До конечной
В тот раз мне вздумалось прийти на вокзал с собранным чемоданом и сразу взять билет не глядя, куда дадут. И уже на вокзале я ощутил его – предчувствие перемен. Оно пробежало щекоткой по спине и затаилось в сердце сладким холодком. Я всегда любил поезда за то, что рядом с ними витает этот чарующий аромат приключений: терпкий запах креозота, которым пропитывают шпалы, смешанный с машинным маслом, теплой влажностью и дымом. Я сделал глубокий вдох, чтобы поскорее наполнить себя беспокойной радостью от предстоящего путешествия, а когда наполнился достаточно, выдохнул и затащил чемодан внутрь вагона. Там пахло куда как более прозаично, а именно, курицей в фольге. Я недовольно покачал головой и покатил чемодан мимо плацкартных полок до своего места.
– Добрый вечер, – улыбнулась мне очкастая физиономия соседа.
– Доброй ночи, хотите вы сказать, – демонстративно холодно ответил я.
– Кому что. Я, например, сова, – улыбнулся мой сосед, который, очевидно, не понял намёка.
Я кинул чемодан под сиденье и сел к окошку. Не люблю говорить с соседями, люблю сидеть у окошка молча и наслаждаться видами, а также своей собственной компанией. Однако никогда вселенная не посылала мне хоть сколько-то тактичных соседей, которые уважали бы чужое право немного посычевать. Этот сосед, к моему величайшему сожалению, не стал исключением.
– Вы в отпуск или по работе?
Я задумался, как бы так ответить, чтобы у соседа вообще отпало желание расспрашивать. Когда пауза неприлично затянулась, а в голову так ничего и не пришло, я осторожно сказал:
– Путешествую.
– Далеко едете?
– Взял билет до конечной, а там видно будет, – при этих словах я с подчеркнутой деловитостью отодвинул занавеску на окне.
– Ещё не тронулись. Сначала проводница пройдёт, проверит документы, – быстро протараторил сосед.
– Обычно документы проверяют после отправления, – сухо бросил я.
– Разве? Там, откуда я родом, поезд не тронется, пока не проверят все билеты. Удивительно, как по-разному всё устроено на разных участках Большой Железнодорожной Магистрали. Вы ведь не местный?
– Путешествую, – рявкнул я и уставился в окно.
– Действительно, о чём это я! По вам сразу видать – перелётная птица.
“Надо срочно подумать о чём-то очень приятном”, – решил я и стал усиленно напоминать самому себе, что половина моего чемодана была занята быстрорастворимой лапшой. Я вспомнил, какая она на вкус, как она пахнет, как здорово будет заварить её, а потом попросить у проводницы стеклянный стакан с железным подстаканником, а также пакетик с заваркой, сахар и лимон. Мне стало так тепло и хорошо, что я почти почувствовал запах лимона и дешевого черного чая – я никогда в жизни не стал бы пить такого дома, однако поездка на поезде представлялась мне немыслимой без этой дешевой бурды, заваренной в стеклянном стакане с подстаканником. Не то чтобы во время поездки я вопреки своим вкусам и воспитанию начинал любить всякую гадость, вы не подумайте… просто стеклянный стакан с подстаканником делал любой напиток волшебным. Если предположить, что необходимость пить скверную бурду, гордо именующую себя чаем, – это дополнительная цена, которую я должен заплатить за временное обладание стаканом – то будь по вашему, я готов исправно платить по счёту.
Поезд тронулся и проводник пришёл проверить наши билеты. Мой сосед заохал и полез перерывать чемоданы, а я сидел и всеми силами пытался не закатывать глаза, во всяком случае пока на меня смотрят окружающие. Когда проводник наконец ушёл, я прильнул к окошку, пытаясь разглядеть медленно плывущие за окном пейзажи. Через десять минут пейзажи сменились почти непроницаемой чернотой – увидеть можно было только звёзды, и те с трудом из-за включённого в вагоне света.
– Теперь до утра ничего интересного, – радостно заявил мой сосед, – завтра Солнце будет.
На своё счастье и к моему облегчению, мой сосед обошёлся без курочки и даже без варёных всмятку яиц, только скромненько клевал разложенные на газетке помидоры черри. Один лишь вопрос не давал мне покоя – неужели он не удосужится прибрать за собой, и именно мне придётся вытирать со стола томатный сок? Однако я не стал спрашивать об этом напрямую, поскольку опасался, что мой сосед сочтёт это приглашением к разговору.
Однако выяснилось, что мой сосед мог принять за приглашение к разговору что угодно, даже демонстративное молчание.
– Не хотите помидоров? – сосед выразительно моргнул.
Я решил, что сейчас самое время для тактического отступления, и ретировался к проводнице. Я прекрасно знал, что кипятка мне не дадут, поскольку с момента отправления поезда не прошло ещё достаточно времени. Но зато я имел удовольствие полюбоваться огоньком в печке, послушать шуршание закипающей в чане воды, а ещё наконец-то получил в своё обладание стеклянный стакан с подстаканником!
Спустя полчаса, когда я вернулся назад с полным стаканом чая и ароматной быстрорастворимой лапшой, мой сосед решил прочитать мне лекцию о стаканах с подстаканниками:
– Я не знаю, что именно делает эти сканы такими восхитительными, знаю только, что их стали использовать в поездах всего пятьдесят лет назад, а до этого пассажирам предлагали чай в железных кружках. Представляете?
– Да что вы говорите, какое кощунство! – ужаснулся я. – Кому могло прийти в голову наливать чай в железные кружки, они же так сильно нагреваются?
Мой сосед подхватил разговор, но я уже не слушал, что он говорил. Я посмотрел в черноту окна, размышляя о стаканах и о чае. Интересно, думал я, кто первым придумал пить чай с сахаром и лимоном? Этому существу необходимо поставить памятник на каждой платформе Большой Железнодорожной Магистрали, ведь без такого чая не мыслимо ни одно путешествие! И тут мне в голову пришло неожиданное открытие! Я понял, почему в поездах пьют чай именно с лимоном и сахаром: потому, что с лимоном и сахаром скверный чай кажется не таким уж скверным! Конечно же, как я раньше не догадался! Я улыбнулся сам себе и покачал головой – как же, черная дыра вас подери, разумно придумано всё во вселенной, особенно в поездах. Мой сосед посмотрел на меня удивлённо:
– Я сказал что-то не то? – спросил он.
– Не знаю… простите, я прослушал.
Мой сосед обиженно замолчал. Интересно, что его так расстроило? Но я не стал спрашивать – зачем начинать новый разговор, когда предыдущий едва успел закончиться? Так мы просидели в блаженной тишине остаток вечера, а затем улеглись спать. Стук колёс сладко убаюкивал. Я очень любил спать в поездах.
* * *
С утра я с грустью обнаружил, что мой сосед – настоящая сова. Нет-нет, он не мешал мне спать ночью: не пытался завести разговор со спящим мной, не чавкал, не хлюпал, не сёрбал чаем, не шуршал и даже не кидался в меня перьями. Просто с утра к нам на верхнюю полку подселилась соседка, которая теперь сидела у меня, потому что все остальные нижние полки были заняты храпящими живыми телами, среди которых было также тело моего соседа. В прочем, новая соседка оказалась на редкость тактичной, и мы замечательно провели вместе время – я смотрел в окно, она сидела и умывалась, за всё утро мы не проронили ни слова.
К обеду лучи жёлтого карлика заставили-таки моего соседа сову проснуться.
– А вы, я смотрю, ранняя пташка, – сказал он мне, а затем повернулся к соседке и, радостно подмигнув, проухал, – доброе утро, мадемуазель.
Соседка промурлыкала что-то в ответ и продолжила себя вылизывать.
Никогда не понимал кошачьих и их странных привычек.
– Солнце уже проехали? – спросил мой совиный сосед, ни к кому особо не обращаясь.
Я не стал ничего говорить – он мог сам легко ответить на свой вопрос, посмотрев в окно.
– Нет пока, – ответила соседка, – мы прошли пояс астероидов, Марс, подъезжаем к Земле. Если там будет остановка, увидим Луну как раз в нашем окне, справа по ходу движения. Вы были когда-нибудь на Луне?
Я уважительно цокнул клювом: не каждый день встретишь разумного, который знает поимённо все остановки Большой Железнодорожной Магистрали. А ещё я поразился тому, как бойко разговорилась молчавшая всю дорогу соседка, и поспешил высказать свои наблюдения вслух. Соседка в ответ раздражённо дернула ухом:
– Просто вы сидите сычом и всем своим видом показываете, что не хотите общаться, – мяукнула она мне.
– А как ещё мне сидеть? – искренне удивился я.
– Ну конечно же, сыч! – хлопнул себя по лбу мой сосед. – А я-то думаю, почему вы такой сердитый. Кстати, инопланетные знакомые зовут меня Афанасий, вы тоже можете называть меня так. Будем знакомы, я сова Афанасий, система Денеб.
– Я из системы Дженах, – буркнул я.
С соседних полок, огороженных от нас стенкой, к нам заглянула кошачья морда.
– Не будет на Земле никакой остановки, – промурлыкала морда, – официально поезд останавливается там по требованию, но я ещё ни разу не видел пассажира, который бы вошёл или вышел на Земле.
По запаху, который кошачья морда принесла с собой, я понял, что именно кот был хозяином курицы, учуянной мною накануне. Я нахохлился и недовольно заухал: всё-таки курицы – мои дальние сородичи, и даже если эти конкретные приготовленные на гриле сородичи не имели разума, я всё равно испытывал неприязнь к коту. Я даже всерьёз задумался: а не отомстить ли мне за дальнюю неразумную родню, опрокинув на кота контейнер с горячей лапшой? Но потом решил, что физические методы наказания должны кануть в прошлое вместе с поеданием себе подобных, и предпочёл более цивилизованные способы: принялся демонстративно буравить кота тяжёлым взглядом.
Кот не обратил на мою страшную месть никакого внимания:
– … и я ни разу не видел разумного, который видел бы пассажира, который вошёл бы на Земле, – продолжал он как ни в чём ни бывало, – и я не видел разумного, который видел бы разумного…
“Ему что, совсем скучно в поезде ехать, – недоумевал я, – вот чудак”. И тут с нижней боковушки подал голос ещё один сосед, ящер. Он широко раскрыл свою огромную беззубую пасть, пожелал нам доброго утра и пригласил кошачьего присесть к себе на полку. Последнее, на мой взгляд, было совершенно ни к чему.
– А вы знаете, – промолвил этот ящер-всезнайка, – что в Солнечной системе на вершине эволюции – вид из отряда приматов? Не помню, как они называются, но больше они нигде не живут.
– Ой, как интересно! – встрепенулся кот, – У нас на планете приматы не ушли в развитии дальше птиц: совсем мелкие ростом, живут в лесу и даже говорить не умеют нормально, – тут кот запнулся и быстро посмотрел на меня и моего совиного соседа, – я не имел в виду обидеть присутствующих разумных птиц.
– Интересно, почему никто никогда не видел в поездах приматов с Земли? – спросила кошачья соседка.
– А кто их знает? – пожал плечами ящер.
– Тоже мне – вершина эволюции Солнечной системы! – хмыкнул кошачий.
– Какая система, такая и вершина. Это же жёлтый карлик! – с этими словами ящер махнул в сторону окна, как бы призывая всех остальных убедиться, что ничего примечательного система желтого карлика по имени Солнце из себя не представляет.
Я уже готов был с ним поспорить – система мне лично нравилась: она была не слишком наводнена разумными, тут было тихо, мало транспорта, а утром в окне я видел парочку очень красивых гигантов с кольцами и пояс астероидов. Но меня опередил мой сосед Афанасий:
– Мне кажется, вы несправедливы к Солнечной системе, – сказал он ящеру, – да и к приматам тоже. Это они, между прочим, ввели в употребление вот эти стаканы с подстаканниками, – сосед показал на мой прибор с чаем.
Ящер начал отнекиваться, мол, он вовсе не имел в виду, что, с приматами что-то не так; а я лишь уважительно цокнул клювом – совиный сосед и приматы с Земли с этого момента были признаны мною достойными самой высокой степени уважения, какую только может заслужить разумный обитатель галактики.
Я не сразу заметил, как мы приблизились к Земле, причём Луна оставалась с правой стороны по ходу движения поезда. Я повернулся к кошке:
– Вы уверены, что Луна должна остаться справа только в том случае, если мы сделаем остановку на Земле? – спросил я.
– Уверена. Я тут каждый месяц летаю в командировку, наизусть знаю весь маршрут.
– Тогда одно из двух: либо мы делаем экстренную остановку, либо поезд останавливается тут по требованию, и мы увидим пассажира с Земли…
Когда поезд остановился, все прильнули к окнам.
– Что там? Он садится в поезд или сходит с него? – спросил сосед Афанасий.
– Садится, – наш кошачий гость аж пританцовывал от нетерпения. – Он сел в девятом вагоне, к головохордовым.
– Пойдемте посмотрим на него? – неуверенно предложил ящер.
– Тогда надо идти не в девятый, – ответил сосед Афанасий, – а в вагон-ресторан. Я знаю головохордовых, они ужасно хлебосольные, обязательно захотят накормить примата. А приматы – всеядные, от еды не отказываются.
И мы отправились в вагон-ресторан.
* * *
Вагон-ресторан был переполнен. Кто-то из сидевших тут разумных хотя бы пытался делать вид, что пришёл сюда ради еды, но большинство откровенно таращились на примата.
Разумный примат был раза в три крупнее своих неразумных сородичей, если же сравнивать со мной, то примат оказался где-то раза в полтора выше меня. Да что уж – он был выше почти всех в этом вагоне, если только не считать слона. Также по сравнению со своими дикими родственниками, разумный примат оказался довольно-таки безволосым и относительно не дурно воспитанным организмом. Он сидел за столом посреди вагона, окружённый каким-то непонятным забором из жердей. “Интересно, все приматы путешествуют с переносным забором”, – подумал я. И только спустя минуту довольно бесцеремонных разглядываний я наконец-то сообразил, что это и не забор вовсе, а компания головохордовых ланцетников.
Головохордовые вели себя тихо, беседу почти не поддерживали и интересовались по преимуществу салатом из морской капусты. Говорил больше примат, причём не с головохордовыми, а с толпившимися вокруг разумными.
– Афанасий! – примат радостно помахал моему соседу рукой, – садись к нам.
Мой сосед Афанасий подтолкнул меня клювом в спину. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже сидели рядом с приматом на скамейке, а один из головохордовых подсовывал мне под крыло тарелку с салатом.
– Ты один, без Кости? – спросил Афанасий, когда его собственная тарелка с салатом опустела.
Примат ничего не ответил, только нахмурился и кивнул:
– Без Кости, – сказал он.
Я не очень разбираюсь в мимике приматов, но у большинства млекопитающих такой тон и такое вот хмурое выражение лица обычно означает: “разговор на данную тему не представляется мне хоть сколько-то полезным, если не сказать больше – раздражает”.
Сосед Афанасий повернулся ко мне:
– Костя – мой давний друг, эти два примата обычно путешествуют вместе.
Откуда ни возьмись из-за спины примата показался кошачий любитель курочки:
– То есть, вы хотите сказать, вы не единственный в космосе примат? – спросил он у нашего нового знакомого.
За примата ответил Афанасий:
– Приматы вообще стайные животные и любят путешествовать группами по две-три особи.
– Но почему тогда приматов так мало в наших поездах?
– Боюсь, дальше будет больше, – при этих словах примат скривил рот.
Этот жест и тон крайне меня озадачили:
– Если ваших сородичей станет больше в поездах – это же здорово, почему вы говорите об этом так, будто то что-то плохое?
Примат помялся:
– Видите ли, на Земле сейчас очень небезопасно, – сказал он. – Это сложно объяснить, – примат задумался, – у нас началась, э-э-э-э-э, я не знаю, как будет это слово на межгалактическом… Когда куча разумных собирается вместе чтобы убивать других разумных.
В вагоне воцарилась тишина. Никто не знал, как на межгалактическом будет называться такое бессмысленное и жуткое занятие. Кошачий быстрым и нервным движением лапы почесал за ухом и выдавил:
– Боюсь, я не знаю такого термина… Кому вообще придёт в голову заниматься такими глупостями?
– Приматам, как видите. Вполне возможно, нас губит именно то, о чем раньше упомянул Афанасий – мы стайные животные. Если уж один из нас пойдёт творить какую-то нибудь дурь, будьте уверены – за ним пойдёт куча других приматов.
– Почему же тогда в космос вы поехали один?
– Так ведь это не дурь, тут головой думать надо.
Примата перебил мой сосед-ящер:
– А это правда, что приматы ввели в моду стеклянные стаканы с подстаканниками?
– Насколько я знаю, один из моих сородичей, известный у нас на Земле писатель, взял один такой стакан из земного поезда и принёс сюда. Так и разошлись по всей вселенной.
– Как? У вас на Земле всё-таки ходят поезда?
– Поезда ходят, но только по твердой поверхности.
– Какой же смысл в поездах, которые ходят только по твёрдой поверхности? Тем более, что ваша планета почти полностью покрыта водой.
Примат только грустно пожал плечами.
– Как же вы ездите в путешествия с такими неудобными поездами? – продолжал наседать ящер.
– У нас есть другие способы поехать куда-то… только это всё дорого.
– А если вдруг захочется с кем-то поговорить?
Примат опешил:
– Ну… не станете же вы ехать в путешествие каждый раз, когда захотелось с кем-то поговорить?
– Почему нет?
Примат не нашёлся, что ответить.
Тем временем кто-то из беспозвоночных принёс в вагон-ресторан ящик фруктов и со словами «гостинец от бабушки» стал угощать попутчиков. И тут же как будто из воздуха стали появляться другие гостинцы от всех бабушек галактики, на любой вкус, цвет и размер: семечки, клюква, мятая бумага, шерсть, сухая трава, вяленые куски чьих-то трупов и прочая гадость.
Мой сосед ящер сидел напротив меня и поглощал сушеных тараканов. Надо сказать, что прямо у нас над головой, под самым потолком, располагались крохотные купе для разумных бабочек в количестве двадцати штук. Завидев сушеных сородичей по классу насекомых, все бабочки обиженно сложили крылышки и ушли к себе, тихонько хлопнув маленькими дверцами. Я покачал головой, и стал буравить ящера осуждающим взглядом.
Прямо у меня над ухом шептались головохордовые. Они говорили на своём, непонятном мне языке. Я ел тихо и старался делать вид, что не слышу головохордовых, чтобы те не слишком смущались.
Мой сосед Афанасий не обладал моим чувством такта. Он наклонился к ним и громко спросил:
– А почему вы говорите так тихо?
Я осуждающе покачал головой, но ничего не сказал.
– Мы не можем громче, наши связки для этого не предназначены, – ответил один из головохордовых на межгалактическом.
– Да уж, шум тут стоит просто страшный, – понимающе кивнул мой сосед.
– Неудивительно, весь сюда половина поезда набилась. Впрочем, мы это предвидели, – ответил головохордовый.
– Зачем же вы привели примата сюда, если знали, что вам не дадут поговорить? – удивился Афанасий.
– Как зачем? – головохордовый удивлённо закачался, – мы хотели с ним пообщаться, вот и привели сюда.
– Но вы же не общаетесь с ним, – неуверенно ответил Афанасий.
– Как это не общаемся? Ещё как общаемся.
Мой сосед задумался.
– Но вы же не разговариваете с ним… – неуверенно сказал он.
– Не разговариваем, – согласился головохордовый, – но мы общаемся.
Мой попутчик удивлённо замолчал, а я только одобрительно цокнул клювом.
* * *
Когда все разошлись, примат направился не в девятый вагон, а в другую сторону, в конец поезда. Я удивлённо чирикнул:
– Ваш вагон в другую сторону.
– Я знаю! Просто хотел зайти в последний вагон к головоногим.
– У вас там есть знакомые?
– Да нет… Видите ли, проще показать, чем рассказать. Вы ведь никогда раньше не ходили в последние вагоны?
“Нет, я никогда не ходил в последние вагоны, чего я там вообще забыл?”, – подумал я, а вслух ответил:
– Нет, никогда не ходил, но с радостью составлю вам компанию.
Когда примат толкнул дверь в тридцатый вагон, я чуть было не сел на стеклянный пол. Да-да, именно стеклянный! Вообразите себе, весь тридцатый вагон был полностью стеклянным! Посередине остался узкий тоннель, остальная же часть вагона была заполнена водой и плавающими в ней телами головоногих и моллюсков. Сквозь стеклянный пол вагона можно было рассмотреть звёзды и удаляющийся от нас жёлтый карлик под названием Солнце.
– Так вот почему проводники называют последние вагоны аквариумами, – пробормотал я.
– Удивлены? Вставайте же, сейчас дойдём до самого последнего вагона, вы ещё не то увидите!
Мы встали и пошли. За тридцатым вагоном шёл тридцать первый – последний в этом поезде. Примат прошёл стеклянный тоннель насквозь до конца, и дойдя до двери, дернул ручку.
– Это последний вагон, – напомнил я ему, – дальше ничего нет.
– Я знаю, – ответил примат.
Дверь наконец-то поддалась. Примат открыл её, и моему изумленному взору открылись нескончаемые просторы космоса и уходящие вдаль рельсы.
– Последнюю дверь часто не запирают, – пояснил мне примат, доставая из кармана сигареты и зажигалку, – вы не подумайте, я почти не курю, давно бросил. Но ради такого случая…
Мы стояли и смотрели на звёзды и на удаляющиеся от нас рельсы. Примат курил. Докурив, он потушил сигарету об ботинок и, вместо того, чтобы кинуть её на рельсы, положил её в пустой спичечный коробок.
– Всегда доношу окурки до мусорки, – пояснил он мне.
Я одобрительно кивнул. Будь моя воля, я бы распорядился, чтобы всем разумным прежде, чем покупать билеты на поезда Большой Железнодорожной Магистрали, нужно было бы сдавать специальный экзамен на бережное отношение к космосу.
Потом примат закрыл дверь и сел прямо на пол вагона.
– Садитесь, – сказал он мне, – не пожалеете.
Я сел. И не пожалел.
Пол, как я уже говорил, был стеклянным, так что под ногами между рельсами и колесами поезда можно было различить звёзды. Со всех сторон мимо нас медленно проплывали разумные головоногие: осьминоги, каракатицы, кальмары – которые тоже внимательно смотрели: кто на нас, кто на космос. Я слушал глухое тарахтение насоса в аквариуме, и на меня вдруг напало совершенно не свойственное мне желание поговорить. Я обратился к примату:
– Вам, наверное, тоскливо оттого, что пришлось уехать с Земли?
– Отчего же, всегда мечтал побродить по космосу. Но никак не мог решиться.
– Вы не скучаете по сородичам? – осторожно спросил я.
– Мои сородичи радостно бегут убивать других сородичей, но бояться высунуть нос и глянуть, как оно там за пределами родной норы, – зло процедил примат, – Нет, я не скучаю по своим сородичам.
Я задумался. Ответ примата отчего-то показался мне не до конца честным. Примат поднял вверх брови и сказал мне:
– Я вижу, что вы ещё что-то хотите спросить. Не стесняйтесь.
– Разве вы не скучаете по Косте?
Примат поднял вверх а затем опустил плечи (позже я узнал, что это называется “пожать плечами”):
– Костя сам захотел остаться, – ответил мне примат.
Я не понял, как одно связано с другим, но не стал вдаваться в подробности. Примат вздохнул:
– Давно мечтал пожить на разных планетах, кто знает, может найду где-то работу и осяду…
Остаток вечера мы провели на редкость весело и интересно: молча сидели на стеклянном полу последнего вагона и любовались космосом. Где-то через час мимо нас прошлёпал один мокрый осьминог – похоже, он направлялся в вагон-ресторан – а больше ничто не нарушило нашего уединения и потрясающей космической тишины.
Одним словом, вечер прошёл весьма недурно.
* * *
Чем дальше мы удалялись от центра галактики, тем реже поезд делал остановки, но зато стояли мы на них всё дольше и дольше, иногда по полтора-два часа. На одной из таких остановок с поезда сошла наша кошачья соседка – на её место подселили какого-то крокодила, который без конца вязал себе белый фартук. Когда сошёл крокодил, место опустело окончательно. Вообще, по мере того, как мы удалялись от центра галактики, вагон становился всё свободнее. А потом к нам переехал примат: мой сосед сходил похлопотать за него перед проводниками и те в итоге дали добро. Я был не против такой перемены – примат занимал моего попутчика беседами, и тот наконец-то от меня отстал.
Я был вполне удовлетворён поездкой ровно до тех пор, пока однажды ночью в наш вагон не подсели две сороки. Первое, что они сделали, это разбудили всех соседей по вагону диалогом следующего содержания:
– Дружочек, съешь ещё кусочек.
– Давай!
– Тебе который, побольше или поменьше?
– Оба!
Можете себе вообразить, шёл второй час ночи, а у них только-только начался банкет! Вздохнув, я встал и перелез на нижнюю полку, благо мои соседи проснулись гораздо раньше меня, и нижние полки были свободны. Мой земляк из семейства совиных смерил меня сочувствующим взглядом:
– Не спится?
– Как и вам, – буркнул я.
– Я не просто так полуночничаю сегодня, мне нельзя ложиться спать.
– Это почему?
За моего попутчика ответил примат:
– В четыре ночи будет остановка на астероиде в системе Альдебарана. Там прекрасная обзорная площадка под стеклянным куполом, можно будет посмотреть на снегопад из аммиака, можете себе вообразить? Вот мы и сидим, чтобы не проспать.
– Что-о-о-о-о? Снегопад из аммиака? – я даже ухнул от удивления, – никогда не слышал про такое!
– Да что вы? – всплеснул передними лапами примат. – Ни разу не бывали на станциях Альдебарана?
Я сокрушённо покачал головой:
– Поезда Большой Железнодорожной Магистрали всегда проезжают Альдебаран ночью. А я стараюсь не нарушать режим сна, сами понимаете.
Примат вздохнул: он меня понимал. Мой совиный сосед продолжал болтать как ни в чём не бывало:
– После Альдебарана в семь утра моя станция, – тараторил он, – обычно я ложусь спать в пять часов ночи. Вот и выходит, что мне проще вовсе уж не ложиться, чем засыпать всего на пару часов.
– Логично.
Мой сосед невесело усмехнулся:
– Так что начиная с завтрашнего дня я перестану вам докучать своей компанией, – при этих словах он выразительно посмотрел на меня, словно ожидал ответа.
– Выходит, что перестанете, – неуверенно подтвердил я.
Далее мой сосед смерил меня тяжёлым взглядом, вздохнул и отвернулся к окну, из чего я сделал вывод, что он за что-то на меня обиделся. Только хоть убейте не соображу, за что.
Сороки между тем с шумом открывали газировку и хрустели чипсами:
– Смилуйся, голуба, я больше не могу! В меня не лезет.
– Ничего не поделаешь, надо. А то тортик пропадёт до утра.
Я только покачал головой: ну и зачем было брать с собой скоропортящиеся продукты в поезд, если знаешь, что отправление глубокой ночью? Вынужден с прискорбием сообщить, что порой разумные существа ведут себя совершенно неразумно.
Примат сочувственно посмотрел на меня:
– Не расстраивайтесь, во всём есть положительная сторона, – сказал он мне, – если бы не эти сороки, вы так никогда и не узнали бы про смотровую площадку на Альдебаране.
– Смотровая площадка есть почти на каждом вокзале, – буркнул я в ответ.
– Да, но смотровая площадка на Альдебаране есть только на Альдебаране.
Не поспоришь. Примат решил сменить тему:
– Позвольте спросить, куда вы едете?
Вопрос застал меня врасплох потому, что я сам пока не знал ответа. Поэтому сказал честно:
– Обычно я беру билет до конечной, а потом выхожу, где придётся. Вернее, когда закончатся продукты в дорогу.
Примат подался в мою сторону и заговорчески подмигнул:
– А если продукты закончатся, а вам почему-то захочется ехать дальше?
– Но не могу же я ехать в путешествие без любимой лапши! – ухнул я.
– Вы едите только лапшу?
– В поездах – да.
– Традиция?
– В некотором роде.
Примат крепко задумался, а потом снова спросил:
– Но вообразите, вдруг вы попробуете что-то новое, что вам понравится – разве это будет не замечательно? Возможно, у вас даже появится какая-то другая традиция…
– А если мне не понравится то, что я попробую?
Примат кивнул и отвернулся к окну. Мимо как раз пролетела голубая комета, от её света лицо примата сначала стало белым, как обещанный мне на Альдебаране снегопад, а потом расчертилось черно-синей острой тенью. Комета уплыла, а её сизый хвост рассеялся пылью за окном, прозрачное голубое сияние наполнило вагон. Афанасий задумчиво ковырял клювом перья в крыле: крайне вредная привычка для птиц, как я считаю. Примат какое-то время молчал, а потом вдруг сказал:
– Знаете, когда я ехал в первых раз по этому маршруту, моему другу тоже пришлось меня будить, чтобы показать аммиаковый снегопад.
– Какой ужас! – ухнул я. – Какое коварство будить разумного посреди ночи.
“Вот поэтому я и предпочитаю ездить в поездки один”, – подумал я про себя. Примат покачал головой:
– Знаете, сейчас я ту поездку вспоминаю с огромной теплотой. И особенно остановку на Альдебаране.
Я только удивлённо ухнул и пожал плечами: нет, мне определённо не дано понять этих странных приматов.
* * *
Когда мы вышли на станции, самый любопытный представитель семейства совиных убежал вперёд – торопился на свою смотровую площадку. А примат положил мне лапу на плечо:
– Если вы не против, я хотел бы с вами переговорить, – он неуверенно помялся, – скажите, вы ведь летите не по делам? Я правильно понял, что вы никуда не торопитесь?
– Нет, конечно! Я же путешествую.
– А работа, к примеру, вас не ждёт?
Я не понял вопроса. В моей картине мира если разумный вдруг отправился в космос, у него по определению не может быть работы. Даже если бы работа и была, если ты полетел в космос – считай, работы нет. На моей планете никто не знает, когда вернётся домой, и вернётся ли вообще; и кто после этого тебя, скажи на милость, ждать будет столько времени?
– Я же путешествую, – недоуменно ответил я.
– М-да, действительно, – пробормотал примат, – Я могу попросить вас об услуге? – он посмотрел мне прямо в глаза.
– Можете, – осторожно ответил я.
О том, что я вовсе не обязательно окажу эту услугу, я, разумеется, промолчал.
– Поедемте со мной до конечной?
– Что???
– Все расходы я беру на себя. Поедемте до конечной.
Я открыл было клюв, но потом защёлкнул назад. Тут было над чем подумать: с одной стороны, ну куда я поеду без быстрорастворимой лапши? С другой – предприятие пахло приключениями, причём совершенно бесплатными приключениями! Я сам никогда не смог бы позволить себе заехать так далеко…
– Я тоже никогда не встречался с представителями кремниевой жизни, – продолжал примат, – дорога туда сами знаете какая небыстрая, одному не так интересно лететь.
Погодите, я правильно понял? Примат надеялся, что я займу его в пути разговорами? Я чуть не расхохотался:
– Боюсь, собеседник из меня в пути неважный, – прокудахтал я.
– Так ведь мне не собеседник нужен, а друг и попутчик.
Я снова удивлённо открыл клюв. Нечасто мне приходилось встречать разумного, который знал бы цену молчанию. Примат протянул мне свою гладкую безволосую ладонь:
– По рукам?
– По крылу, хотите вы сказать.
Снегопад из аммиака был великолепен. Впрочем, как и любой другой снегопад.
* * *
Через два дня, когда закончилась лапша, я в полной мере осознал, насколько это была плохая идея. Сороки вели себя тише воды и ниже травы, так что ворчать, ругаться, сопеть и свистеть мне оставалось только на примата. Однако ничто не могло поколебать его решимости доехать со мной до конечной.