казалось – вечность прошла. Паршивая такая вечность. Которая привела меня в эту бетонную коробку под землёй. Стылую, безнадежную. Я замерзла так, что начинала дрожать всем телом и стучать зубами. И не верилось, что там, наверху, лето, море плещется о сваи причала.
Я то проваливалась в сон, то просыпалась от холода. Порой не могла разобрать, где сон, а где явь. Видела Даньку на руках у мамы и глупо порадовалась, понимая, что это сон, глюк, мираж. Порадовалась, что мама все же понянчила внука. Что Даньке там не одиноко и не страшно. Это на мне грехов, что блох на собаке бродячей, а дети – они чистые, они попадают в рай. В конце концов, усталость и недосып последних дней победили, я уснула крепко, без сновидений. А когда проснулась, болел не только копчик, болело все тело – бетонная плита не самое удобное ложе. Все так же светила лампочка над потолком, в узкое оконце заглядывал серый рассвет. Я очень пожалела о своём пробуждении. Сейчас надо тянуть время, думать о чем-то, ходить из угла в угол, пытаясь согреться, слушать, раздадутся ли в коридоре шаги раскаявшегося Александра.
Не раздались. И Игнат наверняка погиб. И ищет меня полиция, как главную негодницу, посмевшую поднять руку на инвалида. Я застонала. Боже, боже, ну вот за что мне все это? Есть ли предел посылаемым мне испытаниям? А если нет, какой смысл жить? Я уже давно не та девочка, что боялась ада. Теперь-то я понимаю, что он тут.
Пожалуй, будь у меня верёвка и табуретка, мои мучения закончились бы прямо этим холодным сырым утром. Но ни того, ни другого не имелось. Конечно, я слышала об умельцах, которые могут сделать это с помощью пояса от халата и дверной ручки, но, пожалуй, я не до такой степени отчаялась. Мысли мыслями, но к полудню я в который раз решила жить. Этому очень поспособствовало то, что тучи разошлись, а на улице, судя по всему, стояла жара, и у меня стало относительно тепло. Скорее, не так холодно.
Я услышала шум двигателей, когда сидела на полу и размышляла, каким способом мне убить Александра. То, что смогу, я не сомневалась. Убийство – дело такое, главное, себя переломить. А убить не сложно, я это знала. Я выскочила и бросилась к окну. До него я не доставала даже на цыпочках, вытянувшись во весь рост. Могла только коснуться руками рамы. Дома люди, подумала я. Посторонние. Надо попытаться привлечь к себе внимание. Я пыталась кричать, но сорванный ещё вчера голос не впечатлял. Открыла ящичек, понажимала на все рычажки и кнопки. Безрезультатно, даже моя лампочка не погасла. Попинала дверь и успокоилась. Надо думать, что можно сделать.
Придумала я только к вечеру. Тогда меня уже пошатывало от жажды, пересохшее горло болело. На улице темнело, я радовалась, мне на руку. Убегу, у меня есть заначка на чёрный день. Куплю новый паспорт, я даже знаю где. Но вот Максим… Все во мне переворачивалось при мысли о том, что я снова буду бегать, а он останется здесь и будет счастлив. Он не заслужил счастья, он не имеет на него права. Так же, как и я.
В карманах моего халата, вообще во всех моих карманах было много разной всячины. В данный конкретный момент набор не впечатлял. Полиэтиленовая обёртка от тампона, несколько шпилек, фантик. Если бы в двери был обычный замок, я бы попыталась открыть его шпилькой, когда-то меня этому учили. Но против засова со шпилькой не пойдёшь, а тарана у меня нет. Зато при помощи шпилек я за час, сломав пару ногтей, смогла открутить шурупы, которыми металлический шкафчик крепился к стене. Снялся только каркас, тонкий, ненадежный. Но я лёгкая, может, выдержит.
Для начала я разбила стекло этим же каркасом, слегка его помяв. Шум был просто оглушительный, я даже замерла от страха. Но никто не появился. Тогда я поставила его у стенки, залезла сверху, чувствуя, как прогибается подо мной тонкое железо. Повынимала осколки, самые большие, часть мелких застряла и не хотела вылезать. Подтянулась на руках, чувствуя, как впивается стеклянное крошево в кожу, оттолкнулась от опоры ногами. Кусок железа со стуком упал на бок, но мне было уже не важно. Я по пояс была на свободе. Несколько движений, и я, заплатив некоторым количеством крови, к счастью, незначительным, уже иду по земле и наслаждаюсь тем, насколько здесь тепло – пусть ночь, пусть сыро, зато тепло. Страшно хотелось пить, но я лучше ещё сотню километров пройду по пустыне, чем вернусь в этот дом.
Я огляделась – сейчас я была позади строения. Некоторые окна светились, похоже, Александр там. Мне не нужно звать на помощь. Мне нужно просто сбежать. Торопливо, прячась за кустами, я обошла дом. Добралась до ворот – заперто. Запрокинула голову. Не залезть, да ещё и колючая проволока поверху. Как я вообще согласилась работать в доме, в котором на заборе колючая проволока???
Я продиралась через сад в темноте и, по-моему, шумела, как стадо слонов. Дошла до сторожки – она пуста и запрета. Ивана нет. Пыталась пройти вдоль забора, но там, где он должен был вести к морю, начинался другой забор и непроходимые заросли.
Я бродила не меньше часа и совершенно отчаялась. А потом решилась. Добралась до тёмного пирса. Доплыву до мыса, до общего пляжа. А если не доплыву, то сдохну, тоже хороший расклад и даже не самоубийство. Песок пляжа был так мягок, мои исцарапанные босые ноги вязли в нем, морская соль попала в ранки и причиняла боль.
Пирс казался бесконечным, тёмное море пугало. Вспомнилась глупые россказни о русалках и прочей нечисти, что может таиться в глубинах. Я поежилась, стоя на самом краю. Нужно решиться и просто шагнуть.
– Та-дам! – раздался громкий голос.
Включился, ослепляя, прожектор, установленный на крыше беседки. Ко мне неспешным шагом шёл Александр.
– Я уже час смотрю, как ты по саду бегаешь. Кругом камеры, детка. Я даже ставил на то, что ты полезешь через забор, и приготовил пассатижи – выручать тебя из проволоки. А ты решила морем, так романтично.
Он говорил что-то ещё. Я не стала дослушивать. Оттолкнулась ногами, вытянула руки и нырнула в воду. Плыла широкими гребками, стараясь не появляться на поверхности до тех пор, пока лёгкие разрываться не начнут. Все порезы жгло огнём, но это даже подстегивало плыть быстрее. Я вынырнула на поверхность, жадно вдохнула воздух, не стала оглядываться, смотреть, где Александр, терять время. Под воду, снова под воду. Я даже поверила в то, что убегу, уплыву. Что мой противник не полезет в одежде в воду. Что просто понадеется, что я утону. Но я ошиблась. Волосы, проклятые волосы. Длинные, ненужные. За них он меня и поймал. Дёрнул, выволакивая наружу. Я сопротивлялась, нахлебалась воды, обжегшей горло. Но все равно была у берега уже через несколько минут. Он вытащил меня на песок, я упала, отплевывая воду. Повернула голову – море. Надо мной небо, чистое, чёрное. А на нем звезды, тысячи и тысячи звёзд. И луна висит, и от неё дорожка по воде, как на открытках. Красиво. Ну как же может быть так красиво, когда весь мир одно дерьмо?
Александр пнул меня в живот. Не сильно, даже без особой злости. Я посмотрела на него, освещаемого прожектором. Мокрая футболка прилипла к телу, волосы, обычно уложенные, нарочито небрежно висят сосульками вдоль лица. Дышит тяжело, устал, засранец.
– Пошли, – сказал он.
– Неа, – лениво протянула я.
Я и правда подумала – остаться бы тут. Смотреть на всю эту красоту и не шевелиться. Идеально.
– Я тебя за ногу дотащу.
Я поверила, дотащит. И мне будет очень больно. Земля, асфальт, отбитый копчик. Волосы, цепляющиеся за траву. Вздохнула. И встала. Дойду ножками – зачем себя мучить, мне и так скоро достанется по полной программе.
Глава 5
Мной овладела апатия. Шла как арестантка – я впереди, он сзади. Не хватало кандалов и гремящих цепей. Халат прилип к телу, хлопал при ходьбе, холодил кожу. Ноги болели, хотя какая разница? Я поднялась по ступеням на террасу, которая уже потеряла всякую прелесть, вошла в полутёмный дом. Отстранённо подумала – где Игнат? В своей комнате, в больнице, в морге? Шагнула к гостевой ванной.
– Куда? – спросил Александр, мой будущий мучитель.
– Носик попудрить, – отозвалась я.
Судя по тому, что в закрытую дверь ломиться никто не стал, пользоваться туалетом мне можно. Хоть какая-то радость. Я скинула набивший оскомину мокрый халат, бельё. Встала под тёплый душ буквально на две минуты, но согреться так и не успела. Подошла к зеркалу. Посмотрела на своё отражение, внимательно, не пропуская ни одного сантиметра. В сотый раз подумала, что красота – это наказание. Крест. Хочется изуродовать себя, но страх и тщеславие, которое прячется в самой глубине меня, не даёт этого сделать. Подумала. Потом начала открывать шкафчики один за другим. Ножницы нашлись в третьем. Я сомневалась. Как бы это глупо не звучало, я любила свои волосы. Но я помнила, сколько хлопот они причиняют, когда тебя… насилуют. Дарят мужчине определённое преимущество. А женщине боль, много боли. Ножницы щелкнули, первая мокрая прядь упала. За ней вторая. Вскоре моя голова напоминала голову пугала. Короткие волосы, под корень. Полосками видно кожу там, где ножницы легли вплотную к коже.
Ха, может, Александру я покажусь настолько страшной, что ему перехочется надо мной доминировать. Я перешагнула через свои волосы. Завернулась в полотенце и вышла. Тянуть время – дождаться того, что мне выломают дверь. В коридоре было пусто, темно и тихо. В голову опять полезли мысли – прыгать в ближайшее окно, бежать босиком, прочь. Но из гостиной несло сигаретным дымом. Я вздохнула и смирилась. Надо позволить ему меня сломать. Сломать, насытиться, утолить свою злость и похоть. Усыпить его бдительность. А потом уже действовать.
В гостиной было светло. Опять молчаливая картинка по ТВ. Все так же сидит Александр. В кресле, вытянув босые ноги в мокрых джинсах. Футболка кучкой на ковре. Я стою в дверях, смотрю на него.
– Ты что с собой сделала, убогая? – спрашивает он, выпуская дым.
– Имидж сменить захотелось, – пожимаю плечами я.
Полотенце падает, я его не удерживаю. Александр буквально присвистывает – увиденное ему нравится. Подается вперёд, затягиваясь. На конце сигареты тлеет уголек. Я не могу оторвать от него взгляда. Говорю себе – надо просто перетерпеть. Ты не сломаешься. А глупая напуганная девчонка готова умолять вслух – выбрось её, выбрось сигарету! В последние годы я просто ненавижу курящих людей. Но я и девочка внутри меня давно научились уживаться. Она плачет, а я молчу. Молчу и терплю.
Во взгляде Александра нет злости. Одно лишь любопытство. Я даже начинаю надеяться, что обойдётся без боли, без насилия, что он ограничится одним сексом. Он манит меня пальцем, я шагаю вперёд. Он бросает сигарету в переполненную пепельницу, я еле сдерживаю вздох облегчения. Александр делает движение, я еле удерживаюсь, чтобы не шагнуть назад. Он видит моё смятение и ухмыляется. Но тянется он не ко мне. Берет початую бутылку и наливает почти полный бокал.
– Пей, – я качаю головой. Не хочется терять над собой контроль. Но он толкает бокал по столу, тот проезжает несколько сантиметров и останавливается буквально на краю. – Пей, я сказал.
Чтоб ты сдох. Разумеется, это только мысли, но если бы он взял и сдох, я вознесла бы благодарственную молитву небесам. Беру бокал и пью залпом. Крепкий алкоголь обжигает горло и желудок. Я пьянею почти мгновенно – не ем вторые сутки. Нет, мысли все такие же четкие, а вот движения замедляются, это плохо. Я ставлю бокал на стол. Смотрю на него – его внимание занято моим голым телом. И тогда не сдерживаюсь. Толкаю пачку сигарет, она скользит по стеклу и бесшумно падает на ковёр по ту сторону стола. Вот ерунда, особенно по сравнению с тем, что мне предстоит, а становится легче.
Он снова манит меня. Шагаю. Стою прямо перед ним. Он показывает взглядом на пол. Опускаюсь на колени. Этот сценарий я знаю, дай бог, чтобы ему в голову не пришло импровизировать. Он касается ёжика моих волос. Гладит против роста, против шерсти, молчит. А потом резко ударяет по щеке. Я не ожидала, не успела подготовиться. Вскрикнула, упала на ковёр набок. Он встал, стоит, смотрит на меня сверху вниз. А потом пинает меня, не больно, скорее, унизительно. Хотя куда унизительнее, если я лежу перед ним на полу голая, почти лысая? И девочка внутри меня плачет страха, умоляет меня не провоцировать его.
– Это тебе за то, что ты обрезала свои волосы. Они мне нравились. А это за то, что ты разбила мне нос.
Он пинает снова. Я сворачиваюсь калачиком. Стараюсь думать о чем угодно, но не о том, что происходит. Чиркает, расстегиваясь, ширинка. Я закрываю глаза. Слушаю. Шелест мокрой ткани, и она падает, больно врезаясь в мою кожу. Терпи, Вера, терпи. Ему же надоест, ты это знаешь. Рано или поздно он устанет. Уснет. И тогда придёт моё время, главное – не сдохнуть раньше.
– Вставай.
Открываю глаза. Он стоит прямо надо мной. Голый. И да, вид голой и беспомощной женщины его возбуждает. Настолько, что я наконец-то понимаю, что пощады не будет. Что влипла по полной. Он зовёт, я встаю. Стою на коленях, его член перед моим лицом. Перед моим ртом. Я думаю, насколько все чертовски несправедливо. Это, блядь, изнасилование, пусть сам у себя сосёт! Но испуганная девочка умоляет не провоцировать. Я сдаюсь. Закрываю глаза, открываю рот. Касаюсь губами тёплой нежной кожи. У неё вкус морской соли. Или это мои слёзы? Я не могу удержаться, выкидываю руку, касаюсь своей щёки – сухая. Не буду плакать. Столько, сколько смогу.
Я не занималась сексом четыре года. Я… отвыкла. Его член кажется мне пугающе огромным. Мне ни за что не взять его целиком. А Александр вынуждает, толкается глубже. Его руки скользят по моей голове, я злорадствую – он бы наматывал мои волосы на кулак, но их нет. Член пытается проникнуть глубже, я с трудом сдерживаю рвотный позыв. Если меня сейчас вырвет на него алкоголем вперемежку с водопроводной водой, которой я успела напиться в ванной, он меня точно изобьет. Не так, как сейчас, а по-настоящему.
Александр толкает меня на спину, я падаю на ковёр. Мои ноги согнуты в коленях и чуть разведены. Он опускается на пол рядом со мной. Проводит пальцем по моим царапинам на животе – выбиралась из подвала я с потерями. Вздыхает, словно сожалея, что я посмела испортить себя настолько. Что не такая, как ему хотелось. Или о том, что эти метки поставил не он. Мне так хочется, чтобы это все скорее закончилось, что я готова его умолять трахнуть уже меня без всех этих пародий на ласки. Трахнуть и отстать. Но он все медлит, а я кричать хочу. Но молчу, я знаю, что нужно молчать, не кричать, не плакать, это только раззадоривает.
Он хватает мои лодыжки, вынуждает меня раздвинуть ноги, растянуть их в стороны. Подхватывает под бедра, подтягивает ближе к себе. Скользит по ногам, по животу, к груди. Я изумляюсь, зачем он это делает? Рассчитывает, что мне понравится? Что я буду ему благодарна? Ложится на меня сверху, придавливая своим телом. Я смотрю в сторону, он дышит в мою шею.
– Какая ты… скучная, – разочарованно говорит он.
И кусает меня. Я не кричу, но долбанная слезинка стекает по щеке. Он видит её. Слизывает, пробует на вкус. Наверное, доволен. Ему хочется, чтобы я плакала, он сжимает мою грудь что есть сил, комкает плоть в своих ладонях. Кусает, снова и снова. Я молчу. Я кукла. Резиновая, нелепая, со смешно торчащими сиськами и полным равнодушием на лице. Но, к сожалению, до равнодушия этой сексуальной игрушки мне ещё литры слез.
Он касается меня между ног. Наверняка, разочарован тем, насколько я суха. Пора бы привыкнуть – я одно разочарование. Он не пытается решить проблему. Толкается внутрь меня так. Первые движения причиняют такую боль, что я стискиваю зубы, чтобы не скулить. Александр нависает прямо надо мной. Лицо сосредоточено, глаза закрыты, успевшие высохнуть волосы бьют его по лбу в такт движениям. Я отвожу взгляд. Смотрю на потолок. Забавно, но на нем фреска, которую я раньше не видела в упор. Смотри, как красиво, говорю я девочке, которая прячется во мне. Не думай о том, что происходит.
Александр отрывается от меня. Я возвращаюсь в действительность, на миг мне кажется, что он уже все, уже закончил. Но нет, его не устраивает кислое выражение моего лица. Он вынуждает меня поменять позу. Я встаю на четвереньки. Теперь вместо тусклых паззлов фрески, сплетающихся в причудливый узор, передо мной бежевый ворс ковра. Зато я не вижу его, Александра. Он бьёт меня по ягодицам, пересмотрел порнухи на мою голову. Зато наконец плюет на мою промежность, и я вздыхаю с облегчением – моей выдержке тоже есть предел. Теперь терпеть легче.
Главное – не закрывать глаза, начинает кружиться голова, чертов алкоголь, голодовка. Ворсинки ковра сливаются в одно мутное пятно. Александр стонет и кончает в меня. Его руки стискивают мои бедра, наверняка оставляя синяки. Я пытаюсь вспомнить, какое сегодня число. Мысль о том, что сейчас внутри меня может зарождаться новая жизнь, ужасает. У меня уже был ребёнок, больше мне не
нужно… тем более от него.
Александр отрывается от меня, падает на ковёр. Грудь ходуном ходит, кожа блестит от пота. Я переворачиваюсь на спину, чувствую, как из меня вытекает сперма. Тёплая. Надо мной снова фреска.
– Тебе понравилось? – смеётся Александр. Ему-то точно. Он собой доволен.
– Когда ты расслабишься, я тебя убью, – спокойно отвечаю я.
– Я сам тебя убью!
Он вскакивает, тушуется под моим взглядом. Я все так же лежу у его ног, даже не делая попытки прикрыться. Он смотрит на меня удивлённо – словно впервые увидев.
– Давай, – соглашаюсь я и улыбаюсь. – Либо я тебя, либо ты меня.
Мне смешно, а девочка, которую я спрятала глубоко от всех ещё тогда, несколько лет назад, спрятала просто для того, чтобы она не сдохла от страха, кричит. Она кричит, а я смеюсь. Александр уходит и громко хлопает дверями. Я возвращаюсь взглядом к фреске, скольжу по ней, пытаясь разобраться в хитросплетении узора, словно, если я это сделаю, распутаю узел, сложенный из разноцветных кусочков, то что-то изменится.
Я так долго и внимательно смотрела на этот узор, что у меня закружилась голова. Надо вставать, идти. Я заставила себя подняться. Ноги болели, в голове чуть шумело. Я толкнула дверь, вышла в тёмный коридор. Прошла на кухню голой. В темноте, наощупь добралась до холодильника. Открыла дверцы, зажмурилась от яркого света. На стерильно чистых полках еда в аккуратных контейнерах. Умом я понимала, что надо что-нибудь съесть, пока вообще на ногах могу стоять, но аппетита не было. Я заставила себя взять помидор. Откусила, не чувствуя вкуса. И так и пошла наверх, с ним в руке. Прошла по коридору, открыла дверь в комнату Игната. Представляю, как он удивится, если он сейчас здесь, конечно, если я завалюсь к нему лысая, голая, вся в синяках и с помидором. Но Игната не было. Его постель была пуста и аккуратно застелена. Я щелкнула торшером, освещая комнату. Села в кресло; сидя на нём, я обычно читала Игнату. Доела помидор, подогнула ноги, откинулась на спинку и закрыла глаза.
Если вспоминать все, что произошло, с целью выяснить, где же именно я ошиблась… можно сойти с ума. Вся я – ошибка. Порой я думаю, что если бы не родилась, было бы гораздо лучше. Но тогда мне становится стыдно – я подарила восемнадцать лет счастья своей матери.
– Ты слишком красива, чтобы жить самостоятельно, – сказал мне отец. – А я слишком много работаю. Мы с Игорем поговорили и нашли тебе мужа.
Игорь – это мой брат. Холодный, высокий, сероглазый. Даже не верилось, что тот, кто с трудом мирился с моим существованием, вообще может печься о моей судьбе. Сейчас я хотела домой. В нашу квартиру, которая наверняка покрылась пылью, к своему пианино, которое занимало чуть не половину гостиной. Забрать нашу Маркизу у тети Нади. Наша самая старая кошка, её ещё котенком много лет назад принесла бабушка. Наверняка, скучает по нам, не понимает, куда мы исчезли. Было бы честно, если бы она умерла на моих руках.
– А домой? – решилась робко спросить я.
– Куда? – удивился отец. – Твою квартиру продали, деньги лежат на твоём счёту. Ты сама подписывала документы. И я не позволю тебе жить одной, я обещал твоей матери.
Так я вышла замуж. Впервые Максима я увидела за неделю до свадьбы. Организация уже кипела, правда, в стороне от меня. Я продолжала изображать Золушку и ждать фею крестную. Но как-то так получилось, что принц мне достался без её участия, и даже без хрустальной туфельки. Я сидела и читала книгу. Как всегда спрятавшись в своей комнате. Постучалась Зоя, домоправительница отца. Странным было то, что она вообще про меня вспомнила.
– Расчешись, – грубо сказала она. – Жених твой пришёл, ждёт внизу.
Я посмотрела в зеркало. Мамы и бабушки нет, но вбитые ими устои на месте. Пусть на меня никто не обращает внимания, я всегда должна быть опрятна. Сейчас мои волосы заплетены в сложную косу, я плела их мастерски. На мне простое домашнее платье по колено. Если Зоя считает, что в таком виде я не могу показаться таинственному жениху… Это её дело. Во мне впервые зрело нечто, отдаленно напоминающее протест. Я шла, как на заклание. Думала, если жених – ровесник отца, я уйду. Буду на вокзале жить.
Лестница закончилась до обидного быстро. Я замерла в холле. Голоса мужчин раздавались из библиотеки. Но Зоя поманила меня в гостиную. Я вошла и села на кресло. Места себе не находила. Что делать? О чем говорить с ним? Как представляться? И как вообще жить дальше? И тогда из холла раздались шаги. Я выпрямила спину, ещё немного, и зазвеню, как натянутая пружина. А потом одно движение – и лопну.