Превратности Фортуны

– Это что же, – поёжилась я. – Можно поведение каждого человека так предсказывать?

– Потенциально да, – Перфидий невозмутимо кивнул. – Только для высокой точности предсказаний нужно огромное количество ресурсов: для создания цифрового двойника Сурентия потребовалось около года работы целого отдела специалистов высшего класса. Но это дело государственной важности, сам царь за ним следил, так что с финансированием никаких проблем.

– Но можно предсказывать менее точно? – мне было всё равно неуютно.

– Можно, и это делается на протяжении веков для того, чтобы понимать, какие товары будут лучше продаваться, а какая реклама лучше поспособствует росту продаж.

Эти слова меня подуспокоили. Когда понимаешь, что какие-то, пусть даже самые жуткие, процессы происходят на протяжении столетий, то они сразу перестают пугать.

– А зачем вообще нужно было тратить столько усилий на создание цифрового двойника? Почему бы просто в случае чего просто не чипировать Сурентия и заставить его отправиться на Ефросинью?

– Ай-ай-ай, – шутливо погрозил пальцем Перфидий. – Как это тебе в голову пришло? У нас вообще-то правовое государство, разве можно такой беспредел устраивать? Никак нельзя. Не говоря уже о том, что в Зелёном нутре Ефросиньи вся техника ломается. Так что и чип там сломался бы, как сломалась имплант-камера Сурентия.

– А остальных двоих выбрали и правда просто из тех правонарушителей, кто согласился?

– Корнелиуса – да. Хотя, конечно, перед тем его проверили со всех сторон. А вот с Аделаидой история поинтереснее. И, представь себе, имеет к тебе непосредственное отношение.

– Это как?

Перфидий положил на стол планшет, на экране которого красовались уже знакомые мне синие фаллоимитаторы.

– Фи, я же ем, – возмутилась я для порядка, хотя на самом деле уже доела.

– Прошу меня простить, – не выражая ни малейшего сожаления пожал плечами Перфидий и тут же перелистнул изображение: теперь на экране предстал статный красивый негр.

– О, да это же парень из рекламы, – узнала я. Это был тот самый негр, которого я видела на рекламных щитах, когда ехала в космопорт под аккомпанемент болтовни той парочки о морали.

– Да, знаменитый негр-манекенщик. Его цифровой образ много где используется. А ещё он – Калагуру, духовный учитель, утверждающий, что является очередной реинкарнацией Шивы.

– Тот самый, про которого пишет Сурентий?

– Да, тот самый. Когда расчёты на цифровой модели Сурентия выдали рекомендацию использовать ролик Калагуру, я для интереса запустил несколько полицейских нейросетей на расширенный поиск – и оказалось, что этот негр совсем недавно посещал Фортуну.

– Надо же. Зачем?

– Сначала казалось, что ни за чем особенным. Обычный туризм. Развлечения, гулянки. Встреча с продажной женщиной по имени Аделаида.

– Оу, – тут я даже испытала лёгкую зависть: я, значит, думаю, как бы мне в лупацифранарии поразвлечься с его симулякром за деньги, а кому-то оригинал сам платит за то же самое.

– Когда мы проверили записи из гостиницы с той встречи, то оказалось, что он пытался её завербовать, обратить в свою веру. Но у него ничего не вышло. Аделаида пояснила, что Шиву, конечно, уважает, но сердце её принадлежит Кришне. И тогда я понял, что это совпадение неслучайно – и Аделаида необходима в экспедиции на Ефросинью. Мне пришлось использовать всё своё красноречие, чтобы убедить в этом своего начальника, а тот, в свою очередь, убедил царя, ведь, как ты помнишь, этот проект курировал сам царь. И, если верить записям Сурентия, моё чутьё не подвело.

– Она же не вернулась? – уточнила я на всякий случай.

– Не вернулась, – кивнул Перфидий. – Но с ней всё в порядке, читай дальше.

– А Корнелиус?

– С ним всё в порядке чуть менее, – Перфидий развёл руками.

Появился официант, принёс ещё чаю и забрал у нас пустую посуду с приборами. Тут я вспомнила, с чего вообще начался разговор про этого чёрного гуру.

– А какое всё это отношение имеет ко мне?

– Самое прямое, – Перфидий невозмутимо перелистнул на планшете изображение обратно на фото двух фаллоимитаторов.

– Иу, – для приличия я наморщила нос. – Опять.

– Что? – деланно удивился Перфидий. – Ты ведь уже поела. А это, между прочим, могут быть важными вещественными доказательствами. Мы обнаружили, что различия между этими двумя предметами вызваны дефектами литья, а сделаны они по одному и тому же шаблону. Угадай, по какому.

Прищурившись, он внимательно посмотрел мне в лицо.

– Неужели, – озарило меня спустя несколько секунд интенсивной мысленной работы, – это прибор того гуру-негра?

– Именно, – Перфидий от удовольствия даже щёлкнул пальцами.

– Но… зачем кому-то отливать такое?

– Очень просто. Это лингам.

– Что ещё за гам?

– Лингам, – терпеливо повторил Перфидий. – Крайне важный символ для шиватов, то есть тех, кто почитает Шиву как всевышнего Бога.

– Они поклоняются… – я замялась, подбирая слова.

– Не совсем. Да, с одной стороны, лингам выглядит как эрегированный половой член. Но с другой – это символ божественной производящей силы самого Шивы. Более того: это ось, на которой Шива вертит всю Вселенную, как горшок на гончарном круге. То есть вертит и одновременно этот горшок лепит, производит непрекращающийся акт творения Вселенной. Кстати, в русском языке есть эвфемизм: когда человек чувствует полное владычество над чем-то, подобное вседержительству Шивы над Вселенной в процессе её творения, он говорит, дескать, вертел я это что-то на своём детородном органе. Это не просто так: как ты наверняка знаешь, санскрит и русский язык произошли от одного языка.

Я ничего такого не знала, но зачем-то кивнула. Перфидий продолжил:

– Этот Калагуру основал новое течение в шиваизме, причём довольно эксцентричное. Шиваиты этого течения, видишь ли, почитают Владимира Ленина как святого.

– Как Новейшем Завете?

– Нет, не так. Чему тебя только в школе учили? С точки зрения валисианства, Ленин – пророк поневоле. Он выполнял волю ВАЛИСа, не ведая, что творит. Калагуру же говорит, что Ленин – это аватар Шивы, и делал то, что делал, сознательно.

– Но Ленин ведь был атеистом, разве нет?

– Так Шива же – разрушитель. Он уничтожает заблуждения, а заблуждениями по сути является любой мысленный конструкт. С точки зрения шиваитов, любое словесное описание действительности мешает видеть её такой, какова она есть. Все эти описания и конструкты они воспринимают как стенки закрытого со всех сторон аквариума-лабиринта, который пребывает в безбрежном океане предвечного света. Пространство внутри аквариума – это то, что мы привыкли считать личностью человека. Для того, чтобы она наполнилось светом – необходимо убрать стенки, то есть избавиться от всех заблуждений. Тогда, согласно представлениям шиваитов, человек сливается с божественной бесконечностью, сам становится бесконечностью. Правда, рождение бесконечного – это смерть конечного, то есть личности человека, но это шиваитов особо не беспокоит.

Перфидий отхлебнул чаю, немного помолчал и продолжил:

– Так вот, с этой точки зрения с атеизмом Ленина всё в порядке: его борьба с религией была стремление избавиться от заблуждений о Боге. Ведь ложным является любое словесное описание Бога, который по своей сути непостижим и невыразим. Только Ленин, по словам Калагуру, пытался избавиться от заблуждений на уровне не отдельного человека, но всего общества. Чтобы, значит, всё это общество залил предвечный свет. А ещё Калагуру говорит, что посмотрите: Ленин-то лысый, и оттого, как ты понимаешь, похож на лингам. Справедливости ради, это сходство отмечал ещё знаменитый русский философ Пётр Пустота. До нас дошли свидетельства современников, что на вечеринке в честь дня рождения Ленина тост про это сказал. Словом, польстил вождю так тонко и изящно, как умеют лишь философы и шуты. Впрочем, большой разницы между этими двумя родами занятий нет.

Перфидий замолчал и его взгляд слегка затуманился: видно, призадумался, действительно ли философы и шуты настолько похожи.

– Так и что же Ленин? – напомнила я о нашем разговоре.

– А что Ленин? – Перфидий задумчиво свёл брови, переводя взгляд на меня. – Скорее всего, немедленно выпил, тост же был.

– Да нет, я про то, что шиваиты эти считают Ленина Шивой.

– А, точно, – кивнул Перфидий. – Вполне вероятно, что они хотят устроить революцию на Фортуне. Как Ленин. Свергнуть царя и всё остальное, как было на Земле в Российской Империи.

– И зачем им Аделаида?

– Возможно, хотели оказывать влияние на её клиентов, многие из которых – довольно влиятельные люди.

Я немного подумала, переваривая услышанное.

– То есть получается, что эти двое были шиваитами, последователями Калагуру?

– Возможно, что да. А может и нет. Видишь ли, цифровой образ Калагуру настолько популярен, что где его только не используют. Такие лингамы, – Перфидий вернул на планшете изображение двух продолговатых предметов, – можно приобрести в самых разных сувенирных магазинах на Фортуне. Собственно, эти двое их и заказали на разных цифровых площадках в разное время. Быть может, это связано с Калагуру, а может, они просто хотели пустить расследование по ложному следу.

Мы немного посидели, не нарушая человеческими словами присыпанный щепоткой клавишных аккордов музыкальный узор, которым протяжные ноты духовых опутывали непрерывно взращиваемый ритм-секцией каркас. Был ли это всё тот де “Лифт на эшафот”? Непонятно, но мне всё по-прежнему нравилось. Перфидий глядел куда-то поверх меня, явно погружённый в какие-то свои размышления, вероятно, о перипетиях расследования. Мои же мысли отчасти растворились в музыке и, подхваченные её потоком, двинулись в направлении, которое я осознала в тот момент, когда они выкристаллизовались из потока обратно в виде вопроса. Несколько удивившись, что такая замысловатая конструкция родилась у меня в голове сама собой, я тут же задала этот вопрос Перфидию, немного сбиваясь на формулировках и путаясь с подбором нужных слов.

Та парочка, которая пыталась похитить психосферы, во время дороги до космопорта пришла к выводу, что нравственный закон невыразим словами и тесно связан с Богом. А если они ещё были и шиваитами, то есть поклонялись Шиве, то, значит, они считали, что выполняли божественную волю. И Перфидий тоже говорит о том, что моральный закон невыразим словами, а ещё считает, что Бог – это и есть моральный закон, а также говорит, что трепетно следует этому закону, то есть, выходит, и сам служит Богу. При этом оказывается, что Перфидий и те двое противостоят друг другу.

– Что же, получается два разных Бога противостоят друг другу? – закончила я свой вопрос.

Перфидий с неподдельным интересом смотрел на меня всё то время, что я говорила, а на последней фразе улыбнулся с лёгкой грустью:

– Отличный вопрос. Люди им задаются не первое тысячелетие.

– И ответа нет?

– Ответов много разных. Впрочем, это и значит, что ответа нет. Но для себя я кое-что давненько решил и до сих пор держусь этого. За это меня многие не любят.

“Например, Август?” – спросила я про себя, но вслух ничего не сказала.

– Ты наверняка знаешь про Солордяева?

– Кого?

– Философ такой.

– Первый раз слышу, – честно призналась я.

– Удивительно, – Перфидий прищурился. – Это чрезвычайно популярный сейчас в высших кругах Фортуну мыслитель. Неужели Август тебе про него не рассказывал? Он невероятно проникся его идеями около года назад.

– Не рассказывал, – я помотала головой, отмечая про себя совпадение: год назад шеф как раз изменил резко своё поведение, ушёл от разгульного образа жизни.

– Странно, про Солордяева все сейчас говорят. Именно благодаря популярности его идей Мамаша Сейба так поднялась.

– Но ведь… – начала было я, однако Перфидий тут же подхватил:

– Август и Сейба терпеть друг друга не могут? Верно, у них разный взгляд на способы достижения цели. Но насчёт цели разногласий нет. И он, и она восприняли главную идею Солардяева, что состояние человечества на любом этапе развития цивилизации – неестественное, вредное, а единственно правильный способ бытия для человека – это пребывание в Эдеме, райском саду. Это состояние человек покинул в начале своей истории, и туда же ему необходимо вернуться – и тогда история благополучно закончится. Вопрос, который Солардяев оставил открытым: как именно это сделать.

А ведь точно, сообразила я, и Август, и Сейба именно про такую цель говорили.

– Как по мне, противоречия между твоим шефом и Мамашей решаются одним хорошим перепихоном, ведь по-настоящему они именно недостатком его и вызваны. Они оба одинаково одержимы одной идеей, но почему-то упорно не замечают этого.

От слов Перфидия я почувствовала в сердце укол ревности. В самом деле, всякий раз, когда речь заходила о Мамаше Сейбе, Август горячился и плескал наружу эмоции. Негативные, но тем не менее искренние и сильные.

– Однако это и хорошо, что они никак не объединяются. Это было бы очень опасно. Сама знаешь, политическая ситуация на Фортуне сейчас крайне неустойчивая.

Я возразила, что не знаю.

– Как так? И Солардяева тоже не знаешь… Вопиющая политическая неграмотность, – он иронично улыбнулся. – Но хотя бы знаешь, что с прошлым царём сталось?

– Умер?

– Это само собой, иначе он не перестал бы быть царём. Но как умер?

– Не знаю, – я правда понятия не имела об этом. На всякий случай попыталась угадать: – Убили?

– А как же симулякр святого Фила?

– Ой, точно.

От этого продолжительного разговора о высоких материях я начала подуставать, а потому у меня совсем вылетело из головы, что безопасность царя обеспечивали не только готовые в любой момент взорваться рассредоточенные по всей Фортуне термоядерные бомбы, но также интегрированный в систему внешнего наблюдения астероида мозг симулякра святого Фила и отрядом совершенных боевых роботов-охранников. Всё это в совокупности исключало возможность убийства царя.

– Хотя ты не так уж неправа. Прошлый царь покончил с собой, увлёкшись идеями древнегреческого философа Гегесия о том, что жизнь – это боль, и единственный способ обрести счастье – это умереть. И, знаешь, на этот счёт слухи разные бродят, хоть и пресекают их усиленно. Дескать, нынешний царь, брат предыдущего, создал цифровую модель предшественника небывалой точности. По этой модели он рассчитал, как увлечь брата идеями Гегесия и, собственно, увлёк. А ещё есть слух, о том, что у предыдущего царя остался отпрыск, где-то надёжно спрятанный до поры до времени. И стоит этому отпрыску добраться до симулякра святого Фила, как тот именно его признает законным монархом.

– Ой, – я аж вся подобралась от этих историй. – Как интересно! Ничего про это не слышала.

– Это само собой, что не слышала. Вздумаешь где-то об этом публично вещать – сразу схлопочешь чип как неблагонамеренная.

– Иу, – вздохнула я.

– Я тебе об этом рассказываю только для того, чтобы дать представление о ситуации на астероиде. Прошлый царь умер двадцать с лишним лет назад, но эхо тех событий не утихает, в том числе среди истеблишмента Фортуны. Нынешний царь никому не доверяет, всех подозревает и стравливает друг с другом разные властные группировки. Именно поэтому забирать психосферы отрядили столько разных людей с разных департаментов. Я лично был категорически против, но личный приказ царя, сама понимаешь. Он рассудил, что все будут друг за другом следить и потому ни одна из противоборствующих группировок не сможет завладеть психосферами. Тем более на борту все будут безоружны. В результате сама знаешь что вышло. Сообщник этой парочки заранее припрятал для них пистолет в туалете катера, и безоружность наоборот вышла боком…

Перфидий налил себе из чайника чая, наклонился над кружкой, вдыхая пар.

– А что насчёт всё-таки двух разных Богов? – напомнила я свой вопрос.

– Да точно, – кивнул Перфидий. – К этому я и веду. Политическая жизнь на Фортуне бурлит, может и взорваться. А где политический взрыв, там и гражданская война: реки крови, горы трупов. Всегда так было, это и дураку ясно даже при беглом взгляде на историю человечества. Знаешь, все эти горе-революционеры обожают цитировать Конфуция, мол, легче зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту. В том смысле, что вместо болтовни надо действовать. Однако они забывают, что тот же Конфуций говорил: лучше опоздать из-за того, что справил нужду перед выходом, чем придти вовремя и обделаться у всех на виду. Я считаю, что все эти прожекты о том, чтобы преобразовать общество по какому-либо невиданному лекалу происходят оттого, что их авторы, не потрудившись разобраться со своим дерьмом, лезут на свет, где они неминуемо обгадят кровавым поносом. И ладно бы обгадили толко себя – заставят обгадиться всех вокруг, а потом ещё и умыться этим. Понимаешь о чём я?

Я издала в ответ неопределённый задумчивый звук.

– Я давно для себя решил, – продолжил Перфидий, – что если нравственный закон или Бог толкает тебя на то, что приведёт к рекам крови, текущим по горам трупов, то послушай ещё, и не раз. Я стою на том, чтобы сохранять нынешнее положение дел. Помнишь, про это есть гимн Егора-пророка? Неканонический, но всё же. Где поётся про то, чтобы идти в ногу с мечтою о счастье и петь победные гимны? Там же в припеве поётся: “всё, что мы любим – это наш великий царь и знакомая вонь”. Про вонь там не просто так. Да, в любом обществе есть огромное количество недостатков, смердящих недостатков. Однако оно всё равно достойно любви, оно вмещает в себя мечты о счастье, которые утонут в крови, если начать перестраивать это общество с помощью кувалды ради того, чтоб на его обломках возвести новый мир. Который, как показывает история человечества, оказывается ничуть не лучше старого.

На этой ноте закончились наши посиделки и Перфидий, как обычно заплатив за меня по счёту, собрался дальше по делам, а мне вызвал авто до дому. Когда я уже взялась за ручку дверцы, чтобы нырнуть в салон, Перфидий картинно хлопнул себя ладонью по лбу:

– Надо же, совсем забыл об одной штуке!

– А? – я обернулась к нему.

– Ничего такого, но, быть может, ты сумеешь мне помочь. Август, увы, разговаривать со мной не желает, а желание главы Департамента это почти закон, но вдруг ты, как его помощница, что-то знаешь. Ничего такого, уверен, что всё просто объясняется, к тому же, как я уже говорил, очень вряд ли Август причастен к тем двум злоумышленникам. Но исключительно для того лишь, чтобы мне составить полную картину в голове.

– Я попробую, – не слишком уверенно ответила я, внутренне напрягаясь.

– Не говорил ли в твоём присутствии Август чего-то про свой интерес к хостелам для престарелых?

– Чего? – не сразу поняла я.

– Ну, знаешь, к тем заведениям, где старики проводят заключительные годы своей жизни, потребляя контент и психотропные лекарства, которые позволяют им чувствовать себя спокойно и блаженно перед лицом приближающейся смерти.

– Я знаю, что такое хостелы для престарелых. Но причём тут Август?

– Вот и я думаю: какая может быть связь? Дело в том, что где-то с полгода назад, ты тогда ещё не была его помощницей, он посещал один из таких хостелов. Довольно неожиданный поступок для главы Департамента, не находишь?

– М-м-м, наверное, – протянула я, пытаясь понять, к чему он клонит.

– Он заходил к одному из постояльцев хостела, имел с ним беседу.

– Так, может, узнать у этого постояльца?

– Увы, в этом хостеле произошёл несчастный случай. Произошёл сбой в электронной системе подачи лекарств, дозировки их оказались превышены – и все старики отправились в мир иной. Хорошо, хоть не мучились.

Когда я честно призналась, что совершенно ничего не могу сказать про интерес Августа к хостелам для стариков, Перфидий развёл руками, попрощался и я смогла отправиться восвояси.

Сидя в салоне автомобиля, я думала о нашем разговоре, пытаясь понять, что же, в конце концов, надо от меня Перфидию. Очевидно, что вопрос напоследок он задал совсем не для того, чтобы получить на него ответ, а для того, чтобы рассказать мне о посещении Августом хостела с последующей гибелью его постояльцев. Перфидий пытается протянуть линию разрыва между мной и шефом, он продолжает копать него, и даже не скрывает этого: недаром он распинался сегодня про этого философа с дурацким именем, которое я уже забыла.

С другой стороны, разве Перфидий неправ, стоя на страже Фортуны в её нынешнем виде? Ладно бы Август хотел сделать выезд с Фортуны свободным, отменить жизненные кредиты и дать женщинам привилегии – это бы я поддержала. Но вернуть человека в состояние, в котором он был до изгнания из Рая, привести человечество в Эдемский сад – что за ерунда? Как это поможет мне получить нормальное образование, обзавестись востребованной профессией и свалить с Фортуны на Землю?

До сегодняшнего разговора с Перфидием я была настолько очарована Августом, его внутренней силой, что даже и не задумывалась над теми идеями, которые он мне вещал. Но стоит немного абстрагироваться от очарования Августа, то на поверку эти идеи оказываются такими же бесящими, как и увлечения моего бывшего, которого я бросила из-за его бесполезных занятий нейроискусством. При этом в Августе не заметно того беззаветного обожания, с которым ко мне относился бывший. Оно и понятно, вот почему Август так и холоден ко мне, да и к другим женщинам: что ему женщины, когда голова забита пьянящей ерундой? Теперь я была почти уверена, что именно увлечение этими идеями философа с незапоминаемым именем – причина метаморфозы, произошедшей с моим шефом около года назад.

Другое дело – Перфидий. Великий (что признаёт даже не могущий его терпеть Август) сыщик, успешный мужик в полном расцвете сил, водит по всяким местам, откровенно оказывает знаки внимания. Крепко стоит на ногах, здраво смотрит на мир, без всякой этой глупости в голове о судьбах человечества. Про Бога многовато говорит, это да, но делает это вроде как вполне вменяемо. Опять же, есть жена, дети и даже любовница. Если он сумел потянуть на себе такую прорву народу, то и со мной справится. Может, он в моём лице себе и присматривает как раз новую любовницу.

Только вот всё ещё оставался открытым тот не дающий покоя вопрос, о котором я задумывалась сегодня перед походом в “Кошку”. Правда ли он за мной ухаживает или просто использует для какой-то игры против Августа? А, может, и то и другое вместе? В общем, стоит приглядеться, поводить жалом по пространству вариантов. Всё по-прежнему до конца неясно, но перспектива присутствия Перфидия в моей дальнейшей судьбе начинала мне нравиться всё больше.