Лачуга должника и другие сказки для умных

– Как, ты хочешь видеть, как убивают зверей? – удивился я. – Вот уж не ожидал!

– Да нет, что ты! – возразила Нина. – Просто я хочу побыть среди природы. И лишний раз посмотреть на живых зверей.

– Ну, это другое дело, – сказал я. – Тогда завтра утром я зайду за тобой.

В глубине души я был очень рад, что Нина отправится со мной в заповедник. Я решил, что дело тут не в природе, а во мне. Быть может, она ждет от меня объяснения… И ради этого она даже согласилась отправиться на охоту.

Охота для Людей давно перестала быть удовольствием и превратилась в неприятную обязанность, которая возникала время от времени, когда зверей в заповедниках становилось слишком много. С тех пор как на Земле навсегда прекратились войны и исчезли нищета и социальное неравенство, нравы Человечества смягчились и преступность сошла на нет. Перестав быть жестокими друг к другу, Люди изменили и свое отношение к животным. Еще задолго до моего рождения вышел всемирный закон, запрещающий производить опыты над животными, – их теперь вполне заменили электронно-бионические модели. Держать зверей в неволе, в так называемых зоологических садах, было признано жестоким, и зоосады были раскассированы. Это никого не огорчало, так как совершенство и быстрота путей сообщения позволяли каждому видеть зверей в местах их естественных обиталищ – в заповедниках. Человек уже не нуждался в охоте – ни для мяса, ни для шкур, ни даже для мехов. Звериные меха давно заменила синтетика, и синтемы (синтетические меха) были теперь гораздо красивее и теплее естественного меха. Таким образом, экономическая нужда в охоте давно отпала, а морально она теперь Человеку претила, как всякое насилие и убийство. Помню, что, когда мы в школе проходили старинных классиков, мы всегда с удивлением читали превосходно написанные сцены охоты. Нам казалось странным это любование жестокостью.

На следующее утро я направился к Нине. Она жила не в общежитии, а дома, вместе с матерью. Отец Нины погиб во время подводной экспедиции, и хоть это произошло давно, но у Нининой матери порой бывал такой вид, будто это произошло только вчера. Однако в доме у них было уютно, мне нравилось бывать там. В то утро и Нина, и ее мать встретили меня, как всегда, приветливо. Это утро запомнилось мне очень хорошо, потому что именно с этого дня в судьбе моей и Нининой начались большие изменения.

– Вам надо поесть как следует перед дорогой, – сказала мне Нинина мать. – Там, в университетской столовой, вы едите то, что предлагает вам САВАОФ, а у него фантазия небогатая. Я же сама программирую наш ДИВЭР[14], и он накопил уже большой опыт.

– Я с удовольствием поем домашней еды, – согласился я. – Закажите, пожалуйста, ДИВЭРу две синтетбараньих отбивных.

– Заработайте своим трудом эти отбивные, – засмеялась Нинина мать. – Спрограммируйте агрегат сами. Идемте, я вас научу. Ведь когда-нибудь на ком-нибудь вы женитесь, и это вам пригодится.

Она повела меня в кухню. При нашем приближении ДИВЭР вышел из ниши и протянул нам подобие металлической ладони, на которой была видна клавиатура с изображением цифр, букв и значков.

– Вот баранина для вас, – сказала Нинина мать, нажимая на какие-то значки и буквы, – а вот телячья отбивная для Нины. Все это так просто.

ДИВЭР опустил руку и застыл в позе готовности.

– А это не опасно – лететь на охоту? – спросила Нинина мать. – Я так боюсь за Нину, она такая неосторожная, вся в отца.

– Не беспокойтесь, я не взял бы ее с собой, если бы это было опасно, – ответил я.

– Да, да, вы правы. Когда она с вами, я за нее спокойна. Вы Человек выдержанный и рассудительный.

– К этому меня обязывает моя профессия, – скромно добавил я.

– Я хотела бы, – призналась Нинина мать, – чтобы у Нины был муж безопасной профессии, вроде вашей… Однако покинем кухню, а то мы не даем ДИВЭРу работать.

Мы вышли из кухни, и ДИВЭР принялся за работу. При людях работать он не мог, ибо был снабжен эффектом стыдливости. За все минувшие века женщинам настолько надоело возиться в кухнях, приготовляя обеды и моя посуду, что теперь это дело считалось неэстетичным, и при людях ДИВЭР не действовал, дабы не портить им настроение. Если вы входили в кухню, он прерывал работу в ожидании ваших указаний. Получив же их, он почтительно ждал, когда вы уйдете, чтобы приняться за дело.

Мы вернулись в комнату, и Нина завела разговор об «Антологии Забытых Поэтов» и о том, что надо включить стихи Вадима Шефнера.

– А что он за Человек был? – спросила Нинина мать. – Он не был Чепьювином?

– Этого я сказать точно не могу, – ответил я. – Вот Чекуртабом[15] он был определенно: у него в стихах где-то упоминаются папиросы. Но вполне возможно, что он был и Чепьювином. От этих Поэтов Двадцатого века всего ожидать можно.

– О людях нужно судить по их достоинствам, а не по их недостаткам, – заявила вдруг Нина.

– Это не научный подход, – возразил я. – Для меня и моей науки важно не только то, что Писатель писал, но и то, как он вел себя в быту.

– Как вы правы! – воскликнула Нинина мать. – А скажите, этот Светочев, с которым вы отправляетесь на охоту, – уравновешенный Человек? Ведь от Человека, которого так строго наказали, можно ждать самых неожиданных поступков.

– Андрей – хороший товарищ, – успокоил я ее. – Он никого никогда еще не подводил. Кроме самого себя.

– Ты, мама, не беспокойся, – вмешалась Нина. – Я хоть никогда и не видела этого Андрея, но вполне представляю его по рассказам Матвея. Это, по-моему, неплохой Человек, только он из породы неудачников. Все ищет чего-то и все ошибается. Мне его почему-то жалко.

– Да, он хороший Человек, – добавил я. – Звезд с неба он не достанет и пороху не выдумает, но это не мешает ему быть хорошим Человеком и моим другом.

6. По пути в заповедник

Вскоре мы с Ниной вышли из ее дома и направились к авиастоянке, расположенной на крыше высотного дома. Поднявшись лифтом на крышу, мы встретили здесь Андрея. Я познакомил его с Ниной, и мы сели в четырехместный легколет. Я занял место рядом с ЭОЛом[16], а Нина и Андрей расположились на задних сиденьях.

– Полеты бесплатные, – сказал ЭОЛ. – Дайте курс и закажите нужную вам скорость: прогулочную, деловую, ускоренную или экстренную.

Мы задали курс и выбрали прогулочную скорость. Погода стояла хорошая, и лететь было одно удовольствие. Город медленно плыл под нами, затем показались огромные белые кубы заводов синтетических продуктов, башни зерновых элеваторов. Вскоре потянулись зеленеющие поля; через равные промежутки среди полей возвышались башни дистанционного управления электротракторами. Через поля, уходя вдаль, тянулись прямые дороги дальнего следования, крытые желтоватыми и серыми пластмассовыми плитами; видны были лаковые спины многоместных элмобилей. То параллельно этим дорогам, то отбегая от них в сторону, то совсем уходя в лес, петляя вдоль берегов речек, вились неширокие грунтовые дороги для всадников. Возле этих дорог кое-где стояли небольшие гостиницы, где каждый всадник мог отдохнуть сам, накормить и напоить своего коня и показать его дежурному ФАВНу[17], если конь заболел. Хоть население Земли росло и множилось, но с переходом на синтетическое мясо высвободилось столь много земли, что Человечество могло позволить себе роскошь ездить на верховых конях. Впрочем, Ученые доказали, что это, в сущности, даже не роскошь, а выгода. При мне начали создавать конные клубы, начались массовые состязания всадников. Многие теперь предпочитали ездить на недальние расстояния верхом. Молодые Люди бросали свои элциклы и в свободное время овладевали конным делом. Некоторые всадники ходили в суконных шлемах с красными звездами и в длиннополых кавалерийских шинелях с поперечными нашивками, воскрешая форму буденновцев. Старики предпочитали механические средства передвижения и были недовольны этим, как они говорили, парадоксом развития транспорта. Однако число коней и всадников росло и сейчас продолжает увеличиваться.

Сидя рядом с ЭОЛом, я толком не слышал, о чем разговаривают Нина с Андреем. Но разговаривали они весьма оживленно, и до меня порой доносились обрывки их фраз и иногда даже смех. Смеялась не только Нина, но и Андрей.

«Странно, как может Андрей смеяться, – думал я. – Ведь он наказан, направляется на такое неприятное дело – и вдруг этот смех!»

– Что смешного рассказала тебе Нина, что ты так смеешься? – спросил я его, перегнувшись через спинку сиденья.

– Ничего особенного, – ответила за него Нина. – Просто я вспомнила, как однажды ради шутки вставила в рукопись «Антологии» пять четверостиший из Омара Хайяма, а ты прочел их и совершенно серьезно сказал, что эти упадочные стихи не отражают Двадцатого века.

– Я в этот момент думал о чем-то другом и ошибся, – ответил я. – Я отлично знаю, когда жил Хайям. Но разве Андрей знает его стихи?

– Представь себе, знает, – ответила Нина.

– Сейчас ему нужно думать не об Омаре Хайяме, а о том наказании, которое он заслужил. И тебе, Нина, совсем незачем настраивать его на веселый лад. Ведь всякий наказуемый должен не только понести наказание, но и внутренне осознать свою вину.

После этого моего, совершенно справедливого кстати, замечания смех на задних сиденьях прекратился. Однако разговаривать они продолжали, только стали говорить тише.

Вскоре мы приземлились у границы заповедника. ЭОЛ, получив задание вернуться в город на стоянку, поднял машину в воздух и лег на обратный курс.

Здесь, в районе заповедника, запрещалось строить современные сооружения, и мы перешли через речку по бревенчатому мостику и пошли по лесной дороге. Нам нужно было найти жилище Лесного Смотрителя, у которого Андрей должен был взять орудие убийства, чтобы выполнить задание.

Андрей шагал впереди, а я с Ниной шел несколько поодаль за ним. Порой через дорогу перебегали зайцы; в одном месте лисица воровато глянула на нас из подлеска и побежала дальше своим путем. На ветвях пели лесные птицы, и наше приближение ничуть их не пугало.

– Знаешь, я представляла твоего друга совсем другим, – сказала вдруг Нина. – Он лучше, чем ты рассказывал о нем.

– Я никогда не говорил тебе о нем ничего плохого, – возразил я. – Не понимаю, чего тебе еще надо!

– Ты говорил о нем слишком мало хорошего, – ответила Нина. – По-моему, он не совсем обыкновенный Человек. Ты плохо знаешь его.

– Как ты можешь так говорить, Нина, – спокойно сказал я. – Я его знаю всю жизнь, а ты знакома с ним полтора часа.

– И все-таки он не похож на других.

– Каждый Человек чем-то не похож на других.

– В нем чувствуется устремленность к какой-то высокой цели.

– Можно ставить себе большие цели и оставаться неудачником, – резонно возразил я.

– Что ж, может быть, он и неудачник, – задумчиво сказала Нина. – Но ведь большая неудача лучше маленьких удач.

– Не понимаю тебя, Нина. Удача – это всегда удача, а неудача – это всегда неудача.

– А по-моему, не так. Один Человек, скажем, решил подняться на вершину горы, а другой – стать на болотную кочку. Человек, не дошедший до вершины горы, поднимется все-таки выше того, кто стоит на болотной кочке.

Я не стал продолжать этот бесцельный спор, тем более что мы уже подошли к дому Лесного Смотрителя. Здесь жил тот самый старик, о котором мне сказали, что он знает старинный фольклор. Поэтому я включил свой карманный микромагнитофон, надеясь использовать запись разговора со Смотрителем для пополнения своего СОСУДа.

7. Старый Чепьювин

Жилище Лесного Смотрителя стояло на зеленой поляне у ручья. Это была настоящая деревянно-пластмассовая изба конца XX века – со старинной телевизионной антенной на крыше, с крылечком и завалинкой. Возле избы стоял древний мотоцикл. В стороне, под деревьями, видны были зимние кормушки для лосей и оленей и маленькие ящики на столбах – кормушки для птиц. Все здесь так не походило на город!

Из избы, приветливо улыбаясь, вышел навстречу нам статный старик, учтиво поздоровался и повел нас в свое жилище. Комната, куда он ввел нас, была весьма уютна. Все в ней дышало стариной – и дряхлый телевизор в потрескавшемся футляре, и поролоновый диван невиданной конструкции, и высокий деревянный стол, и кресла с плетеными спинками. Довершая это впечатление, на отдельном столике с мраморной крышкой стоял блестящий электросамовар, а на стене висело два ружья.

– Как у вас тут интересно! – сказала Нина. – Хотела бы я пожить здесь.

– А кто вам мешает! – ответил Смотритель. – Приезжайте и живите, мы со старухой потеснимся. Мы всегда рады гостям.

– Видите ли, – вмешался Андрей, – мы по делу сюда прилетели. Нам, то есть мне, надо убить одного зайца.

– Да, я давал заявку на убийство, – подтвердил старик. – Зайцев много развелось. Тут садоферма есть в десяти километрах, так они стволы грызть начали… А за что же вам такое наказание?

Андрей объяснил, за что он наказан, и старик сказал с добродушной насмешкой:

– Строго у вас в городах! Мы с женой тут в глуши нет-нет да и поспорим. Если б мне за каждую «дуру» зверя убивать, тут в заповеднике живности бы не осталось… Ну бери, что ли, ружье. Идем к сараю, стрельбе тебя обучу, – закончил он свою речь.

Старик и Андрей вышли из избы и направились за одну из пристроек. Вскоре оттуда послышался выстрел, потом другой. Затем старик вернулся, за ним шел Андрей с ружьем.

– Понятливый парень, – похвалил Андрея Смотритель. – Ружье в первый раз в руки взял – и все понял. Сразу в яблочко попал.

– Ну, я пойду зайца убивать, – сказал нам Андрей. – Надо скорей покончить с этим неприятным делом… А что потом с ним делать? – спросил он у старика.

– Сюда принесешь, не пропадать же добру. Съедим – и вся недолга.

– Можно и я с вами пойду? – обратилась вдруг Нина к Андрею.

– Нет, Нина, что вы! Зачем вам-то видеть все это? Я уж один.

Он ушел в лес, а Нина вышла из дому и села на скамейку. К ней подошел олененок и начал тереться мордой о ее колени, а она стала гладить ему спину. Я смотрел на нее в окно, и в эти минуты она показалась мне даже привлекательнее, чем обычно.

– А славная девчонка, – сказал вдруг Смотритель, словно угадав мои мысли. – Девчонка что надо.

– Она не девчонка. Она уже на втором курсе, – поправил я старика.

– А по мне, хоть на двадцать втором. Передо мной она девчонка. Мне Сто восемьдесят семь через неделю стукнет.

– Стукнет – значит исполнится, – понимающе сказал я. – На вид вы моложе. Только подумать – МИДЖ плюс семьдесят семь! Вы, наверно, обращались в Комиссию продления жизни?

– Никуда я не обращался. Я сам себе жизнь продлеваю. Мы, Лесники, долго живем.

– А как вы себе продлеваете жизнь? – заинтересовался я. – Может быть, вы знаете какие-либо старинные лекарства, травы?

– И лекарство одно знаю, и о смерти и всякой ерунде не думаю – вот и продлеваюсь. А как тебя величать-то?

– Величать – значит звать, – сказал я. – Меня зовут Матвей Людмилович.

– А меня – Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, – добавил он с доброй стариковской усмешкой. – Завели новые моды – женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут… Нет, мне, старику, к этим новинкам уже не привыкнуть.

Окончив свою речь, Смотритель выдвинул ящик стола и вынул оттуда кожаный мешочек и пачечку бумаги.

– Что это такое? – заинтересовался я.

– Это кисет, а в кисете – махорка. Самосад.

– Как, неужели вы Чекуртаб! – изумился я. – И еще в такие годы!

– Никакой я не Чекуртаб, а просто курящий. Напридумывали словечек!

Он ловко загнул край одной бумажки, положил туда табаку, затем свернул бумажку в трубочку – и закурил. Тяжелый синий дым пополз ко мне, и я расчихался. В это время из лесу послышался выстрел.

– Был заяц – нету зайца, – затягиваясь, сказал старик. – Твой приятель не промахнется. А ты – цирлих-манирлих.

– Что это такое – цирлих-манирлих? – спросил я. – Что означает эта фольклорная идиома?

– Так, ничего, – ответил старик. – Это я просто так. Дядя шутит.

– Может быть, это ругательство? – обрадовался я. – Не стесняйтесь, пожалуйста, обругайте меня еще как-нибудь.

– С чего же мне тебя ругать, ты плохого мне не сделал. Да и не под градусом я. Вот лекарства своего приму – тогда, может, поругаюсь. Идем, я тебе аптеку свою покажу, где лекарство мое варится.

Он повел меня на кухню, а из кухни – в небольшую пристройку. Там сильно пахло чем-то. Запах был какой-то странный – и неприятный, и в то же время чем-то приятный. На старинной электрической плите стояли какие-то баки, тянулись трубки. В баках что-то клокотало. Из одной трубочки в пластмассовую миску капала пахучая жидкость.

– Что это? – спросил я. – Химическая лаборатория?

– Она самая, – бодро ответил старик, отливая жидкость из миски в стакан и протягивая стакан мне.

Я медлил, начиная подозревать самое худшее.

– Да ты бери, пей. Как слеза! К своему будущему дню рождения гоню. Выпей ты, а потом и я хватану.

– Вы – Чепьювин! – воскликнул я. – Как несовместимо это с вашим почтенным возрастом!

– Пей, – ласково повторил старик. – А то обидишь меня.

– А вы скажете мне бранные выражения?

– Скажу, скажу. Только пей. Все скажу.

Решив пожертвовать своим здоровьем для науки и не желая обижать старика, я сделал несколько глотков. Сперва мне было противно, но затем это чувство начало проходить.

– Пей да закусывай! – отечески сказал Смотритель, сунув мне в руку кусок сыра.

Я закусил и, чтобы не обижать старика, выпил стакан до дна. Мне стало совсем хорошо и весело. Это было новое состояние души и тела. Затем выпил и старик, и мы вернулись в комнату.

– Нейдет что-то Охотничек-то наш, – сказал Смотритель. – И девчонка куда-то делась, верно, в лес побежала… А парень он, видать, с головой. Отобьет он ее у тебя. Я-то заметил, как она на него поглядывает. Даст она тебе отскоч.

– Что это такое – «отскоч»? – спросил я.

В ответ старый Чепьювин запел нетвердым голосом:

Эх, сама садочек я садила,Сама, как вишенка, цвела,Сама я милого любила,Сама отскоч ему дала.

И закончил так:

– Отошьет она тебя – вот что. Забудет – и вся недолга.

– Вы мне обещали обругать меня некоторыми фольклорными словами, – напомнил я старику.

– Это пожалуйста, это мы за милую душу, – ответил Чепьювин. – Этого добра я много помню. Бывало, дед мой как начнет загибать, а я запоминаю.

И Смотритель действительно стал произносить бранные слова, а я их повторял – и мой карманный микромагнитофон все это записывал. СОСУД пополнялся. Но в это время в комнату вошел Андрей, а за ним Нина, наша беседа со старым Чепьювином прервалась. Андрей поставил ружье в угол, отдал убитого зайца Смотрителю, и тот понес его на кухню.

– Неприятно было его убивать, – сказал Андрей. – Они совсем ручные… А что это с тобой? – спросил он, пристально поглядев на меня.

– Со мной ничего, – ответил я и, неожиданно для себя самого, запел:

Эх, сама садочек я садила,Сама, как вишенка, цвела…

– Что с тобой творится? – засмеялась Нина. – Никогда я тебя таким не знала.

– Э, да он выпил! Он стал Чепьювином! – догадался Андрей. – Вот тебе и будущий Профессор.

– Только для пользы науки! – заплетающимся языком сказал я. – Только ради пополнения СОСУДа!

В этот миг появился старый Чепьювин, неся полный стакан своего «лекарства». Он преподнес его Андрею.

– Выпей половину, а потом девчонке передай, – сказал он. – Не выпьете за мой будущий день рождения – обижусь. Вот только обеда хорошего нет, старуха моя в Австралию улетела кенгуровые заповедники осматривать. А ДИВЭР наш испортился – я его хотел научить самогон гнать, а он возьми да и сломайся. Несознательный агрегат! – С этими словами Смотритель поставил на стол несколько банок консервов и начал их открывать старинным охотничьим ножом.

Андрей отпил половину стакана и протянул его Нине.

– Нина, Нина, что ты делаешь! Опомнись, Нина! – воскликнул я, ибо хоть я и был в состоянии опьянения, но все-таки сознание еще не покинуло меня.

– Э, что там! – засмеялась Нина и, к моему ужасу, выпила стакан до дна.

– Правильно! – вскричал старый Чепьювин. – Молодцы, ребята! Знаете, какая примета в старину была? Если парень с девушкой из одного стакана выпили – быть свадьбе.

Мне почему-то стало очень грустно, и я заплакал. Но старик принес мне еще стакан напитка, и, выпив его, я вновь развеселился. Тем временем старый Чепьювин вытащил откуда-то старинный, дедовский магнитофон, включил его – и стал плясать под какую-то странную древнюю музыку. Андрей и Нина присоединились к нему. Я же сидел и улыбался. Все вокруг казалось мне очень милым и приятным, но с места встать я не мог. Потом голова у меня закружилась, и больше я ничего не помню.

8. Мост без перил

Утром я проснулся оттого, что белка прямо из открытого окна прыгнула на старинный диван, на котором я спал. Голова у меня болела, но старый Чепьювин дал мне выпить какого-то снадобья, и я вновь почувствовал себя здоровым.

Все давно уже встали. Смотритель накормил нас завтраком, дал еды на дорогу, и мы втроем отправились к лесному озеру. Дорогу туда нам объяснил старый Чепьювин, сказав, что там очень красиво.

Мы не спеша – Андрей и я с рюкзаками, а Нина налегке – зашагали по лесной дороге, потом свернули на тропку и шли по ней километра три – сперва лесом, потом через моховое болото. Затем начались невысокие холмы, поросшие вереском и можжевельником. Солнце поднималось все выше, было уже тепло, даже жарко. Вскоре с одного из холмов нам открылись озеро и небольшая река, впадающая в него.

– Пойдемте на тот берег, – сказала Нина. – Смотрите, как хорошо!

Тот берег действительно был очень красив. На пологом берегу виднелись серые валуны, немного подальше начинался лес. На берегу стояла маленькая бревенчатая избушка. Однако все это было довольно далеко.

– Стоит ли идти туда? – сказал я. – Разве плох этот берег?

– А тот лучше! – возразил Андрей. И Нина присоединилась к нему.

Я примкнул к большинству, и мы пошли под изволок к реке. Мост через нее никак не походил на то, что мы обычно подразумеваем под этим словом. Просто в двух местах были вбиты сваи, и с берега на берег были перекинуты три связки из бревен, по два бревна в каждой. Никаких перил не было.

Андрей первый вступил на этот мост, за ним Нина, я же замыкал шествие. Мы шли осторожно. Вода внизу была темна от глубины, она бурлила у свай, здесь чувствовалась сила течения. Слева от моста река сразу расширялась – там был омут. Маленькие водовороты тихо двигались по его поверхности.

– Как хорошо! – сказала Нина, остановясь и заглядывая вниз, в глубину. И вдруг, потеряв равновесие, испуганно вскрикнув, она упала вниз, в эту темную от глубины воду.

И в то же мгновение Андрей кинулся за ней с моста. Он забыл снять рюкзак, и я понял, что он может утонуть – ведь плавать-то он так и не научился. Тогда, скинув с плеч свой рюкзак, я положил его на бревна, затем быстро снял ботинки и швырнул их на берег. После этого я нырнул в воду. Когда я вынырнул, то увидал, что Нину уже далеко отнесло течением и она плывет к берегу. Я за нее не боялся, так как знал, что она хороший пловец. Андрея же нигде не было видно. Я стал нырять и наконец нашел его под водой. Сорвав с него рюкзак, я вытащил своего друга на поверхность и поплыл с ним к берегу. Вскоре ноги мои коснулись дна. Я вынес Андрея на берег – на тот самый, куда мы направлялись, – и тут ко мне подбежала Нина.

– Что с ним? Что с ним? – крикнула она. – Это я во всем виновата!

– Ни в чем ты не виновата, – успокоил я ее. – Просто ему не следовало кидаться за тобой. Не зная броду – не суйся в воду – так говорит старинная пословица. Ведь он плавать не умеет! А ты, чем попусту плакать, лучше окажи ему помощь.

Мы сняли с Андрея куртку и рубашку. Он не шевелился и не дышал, тело его было совсем бледное, и только у плеча синел небольшой шрам – след разорванной золотой трубы, когда он производил опыты в Вольной лаборатории.

Мы стали делать ему искусственное дыхание, но он оставался недвижим. Поняв, что дело серьезное, я решил вызвать Врача. Я никогда не снимал с запястья Личного Прибора, и теперь он пригодился. Я нажал кнопочку автокоординатора и кнопочку с красным крестом и восклицательным знаком – срочный вызов Врача.

– Нина, я буду делать ему искусственное дыхание, а ты беги вон на ту полянку и маши руками. Или, еще лучше, сними свою блузку и размахивай ею. Тогда Врач из экстролета скорее обнаружит нас.

Я взглянул на Личный Прибор. Рядом с кнопкой вызова уже засветилась зеленая точка – знак, что вызов принят. Но я продолжал делать Андрею искусственное дыхание, хоть от этого и было мало толку.

Вдруг из лесу послышался хруст валежника, шум раздвигаемых веток – и на берег выбежал Человек. Вид у него был такой, будто он спрыгнул с ленты старинного фильма. Рукава его рубашки были засучены по локоть, в правой руке он держал опущенный дулом вниз старинный дуэльный пистолет. На запястье одной руки его блестел Личный Прибор – что было вполне современно, – но на запястье другой виднелось нечто напоминавшее ручные часы. «Болен потерей чувства времени, бедняга», – успел подумать я.