- -
- 100%
- +
Полустанок был не безлюден. На старом деревянном покосившемся вокзале висела вывеска «Булыгино». По перрону ходили озабоченные люди, ездили повозки, трое бабушек продавали какую-то снедь. Несколько десятков пассажиров из их эшелона бросились с котелками и вёдрами к колодезному журавлю, который стоял неподалеку от станции. Матвей подошел к одному из охранников – молодому парню с круглым веснушчатым лицом.
– Здравствуйте, а долго стоять будем?
– Ждём встречный, – сухо отозвался юноша.
– А долго будем ждать? А куда он едет?
Но охранник не был склонен к разговору.
– Объявят. Отойди, парень, не мешай, – отрывисто сказал он.
Матвей обижено выпятил губу, сунул руки в карманы и отошел. «Не мешай»! Будто он занят чем-то!
Он перебрался через две ветки путей и залез на деревянный рассохшийся перрон и стал прохаживаться по нему, поглядывая на прохожих. Какой же сейчас год? В каком году война была? Ох, ну как же тяжело без телефона-то. Не загуглить, не сфотать… Каменный век! Это ведь он вчера Нинке так ловко сказал, что они-де попали сюда, чтобы что-то тут сделать… А что на самом деле? Может быть нужно найти их город и тот самый музей? А смысл? Ведь той диорамы с поездом там стопудово нет. Да и было всё это в их родном городе в Подмосковье, а они сейчас едут на Урал. Тьфу ты…
– Что, внучек, встречного ждёте? Вы в эвакуацию? – услышал Матвей старческий голос рядом.
Он сам не заметил, как подошел к одной из бабушек, торговавших пирожками. Она сидела на маленькой скамеечке около большой плетёной корзины и лузгала семечки. Не смотря на лето, бабуля была в тёплой лохматой жилетке и войлочных ботинках.
– Да, – солидно отозвался Матвей, – на Урал.
– Ох, разыгралась война-то, – вздохнула бабушка, – у меня двоих внуков уже призвали. Под Новгородом где-то.
Она всхлипнула и сделав вид, что сморкается, поднесла к носу платочек.
– Бери пирожок-то, – ласково сказала она, – небось настрадался. Родители-то есть?
– Есть, только не знаю где, – честно признался Матвей, – нас бомбили вчера вечером.
– Батюшки-святы, – перекрестилась старушка, – сволочной народ эти ерманцы, я их ещё по империалистической помню! Бери пирог-то! Да не надо денег, ты и так, вижу, намучался!
Она ловко нырнула рукой в закутанную одеялом корзину и достала оттуда два горячих пирожка, будто знала, что Матвею есть с кем поделиться.
– Спасибо, бабушка, – потупясь, сказал Матвей, вонзая зубы в пропечённое тесто. С картошкой! Как вкусно!
Над головой к Матвея что-то вдруг закашляло и зафыркало, заставив его подпрыгнуть от неожиданности и поднять голову. На телеграфном столбе был прикреплён чёрный круг из которого и шли эти отвратительные звуки.
– Говорит Москва. От Советского информбюро, – произнёс строгий торжественный голос, от которого у Матвея побежали мурашки по спине.
Как же звали этого… ну как его… Матвей попытался вспомнить, но бабуля в пирожками снова выручила его.
– Ну порадуй нас чем-нибудь, товарищ Левитан, – с надеждой сказала она и в волнении даже поднялась со своей скамеечки.
«Левитан, – пронеслось в голове Матвея, – но это же вроде художник. Он что, ещё, тогда диктором подрабатывал? Или наоборот?» Как же хреново ничего не знать…
– В течение двадцать пятого августа наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте. После упорных боёв наши войска оставили Новгород. За 23 августа сбито в воздушных боях и уничтожено на аэродромах 46 самолётов противника. Наши потери – 6 самолётов. В Чёрном море нашим кораблём потоплена немецкая подводная лодка.
Радио кашлянуло ещё раз и затихло. Бабушка тихо плакала, уже не делая вид, что сморкается. Слёзы струились по её желтому изрытому морщинами лицу и падали на одеяло, которым были прикрыты пирожки. Матвей неловко топтался рядом
– Вы не переживайте, мы победим! – сказал он как можно уверенней. – Это точно знаю!
– Ох, знать бы когда, внучок…
Матвей стал лихорадочно вспоминать.
– В тысяча… девятьсот… сорок… пятьдесят… – бормотал он, ругая себя на чём свет стоит.
Над крышей здания вокзала громко забормотал мегафон, неразборчиво, но громко бубня. Единственное, что Матвей понял: на первый путь что-то там прибывает. Он попрощался с бабушкой и опустив голову пошел к своему вагону. Матвею было невыносимо стыдно, что он не мог сказать, когда кончится война. От этого у него даже пропал аппетит. Вдруг он снова подпрыгнул. Стоп! Да в 2025-м всё же утыкано было плакатами – 80 лет Победе! Так! Так! 2025–80=1945! Ур-ра!
Матвей быстро вернулся к бабушке, снова севшей на скамеечку и пылко вымолвил:
– В сорок пятом победим!
Старушка с недоверием посмотрела на него и только покачала головой.
У вагона Матвей встретил Надежду Сергеевну и заспанную Нину.
– Матвей! Ты чего удрал и не сказал ничего, а мы волнуйся! – сердито сказала Надежда. – Семеро одного не ждут. Уехали бы и остался тут, в Булыгино. Залезайте скорее!
Они залезли в вагон, пробравшись к своим местам, а Надежда опять исчезла, сказав, что пошла за завтраком. Где-то совсем рядом проревел мощный гудок паровоза, и мимо них, не останавливаясь, промчался эшелон. Матвей и Нина успели разглядеть очертания орудий и танков, стоявших на платформах и закутанных в брезент.
– На войну поехали, – вздохнул Матвей.
– Спасибо, Капитан Очевидность, без тебя бы мы не догадались, – буркнула Нина, – сказал бы лучше, когда она закончится.
– Эх ты, ворона. А я вот знаю. В 1945-м.
Нина всхлипнула:
– Я бы честно говоря, убила бы того, кто это подстроил. Мне эта война, вообще пох. Я домой хочу.
– Слушать надо было на уроках истории, а не глазки Юрке Кубышкину строить!
Сестра тут же окрысилась:
– Чем бы это помогло сейчас?! И вообще! Кто бы говорил! А чего сам не учился?!
Матвей опомнился и прекратил готовую вот-вот вспыхнуть ссору, достав из кармана пирожок.
– Жуй лучше, – примирительно сказал он, – пока ещё Надежда с завтраком придёт. Нам сейчас нельзя ругаться.
5
Вскоре появилась Надежда – с чаем, белыми булками, колбасой и сыром.
– Надежда Сергеевна, – несмело спросил Матвей, – а что будет, если мы в Ханабино приедем, но так и не найдём никого? Куда нас?
Надежда присела на ящик и задумчиво окинула прядку своих светлых волос.
– Не переживайте, братцы, – наконец сказала она. – Советская власть в беде не бросит. Или в детский дом, или в интернат какой определим.
Они позавтракали, и Надежда, сославшись на усталость, легла на импровизированную кровать, где спали ночью подростки. Матвей и Нина вышли в тамбур.
– Ну мы попали, Матюх, – упавшим голосом сказала Нина, поёжившись, – ты куда больше хочешь: в интернат или детский дом?
– Я не в детский, я в наш хочу, по улице Пушкина, – буркнул Матвей.
– Может всё-таки рассказать Надежде, кто мы и откуда, – спросила Нина, – она вроде норм тётка.
– А что мы ей скажем? – возразил брат. – Во-первых, мы толком ничего не знаем. Во-вторых, вдруг она нам не поверит, и мы не в каком-то паршивом детдоме окажемся, а в настоящей психушке.
Голос Матвея окреп:
– В общем, стоим на своём – ничего не помним, кроме того, что мы брат с сестрой. Фамилии тоже не помним. И всё. А там видно будет.
Нина подошла к брату и уткнулась в его пиджак.
– Матюш, ты прости меня, что я на тебя маме жаловалась, что телефон специально твой разряжала, что… Мы ведь теперь совсем одни…
Она зашмыгала носом, чувствуя, как брат нежно обнял её и погладил по голове.
– Ничего, Нинон, мы ещё потусим, – ободряюще сказал он.
День прошел уныло и однообразно. За окном проплывали леса, мосты, столбы с обозначениями километров, безымянные полустанки. Надежда Сергеевна, видимо и в самом деле так устала от предыдущих дней, что спала почти до вечера. Когда стало темнеть, эшелон стал на станции какого-то большого города.
Надежда села на ящиках и сладко, с хрустом, потянулась, после чего выглянула в окно.
– Благоярск. Добре придавила, – улыбнулась она, потягиваясь, – думала, что не усну после налёта больше никогда, – а вот поди ж…
– А больше не будет налётов? – со страхом спросила Нина.
– Нет, – уверенно сказала Надежда, – мы на Урале уже, сюда фашистские разбойники не долетят. Пойду я, нужно тяжелораненых помогать снимать с поезда.
Она сделала Нине перевязку и, оставив им горсть семечек, ушла.
Подростки выбрались на перрон, наблюдая, как с вагонов бережно вытаскивают носилки с перебинтованными людьми. Некоторые из них стонали, у некоторых бинты были пропитаны кровью. На перроне их встречали подводы с лошадьми и один грузовой автомобиль.
– Падлы, фашисты проклятые, – тихо выругался Матвей, – они ведь и нас так могли… Ну ничего…
Ночь была тёплой, пахло как-то по-особенному, как пахнет на вокзалах летом – шпалами, разогретым за день железом и чем-то ещё таким, от чего, не смотря на всё пережитое, упоительно сжималось сердце.
Матвей и Нина стояли у вагона, грызли семечки и глазели на по сторонам, на погрузку раненых, на пассажиров, бросившихся с чайниками и котелками к вокзалу.
– Эй, дай семянок, – услышал Матвей хриплый голос позади них.
Он оглянулся. Перед ними стояли два парня примерно его возраста, но шире в плечах и с задиристыми чубчиками на головах.
Нахальный тон возмутил Матвея, но он взял себя в руки и отсыпал каждому из подростков по горсти семечек.
– Что, тоже в эвакуацию? – развязно спросил один из мальчишек, лопоухий с выгоревшими на солнце бровями. – Что-то мы вас не видели в Ленинграде на вокзале. Вы с кем едете?
– С Надеждой Сергеевной, – тихо сказал Матвей, – мы под бомбёжку попали, у нас память отшибло. Не помним, с кем ехали.
– Так всех бомбило, – выпятив губу, сказал второй, скуластый, с большим родимым пятном на шее, – у нас двое слесарей ранили и инженеру одному руку оторвало. И вам, тоже, смотрю, досталось. Контузия – дело серьёзное, – со знанием дела сказал он. – У меня дядька в финскую воевал, так тоже, рассказывал, что его оглушило, и что он даже как его зовут, забыл.
Они с уважением просмотрели на Нину и её повязку, после чего протянули руки. Лопоухий назвался Женькой Орешкиным, сразу разрешившими называть себя Орехом, а второй, с родимым пятном, отрекомендовался Альбертом.
– Вы откуда с Ленинграда? – спросил Орех и спохватился. – А-аа, вы ж не помните ничего…
– Приедем в Ханабино – айда с нами на завод, – предложил Альберт, – в ФЗО полгода отучитесь, а там разряд дадут, на паёк поставят. Я с мамкой еду, она крановщица, у нас там дядька живёт да мой брательник двоюродный. Могу попросить мамку, она и вас возьмёт. Я в Ханабино сто раз до войны бывал.
– Спасибо, – растеряно отозвался Матвей, – будем иметь ввиду.
– А я бы на фронт рванул, – мечтательно сказал Орех, – но не возьмут, у нас из дома двое пацанов сорвались, так поймали, вернули, их дед так выпорол, что они сидеть потом не могли.
– Это как – выпорол? – возмутилась Нина, до этого не принимавшая участия в разговоре. – Детей бить нельзя – в суд надо было подавать.
– Куда подавать? – со смехом удивились оба их новых знакомых. – Ты видать здорово башкой-то саданулась.
– Это да, – поняв, что сморозила глупость, сказала Нина, опасливо покосившись на незаметно показавшего ей кулак брата.
Альберт воровато оглянулся по сторонам и увидев, что никто не смотрит, достал из кармана пачку папирос «Богатыри» и протянул Матвею:
– Тяни.
Курить Матвей пробовал только пару раз и то не настоящие сигареты, а электронные. Но сейчас, чтобы показать новым друзьям, что он не задрот какой-то, Матвей храбро вытянул папиросу из пачки. Женька Орех чиркнул спичкой, Матвей сделал затяжку, потом ещё и ещё одну…
Перед глазами его всё поплыло, будто он снова проваливался в новую реальность. Он согнулся пополам от раздирающего горло кашля, из глаз и из носа хлынуло так сильно и одновременно, что бедный Матвей закашлялся ещё сильнее.
Когда он пришел в себя, то первое, что он увидел, это безудержно хохотавших Ореха и Альберта. Матвей почувствовал, что его держит сестра, которая сердито выговаривает им:
– Чего ржете, у него лёгкие слабые, а вы и рады стараться!
Сами Альберт и Орех курили спокойно и привычно, поплевывая себе под ноги.
Вдалеке раздался гудок встречного состава, идущего на фронт.
– Ну бывайте, – сказал Орех, – будет стоянка, выходите на перекур.
Они с Альбертом рассмеялись и побежали к своему вагону, который находился в самом хвосте. Матвей несколько пришел в себя
– Как я не сдох-то, – пожаловался он сестре. – А что, Нинон, может на самом деле с пацанами на завод? Всё лучше, чем в интернате. Ты знаешь, что такое ФЗО?
Нина сморщилась, не то оттого, что разгрызла горелую семечку, не то от предложения брата.
– А что мы там делать будем, на заводе? В компик играть и видосики на тик-токе смотреть? Мы же ничего не умеем.
– Так научат.
К ним подбежала Надежда Сергеевна:
– Ребятушки, вы чего торчите тут? Сейчас встречный пропустим и тронемся! А ну в вагон мигом! Матвей! А ты что зелёный такой?
– Да вот, что-то поплохело, – не зная, что соврать, буркнул Матвей.
Он незаметно сорвал несколько травинок и стал усиленно их жевать, чтобы отбить запах.
– Надежда Сергеевна, – вдруг выпалил он, – не отдавайте нас в детский дом или интернат! Мы на завод хотим! Мы научимся!
Надежда озадачено хмыкнула
– Приедем, решим. Залезайте в вагон.
Вдали показался столб света – очередной военный эшелон спешил на Запад, где ждали орудий, снарядов, патронов, где грохотала Великая Отечественная Война.
6
В Ханабино эшелон прибыл рано утром. Это был большой город на берегу Камы. Было тепло, но пасмурно, моросил нудный дождь. На перроне началась разгрузка оборудования. Пассажиры нестройной толпой топтались около деревянного здания вокзала. Матвей и Нина присели на чемодан Надежды, убежавшей в который раз что-то узнавать. Сердитый майор взобрался на бетонный бордюр и зычно крикнул в рупор:
– Граждане эвакуированные! Просим вас не расходится! Скоро придёт транспорт!
– А нам и расходится-то некуда, – буркнул Матвей, – будто у нас тут кто-то есть. Нам сейчас главное не потеряться друг дружки.
Вскоре прибежала Надежда:
– Вот что, ребятки. Едем со мной, части эвакуированных выделяют жильё, часть подселят к местным жителям.
На площадь перед вокзалом заехало несколько ЗИСов.
– Па-а машина-ам! – снова крикнул в рупор сердитый майор.
Надежда хотела взять чемодан, но её опередил Матвей. Втроём они подошли к грузовику, куда уже забралось с десяток мужчин и женщин, обнимающих свои пожитки.
– Куда нас, товарищи, не знаете? – спросила Надежда Сергеевна.
– Говорят, на Ясеневую гору – там уже завод стоит, а наш к нему присоседят, – отозвался бородатый мужик в кожанке.
Нина и Матвей пристроились к борту грузовика.
– Ну и трясёт, – пожаловалась Нина шепотом.
– А ты что, думала на крузаке тебя повезут, – насмешливо отозвался брат.
Вдвоём с Ниной они с любопытством смотрели на город, в котором не было рекламных плакатов, ярких вывесок, иномарок и всего того, что в изобилии присутствовало в их прошлой жизни. Изредка проезжали старинные автомобили, причём в основном грузовики. Телег, запряженных конями, было едва ли не больше машин. По тротуарам ходили люди. В белых рубашках, просторных брюках, в платьицах в горошек, в строгих костюмах. Многие дети были в пионерских галстуках. Позвякивая, бегали трамваи – большие и неуклюжие. Где-то вдали дымили трубы кочегарок.
Рекламные плакаты частично заменяли изображения строгих мужчин, располагавшиеся на фасадах домов. Матвей незаметно ткнул в бок Нину и прошептал
– Я вон того знаю. Это Ленин. У нас памятник за школой стоит с ним.
– Точно? Получается он в войну командовал? А может этот… как его… Сталин?
Матвей снова по привычке хотел сунуть руку в карман за телефоном, чтобы загуглить, но только скрипнул зубами.
Грузовик миновал несколько улиц и выехал на окраину города, где рядами стояли двухэтажные деревянные бараки.
– Блин, это вот тут нам жить? – поёжилась Нина
Грузовик стал, и навстречу ему вышел мужчина во френче, держащий в руках какие-то списки. Надежда подошла к нему что-то горячо стала говорить, показывая рукой то на подростков, то на свой чемодан. Вскоре подъехало ещё несколько машин с вокзала.
– Порядок, дети, – сказала Надежда Сергеевна подходя к ним, – дают нам подселение. Конечно, это не отдельная квартира, но в нынешних условиях…
По скрипучим ступенькам они поднялись на второй этаж дома. Надежда три раза нажала на кнопку звонка. Тишина за дверью нарушилась стуком, дверь распахнулась. На пороге стоял старик, обросший сивой спутанной бородой. В левой руке он держал отполированную деревянную трость. На самом кончике мясистого носа старика непонятным образом держались круглые очки в железной оправе.
– Мы эвакуированные, – пробормотала смущённая Надежда, протягивая ему какую-то бумажку, – нас к вам определили.
– Акха-кха, – прокашлялся дед, придерживая очки и не выказывая ни радости, ни досады. Он почесал бороду и прохрипел, – ну айда, раз такое дело.
Не глядя на документ, он отошел, пропуская новых жильцов. Взору Нины и Матвея открылся длинный полутемный коридор с четырьмя или пятью дверями по бокам.
Старик толкнул одну из дверей.
– Заходь.
Жильё старика состояло из двух комнат. В одной стоял круглый стол с резными изогнутыми ножками, такой же вычурный буфет, несколько стульев и кресло-качалка. Во второй были две кровати, заваленные разным барахлом.
– Ну давайте знакомиться, – пророкотал старик. – Зовут меня Пахом Евсеевич Соломин, можно просто дедушка Пахом. Живу я один, сторожем ночным в конюшне работаю, сыны у меня в армии воюют, – он кивнул на стенку, увешанную фотографиями. – Ну а вы, раз такое дело, живите. Кухня общая, удобства на улице, кроме меня тут ещё пять жильцов. Мы с пацаном, стало быть, в одной комнате будем, вы с девчонкой во второй. Только прибраться надо мальца да лишнее выбросить.
– Спасибо, Пахом Евсеевич, – повеселела Надежда. – Прибраться – это мы мигом. Нина! Мотя!
– Да хоть перекусите с дороги, – удивился старик.
– Потом, потом, мы сытые, верно ребята?
– Верно, – соврал Матвей.
По стариковски затхлым комнатам будто прошелся свежий ветер. Надежда пооткрывала все окна, вытребовала у Пахома Евсеевича тряпки и вёдра, и уборка закипела. Надежда как-то стразу подружилась с дедом выясняя, где воюют его сыны, часто ли пишут, много чего ещё. Вскоре они, захватив вёдра, ушли на колонку за водой. Старик, хоть и прихрамывал, бодро колол дрова, носил воду и ещё много чего успевал.
Матвей увидел, что Нина, до этого старательно скрывавшая недовольство, разревелась:
– Мотя-а! Я не хочу тут жи-и-ть! Ты видел какой у них туалет на улице? Ты видел эту ужасную кухню? У нас бомжи лучше живут!
– Можно подумать ты видела, как у нас бомжи живут, – сердито отозвался брат. – Ну чем тебе помочь-то? Я и сам вижу, что тут хуже, чем у нас, но что делать? Всё рассказать и думаешь, нас тут же в пятизвёздочный номер поселят? Тут сейчас все так живут.
– Не все, – всхлипывала Нина, – мне Елисей рассказывал, что в войну эти жировали… как их, – она сделала раздраженный жест рукой, – коммунисты. Может нам к ним податься?
– Дура! Не болтай глупостей, – строго, как учитель, прикрикнул Матвей, но ему тут же стало жалко сестру.
– Ничего, освоимся, что-нибудь придумаем, – ободряюще сказал он, – может снимем отдельную квартиру.
– У тебя деньги есть?
– Заработаем! Может курьером куда или листовки рекламные раздавать.
Он вышел в общий коридор, в котором было шумно: к соседям Пахома Евсеевича тоже вселяли приезжих. И если подселение Надежды, Матвея и Нины прошло мирно, то некоторые другие хозяева жилья не стесняясь выражали своё недовольство:
– Куда мне ещё жильцов?! – заполошно кричала раскрасневшаяся от стирки тётка в мужском пиджаке. – У меня двое девок и муж на фронте!
– Вот мы и селим к вам не семью, а одного человека, – терпеливо объяснял ей мужчина во френче. – У вас же две комнаты, уж сделайте милость, потеснитесь.
В коридоре Матвей столкнулся с двумя её дочерьми – девочками лет по десять. Они с любопытством смотрели на нового жильца.
– А вы откуда? – пропищала одна их них. – Из самого Ленинграда?
– А вы Зимний дворец видели? – перебила её вторая.
Матвей сделав вид, что очень занят, вышел на улицу, где на скамеечке сидели несколько древних бабушек, обсуждая новых жильцов. Из подъезда то и дело выбегали люди с вёдрами и с коромыслами, видимо во многих комнатах тоже решили делать уборку.
Матвей, утомлённый увиденным, присел у поленницы дров. Да, Нинку-то он успокоил. А вот кто успокоит его?
Задумавшись, он не заметил, как к нему подошли двое его новых знакомых – Женька Орех и Альберт.
– Что, тут разместили? – спросили они, здороваясь с Матвеем за руку.
– Ну, – уныло отозвался он, – к деду какому-то.
Матвей вкратце рассказал о их новом хозяине.
– Так у вас ещё подходяще, – заявил Орех, – нас в общагу всех загнали, там по пять человек в комнате.
Альберт почесал своё родимое пятно:
– Приходи вечером на пустырь у площади Ленина, пекаря кинем.
Из рассказов Альберта выходило, что он и до эвакуации часто бывал в Ханабино и знал тут все ходы и выходы.
Матвей кивнул и отправился в своё новое жилище, попутно размышляя, кто такой пекарь и за что его нужно кидать.
7
Уборка в комнатах Пахома Евсеевича получилась на славу. Стало свежее, просторнее. В одной комнате поселились Нина и Надежда Сергеевна. Для Матвея кровати у старика не было, и постель ему оборудовали на старинном большом деревянном сундуке, стоявшем у стенки. Надежда принесла с улицы два букета цветов и поставила их в стаканы в комнатах.
– Сразу видно, баба в хате появилась, – одобрительно прогудел старик.
Он старался казаться строгим, но это у него плохо получалось.
Надежда Сергеевна снова куда-то убежала. Она почти всегда торопилась, всё делала быстро, но без суеты. Когда она вернулась, в руках у неё было два мягких свёртка.
– Примеряйте, – улыбнулась она, – вроде ваш размер. А то ходите в спецодежде. Некрасиво.
Матвей разорвал один из свёртков. В нём была тёмно-синяя клетчатая рубашка, широкие чёрные брюки и кепка-восьмиклинка. В свёртке Нины оказалась юбка – тоже чёрная и широкая, кофточка в мелкий цветочек, сиреневый беретик и пара туфелек. Надежда удивительным образом угадала с размерами, разве что кепка была чуть великовата Матвею и свободно вращалась на его голове.
Брат и сестра посмотрели друг на друга и прыснули от смеха. Очень уж непривычным было их новое одеяние.
– Два лошары, – сквозь смех сказала Нина.
– Что? – не поняла Надежда.
– Спасибо, Надежда Сергеевна, очень красиво, – тут же отозвался Матвей.
Надежда, успевшая подружиться на кухне с соседями, принесла целую сковородку картошки, а дед Пахом куда-то ушел и вернулся с банкой тушенки, кипричиком ржаного хлеба, чекушкой водки «Комсомолец» и бутылкой фруктовки «Лиса и виноград».
– Ну, как говорится, со свиданьицем, – сказал он, чокнулся с Надеждой, выпил и смачно крякнул. В его больших корявых руках стопка смотрелась совсем игрушечной. Надежда Сергеевна лишь пригубила, и покраснев, замахала рукой.
Матвей и Нина молча жевали картошку, слушая разговоры взрослых.
– Что, получается, твой мужик, Надя, тоже воюет? – спросил Пахом. – А детки-то есть у вас?
– Нет, не успели, – смущённо улыбнулась Надя, – вот война кончится… Муж лётчик у меня.
– Лётчик – это хорошо, – отозвался старик, – слышал, что сам товарищ Сталин лётчиков любит, не зря их сталинские соколы кличут.
Матвей незаметно подмигнул Нине – значит всё-таки Сталин!
– А с германцем ещё натерпимся, – продолжил Пахом, – они, черти, воевать умеют. Народ послушный и к военным тяготам привычный, как мы. Уж я-то знаю.
Он встал и открыв ящик комода достал потускневший георгиевский крест на выгоревшей ленточке.
– Воевали в империалистическую? – спросила Надежда.
– Было дело, – кивнул Пахом. – Ногу-то мне там и подранили, когда под Варшавой с немцем в рукопашную схватились в шестнадцатом.
Матвей и Нина переглянулись. Оказывается, была ещё одна война с немцами. Не та, которая сейчас. Как много они, оказывается, не знают.
Матвей отодвинул тарелку:
– Спасибо, можно пойти погулять?
– Идите, – разрешила Надежда, – только когда темнеть начнёт, домой сразу.
– У нас тут шпаны хватает, – поддакнул несколько захмелевший дед Пахом, – вечор опять на пустыре дрались.
Надежда покопалась в сумочке и вытащив шитый бисером кошелёчек, протянула Матвею две монетки.