Великий учитель

Как я был пассажиром

или Трамвай «Дружба»

…Может, кто-то нуждался в моей помощи. Может, я в чьей-то. Не знаю, не помню. В любом случае, нужно было спешить. Я спешил, и ноги мои были сбиты в кровь.

И вот я в трамвае, и трамвай этот тронулся. Значит, я уже еду, мои ноги отдохнут, а мозоли подсохнут. Значит, я буду там, где нужно. Значит, я успею. И это хорошо.

Но здесь радость движения по рельсам начала затухать, а скоро и совсем исчезла. Подозрение появилось, и с ужасом оправдалось. Я вдруг резко и сразу осознал, что я пуст. Да, пуст грубо и материально. Я стал шарить себя по карманам. Ничто не шуршало и не звенело. Денег не было. А контроллер приближался. Медленно, тягуче и неотвратимо, откуда-то из головы вагона…

Но я пока еще был богат морально. А может, даже и духовно. И, осознавая это, я решился на рискованное.

– Послушайте! – зычно воскликнул я, обращаясь вглубь трамвая, – Пассажиры! Люди! Братья! Извините, что я к вам обращаюсь! Я, конечно, человек не здешний! Но не могли бы вы – все – скинуться мне на проезд? Очень надо, поверьте! Мне просто очень нужно доехать. Быстро. Ведь пойди я пешком – все ноги бы стер. А мозоли, знаете ли, замедляют темп движения…

И тут произошло Чудо.

В трамвае обозначились Деньги.

Они зашуршали и зазвенели.

Все пассажиры, глядя на меня с уважением и сожалением, начали скидываться в шапку, которую вручили старичку-контроллеру. Подойдя ко мне, он со слезами на глазах произнес:

– Дружба! Как это прекрасно…

Я кивнул в знак согласия. И увидел, что вместе с билетом контроллер протягивает мне исписанный лист бумаги.

– Что это?

– Письмо Ивану Ивановичу! Он – мой друг! – воскликнул контроллер, – Передайте ему по адресу: Оренбург, улица Дружбы, дом 7, квартира 15.

– Мне выходить через две … – заикнулся я, – Мне бы побыстрее и туда, куда мне нужно. А мои мозоли…

– Послушайте! – возвысил голос контроллер, – Все посетители этого трамвая сегодня – ваши друзья! Они за вас скинулись. А значит и вы – их друг! Наш друг, хотел я сказать!

– Да, Вы – наш друг! – подхватила тетя, сидящая у окна, – Вы – голубь мира! И посланник дружбы! Или посланец? Ну, не важно. Вот, возьмите!

С этими словами она протянула мне увесистую на вид сумку, которую распирало изнутри чем-то угловатым.

– Огурчики! – объяснила тетя, – В томатном соке. Моей подруге. Кате. Она их любит. Огурчики. Во Владивосток. Адресок я вам сейчас черкну…

…И вот я в поезде. В руках у меня – баул с письмами для друзей пассажиров. А три носильщика сзади тащат баулы с огурчиками, помидорчиками, колбаской и… Дружба – великая вещь. Чего не сделаешь ради друзей!

Я стал шарить себя по карманам. Билета не было. А проводник приближался. Медленно, тягуче и неотвратимо, откуда-то из головы состава.

…Не знаю, не помню. Может, кто-то нуждался в моей помощи. Может, я в чьей-то…

Как я был разведчиком

или уроки немецкого

Наконец-то это случилось! Я – выдающийся советский разведчик И.М.П… нко – проник в Волчье Логово. Сейчас я нахожусь в самом сердце врага, и от самого Гитлера меня отделяет каких-то 3—4 метра.

А Гитлер сегодня в ударе. Он прижимает локти к груди, энергично сжимает кулаки и тут же воздевает руки к небу. Капельки его слюны то и дело брызжут на громадную карту генштаба, расстеленную на длинном столе. Он кричит о наступлении армий группы «Юг» на Кавказ. Вокруг собрались почти что все видные нацисты. Вот тучный Геринг задумчиво и согласно кивает головой. Вот что-то сосредоточенно записывает в блокнот Геббельс, наклонив свой гладкий, громадный череп. А вот и я, просто внимательно слушаю. Как много мне сегодня нужно узнать! Как много информации нужно передать в центр! Одна беда: я совершенно не знаю немецкого языка.

«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden!» – завершает свою речь Гитлер, упирает руки в бока и, посматривая вокруг, удовлетворенно и самодовольно кивает головой.

Вокруг царит благоговейное молчание. Но тут беру слово я.

«Как?!» – спрашиваю, – «Повтори, Адольф, как ты сказал?»

Легкий шум пробегает по бункеру. Все присутствующие недоуменно оглядываются на меня.

«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden…» – растерянно и уже безо всякого энтузиазма повторяет Гитлер, настороженно глядя на меня.

«Нет!» – говорю я, – «Не так! Не так надо! Nichtmitdem… Понимаешь? Nichtmitdem! На первом cлоге ударение, не на втором! Nichtmitdem! Nichtmitdem!» – и я повторяю это слово, делая правильное ударение, несколько раз, чтобы лучше запомнилось.

Гитлер завороженно смотрит на меня, машинально кивая головой. На губах его выступает пена.

«Повтори!» – я, наконец, завершаю свою лекцию.

«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden …", – послушно повторяет Гитлер, делая ударение на первом слоге.

«Да», – говорю я, – «Хорошо! Именно так…»

«Да и у всех вас, господа», – я, барабаня пальцами по столу, обращаюсь к генералам, – «Беда с немецким. Просто беда. Надо что-то делать.»

Левая рука Гитлера начинает конвульсивно подергиваться.

«Мой фюрер», – я щелкаю каблуками и подаю Гитлеру пакет, – «Прошу рассмотреть проект о создании высших курсов по немецкому языку для офицеров вермахта и членов НСДАП»

…За толстой металлической дверью, которую я запер на три оборота, раздается взрыв. Из зала стенографии доносится несмолкаемый треск печатных машинок. А за окном весною дышит зелень…

Как много еще нужно успеть сделать. Как много…

Как я был обвиняемым

или закат наркомафии

Дверь распахнулась неожиданно (никакого стука я не слышал), и в мою комнату бодрым, самоуверенным шагом вошли трое. Первый – одетый в милицейскую форму – сразу встал у двери, второй – одетый по-граждански – занял позицию у окна. Третий остановился напротив меня. Одет он был также в гражданское – строгий деловой серый костюм.

– Исраилов Джебраил Ахмедович? – спрашивает меня третий.

– Где? – я с недоумением осматриваю вошедшую троицу.

– Исраилов Джебраил Ахмедович, – уже утвердительно объявляет третий, – вы…

– Кто? Я? – тут я понимаю, что произошло недоразумение, – Какой же я Исраилов, а тем более Джебраил? Вы на лицо мое посмотрите!

– Перестаньте морочить нам голову своим лицом, господин Исраилов! – устало говорит третий, – Вы арестованы!

– А может, хотя бы документы мои посмотрите? – робко спрашиваю я, – Вы же это любите … «Ваши документы, товарищ…» Или как теперь? Господин?

– Мы это любим? – вопрошает третий у второго, который стоит у окна.

– Любим, – тот согласно кивает головой.

– Показывай, – нехотя соглашается третий.

Я бросаюсь к шкафу, в котором находятся мои документы.

– Ведь какая здесь логика, – вслух рассуждаю я, лихорадочно роясь в куче различных бланков и договоров, – Какая здесь логика… Вы смотрите на мое лицо, потом – на фотографию в документе, а затем – читаете мои фамилию-имя-отчество. А они указаны рядом с фотографией. И там написано – Петренко Иван Михайлович. Это я, понимаете, я! И вовсе никакой я не Исраилов Джебраил Ахмедович! Вот!

Я протягиваю своему обвинителю первый попавшийся документ, облаченный в твердую красную обложку, с важным названием, отчеканенным золотыми буквами: «Удостоверение».

– Так, – произносит обвинитель и начинает читать вслух, – Петренко Иван Михайлович.

– Да, – подтверждаю я, – Это я.

– … с 4-го апреля 2005 года по 4-е октября 2005 года посещал курсы английского языка при лингвистическом центре «Оазис» … И где фотография?

– Нету, – упавшим голосом отвечаю я, – Здесь ее нету. Какая же может быть фотография в таком удостоверении?

– Так какого черта ты его нам суешь? Посолиднее есть что-нибудь?

– Есть, – отвечаю, – Наверное… Вот. Загранпаспорт подойдет?

– Валяй.

Я подаю загранпаспорт.

– Так, – декларирует обвинитель, – Петренко Иван Михайлович.

– Да, – подтверждаю я, – Это я.

– Место рождения: гор. Фрунзе. Заметьте: сравнительно недалеко от Чуйской долины. Так, дальше… Издеваешься, тварь?!!

Паспорт летит мне в лицо. Я успеваю его перехватить Что такое? Ага! Господи, как мне плохо! Фотографии нет! А впрочем…

– Извините, – говорю я, – Этой мой бывший загранпаспорт. Он просрочен. Но зачем они удалили мою фотографию? Я не знаю… Бюрократы, сволочи, чинуши проклятые…

Твердая рука ложится на мое плечо, но я упорно продолжаю рыться в документах и фотографиях. Я выкидываю их на пол пачками.

Вот обычный паспорт. Я краснею, бледнею, я шатаюсь, и меня тошнит. Фотографии нет!

Вот школьная виньетка. С фотографиями, конечно. Учительница первая моя. С фотографией. А вот и моя первая любовь: Катя Матвеева. Красивая девочка. С фотографией. А вот и я… Господи, Боже мой!

Виньетка падает на пол. Меня бьет озноб. Где-то я такое уже видел. Ну конечно, на заброшенных могилах. Имя, фамилия, отчество. А выше – пустота, огороженная овальной, потускневшей рамочкой.

– Но ведь это же я, – тупо повторяю я, сгорбившись и тыкая пальцем в серое пятно, подписанное моими ФИО, на виньетке, – Это же я…

– Конечно, вы, – успокаивает меня обвинитель и ласково подталкивает к выходу, – Ну, конечно же, вы, Джебраил Ахмедович… А вы как думали? Сколько веревочке ни виться… Ну, и слава Богу! Наркоторговля без вас зачахнет…

Как я был политиком

или жертвоприношение

…Это был небольшой городок, в котором жили люди разных национальностей. Жили они дружно, друг друга не притесняли и всегда старались находить общий язык и общие интересы. В этом городе жил и я. И пользовался там большим уважением среди всех его жителей независимо от их национальностей.

Но пришло время бросаться камнями. Все жители городка разбились по национальному признаку на отдельные общины и стали вооружаться, для того, чтобы искоренить всех остальных, инородных жителей города. Замелькали топоры, косы, вилы и другие колюще-режущие предметы.

Однако, даже в это смутное время уважение ко мне не померкло. Ко мне приходили представители всех общин и диаспор с просьбой поддержать именно их в борьбе против остальных инородцев.

Приходили украинцы. "Иван Михайлович!» – говорили они мне – «Ведь Вы же украинец! Дались Вам эти москали и прочие кацапы! Геть их отседа! Присоединяйтесь к нам!» «Одумайтесь!» – отвечал им я – «И не гневите Бога своими безумными речами!» «Ну-ну» – говорили мне – «Мы, конечно, Вас уважаем… Но опасайтесь шальных пуль. Если чо.»

Приходили узбеки. "Иван Михайлович!» – говорили они – «Ведь вы же родились в Ташкенте. Мы Вас окружали с самого детства. Зачем Вам остальные? Будьте с нами!» «Вы понимаете, что говорите?» – вопрошал их я – «Покайтесь!» «Человек Вы, конечно, хороший» – отвечали мне – «Но сидите уж лучше дома, когда все начнется…»

Приходили даже аварруматы и сассиянцы и просили помочь им избавиться ото всех прочих представителей человечества, которые не могут похвастать столь древними культурой и цивилизацией как их собственные…

И вот все началось. На главную площадь города (которая, очевидно, должна была стать полем битвы) стали стекаться толпы. Люди потрясали оружием и выкрикивали гневные лозунги. Но я не стал отсиживаться дома. Я вышел на площадь, прошел в самую середину и взобрался на кафедру. Крики стихли. Представители каждой народности с надеждой смотрели на меня, ожидая, что я все-таки принял решение поддержать именно их диаспору. «Хорошо!» – сказал я, – «Я помогу вам!». «Кому? Кому?» – раздались крики. «Кого здесь на площади меньше всего?» – спросил я. «Нас!» – радостно закричали аварруматы, – «Нас меньше всего!» «Понятно!» – сказал я. И выдержав паузу, закричал: «Бей аварруматов!»

Крики ликования накрыли площадь. Аварруматы были уничтожены во мгновение ока. Объединенные общим противником и только что одержанной над ним победой недавние враги целовались и обнимались. Впрочем, минут через пять эйфория прошла. Арабы с ужасом осознали, что только что обнимались с евреями. Китайцы стали плеваться, когда поняли, что целовались с японцами. Толпа, только что объединенная общей радостью, снова распалась на отдельные кучки; снова поднялись в воздух колья и дрыны…

«Ну?» – спросил я, – «А кто теперь в меньшинстве?». «Ну, мы» – неуверенно ответил представитель сассиянской диаспоры, – «А к чему ты, собственно, клонишь?» «Бей сассиянцев!» – закричал я. Сассиянцы были повергнуты во прах, и повторилась старая история: недолгое единение, краткое ликование и повторный распад.

«И какая же диаспора самая малочисленная на данный момент?» – вопросил я. Но на этот раз никто мне не ответил. В воздухе повисла гробовая тишина. «Тогда может быть хватит?» – воскликнул я – «Тогда, может быть, да здравствует мир?» И тут все радостно закричали: «Хватит! Хватит! Мир! Мир!», побросали на землю орудия убийства и, взявшись за руки, стали расходиться по домам, напевая при этом народные песни о дружбе, любви и семейных ценностях.

Как я был верующим

или Предельный Переход

Я стою на пороге православного храма. Яркий солнечный день. И тишина. Она прерывается лишь словами проповеди, которую читает внутри храма поп…

Я захожу внутрь. Солнце бьет лучами сквозь цветные стекла. Путь от порога к амвону устелен цветистым ковром.

Но внутри – пусто. Лишь я один стою на пороге, да священник, глядя куда-то за горизонт, продолжает читать проповедь. Кому он проповедует – неведомо, но слова его льются и льются монотонным потоком.

Однако меня это не огорчает. Даже, напротив, радует. Я не люблю толпы, и сейчас радуюсь тому, что могу познать божественные истины в одиночестве, ни на кого не отвлекаясь.

Служитель культа смотрит сквозь меня куда-то вдаль. Проповедует. Я пытаюсь вслушаться в его слова. Но внезапная тревожная мысль посещает меня. «А ведь сюда сейчас набегут люди! Они будут расталкивать друг друга, тесниться, пихаться локтями! Они будут отталкивать меня к выходу!»

«Нет», – говорю себе, – «Пока я один – нужно занять место получше»

И подвигаюсь поближе к архиерею.

Слова его проповеди все громче. Вот-вот я их пойму. Но – нет!

«Разве пять метров – это близко?» – спрашиваю я себя, – «Это далеко! И ведь сколько людей сумеют протиснуться между мною и проповедником, чтобы услышать его слова! А я буду оттиснут! Хотя и пришел раньше всех!»

И я продвигаюсь еще ближе. Вот уже вижу, как блестит митра на голове проповедника, и пытаюсь вглядеться в его убор. Вот уже начинаю различать узоры, рисующие жития святых, как вдруг!

«Чьи это голоса сзади? Что за шум?» – спрашиваю я себя и оглядываюсь…

…Но за спиной пусто и тихо.

Я оборачиваюсь обратно. Узоры поблекли, а слова утихли. Я подхожу вплотную к архиерею. Он смотрит сквозь меня.

«И зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс»

И тут происходит ПРЕДЕЛЬНЫЙ ПЕРЕХОД!

Куда делся архиерей?! Я не толкал его, не теснил, не пихал локтями. Но его нет рядом со мной! Его нет вообще нигде в обозримом пространстве…

А на его месте стою я. И продолжаю – слово в слово – его проповедь.

«Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разбился кувшин у источника…»

Тихо и солнечно. В церкви пусто. Пока. Но дверь приоткрывается. Кто-то заходит внутрь…

«И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу»…