Странник и Эхо-Мальчик

– Это не рай, парень, – пробормотал я, поправляя трубку. – Это камера хранения. Господин Никто не крадет жизни в привычном смысле. Он их консервирует. Он делает из нас гербарий. Красиво, аккуратно и совершенно мертво.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, несмотря на вечное лето вокруг. Психология этого места была безжалостной: человек больше всего на свете боится старости и смерти, и Господин Никто дает ему лекарство от этого страха. Но цена лекарства – само бытие. Ведь жизнь – это процесс. Это боль от содранных коленок, это горечь утрат, это пот и кровь, и – самое главное – это осознание того, что завтра всё будет по-другому. Без «завтра» мы превращаемся в декорации к чужому спектаклю.

На площади в центре города стояла огромная башня. На ее вершине были часы. Огромные, золотые, с инкрустацией из драгоценных камней. Но у них не было стрелок. Вместо стрелок на циферблате были нарисованы два глаза, которые смотрели прямо на нас.

– Господин Никто не любит динамику, – раздался голос из тени застывшего фонтана.

Я обернулся. Из-за неподвижных струй воды (которые на ощупь, вероятно, были твердыми, как хрусталь) вышел человек. Он был неестественно высоким и тонким, как чернильный штрих на белой бумаге. Его фрак был сшит из крошечных зеркал, и в каждом из них отражался я, но в каждом отражении я был разным: где-то молодым и полным надежд, где-то дряхлым стариком, а где-то – просто бесформенным облаком дыма.

Это был он. Господин Никто.

Его лицо было бледным и гладким, без единой морщинки, без единого следа эмоций. У него не было возраста. Он был воплощением той самой пустоты, которая наступает, когда все желания исполнены, а стремиться больше не к чему.

– Странник, – произнес он, и его голос был похож на шелест шелковых простыней. – Ты принес в мой город запах гари и беспокойства. Зачем? Здесь нет места для воспоминаний, которые жгут. Здесь только те воспоминания, которые утешают.

– Утешение – это еда для слабых, – отрезал я, выпуская густую струю дыма прямо в его зеркальную грудь. – Я предпочитаю правду, какой бы горькой она ни была. И мой маленький спутник тоже.

Господин Никто перевел взгляд на Эхо-Мальчика. Зеркала на его фраке на мгновение потемнели. – Ребенок, который ворует тишину. Как это неэстетично. В моем городе тишина – это высшая форма гармонии. Зачем тебе «завтра», Странник? Посмотри вокруг. Здесь лето никогда не кончается. Твои близкие никогда не умрут, потому что они застыли в моменте своей величайшей любви к тебе. Твои ошибки здесь не имеют последствий, потому что они не ведут к финалу. Оставайся. Я дам тебе твое идеальное «вчера».

Я посмотрел на Эхо-Мальчика. Он стоял, сжав кулаки, и в его глазах отражалась та самая башня без стрелок. Он открыл рот, и я услышал голос своей матери. Совсем молодой голос, поющий колыбельную. – «Спи, мой маленький… завтра будет новый день…»

– Слышишь? – я повернулся к человеку в зеркалах. – «Завтра будет новый день». В этом вся суть. Мы готовы терпеть кошмары сегодняшнего дня только потому, что верим в новизну завтрашнего. Ты лишаешь нас не боли, ты лишаешь нас надежды.

Господин Никто тонко улыбнулся. Эта улыбка не затронула его глаз. – Надежда – это просто неоплаченный долг перед реальностью. Я аннулирую все долги. Посмотри туда.

Он указал длинным, бледным пальцем на витрину одного из домов. Там, за стеклом, сидел Механический Мотылек. Он был сделан из золота и меди, его крылья мелко дрожали, но он не мог взлететь. Он был частью композиции «Вечный сад».

– Он верит, что он настоящий, – меланхолично заметил Господин Никто. – И от этой веры он страдает. Если бы он принял свою механическую природу, он был бы счастлив в своей неподвижности. Ты такой же, Странник. Ты веришь в свой «путь», в свою «цель», но ты лишь искривление в пространстве моего подвала.

Тон моего врага был отстраненным, почти научным. Он не ненавидел меня. Невозможно ненавидеть насекомое под микроскопом. Он просто хотел классифицировать меня и поставить на полку. И в этом была его величайшая сила. Зло, которое кричит и размахивает мечом, легко опознать. Зло, которое предлагает тебе мягкое кресло и вечное отсутствие проблем, почти непобедимо.

Я почувствовал, как мои ноги наливаются свинцом. Тапочки, такие уютные и домашние, вдруг стали казаться кандалами. Мне захотелось сесть. Просто сесть на этот мраморный бордюр, закрыть глаза и позволить этому вечному полудню впитаться в мою кожу. Ведь я так устал. Устал от дороги, от тяжелого взгляда, от курения этих бесконечных воспоминаний, которые только бередят старые раны.

– Да… – прошептал Господин Никто. – Просто присядь. Отдохни. Твой табак почти кончился. Я дам тебе новый. Он будет пахнуть только медом и солнечным светом. Никакой горечи. Никаких потерь.

Эхо-Мальчик вдруг дернул меня за руку. Его прикосновение было как удар током. Он открыл рот, и на всю площадь, заглушая шелковый голос Никто, раздался истошный, захлебывающийся крик: – «ПОМОГИТЕ!»

Это был крик человека, который тонет. Это был крик абсолютного, нефильтрованного ужаса перед лицом небытия.

Я вздрогнул и выронил трубку. Она упала на камни, но не разбилась – время здесь берегло предметы. Но дым, который из нее шел, вдруг стал черным и едким.

– Хорошая попытка, Никто, – сказал я, и мой голос снова стал твердым, как гранит. – Но ты забыл одну деталь. Я – автор. А ни один автор не согласится на сюжет, в котором ничего не происходит. Стагнация – это смерть для истории. А я намерен дописать свою до конца.

Я поднял трубку. – Пойдем, парень. Здесь слишком душно от этого «счастья». Нам нужно найти тех, кто еще не разучился двигаться.

Господин Никто не пытался нас остановить. Он просто стоял, и в его зеркальном фраке отражалось наше удаляющееся бегство. – Вы всё равно вернетесь, – прошелестел он нам в спины. – Потому что за пределами моего города – только хаос, песок и тени. А люди не могут долго жить в хаосе. Им нужна иллюзия порядка.

Мы почти бежали по улицам Города Застывших Часов. Дети, смотрящие на эту сцену со стороны, увидели бы, как два героя убегают от скучного дядюшки в блестящем костюме. Но взрослые… взрослые поняли бы, что это был побег из самой комфортабельной могилы в мире.

Мы выбежали за ворота, и я с облегчением почувствовал, как в лицо ударил первый порыв ветра. Он был холодным и пах сыростью, но это был живой ветер. Он двигался. Он менялся.

Я обернулся. Город за моей спиной сиял в лучах вечного солнца, прекрасный и мертвый.

– Кто следующий на очереди в этом сумасшедшем доме? – спросил я, снова раскуривая трубку.

Мальчик указал вперед, в сторону густых зарослей, которые казались темным пятном на фоне серого неба. Из этого пятна медленно вытекала черная жидкость, похожая на чернила. Она не текла по земле, она словно прорезала реальность.

– Тень Поэта, – произнес Эхо-Мальчик голосом, в котором на этот раз звучала глубокая, почти благоговейная грусть.

Я кивнул. После вечного полудня мне захотелось немного тьмы. Но я еще не знал, что тьма Тени Поэта – это не отсутствие света. Это присутствие абсолютного одиночества, облеченного в слова, которым нет рифмы.

Мы вошли в полосу тени. Тон нашего путешествия менялся. Мы оставили позади фальшивое золото комфорта и входили в область чистой, неразбавленной меланхолии. И где-то там, впереди, или может быть позади нас ждал Механический Мотылек, который верил в свою душу, и Тень, которая мечтала стать светом.