Подмастерья бога

Склифосовский и спасение утопающих

Жаркий июльский день звенел кузнечиками в высокой траве, жужжал пчёлами над цветущими клумбами, дышал зноем в лицо сквозь приоткрытое окно автомобиля. Глеб с какой-то детской радостью в душе глазел по сторонам, любуясь весёлыми разноцветными домиками дачного посёлка, утопающими в зелени и скромно прячущимися за невысокими заборчиками.

– А вот и наша фазенда! – хохотнул профессор Леденёв, притормаживая возле старых железных ворот в самом конце улицы. – Дачный участок получил ещё мой отец в незапамятные времена и построил этот дом. Он, конечно, старый, не современный, но я как-то прикипел к нему душой. Да и девочке моей тут нравится. Не сидеть же ребёнку в такую погоду в городе!

Он грузно выбрался из машины и открыл ворота, недовольно заскрипевшие немазаными петлями. Глеб неловко заёрзал на пассажирском сиденье, чувствуя, как забилось сердце. Из-за ворот на них смотрел небольшой бревенчатый домик, поблёскивая чисто вымытыми окнами в белых нарядных наличниках. Разросшиеся кусты сирени прикрывали его с углов. В палисаднике буйно цвели какие-то голубые цветы. И казалось, что дом плывёт по волнам зелёно-голубого июльского озера.

Пока хозяин заводил машину во двор, из-за дома вышли его встречать две женщины: одна постарше, лет шестидесяти, полная и розовощёкая, похожая в своём аккуратном фартучке и круглых пластмассовых очках на добрую волшебницу из детской сказки, а вторая помоложе, в цветастом сарафане и широкополой соломенной шляпе. Глеб вылез из машины следом за профессором, с радостью расправляя затёкшие за долгую дорогу мышцы.

– Здравствуйте, мои дорогие! – Леденёв принял в свои могучие объятия сначала жену, так, что у той свалилась соломенная шляпа, а потом и добрую волшебницу. – Я вам тут гостя привёз.

Профессор хитро улыбнулся и поманил скромно замершего у машины Глеба.

– Это мой ученик Глеб Астахов. Ну, я вам уже рассказывал про него. Иди, иди сюда, Глеб. – Глеб подошёл, смущённо бормоча: «Здравствуйте». – Это моя супруга Мария Михайловна, а это моя двоюродная сестра и добрый ангел-хранитель нашего дома Катерина Васильевна. Нам с Машей, рабам науки и медицины, некогда ни ребёнком заниматься, ни домом. Так вот Катерина Васильевна и тащит на своих плечах весь этот воз с Зойкой в придачу.

– А что это молодой человек такой худой да бледный? – поинтересовалась Катерина Васильевна, с любопытством рассматривая гостя.

– А нормальные студенты, Катя, толстыми и румяными не бывают. Глеб вместе со мной сутками в клинике торчит, света белого не видит.

– А ты, изверг, пользуешься служебным положением и бессовестно эксплуатируешь молодёжь? – засмеялась Мария Михайловна, сверкнув на Глеба карими весёлыми глазами. – Ладно, пойдёмте в дом. У Кати уже обед готов. Только Зойку дождёмся и сядем за стол.

Поднялись по приветливо заскрипевшим ступеням в дом, прошли по небольшим, уютным, заставленным старомодной мебелью комнатам. Везде – на полках, шкафах, столах и комодах, – лежали книги, будто часть городской профессорской квартиры перебралась вместе с хозяином на дачу. Вышли на веранду. По случаю жары окна веранды с трёх сторон были распахнуты в разморённый зноем сад с раскидистыми старыми яблонями. Ветерок лениво шевелил лёгкие тюлевые занавески. В центре просторной комнаты стоял старинный круглый стол, покрытый белоснежной, хрусткой от крахмала скатертью. И уже дожидались обеденной церемонии стопка чистых тарелок, хлебница и салатница с горкой крупно нарезанных блестящих от масла помидор и огурцов в зелёном кружеве укропа. Откуда-то из глубин дома доносились сказочные ароматы запекаемой курицы и жареной картошки.

Глеб невольно сглотнул голодную слюну. Такая роскошь, как полноценный обед снилась ему только по ночам. Последнее, что он успел съесть, был бутерброд с куском подсохшего сыра и стакан чая ранним утром, когда он собирался к профессору домой, где тот ждал его, чтобы на машине поехать на дачу. Не скрывая любопытства и восторга, рассматривал он чужой гостеприимный дом, удивительно уютный и теплый, дом, о котором можно было только мечтать.

– А где же моя Заинька? – поинтересовался профессор, по-хозяйски занимая место во главе стола.

– Уехала кататься на велосипеде, – вздохнула Мария Михайловна. – Компания ребят что ни день устраивает гонки на велосипедах. Ну, и Зойка впереди всех! Взгромоздится на эту ржавую железяку и покатила… Ходит вся в синяках, с ободранными коленками, смотреть страшно.

– Вот и я говорю, – вмешалась Катерина Васильевна, доставая из старинной горки и протирая кухонным полотенцем высокие стаканы, – как бы беды не вышло. Опасно это – кататься на таком старье. Но разве ж её остановишь? Упёртая, что твой баран. И меня совершенно не слушает. Ты бы ей сказал, Алексей Иваныч…

– Что сказал? Опять ябедничаешь, тётя Катя? – раздалось за спиной и все невольно повернули головы.

На пороге веранды стояла Зоя, дочь профессора Леденёва, на деле оказавшаяся тринадцатилетним чумазым подростком в коротких джинсовых шортах и трикотажной маечке. Худые, коричневые от загара руки и ноги её действительно были покрыты замысловатым рисунком из ссадин, царапин и разноцветных синяков. Она просияла улыбкой и повисла на шее отца, тихонько взвизгнув от счастья.

– Папка приехал! Наконец! Вечером идём на рыбалку? – и требовательно уставилась на немного растерявшегося от столь бурного проявления чувств профессора. Отец и дочь были удивительно похожи друг на друга.

– Посмотрим, Заинька, – Леденёв с трудом отцепил её руки и усадил на стул рядом с собой. – Поздоровайся с гостем, Зоя. Это мой ученик, выпускник института и будущий ординатор клиники – Глеб Астахов. Я уже рассказывал про него.

От брошенного в его сторону колючего взгляда голубых пронзительных глаз Глебу стало зябко в знойный июльский полдень.

– Привет, Склифосовский! – небрежно хмыкнула профессорская дочка и отвернулась с таким видом, точно это короткое приветствие было королевской милостью.

– Привет, – ответил Глеб, украдкой вздохнув. По рассказам Алексея Ивановича он знал, что это маленькое семейное счастье с короткой мальчишеской стрижкой обладает весьма сложным характером, принося отцу с матерью немало головной боли.

– Что значит посмотрим, папа? Ты же обещал сходить со мной на рыбалку! Вчера Славка Веретенников выловил в озере такого огромного карася, на целую сковородку, честное слово. К вечеру, как жара спадёт, так и пойдём.

То, что это не просьба, стало ясно, потому как Зойка требовательно хлопнула ладошкой по столу.

– Ну, Заинька, не могу обещать, что пойду на рыбалку именно сегодня. – Профессор смутился и заюлил. – Мы с Глебом собирались поработать над статьёй для научного журнала.

– Какой ещё статьёй? – вытаращила глаза на гостя Зоя, и он немедленно почувствовал себя врагом народа, подлежащим ликвидации.

– Так, дорогие мои, – разрядила начавшую было накаляться атмосферу Мария Михайловна, – сначала обед! Зоя, быстро мыть руки, причём с мылом. А мы с Катериной Васильевной накрываем на стол.

– Давайте я помогу! – вскочил со стула Глеб, чувствуя, что своим появлением в этом доме нарушил некий установленный порядок, отчего было ему неловко и совестно. Хотелось хоть как-то исправить положение.

– Сидите, сидите, молодой человек! – пухлая мягкая ладонь домашнего ангела-хранителя легла на его плечо. – Сами справимся. А вам с Алексеем Иванычем отдыхать надо. Всю неделю работали без устали, трудились, а теперь отдыхайте.

Спустя десять минут все профессорское семейство и гость с аппетитом поглощали вкуснейший обед, приготовленный Катериной Васильевной. Глеб, хоть и совсем не избалованный ресторанами, вскоре предположил, что ни один шеф-повар в мире в подмётки не годится этой доброй волшебнице. Какой-то невероятный наваристый суп с потрохами, рассыпчатая сладкая картошка, ароматная до головокружения курица были столь вкусны, что Глеб начисто забыл и про статью, и про кардиохирургию, которой собирался посвятить жизнь, и вообще про медицину. Он искренне готов был присягнуть богу чревоугодия, памятуя своё студенческое, вечно полуголодное существование. А добрая волшебница то и дело подкладывала ему в тарелку то один, то другой кусочек, по-матерински приговаривая: «кушай, сынок, кушай, а то совсем худой».

После обеда, разомлев от сытости, профессор с супругой и гостем расположились в плетёных креслах на полянке под яблоней, а хозяйка кухни осталась убирать со стола и мыть посуду. Глеб честно изъявил желание помочь, но его благородный порыв был решительно отвергнут. Зойка обследовала заросли малины возле забора, бросая в сторону собеседников хмурые взгляды.

Развалившись в удобном кресле, вытянув длинные ноги, Глеб погрузился в непривычное состояние, будто наблюдал за всем со стороны. Сквозь кружево листвы играло солнце весёлыми бликами. На соцветии наперстянки, погрузив до половины своё мохнатое тело в недра цветка, качался шмель. По стволу дерева медленно ползла зелёная гусеница, перебирая короткими многочисленными ножками. Тёплый ветерок обдувал разгорячённое лицо и шевелил растрепавшиеся русые вихры. Очень хотелось спать. Сказывался не только сытный обед, но и два бессонных суточных дежурства за неделю. Он почти задремал, когда неожиданный вопрос Марии Михайловны вырвал его из мягких лап сна.

– Глеб, а почему ты решил стать хирургом, да ещё и кардиохирургом? Это дань моде?

Глеб несколько раз моргнул, прогоняя сонный морок и собираясь с мыслями:

– Нет, за модой я никогда не гнался. Просто в детстве я знал одну девочку. Ей было лет шесть, а мне восемь или девять. Звали её, кажется, Нина. И у неё был врождённый порок сердца. Из-за этого она не могла играть с другими детьми, не выходила во двор, не бегала, не прыгала, как другие, а всё время сидела в комнате и лепила из пластилина. Но как она лепила!.. Из-под её тоненьких пальчиков появлялись такие шедевры, что лично я мог часами рассматривать их. Помню, однажды стал свидетелем царского пира. Маленький кукольный стол был уставлен невероятными, роскошными яствами: улыбающийся молочный поросёнок на блюде; целый лебедь с длинной изогнутой шеей и перьями, надо понимать, запечённый; длинноносый осётр с хитрыми глазками; диковинные фрукты, булки, пироги, огромный торт в три этажа. И всё это с ювелирной точностью в уменьшенном виде передавало настоящие блюда.

Глеб вздохнул и на минуту замолчал, а потом продолжил:

– Вскоре Нина умерла. Сказали, что от порока сердца. Я ещё не знал, что это такое, но с горечью понял, что этой пластилиновой красоты больше не будет. И мир от этого обеднел. Я выспросил у старших, что такое порок сердца и дал себе слово, что вырасту и стану доктором, умеющим лечить эти самые пороки, чтобы мир не терял великих скульпторов, архитекторов, инженеров, космонавтов, или просто хороших людей. Вот теперь учусь у лучшего кардиохирурга города и одного из лучших в стране.

Он бросил благодарный взгляд на своего учителя. Тот только махнул рукой:

– Не преувеличивай моих заслуг, Глеб. Я просто хороший опытный доктор. И ты со временем станешь таким же.

Алексей Иванович повернулся к жене и продолжил:

– Я, конечно, боюсь перехвалить, но всё, что делает Глеб убеждает меня, что он на правильном пути. Думаю да, кардиохирургия – это его дорога. В нём удачно сочетаются и острый, пытливый ум и ловкие, чуткие руки.

«О ком это он? Неужели, обо мне?» – с удивлением подумал Глеб и тут же наткнулся на колкий взгляд голубых глаз Зойки. И сонливость как ветром сдуло. Он подобрал ноги и сел в кресле, выпрямив спину.

– Представляешь, Машенька, этот парень сам за свои деньги записался на курсы по ультразвуковой диагностике сердца с сентября. Говорит, что хочет сам научиться ставить диагноз с помощью ультразвука. Мало ему хирургии, так ещё и УЗИ – диагностику подавай! А деньги то ему нелёгким трудом достаются. Он же ещё на младших курсах санитаром у нас на отделении подвизался, потом медбратом. Кем ты там сейчас у нас работаешь, Глебушка, и на скольких работах?

– Да какая разница, Алексей Иваныч? – нахмурился Глеб. Он вовсе не собирался распространятся перед профессорским семейством о своей работе и санитаром в морге, и дворником, и медбратом, а теперь уже и фельдшером на скорой.

– Ничего, Глеб, вот пойдёшь в ординатуру на нашу кафедру, всё легче будет. А все те знания и умения, что ты уже приобрёл, пригодятся, обязательно пригодятся. И трудолюбие твоё тебе ох как пригодится. А со статьи этой мы начнём работу над твоей будущей диссертацией.

– Ну, Алексей Иваныч, вы и замахнулись! – усмехнулся Глеб. – Мне до этой диссертации ещё как до Луны.

– Это тебе так кажется, что как до Луны. На самом деле два года ординатуры пролетят быстро, а там сразу в аспирантуру пойдёшь. Пока я могу, Глебушка, я тебе помогать буду. Давно не было у меня такого ученика, чтобы на одной волне с ним быть, чтобы и мировоззрение общее и даже какое-то душевное родство. Да, да, не опускай глаза то! Ты просто ещё не понимаешь, как важно найти учителю своего ученика, в которого можно вложить свои знания и опыт. Ведь лишь тогда жизненный путь учителя наполняется смыслом.

Глеб опустил голову и скосил глаза на профессора. Старик, как называли его все студенты хирургического потока, с которыми учился Глеб, был благородно седым и солидным. В лице его слились черты нескольких поколений, посвятивших свою жизнь служению хирургии. Глеб знал, что и отец, и дед и даже прадед Алексея Ивановича были хирургами и учёными. Это их трудами хирургия делала широкие шаги по пути прогресса и современной науки. Его предок был соратником самого Пирогова. Дед руководил медсанбатом и оперировал раненых на полях войны, а потом попал в мясорубку сталинских репрессий, отмеченный клеймом «Дела врачей». Отец начал с санитара в больнице, а закончил профессором университетской кафедры. На этой самой кафедре даже висит мемориальная табличка с его именем. Да, семья профессора Леденёва была идеалом, о котором можно только мечтать. И ему, безродному щенку, как называл сам себя Глеб, несказанно повезло быть избранным в ученики человеком, перед опытом и мастерством которого он преклонялся.

«Вот бы мне такого отца» – с некоторой завистью думал Глеб, наблюдая, как любит Алексей Иванович свою единственную позднюю дочь, какой нежностью наполняется его голос, едва он произносит «моя Зайка», какой тёплый свет струится из его глаз, когда он смотрит на девочку. И сердце его согревалось, когда он видел, как отец прижимает к себе ребёнка, угловатого, ершистого, непослушного, избалованного, но безмерно любимого. И ему казалось великим счастьем быть хоть чуть-чуть, хоть самую малость причастным к этой семье, к этим замечательным людям, словно и ему перепадали крохи тепла от костра любви, горевшего в их сердцах.

– Думаешь, я не вижу, какие нынче студенты у нас в институте? – продолжал Алексей Иванович. – Тупые, ленивые, безразличные к людям, к будущей профессии. У меня от одного взгляда на эту ораву, тупо уткнувшуюся в свои мобильники перед лекцией, кровь в жилах сворачивается. Я перед ними разоряюсь, рассказываю про методы хирургической коррекции врождённых и приобретённых пороков сердца, а они сидят, шушукаются между собой или опять же играют в электронные игрушки под партой, пропуская мимо ушей всё, что я говорю. Мне после таких лекций хочется напиться и забыться. Думаю: и ЭТИМ мы собираемся дать право лечить людей?.. И вдруг – горящие любопытством и жаждой знаний глаза вот этого парня, Машенька. И вопросы после лекции не то, что по теме, далеко выходящие за тему лекции. И ведь пристал как банный лист: «профессор, а можно вас спросить? Профессор, объясните пожалуйста». Ах, Глебушка, с какой же радостью я был готов тебе объяснять всё на свете, потому что ты слушал и слышал меня, вникал, понимал, перерабатывал внутри себя эти знания. Ты для меня, Глеб, оказался глотком чистого воздуха в затхлой среде лекционной аудитории. И спасибо тебе за это! Учись, друг мой, из тебя выйдет толк, я точно знаю, можешь мне поверить.

– Ох, Алексей Иванович, вы меня так расхвалили, что даже неловко, – смутился Глеб, чувствуя, как щёки заливает румянец.

– Действительно, Алексей Иваныч, не смущай парня, – вмешалась Мария Михайловна. – В конце концов вы сюда не болтать приехали, а отдыхать. И статью свою вы потом обсуждать будете. Пусть лучше Глеб сходит на озеро искупается. Жара ведь какая. А Зоя его проводит, покажет дорогу на озеро, а может и сама искупается. Да, Зайка?

Молчавшая весь разговор Зойка сунула в рот очередную ягоду, вылезла из-за куста малины и нахмурилась, даже не пытаясь скрыть своё недовольство предложением матери.

– Ну, Зоя, будь другом, – попросил отец, и девочка сдалась.

– Ладно, Склифосовский, пошли, – смилостивилась девица и направилась в сторону ворот.

Глеб был рад искупаться в этот знойный июльский день. Да и выслушивать дифирамбы в свою честь было непривычно и неуютно. Но и общество этой тринадцатилетней колючки не привлекало совсем. Он встал, одарив хозяев дачи благодарной улыбкой, и пошёл вслед за Зойкой.

Нагрузив гостя пакетом с полотенцами и подстилкой, Зоя бодро шагала по пыльной дороге между дачными участками.

– Пошли через поле, – заявила она, не оборачиваясь, – так короче будет.

Свернули на тропинку, ведущую в поле, заросшее диким травостоем. Трава была девочке по пояс. Знойный воздух дрожал и колыхался над пёстрым цветастым ковром. К сладким запахам цветов примешивался горьковатый аромат полыни. Над цветами деловито жужжали пчёлы, порхали бабочки. Высоко в выбеленном жарой небе заливался жаворонок.

Вдруг девочка резко остановилась и повернулась, так, что Глеб чуть не налетел на неё:

– Слышь, Склифосовский, ты зачем к нам припёрся на дачу? – спросила Зоя, зыркнув на него из-под нахмуренных бровей. Глеб растерялся. Не готов он был к столь откровенному проявлению неприязни со стороны юной хозяйки.

– Алексей Иваныч сказал же, чтобы статью с ним начать писать.

– Да плевать я хотела на вашу статью, – заявила Зойка, прожигая Глеба взглядом. – Отец обещал пойти со мной на рыбалку, а тут ты припёрся.

– Так давай вместе пойдём на рыбалку. Я правда удочку в руках ни разу не держал. Но ты ведь меня научишь? – дружелюбно улыбнулся Глеб.

– Ещё чего… учить тут всяких, – процедила сквозь зубы девчонка.

Но Глеб сдаваться не собирался. Уж слишком хорош был этот летний день, невообразимо уютен и гостеприимен дом Леденёвых, божественен обед несравненной Катерины Васильевны, чтобы какая-то мелкая колючка могла ему испортить настроение.

– Правда, Зой, я могу сказать Алексею Ивановичу, что тоже хочу порыбачить. А статьёй мы займёмся завтра.

Девчонка, точно рентген, просвечивала его недоверчивым и злым взглядом, словно пыталась определить, правду он говорит или врёт?

– Ты серьёзно, что ли удочку в руках никогда не держал? – и прищурила острые голубые глаза.

– Совершенно серьёзно.

– И где тебя такого убогого отец откопал? – фыркнула надменно.

– Ну, где откопал, там уже нет. Так мы идём купаться или нет, Зайка?

Профессорская дочка окатила Глеба таким презрительным взглядом, что впору было провалиться сквозь землю.

– Кому Зайка, а кому и Зоя Алексеевна!

– Ух ты! – не сдержался и захохотал Глеб. – Пардон, мадемуазель, Зоя Алексеевна, не соизволите ли продолжить наш путь к берегам прохладного озера? – Расшаркался перед слегка обалдевшей девицей в шутовском поклоне и добавил обычным тоном: – Пошли давай, наследница, пока мы тут от зноя не расплавились на солнцепёке. А то стоим, блин, как два пугала посреди поля, ворон пугаем.

Он коснулся рукой загорелого плеча девочки, разворачивая в нужном направлении, но она нервно дёрнулась и зашагала по тропинке вперёд. «Ну и Зайка! – сокрушённо подумал Глеб. – Чертополох какой то, а не ребёнок. Бедный Алексей Иванович!»

– Ты плавать то умеешь, Склифосовский? – бросила через плечо спутница и покосилась в его сторону.

– А тебе какая разница?

– Да вот что-то утопить тебя хочется, просто нестерпимо хочется.

– Остынь, Зойка, и переключись на что-нибудь хорошее. Вода прохладная, искупаемся, освежимся. А утопить меня не получится, даже не надейся. У меня первый разряд по плаванию.

– Ой, заливаешь, Склифосовский! – обернулась Зоя и скривила умильно-презрительную рожицу.

– Нет, не заливаю. Скоро убедишься. А почему ты меня Склифосовским называешь? Ты хоть знаешь, кто такой этот Склифосовский?

– Склифосовский Николай Васильевич – механическим голосом заправского зубрилы затараторила девчонка, – годы жизни 1836—1904— профессор, директор Императорского клинического института, автор трудов по военно-полевой хирургии и хирургии брюшной полости. Успешно сделал антисептику достоянием всей российской медицины. Внёс неоценимый вклад в науку.

Глеб даже присвистнул от удивления.

– Ну, ты даёшь, кнопка! А у тебя, оказывается, голова есть помимо вредности.

– Ещё раз назовёшь меня кнопкой – убью! – прошипела Зойка и сжала кулачки, будто была готова тут же броситься в драку.

– Спокойно, Зоя Алексеевна, – Глеб примирительно выставил руки раскрытыми ладонями вперёд. – Я искренне восхищён твоими познаниями. Но, раз Склифосовский был таким знаменитым учёным, то получается, что ты одарила меня комплиментом?

– Разбежался! – воскликнула девочка, но в голосе её послышались нотки растерянности.

– Ну, спасибо, ваше высочество, польщён, польщён, – юродствовал Глеб, давая себе возможность насладиться замешательством наследницы. «А не рой другому яму, – злорадно подумал он, – сама туда попадёшь!»

Из-за кустов, окаймляющих поле, заблестела водная гладь, послышались голоса купальщиков, плеск воды.

– Дошли, слава богу! – вздохнула Зойка, изрядно утомлённая перепалкой с ненавистным гостем и явно недовольная тем, что последнее слово осталось не за ней.

Круглый зрачок небольшого озера всматривался в высокое небо, по которому неспешно плыли редкие облака, да птицы вспарывали знойный воздух острыми крыльями. Песчаный пляж был заполнен отдыхающими дачниками. В воде у самого берега бултыхалась стайка ребятни детсадовского возраста, оглашая окрестности визгом и хохотом. Со всех сторон озеро окружал смешанный лес, оставляя лишь узкую жёлтую полоску на радость купальщикам. Высокие тёмные ели с остроконечными верхушками, как ресницы окружали голубое око воды. Тонкие стволы берёз трогательно белели на их фоне. Одинокая плакучая ива полоскала ветви в тёмной прохладной глубине.

Глеб бросил пакет с пляжными принадлежностями на свободном месте и стал раздеваться, предвкушая наслаждение от купания. Не успел он расстелить покрывало и сложить одежду аккуратной стопкой, как его спутница, издав дикий боевой клич индейцев апачей, пронеслась мимо в ярком цветастом купальнике и влетела в воду, подняв тучу брызг. Глеб усмехнулся и неспеша последовал за ней.

Прогретая солнцем вода ласково коснулась разгорячённой кожи. И от этого прикосновения раковина его памяти щёлкнула, и из тёмных глубин выкатилось перламутровой жемчужиной редкое воспоминание детства: они с ребятами летом в детском лагере купаются в реке. Визг, крики, смех, плеск воды, летящие во все стороны хрустальными россыпями брызги, рокочущий бас воспитателя, требующего не заплывать далеко, бьющее в глаза солнце и переполняющая душу и тело радость…

Глеб медленно, словно смакуя приятные ощущения, погрузился в воду и поплыл, сильными гребками толкая себя к противоположному берегу. Солнце золотой каплей качалось над самой головой. Пролетела, на секунду зависнув над ним и шелестя жёсткими крылышками, огромная лупоглазая стрекоза. На середине озера он перевернулся и, раскинув руки, лёг на спину, чувствуя, как его бережно покачивают мелкие волны. Июльское небо огромным голубым куполом накрыло его. Голоса и смех купальщиков отдалились, слились в неясный звуковой фон вместе с шёпотом листвы. «Вот он – рай!» – подумал Глеб и улыбнулся собственной мысли.

Вдруг сквозь всплески воды донёсся сдавленный крик: «Глеб!.. Помоги!». Парень встрепенулся, перевернулся на живот и закрутил головой, пытаясь высмотреть того, кто кричал. Сердце бухнулось о рёбра и застучало тревожно, едва он увидел тонкие детские руки, то взмывающие над поверхностью воды, то исчезающие в глубине. Светловолосая макушка Зойки странным мячиком то всплывала, то погружалась в воду. «Господи, она же тонет!» – мелькнуло в голове, и Глеб ринулся спасать. В два мощных гребка он подплыл к девочке и нырнул, потому что на поверхности воды уже не было видно ни светлой макушки, ни беспомощно бьющихся рук.

Он нырял и нырял, силясь рассмотреть в зеленоватой толще воды детскую фигурку в ярком купальнике. Но Зойки нигде не было. Всплыв на поверхность, он набирал в грудь побольше воздуха и снова нырял, отчаянно мечась из стороны в сторону. Лёгкие уже разрывало от боли, сердце стучало в ушах, в голове стоял монотонный гул, но все его усилия были напрасны.