Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому

В последнее время она все чаще и чаще склонялась к мысли, что выбор свой Гавриил Станиславович больше основывал не на мало-мальских чувствах, а на ее физических данных, женщина она крупная, крепкая, кости широкой, а у него полон двор скота и птицы. Работенки у нее было теперь по горло, хребет гудел, ноги подкашивались к концу дня, и дней таких бестолково суетных уже отмелькало немало.

Он же от помощи, ввиду частых недугов, помаленьку отошел, ограничился доставкой кормов и ворчливыми указаниями по лучшей организации труда. Она заметно опустилась и даже постарела, что с ужасом констатировали ее городские подруги. Старательность, трудолюбие, природная доброта и желание угодить сожителю ей пока душевного комфорта не приносили – был Мерцалов всегда желчен, раздражителен и всем недоволен.

Сейчас же, на линейке, тревога ее ожидания была больше показной, в душе она ликовала, в ее кабинете, под замком отсиживался Смыков.

Кончилось бичевание юных поклонников спиртного, директорское «итак» снова напиталось мощью и угрозой, воспарило над зашумевшим было строем.

– Итак! – Никодим Петрович заложил руки за спину, отчего сутулость его стала еще более угрожающей, и медленно пошел вдоль строя, тем самым подавляя даже малейшие очажки шопота. – Еще одна гнусность, еще одна выходка, порочащая высокое звание курсанта советского профтехучилища, – произнес он зловеще и резко крутнулся, указуя откинутой рукой на Мерцалова, кто подступил к рядам учащихся вплотную. – Вот этот человек в собственном, э-ээ…

– Сортире…

– Молчать! Человек этот едва не был застрелен дома, и только ничтожная случайность спасла его от гибели. И это в наше мирное время?! от пули?! – уже выкрикнул он в бешенстве и повел совсем освирепевшим взором. – Вам что тут? Чили, Сальвадор или Ольстер?! Мы знаем этого подлеца, его четкий словесный портрет, знаем, но хочется проверить его трусливую душонку, к тому же, за чистосердечное признание полагается скостка, как говорится, повинную шею и меч не берет!..

Мерцалов тем временем отправился вдоль строя, всматриваясь в каждое лицо, разок он даже внедрился в плотную ребячью стенку и вздернул на ноги угревшегося у батареи, задремавшего пацаненка. Ученики к таким розыскам отнеслись неприязненно, стали отпускать реплики.

– Эт-что за ищейка, щщено-холмс?

– Новый помощник Анки, мужик ейный, полставки дали…

– Во, алиментишки пойдут погуще…

– Ишь, старается, ладно еще в наморднике…

– Я бы в такого боровка не промазал…

– Окопик бы вырыл, дядя, да отсиживался пока…

– Все равно не жилец, весь на дрисню выйдет, загинет на днях…

Мерцалов только стискивал зубы и отпыхивался, голову мутило бешенством, различать лица в таком состоянии стало совсем невмоготу.

– Нет, среди этих нету, – разочарованно пожал он плечами, подойдя к директору.

– Ита-ак! Успокоились, успокоились, сюда внимание. Мастерам сразу же после линейки сдать подробные списки отстутствующих на сегодня, а также принести мне в кабинет их личные дела с фотографиями…

Мерцалов кивнул стоящему в отдалении Виктору, по управлению еще знакомы, правда относились друг у другу больше чем сдержанно – случилась разок небольшая размолвка. А вот с Клушей до этого Мерцалов раскланялся подчеркнуто учтиво, поинтересовался здоровьем, производительностью вязания, та, в свою очередь, с неменьшей учтивостью призвала его быть более осторожным, перенести уборную подальше от опасного оврага.

– И последнее! – воздел руку с очками Никодим Петрович. – Если вы помните, с полмесяца назад, мы тоже разыскивали одного подлеца, обматерившего в автобусе пожилую женщину, годящуюся ему в бабушки, на замечание, что курить в общественном транспорте нежелательно… Потише! Так вот, этого хама мы все-таки сыскали! Сидор Першечкин, такова фамилия этого, с позволения сказать, ученика! Па-апрашу на середину! Что?.. Вот, к тому же он и злостный прогульщик. А за мат он дорого заплатил, дорого в прямом смысле этого слова, его папе пришлось выложить тридцать рубликов штрафа, я думаю, он за это найдет способ отблагодарить сыночка…

– Какому папе? Он у него ведь срок мотает по третьему ходарю?

– Ну, довольно, – поморщился Лыков, вглядываясь в часы. – Опять едва не полурока пролетело. У меня все. Вопросы, сообщения есть у кого?.. Тогда по занятиям, – он сделал повелительную отмашку.

– Итак, – Виктор усмехнулся на невольное подражание. – Итак, в училище чэпэ, едва не застрелен безвинный гражданский человек, специалист-юрист, м-мм… – он хотел продолжить список положительных черт, чтобы обосновать нужность Мерцалова на этом свете, но ничего приличного не наскребывалось. – М-да, специалист, пропагандист политсети… словом, человек, как мы с вами, а стало быть хочет жить: дышать, вкусно кушать, размножаться…

Ребятня запозевала, опять инструкция, нравоучения, советы. Знакомые до тошноты речи, оскоминные и снотворные. Виктор это осознавал, да – скучная инструкция, да – под роспись, да – по категорическому приказу директора, в общем-то мудрая подстраховка от грядущих, пока потенциальных неприятностей. Медсестра уже зарегистрировла две основательные травмы от разрыва стволов, а также одно легкое пулевое ранение.

– Мой долг, – добавил военрук громкости в голос, – открыть вам глаза на опасные последствия этого пагубного увлечения. Не думайте, ребята, что это вы изобрели самопалы, поджиги и прочую стреляющую чепуху. Ваш покорный слуга тоже в свое время переболел всем этим, прошли через это и поколения постарше. Но результат всегда один, как гласит неумолимая статистика, в пострадавших каждый третий из увлеченных. У этого изувечена рука от разрыва ствола, у этого застряла в зубах сорвавшаяся с ложа трубка, а этому ударила по глазам дробь… Кстати, где у нас Скрынников?

– Моль съела без гарнира…

– Под следствием – обокрал собачью конуру…

– У него в семье горе – ослица из его гарема при родах умерла…

– Довольно! Ну, прямо всегдашний конкурс остряков, а может, кое-кому из них в качестве приза заделать гуляш по коридору? Не надо?.. тогда сидите у меня потише, как мышки-норушки. Так вот, как всем вам, обормотам известно, наш Скрынников едва не лишился глаз, когда слишком усердно шомповал заряд из спичек на уроке геометрии. Да серная головка сама готовый капсюль, разве можно ее колотить железом на железе. Запомните, сам факт изготовления огнестрельного оружия, его хранение уже преступление. Мы, когда изъяли у некоторых вольных стрелков самопалы, отнеслись к ним пока лояльно, жалеючи, но чувствуется, что выводов никто из вас пока не сделал, а потому, с этого дня пощады не ждите, дела всех стрелков будут передаваться прямиком в милицию.

– Гы-ы, в милицию, – хмыкнул Пашка, – да у нас в поселке у Тахтароты два раза обрезы отбирали и ничего, ходит с третьим…

– Можно? – появился в дверях Смычок, на плутоватой рожице всегдашняя улыбка.

– Ну, как всегда… Стой теперь до конца урока.

– Так я у Анны Михаловны був, можете спросить, совета у меня просила, ну и раскалякались… А чулы, Виктор Васильевич, новость?.. С Жаботинского-то, штангиста нашего, все награды вчистую посымали, в газетке вот пропечатано.

– Да ну-у, – удивился Виктор. – За что еще?

– Та хиба нэма за що…

– Ты чего, щен, сказать по-человечески не можешь? – вскипел военрук. – И желательно по-русски, без твоих переключений на хохлацкую волну.

Смычок покосился на дверь, словно опасаясь подслушивания, и секретным, пониженным голосом, чем установил мертвецкую тишину в классе, сообщил:

– Та ж у його в задници домкрат знайшлы, – грянул хохот, заставивший испуганно шарахнуться с карниза примлевших голубей.

– Садись, – удрученно потер шею Виктор, – ловко ты меня, воин… Однако вернемся к прерванной нашим комиком теме. Повторяю, подумайте основательно, прежде чем браться за изготовление огнестрельной самоделки…

– Только не помногу думайте, – вклинился Смычок, – а то головы как у лошадей вырастут.

– Ну, хватит!

– Чего он тут про поджиги буровил? – толкнул Смычок в бок Иттю.

– Да р-разное, п-посадить, говорит, могут.

– Ба-а, какое открытие, запиши, а то забудем…

Закончив инструкцию, Виктор приступил у сбору подписей в журнал, заведенный специально только для этой цели. Поучаю, угрожаю, нотации читаю усмехнулся он на себя презрительно, а сам… Впрочем, случай этот исключительный, ситуация была почти безвыходная, тут же встал он на защиту себя от себя, критика.

В то утро он неожиданно для себя проснулся так рано, что за окном даже и намека-то не было на рассвет. Стал соображать, откуда сигнал подъема? Жуткое сновидение, холод, отлежанные конечности, шумнула жена?

– Кук-кареку! – просипел где-то неподалеку петушиный тенорок.

Вот как, непривычные звуки… Включил ночник, на будильнике половина пятого. Ни хи-хи! Надрывный петушиный вопль повторился. Виктор плотнее закрыл форточку и балкон, залез головой под подушку. Заворочалась, проворчала что-то со сна потревоженная жена. Петушиный пронзительный голосок снова пробился через все преграды. Сон у Виктора крайне чуток и требовал привычки к каждому новому звуку. К примеру, его совершенно не тревожили частый грохот поездов, перебранка диспетчеров на станции, дробь дождика по карнизу, рычание в трубах отопления… но дерзкий петушиный голосок! Он понял, что ждет следующего крика, и тот не заставил себя долго ждать. Интервалы меж этими трелями установились где-то в полминуты. Виктор насчитал тридцать криков и понял – сон под такой аккомпанемент уже не придет. Расжижался мрак, стал виден переплет окна, стрекозы телеантен на соседних крышах, проступил чахлый румянец рассвета.

Виктор оделся и вышел на балкон. Разглядел птицу и не разочаровался в собственных предположениях, назойливая тварь в полном соответствии с никудышностью голоса была мелка и плюгава, но поза источала нахальство и самоуверенность. По всему, сам хозяин крикуна выставил клетку под свое затворенное окно на первом этаже тоже не от великого восхищения раннему ору. Неужели кроме меня в настоящий момент никто не слышит этих скотских рулад, подумал он тогда с бешенством, неужели все они такие толстокожие, или я совсем дефективный.

Находилась птица от балкона их пятого этажа метрах в пятидесяти. Действия петушка были отупляюще однообразны, кинокольцовка да и только: три шага, два-три потыкивания клювика в пол клетки, мимолетная чистка перышек, запрокидывание головенки и потужливый крик; снова три шага, поклевка, чистка, крик и так далее. Солист исчерпал силы лишь через сорок пять минут. Это был какой-то феномен, исключение из нормальной немногословной петушиной породы, гибрид с жаворонком или соловьем, так тяготеющих с продолжительным концертам. Виктор все-таки уснул, но проснулся с тяжелой головой, прокопался за бритьем и завтраком и опоздал на служебный автобус. На следующее утро концерт повторился. На третий день он проснулся до петуха, заранее, будто с вечера собирался на рыбалку, так интерес взыграл, долго ли птичка и хозяин выдержат такой график. А ведь это было субботнее утро и можно было перехватить лишний часок оздоровляющего средь недосыпной рабочей недели сна, так как в этот день проводились городские соревнования по военно-спортивному многоборью и начинались они только в десять. Но вот и ожидаемый крик, судорога голосовых связок сумасшедшей птицы. Его аж передернуло от омерзения, неужели никто так и не сможет прекратить эту пытку, им вновь овладевал приступ бешенства.

Хотя было еще совсем темно он вышел на балкон в надежде быстрее успокоиться на свежем воздухе. Он снова увидел своего мучителя в ярком квадрате света, падающего из окна примыкающего к их дому магазина. Смотрелся петушок графичным, четким силуэтом. Как в тире, отметил Виктор и ахнул от снизошедшего осенения.

Спустя пару минут он уже умащивал цевье малокалиберки с диоптрическим прицелом на перила. Сам пристрелял винтовочку для соревнований и как раз на пятьдесят метров. Глубоко раза три вздохнув и заперев дыхание, он припал щекой к прикладу. Свистнул тепловоз, пространство заполнил дальний шум поезда. Петушок понырял клювиком в перьях и начал приосаниваться перед очередным куплетом. Протяжный хлопок, и нарушитель тишины, распахнув крылышки, кувыркнулся, чуть поелозил, словно устраивался на продолжительную спячку и успокоился.

– Чего лыбитесь-то, Виктор Васильевич? – ухмыльнулся Смычок, выводя в журнале свои каракули. – Как шесть номеров в спортлоте угадали.

– Нет, только пять, – откликнулся Виктор. – Ты смотри мне, клоун, допрыгаешься когда-нибудь, думаешь, не знаю, зачем этот раз дверную ручку на опилки перетирал? Бомбочки с магния-марганца мастыришь, все ручки литые в училище пообрывали, варвары!

– Та вы шо? Хиба я…

– Цыц, садись, умник! Вот выжгешь шаренки, так, ходя ощупкой, здорово в своих шкодах не разгонишься.

– А я Иттеньку на оклад в поводыри возьму, или хирургическую операцию с ним сделаем по сращиванию, он будет ходить и смотреть, а я говорить и кушать, как сиамские близнецы станем…

– Т-таскать на себе этот рюкзак с д-дерьмом?!

– Да я у тебя за пазухой места-то совсем трохи займу, будто ты в бюстгалтере…

– Цыц, говорю, болтун! И как бы тебе с утра приспособиться язык загипсовывать или губенки шнуровать, надоел ведь всем, трепло несчастное! – Виктор, как можно суровее, хмурился, а сам потаенно любовался на мальчишку, умничка! в такой-то неласковой, жесткой среде, где в почете грубая сила, эта шустрая крошка не только стала неуязвимой для этой силы, но и заставила себя уважать, уже выделилась в лидера, пусть небольшого, но очень своеобразного. В бурситете не счесть обратных примеров, подавления личности, ее унижения и распнания, причем, сгибались-ломались, казалось бы, физически крепкие, неглупые особи, но вялые, рыхлые станиной духа.

То, что, порой, выдавал неунывный жизнелюб Смыков тиражировалось и множилось слушателями, заставляло к нему прислушиваться, столь уже явный, заметный авторитет не так-то просто стало без причины обидеть, это бы возмутило другие авторитеты. Ну, а причину таковую этот умничка дарить так просто кому-то не собирался.

На перемене к военруку подошел Мешалкин.

– Нам Корнев все показатели режет, Виктор Васильевич, чего с ним делать ума не приложу, раз в неделю заявляется и то урока четыре отсиживает и убегает на часовой автобус.