Список неполезных

Глава 1. Пустой отчёт

Город Просперитас просыпался рано. Не потому что жители были особо трудолюбивы, а потому что с восьми утра в зданиях Комитета Полезности загорались лампы дневного света, и каждый гражданин считал своим долгом встретить это сияние с бодрым видом.

Просперитас был городком маленьким, уютным, с низкими домиками, аккуратными клумбами и предсказуемо вымытыми тротуарами. На первый взгляд – образец идиллии, словно сошедшей с рекламного плаката: "Живи у нас и будь полезен!". Однако внимательный взгляд замечал некоторые странности.

Прежде всего – вывески. Каждая лавка и мастерская гордилась не названием, а лозунгом. Под старыми дубами на площади висел щит "Мы полезны для тени". Булочная на углу уверяла: "Мы полезны для вашего желудка". В парикмахерской красовался девиз: "Мы полезны для волос, но ещё полезнее – для общества". Даже у скромной урны для мусора была табличка: "Я полезна для чистоты города".

Жители шли по мостовой ровными потоками, словно двигаясь по давным—давно заведённому порядку. Каждый держал в руках папку с отчётом о вчерашних полезных делах. Вид у них был бодрый, приподнятый, как у людей, уверенных, что их вклад в общее благо не останется незамеченным.

– Вчера я записал семь пунктов, – хвастался плотник соседу—сапожнику. – Дважды прибил полку, отогнал кошку от теста и четырежды напомнил внуку почистить зубы.

– О, это впечатляет, – сапожник закивал с уважением. – А я зашнуровал двенадцать пар ботинок. Все клиенты записали свои благодарности. Думаю, мне добавят коэффициент.

Мимо прошла цветочница с охапкой подсолнухов и воскликнула:

– Я вчера помогла сорока трём пчёлам найти дорогу к улью. Надеюсь, это зачтут.

Толпа дружно заулыбалась. Все знали, что пчёлы считались особо полезными существами, а значит, и помощь им имела повышенный вес в отчётах.

Улицы Просперитаса были настоящей витриной коллективной добродетели. В окнах лавок висели аккуратные рамки с "Сертификатами полезности" – официальными документами, подтверждающими, что их владельцы в прошлом квартале сделали достаточно полезного для общества. Бумага сияла золотым тиснением, и чем выше был рейтинг учреждения, тем больше сертификатов гордо красовалось на витрине.

У булочника – три. У сапожника – четыре. А вот у "Общества расчётливых бухгалтеров" – сразу двенадцать, что заставляло прохожих останавливаться и одобрительно цокать языками.

– Ах, какие молодцы, – говорили горожане. – Всё считают, всё записывают, ничего не упустят! Настоящая польза!

В воздухе витала атмосфера праздника и дисциплины одновременно. Казалось, что сама погода подчинена городскому уставу. Небо было ровно голубым, облака – пушистыми, а солнце вставало точно по расписанию, как будто и оно подавало отчёт в Комитет.

На главной площади у фонтана собирались группы горожан, обсуждавшие не последние сплетни, а исключительно вчерашние показатели полезности.

– Я посчитала, сколько раз наш кот мурлыкал, – с гордостью сообщала одна дама в сиреневом платье. – Целых пятьдесят два раза. Записала всё в таблицу.

– Великолепно! – воскликнул её собеседник. – У вас будет повышение в рейтинге. Коты – это всегда плюс.

Чуть в стороне мальчишки бодро натирали статую основателя города – мистера Гордона Проспера, держащего в руках огромный свиток. На постаменте красовалась надпись: "Каждый поступок должен быть полезен".

– Это вам обязательно зачтётся, – пообещал прохожий, заметив их старание.

– Мы знаем! – хором крикнули мальчишки и тут же занесли данные в маленькие тетрадки.

На первый взгляд, всё в городе казалось совершенным. Но внимательный слух уловил бы лёгкие оттенки напряжения в голосах прохожих. Все улыбались слишком широко, все хвалили друг друга слишком громко, и даже простое замечание вроде "Какой сегодня чудесный день!" звучало так, будто его нужно немедленно внести в отчёт.

Даже колокольный звон на башне ратуши был частью общего распорядка. Ровно в восемь часов утра он объявлял, что начинается рабочий день, а вместе с ним и новый цикл полезности. Колокол звонил величественно, почти торжественно, и каждый звук отдавался в груди граждан лёгким призывом: "Ты уже сделал что—нибудь полезное сегодня?"

На крыльце булочной две старушки оживлённо спорили:

– Я вчера испекла пирог для внучки. Записала.

– А зачем? Это же личное.

– Личное тоже полезно! – уверенно ответила первая. – Еда укрепляет здоровье.

Спор выглядел чуть абсурдным, но обе дамы вели его с искренней серьёзностью, будто от этого зависела их судьба. И, в сущности, так оно и было.

Ни один житель Просперитаса не мог представить себе жизнь без отчёта. Ежедневно они заполняли графы и колонки, описывая всё – от мытья посуды до спасения насекомых. Бумага, перо и печать были для них не менее важны, чем хлеб и вода.

Именно поэтому утро в городе всегда начиналось одинаково с улыбки, папками с отчётами, бодрого похода к Комитету. Казалось, сама ткань бытия здесь сшита из полезных дел.

А если вдруг кто—то забывал сделать запись или случайно терял бланк, его ждал неприязненный шёпот соседей, осуждающие взгляды и тревожное ожидание решения Комитета.

Но пока что утро было спокойным. Просперитас жил по своим строгим, но привычным правилам.

Жители шагали, смеялись, кивали друг другу, и только лёгкий оттенок чрезмерного рвения выдавал в этой идиллии нечто странное, будто город старательно играл роль, боясь, что зритель уйдёт из зала, если спектакль станет хоть на мгновение менее полезным.

***

Бенедикт Фен, бухгалтер средней руки, проснулся ровно в шесть ноль—ноль, как и в любой другой день. Не на минуту раньше и не на минуту позже. В его спальне не было будильника. Он считал, что внутренние часы человека обязаны быть полезны обществу, а значит, точность сна следовало вырабатывать без всяких механических костылей.

Правда, внутренние часы Бенедикта иногда ошибались. К примеру, неделю назад он проснулся на двадцать секунд позже положенного. Он мгновенно записал это в специальный блокнот и потом целый день пытался компенсировать оплошность дополнительными полезными действиями. Тогда он дважды вымыл кружку, трижды вытер стол и один раз помог улитке перебраться через дорожку в саду. Но всё же осадок на душе остался.

Сегодня, однако, всё прошло идеально. Бенедикт открыл глаза, сел на кровати, аккуратно сложил одеяло и поправил подушку. Всё это заняло не больше тридцати секунд. Он даже мысленно отметил: "Сделано с пользой".

Его комната выглядела с той же педантичностью, как и он сам. Каждая вещь имела своё место. Тапочки были выставлены параллельно ножкам кровати, на расстоянии ровно двадцати сантиметров. Зеркало висело на стене строго по уровню, и Бенедикт иногда проверял это линейкой.

На прикроватной тумбочке лежала стопка блокнотов – "Журнал утренней полезности", "Журнал вечерней полезности", "Журнал промежуточных полезных наблюдений" и "Журнал самоконтроля". Все они были одинаково серые, одинаково строгие, и только маленькие аккуратные ярлычки различали их по названиям.

Бенедикт встал, выпрямился, сделал три вдоха и три выдоха. Выполнил он этот моцион не потому что любил гимнастику, а потому что записывал это как "проветривание лёгких для пользы общества".

Завтрак он приготовил заранее ещё вечером. На кухонном столе стояла тарелка с овсянкой, накрытая крышкой, стакан с водой и маленькая чашка с тремя ровно нарезанными кусочками яблока. Бенедикт считал, что яблоки полезны в умеренном количестве. Четыре ломтика – это уже переусердствование, а два – недоработка.

Он снял крышку, тщательно её протёр (чтобы потом записать "удалил возможную пыль, препятствующую чистоте"), сел за стол и начал завтракать. Ел он медленно, тщательно пережёвывая каждый кусочек – не менее двадцати раз. "Это полезно для пищеварения", – напоминал он себе.

Пока он жевал, его взгляд упал на белый лист бумаги, лежащий в центре стола. Это был бланк отчёта. Вернее, один из множества бланков, которые Бенедикт получал в Комитете Полезности. Он был абсолютно чист, ни одного штриха, ни одной пометки. Но Бенедикт, по какому—то странному и непонятному стечению мыслей и обстоятельств, не заметил этого. Для него этот лист уже давно был "заполненным".

"Хорошо, что я не забыл вчера вписать все пункты, – удовлетворённо подумал он. – Особенно спасение пчелы из оконной рамы. Это будет большим плюсом".

Он улыбнулся, однако едва заметно, ведь чрезмерная улыбка считалась в обществе легкомысленной.

Закончив с овсянкой и яблоком, Бенедикт аккуратно протёр стол. Потом достал из шкафа свой костюм. Он был серым – не светлым и не тёмным, а таким, что его цвет невозможно было описать иначе как "ничего особенного". Именно это Бенедикт и считал достоинством, ведь настоящий серый костюм не отвлекает внимание, а значит, не мешает другим быть полезными.

Он надел рубашку, застегнул все пуговицы, поправил галстук и посмотрелся в зеркало. Волосы были приглажены, пробор проведён с точностью геометрической линии.

– Достойно, – сказал он сам себе и сделал пометку в блокноте: "Прическа – аккуратна, значит, полезна".

На подоконнике стоял горшок с кактусом. Бенедикт подошёл к нему и склонился, внимательно рассматривая растение. Среди острых иголок торчало несколько белых пушистых перьев, улавливавших пыль.

– Ну что, дружок, – сказал он кактусу. – Исполняешь свою миссию?

Он взял маленькую кисточку и аккуратно провёл ею по перьям, собирая мельчайшую пыльцу.

– Теперь воздух чище. А значит, ты и я сделали что—то полезное.

Записав это действие в "Журнал утренней полезности", он удовлетворённо кивнул.

В этот момент где—то за окном прозвенел первый утренний колокол. Бенедикт встрепенулся. До начала работы Комитета оставалось ещё два часа, но он любил приходить заранее. Так ему было спокойнее.

Он собрал папку, положил туда бланк отчёта – тот самый абсолютно чистый, в котором не было ни слова, – и захлопнул её с таким видом, словно закрыл самую важную книгу своей жизни.

Потом обошёл комнату, проверяя каждую мелочь. Закрыт ли кран? Плотно ли завинчена крышка на сахарнице? На месте ли все три стула? Да, да и ещё раз да. Он даже провёл пальцем по полке, убедился, что пыли нет, и сделал последнюю запись: "Контроль чистоты выполнен".

Наконец он вышел в коридор, обул туфли и надел шляпу. В зеркало на стене мелькнул его силуэт – точный, собранный, предсказуемый. Такой, каким он всегда хотел казаться обществу.

Бенедикт улыбнулся – снова слегка, на миллиметр приподняв уголки губ.

– Всё идёт как надо, – прошептал он. – Сегодня я снова буду полезен.

И шагнул за дверь.

***

Утреннее солнце светило над Просперитасом слишком усердно, словно и оно хотело попасть в чей—то отчёт. Узкие улочки были вычищены так, что на камнях мостовой отражались даже шаги прохожих. Флаги и плакаты трепетали на ветру, с одинаково бодрыми лозунгами:

"Полезность – долг каждого!"

"Нет пользы – нет и смысла!"

"Тот, кто полезен, тот достоин жить среди нас!"

Под каждым лозунгом аккуратно стояла печать Комитета – знак того, что это не просто слова, а почти закон природы.

Бенедикт шагал по улице, сжимая под мышкой папку с отчётом. Его походка была чёткой, размеренной, как у человека, который абсолютно уверен в своей правоте. Лист внутри папки был для него словно уже написанная симфония – он даже не заглядывал в неё, чтобы проверить. Зачем? Разве можно усомниться в собственной педантичности?

Соседи встречали его улыбками и приветствиями.

– Доброе утро, господин Фен! – крикнул мясник, вытирая руки о фартук. – Ну что, отчёт готов?

– Готов, – спокойно кивнул Бенедикт.

– Отлично, отлично! – мясник довольно потер руки. – Я вчера записал: "Снял с витрины три мух". Думаю, мне это зачтётся.

Бенедикт вежливо улыбнулся уголком губ.

– Без сомнений, – сказал он. – Борьба с мухами всегда полезна.

Дальше он встретил молочницу с корзиной.

– Господин Фен! – воскликнула она. – Я вчера семь раз встряхнула кувшин, чтобы молоко не прокисло. Записала. А вы что вписали в свой отчёт?

Бенедикт слегка приподнял подбородок.

– Всё, что сделал.

Это была его излюбленная фраза, звучавшая одновременно скромно и гордо. Молочница понимающе кивнула и пошла дальше, бормоча что—то вроде "настоящий пример для подрожания".

На углу улицы толпились школьники, готовившиеся к занятиям. В руках у них были не учебники, а маленькие блокнотики. Один мальчишка радостно махнул Бенедикту рукой:

– Господин Фен! Смотрите, я записал: "Погладил собаку соседа". Это полезно?

– Безусловно, – кивнул Бенедикт. – У животных укрепляется доверие к человеку, а значит, и к обществу в целом.

Дети восторженно зашумели и побежали дальше, обсуждая, что ещё можно вписать: "Поднял кепку", "Посчитал лужи", "Сказал спасибо учительнице".

На каждом шагу Бенедикта окружала эта показная бодрость. Казалось, весь город жил одной единственной мыслью – лишь бы не забыть записать очередную мелочь.

Он шёл и всё больше чувствовал себя частью огромного механизма, идеально отлаженного, где каждый винтик на своём месте. И ни на секунду не задумывался о том, что его собственный отчёт на этот раз – всего лишь пустой белый лист.

На углу улицы, у скамейки, сидела старушка миссис Твил. Её знали все. Она была редкой особой, которая позволяла себе некоторую иронию по отношению к общему порядку. За это её то порицали, то тайно уважали.

Она вязала серый шарф и с прищуром смотрела на прохожих. Когда Бенедикт поравнялся с ней, она подняла голову:

– Доброе утро, господин Фен.

– Доброе, миссис Твил, – учтиво ответил он.

Она усмехнулась, обнажив пару отсутствующих зубов.

– Ну что, отчёт готов?

– Готов, – уверенно сказал Бенедикт.

Старушка покачала головой и слегка постучала спицами.

– Главное, милок, не забудь поставить запятую в графе "прочистка дымохода". А то у нас один сосед пропустил, и ему неделю потом доказывали, что он чуть не поджёг весь квартал.

Бенедикт вежливо улыбнулся, хотя его слегка задела насмешка в её голосе.

– Благодарю за совет. Но в моём отчёте всё как надо.

– О, я в этом не сомневаюсь, – хитро прищурилась миссис Твил. – Вы—то у нас человек основательный. Только вот… – она махнула рукой в сторону Комитета, – там нынче слишком любят придираться.

Бенедикт не ответил. Он продолжил свой путь, стараясь не думать о её словах. Конечно, у него всё в порядке! Разве может быть иначе?

Впереди показалась ратуша, а рядом с ней – огромное здание Комитета Полезности. На фасаде висел очередной плакат:

"Отчёт – зеркало души гражданина!"

Под плакатом толпились люди, оживлённо обсуждая, сколько страниц заняли их записи и какие пункты принесут им наибольшую пользу.

Бенедикт вздохнул. Внутри него на секунду мелькнула странная мысль: "А что, если вдруг я что—то забыл?". Но он тут же отогнал её, как надоедливую пылинку. Всё заполнено, всё учтено.

Он крепче сжал папку под мышкой и зашагал дальше.

***

Холл Комитета Полезности был создан так, будто его проектировали для богов, а не для простых граждан. Высокие колонны уходили в небо, поддерживая потолок с расписными сводами, на которых сияли золотые буквы:

"Полезность – это вечность".

Под этими словами величественно парил герб города в виде раскрытой книги, в которую был вписан список полезных дел, обрамлённый лавровым венком.

Сквозь огромные окна струился свет, отражаясь от мраморного пола. Этот свет был слишком ярким, слишком правильным. Он как будто высвечивал каждую пылинку, каждую складку одежды, каждую тень сомнения на лице.

Очередь тянулась вдоль колонн, извиваясь живой змейкой. Мужчины и женщины всех возрастов держали под мышкой папки – кто—то бережно, кто—то нервно сжимая их, словно это были паспорта в новый мир.

Бенедикт занял своё место, стараясь держаться прямо и невозмутимо. Внутри, правда, вновь шевельнулось что—то похожее на тревогу. Но он мгновенно усмирил её, поправил галстук и взглянул на огромные часы на стене, на которых стрелки шли так же уверенно, как и его собственная жизнь.

Перед ним стоял полный мужчина в расшитом жилете. Он обернулся и, заметив Бенедикта, улыбнулся:

– Доброе утро, коллега!

– Доброе, – ответил Бенедикт.

Мужчина, не дожидаясь вопроса, с гордостью похлопал по своей папке.

– В этот раз у меня будет блестящий отчёт! Записал: "Спас от падения яблоко". Оно уже летело со стола, но я подхватил. Думаете, зачтут?

Бенедикт вежливо кивнул.

– Несомненно. Спасение еды всегда ценится.

Мужчина засиял, словно получил медаль.

Сзади стоял долговязый подросток с курносым носом. Он с любопытством подался вперёд:

– А я вчера всех голубей на площади пересчитал! Все сто шестьдесят четыре. До последнего! Записал.

– Тщательность – всегда признак пользы, – заметил Бенедикт.

– Вот—вот! – оживился подросток. – Они же символ чистоты города. А если вдруг их станет меньше? Нужно будет сразу же разобраться этим!

Толпа вокруг зашумела, подхватывая разговоры.

– А я в отчёте написал: "Вытер пыль с колокола".

– А я – "Закрыл окно, чтобы не было сквозняка".

– А я – "Сказал "будь здоров" тринадцати людям подряд".

Каждое признание звучало как подвиг, и все реагировали на него серьёзно, будто речь шла о сражении с драконами.

Бенедикт слушал, кивая. Его собственная уверенность слегка пошатнулась, ведь у него таких подробных записей нет… Но тут же он напомнил себе, что у него всё есть. Всё. Только глупец мог бы сомневаться в себе.

В глубине холла виднелся массивный стол, за которым сидели трое чиновников. Они были облачены в чёрные мантии с золотыми цепями на груди. Лица их были важны и надменны, словно они судили не отчёты, а судьбы мира.

Каждый, кто подходил к столу, раскладывал папку перед ними с трепетом. Чиновники поочерёдно листали отчёты, делали пометки и иногда переглядывались с театральной строгостью.

– "Поставил свечку, чтобы в коридоре было светло"… Хм. Засчитано, но без восторга. – "Отнёс кошку с дороги". Прекрасно! Высшая степень пользы! – "Проверил количество ступенек у крыльца". Весьма дотошно. Одобрено.

Каждое слово чиновников падало как молот, а люди принимали его как приговор. Те, чьи отчёты хвалили, уходили из холла с сияющими лицами. Те, кому делали замечания, опускали головы и шли прочь, словно осуждённые.

Очередь продвигалась медленно. Время тянулось, как вязкая патока. Бенедикт чувствовал, как его ладонь чуть вспотела на папке.

Позади него кто—то громко сказал:

– Слышали? Вчера одного мужчину уличили в том, что он три раза записал одно и то же дело! Представляете? "Вынес мусор"… и снова "Вынес мусор". Комитет сказал, что это попытка раздуть полезность!

Толпа ахнула.

– И что же с ним будет? – спросил кто—то.

– Пересмотр отчётов за весь месяц. Позор!

Все зашептались, качая головами.

Бенедикт сделал вид, что не слушает. Он сосредоточенно смотрел на свои ботинки, отполированные до блеска. В его мире не было места ошибкам.

Очередь продвинулась ещё на несколько шагов. Теперь он мог рассмотреть чиновников ближе. Один из них, с длинным носом и суровыми глазами, листал отчёт, время от времени цокая языком, будто учитель перед глупым учеником. Второй поправлял золотую цепь и морщил лоб, будто от тяжкой ноши власти. Третий любил делать паузы, чтобы усилить драматический эффект. Частенько он задерживал взгляд на записи, поднимал глаза к потолку, а потом медленно кивал или качал головой.

Бенедикт почувствовал, что сердце его застучало быстрее. Он снова поправил галстук, выпрямился. "Ничего страшного, – сказал он себе. – Всё в порядке. Всё всегда в порядке".

Впереди очередь дошла до той самой молочницы, которую он встретил утром. Она с улыбкой положила папку на стол.

– Итак, – начал чиновник с длинным носом. – "Семь раз встряхнула кувшин с молоком".

Он посмотрел на коллег. Те переглянулись.

– Засчитано, – сказал второй. – Действительно, молоко после такого не скисает.

– "Сказала "доброе утро" пятнадцати соседям".

– Отлично, – одобрил третий. – Социальная польза.

Молочница вспыхнула от счастья, как девочка.

– Благодарю вас! – воскликнула она и поспешила прочь, сияя от гордости.

Бенедикт смотрел ей вслед и вдруг почувствовал, как в груди у него что—то сжалось. Впервые за долгое время он осознал, что в его папке – тишина. Пустота. Чистый белый лист.

Но он тут же встряхнулся, словно отгоняя назойливую муху.

"Нет, – сказал он себе. – Всё заполнено. Всё сделано. Я же человек полезный. Самый полезный из всех".

Очередь сдвинулась вперёд ещё раз, и теперь он стоял всего в нескольких шагах от стола.

Чиновники перелистывали очередную папку с тем самым театральным пафосом, словно вершили мировую историю. Толпа замерла в почтительном молчании.

Бенедикт крепче прижал папку к груди и сделал вдох.

Очередь, словно гигантская пружина, медленно толкнула Бенедикта вперёд. Ещё шаг и он оказался перед массивным дубовым столом, за которым сидели трое чиновников. Воздух вокруг был густ, как сироп, и напоминал храмовую тишину, в которой даже кашлянуть никто не смел.

Бенедикт машинально выпрямился, поправил манжеты и положил папку на стол с тем спокойным жестом, которым всю жизнь подкреплял собственную педантичность.

– Следующий, – проговорил чиновник с длинным носом, не глядя на него.

Бенедикт чуть поклонился.

Чиновник лениво протянул руку, открыл папку. Кожа папки скрипнула, словно от старости. Тишина стала мертвой. Толпа за спиной вытянула шеи, чтобы лучше рассмотреть.

Длинноносый перелистнул верхний лист… и застыл.

Белый. Совершенно чистый.

Ни слова, ни цифры, ни кривой запятой. Лист сиял своей пустотой так нагло, будто нарочно дразнил всех присутствующих.

Чиновник не сказал ни слова. Он поднял глаза и посмотрел на Бенедикта долгим, почти мученическим взглядом.

– Хм, – протянул он, смакуя паузу.

Второй чиновник, с золотой цепью, наклонился, чтобы тоже взглянуть. Его густые брови медленно поползли вверх.

Третий, тот самый любитель театральных эффектов, придвинулся ближе, прищурился и вдруг шумно втянул воздух сквозь зубы так протяжно, словно сам воздух был признан в чем—то виновным.

Вся очередь за спиной напряглась. Кто—то зашептался:

– Белый лист… – У него пусто! – Быть не может!

Шёпот разрастался, как пожар в сухой траве.

Бенедикт моргнул, нахмурился и сказал твёрдо:

– В отчёте есть всё необходимое.

Длинноносый чиновник постучал пальцем по бумаге.

– Здесь ничего нет, – произнёс он холодно.

– Ошибаетесь, – уверенно сказал Бенедикт. – Там отражён каждый мой шаг. Я тщательно заполнил всё, как и всегда.

Толпа шумно вздохнула. Несколько человек начали перешёптываться громче.

– Может, чернила исчезли? – Или он специально? – Как же так… человек вроде Фена!

Чиновники переглянулись. Золотая цепь чуть звякнула о стол.

– Господин Фен, – медленно произнёс второй чиновник, – вы утверждаете, что ваш отчёт в полном порядке?

– Утверждаю, – сказал Бенедикт твёрдо. – Я – человек полезный.

Наступила тягучая, удушающая пауза. Казалось, даже колонны холла прислушивались.

Первым снова заговорил длинноносый:

– Белая бумага… Это же полное отсутствие пользы.

– Или… – вмешался третий, с пафосной интонацией, – знак презрения к самому принципу отчётности!

Эти слова повисли в воздухе, словно обвинение, от которого невозможно отмахнуться.

Толпа ахнула. Несколько человек перекрестились, будто услышали богохульство.

Бенедикт побледнел, но не дрогнул.

– Я не презираю отчёты. Наоборот, я… я всегда был примером для других! Спросите хоть кого—нибудь!

Кто—то из очереди, не выдержав, выкрикнул:

– Это правда! Он всегда говорил умные вещи про полезность!

– Да, – поддержал другой. – Но… пустой лист…

Второй чиновник положил ладонь на папку, будто придавливая её к столу.

– Факт остаётся фактом, – сказал он глухо. – Бумага пуста.

Снова воцарилась тишина. Только часы на стене тикали, отмеряя секунды и каждая из них звучала, как удар молотка по наковальне.

Бенедикт вдруг ощутил, что вся его уверенность превращается в зыбучий песок. Он открыл рот, хотел возразить, но слова застряли. Лист лежал на столе – белый, обнажённый, беззащитный. И против этой очевидности не существовало доводов.

Третий чиновник, наслаждаясь паузой, поднялся и развернулся к очереди.

– Граждане! – его голос раскатился по залу, как удар колокола. – Перед нами отчёт, равный ничему. Чистый лист. Пустота.