Пролог
Запись передачи с частного радиоканала "Третий горизонт". Точная дата не указана. Файл носит имя "kar-oi-anom\_01\_raw\.wav".
Перевод выполнен автоматически. Неточная расшифровка возможна.
[Шум эфира. Мелодия из пяти нот, звучащая словно из алюминиевой кастрюли. Голос ведущего – бодрый, слегка наигранный.]
– И снова с вами вечерний эфир на "Третьем горизонте" – канале, где тайное встречается с документальным! С вами, как всегда, я, Владислав Смыслов, и сегодня – не побоюсь этого слова – эксклюзивная тема! Алтай. Горы. Аномалия. Странный объект, найденный недалеко от посёлка Кара-Ой. Люк в земле. Без швов, без ручки, и, внимание – он звучит! Что это – военный эксперимент? Древняя технология? Или, быть может… монадное окно в другое состояние бытия?
[пауза, глухой фон с атмосферными звуками – отдалённое уханье совы, скрип дерева]
– У нас в студии – лучшие умы трёх направлений. Сперва выступит специалист по автономной магии третьей волны, лауреат онлайн-конкурса "Душа Практики" и автор подкаста "Чакра или фрактал?" – Лика Монахова!
[Женский голос, энергичный, самоуверенный.]
– Всем светлого спектра! Спасибо, Влад. Монады – это коды души. Когда объект начинает звучать – он входит в резонанс с коллективным бессознательным. И если это четыреста тридцать два герца – это частота, при которой активируются первичные архетипы. С этой точки зрения люк – безусловно активационный портал.
[Ведущий (радостно)]
– Фантастика! Друзья, вы слышали? Архетипы уже стучат в железо! А сейчас – у нас на связи прямо из Бийска – старший инспектор отдела по стихийным трансценденциям Министерства окружающих феноменов – Григорий Ярцев.
[Голос мужчины – вялый, казённый.]
– Добрый вечер. Комиссия направлена. Признаков техногенного воздействия не обнаружено. Энергопитание не установлено. Вопрос переведён на уровень метаполевой экспертизы. Ожидается приезд специалистов.
[Ведущий (шепеляво)]
– Ох, ну прямо как по протоколу. Спасибо, Григорий Николаевич. Удачи вашей комиссии и аккуратности с… монадным полем. И наконец, наш третий гость – человек, которого вы все знаете, звезда блогинга, охотник за тайнами, он же автор легендарной серии "Кармаев vs Кыштымский карлик" – Антон Кармаев!
[Мужской голос, молодёжный, слегка надменный.]
– Влад, привет. Я, как всегда, с фактами. Мы были там вчера. Люк – абсолютно не реагирует на воздействие. Но рядом – повышенный уровень сопротивления воздуха. Атмосфера вязкая, как кисель. Я считаю, это следствие активного инфополевого узла. Возможно, кто-то генерирует это восприятие искусственно. Можем иметь дело с квантовой галлюцинацией.
[Лика Монахова (резко)]
– Инфополевой узел – это просто слова. Это надчувственный доступ к матрице бытия. На Алтае это случается каждую эпоху. Вспомните Тангутов, вспомните Великую Паузу…
[Кармаев (подхватывает)]
– Да я и говорю: кто-то её заново активировал. Люди чувствуют, понимаешь? Я вчера стоял – и у меня спина чесалась. Это не просто металл. Это как будто… как будто кто-то смотрит снизу вверх.
[Пауза. Звук лёгкого треска, будто кто-то переключил микрофон.]
[Ведущий (с напускной торжественностью)]
– Дорогие слушатели, спасибо за ваши комментарии – все триста сорок два мы сохраним и переслушаем. Разумеется, официальной версией мы не ограничимся. Поэтому завтра на место вылетает специальная научная группа. Лучшие умы страны – квантофизики, трансфеноменологи, геосканеры, и, конечно, представители культурного фонда. Мы разберёмся, что скрывает этот загадочный люк в небо. А пока – оставайтесь на нашей волне, и не забывайте: мир больше, чем кажется.
[Музыка – фрагмент горлового пения в электронной аранжировке. Запись обрывается.]
Глава 1. Алексей Рубцов
Окна лаборатории были залеплены светозащитной плёнкой. Утренний свет распадался на бледные прямоугольники, скользившие по столам, приборам, ноутбукам и только что включенной кофеварке, от которой уже запахло горелым пластиком.
Алексей Рубцов ссутулившись сидел перед большим монитором с картой гравитационных отклонений в западной части Горного Алтая. Волны аномального сигнала, полученные с борта спутника "РЕСО-5М", складывались в странную и неприятную симметрию. В центре было четко видно завихрение, почти идеальной формы. Он отметил координаты, затем ещё раз перепроверил высоту пролёта спутника и плотность локальной сетки. Всё было корректно. Слишком корректно, даже как-то вызывающе корректно.
В наушниках продолжал звучать эфир.
– …а у меня, Влад, было ощущение, что воздух на Кара-Ое как будто… ну, понимаешь… разрежен по воле наблюдателя!
Рубцов приподнял бровь и без звука выдохнул носом. Потом снял наушники и положил их рядом с собой на стол. На экране по-прежнему мерцала гравитационная аномалия.
Он потянулся, поправил ворот рубашки и налил себе кофе из той самой перегретой кофеварки. Горечь напитка оказалась отвратительной, но бодрила. Уровень кофеина был достаточен, чтобы не раздражаться в голос.
Ему было сорок один. Не худой, не толстый – обычного телосложения. Волосы тёмные, редеющие. Седина появилась ещё пять лет назад, после провальной истории с венерианской станцией. Впрочем, тогда его вины не было ни на грамм. Глаза серые, лицо сдержанное, но не угрюмое. Типичный кандидат наук с уклоном в пострелятивистский рационализм.
Он не верил в то, что болтали в эфире, но иногда их все же слушал из научного интереса. Как врач, изучающий симптомы, пусть даже самые абсурдные. Особенно если они регулярно повторяются.
На соседнем экране мигал фрагмент расшифровки аудиозаписи:
"kar-oi-anom\_01\_raw\.wav"
Голоса: идентифицировано 4
Ключевые слова: портал / вибрации / архетип / квантовая галлюцинация / монада
– Монада, – усмехнулся он. – Чем глубже я копаю, тем чаще сталкиваюсь с Лейбницем, причём в плохом смысле.
Он щёлкнул переключателем и на другом экране отобразились временные графики. Согласно кривой, "люк в земле" начал излучать ровно в 03:14 по местному времени – синхронно с неожиданным скачком плотности гравитационного поля. В отличие от эфира, это было очень даже реальным. Данные поступали с разных источников, включая старую сеть космической геодезии. Там не верили в чакры, но приборы врали редко.
Он посмотрел на часы. До заседания проектной группы оставалось пятнадцать минут. Скорее всего, начнут без него, но Алексей всё равно собирался явиться. Не потому, что ожидалот этого борища чего-то конструктивного, а скорее для того, чтобы проследить, как науку вновь попытаются приспособить к нуждам полузабвенного министерства.
Телефон на столе завибрировал. Пришло сообщение от технического координатора:
"Рубцов, будешь участвовать в оценке Кара-Ой? От нас ждут кого-то с "трезвым взглядом"."
Он ответил коротко:
"Да. Как раз слушаю эфир. Отрезвляет".
Через пять минут он выключил все экраны, надел пиджак и вышел в коридор. В лаборатории осталось лишь гудение приборов и остывающий кофе.
В углу продолжал мигать индикатор записи.
Монада ждала.
***
Директорский кабинет находился в западном крыле комплекса в бывшем актовом зале, переделанном в нечто между офисом и пунктом наблюдения. На потолке висели два старых вентилятора, не работающих с 2019 года, но снять их никто не решался: считалось, что они "держат пространство".
Алексей вошёл без стука, так как его ждали.
У окна стоял директор института, Аркадий Львович Мирошниченко, высокий, сухощавый, с идеальной осанкой и выражением лица, унаследованным от эпохи госкомиссий. В руках он держал планшет.
– Алексей Андреевич, присаживайтесь, – произнёс он почти без интонации. – К вам есть интерес. Сверху.
Рубцов молча сел. На столе лежала бумага. Причемне распечатка, а настоящая, с синей печатью и подлинной подписью. Такое теперь присылали только по особым случаям, чтобы не было возможности переслать в мессенджере.
– Геологическая разведка Министерства обороны наткнулась на странную структуру в районе горы Кара-Ой, – сказал директор, не глядя на него. – Картинка у них получилась не очень чёткая. Плотный слой породы, равномерное рассеивание тепла, отсутствие акустического отклика. Военные сказали: "не наше". Дальше всё, как обычно: письмо, экспертиза, комиссия. И вот, – он перевернул бумагу, – вас назначили "специалистом по полевым полиморфным реальностям".
Алексей приподнял бровь.
– Прошу прощения… по чему?
– По полевым полиморфным реальностям, – повторил Мирошниченко, сдержанно, будто перечитывал список блюдпо второму разу. – Это, по-видимому, дисциплина, появившаяся в недрах Совета по трансцендентным рискам.
Алексей чуть наклонился вперёд, скрестив руки.
– Я правильно понимаю, что меня хотят отправить в поле как представителя несуществующей научной школы?
– Да, – подтвердил директор. – Именно.
– И возразить нельзя?
Мирошниченко пожал плечами, подошёл к аппарату и налил себе воды.
– Возражать можно. Но это, как вы понимаете, – в пределах резонанса. Всё уже решено. Вы подходите под все параметры. Участвовали в проекте по реконструкции восприятия на Церере, занимались гравитационными сбоями на Марсе, плюс – цитирую – "демонстрируете высокую толерантность к парадоксальным когнитивным воздействиям". Наверху считают, что вы – опять же, цитирую – "сохраняете структуру при разрушении структуры".
– Спасибо, – сухо сказал Рубцов. – Звучит, как характеристика строительного материала.
– Боюсь, вы и есть материал. Вылет завтра. В составе группы – четыре человека. Вам передадут комплект экипировки, протокол по Технике работы с монадными объектами и методичку по междисциплинарной терминологии. Последнее рекомендую не читать, если вы планируете сохранить чувство реальности.
– А можно хотя бы уточнить, кто вообще ввёл этот термин – "монадный объект"?
– Думаю, это было коллективное творчество, – ответил директор. – Примерно как слово "туманность" в XVIII веке. Красиво, непонятно и на бумаге выглядит убедительно.
– Прекрасно, – Алексей встал. – Тогда я пойду вещи собирать. Только один вопрос, Аркадий Львович… Если всё это окажется очередной несостоятельной шумихой?
– Вы скажете, что объект псевдомонадного типа и не подлежит категоризации, – усмехнулся Мирошниченко. – А они это запишут в отчёт как "гипотеза о полиморфной стабильности". В любом случае, ваша поездка будет считаться научной работой.
Алексей кивнул и направился к выходу.
– Кстати, – добавил директор уже вслед, – эфир вчерашний слушали?
– Да, – остановился Рубцов у двери. – Хорошо расслабляет префронтальную кору.
– Вот и замечательно, – пробормотал Мирошниченко. – Значит, вы уже практически настроены на эту работу.
Дверь мягко закрылась. В коридоре пахло пылью и старыми журналами. Алексей остановился на секунду, посмотрел на жёлтую полоску света у ног – солнечный луч пробивался сквозь переплет окон. Потом двинулся дальше.
Он не любил экспедиции. Но хуже экспедиций бывали только "экспедиции по приказу".
***
Поезд отправился в половине девятого утра: невзрачный электродизель из Новосибирска на юг, через Бийск, в сторону Усть-Коксы. Состав шёл неторопливо, как будто ленился прощаться с цивилизацией. Вагоны были старые, но зато ещё советской сборки – железо крепкое, сиденья жёсткие, окна матовые от времени. Алексей устроился у окна, достал планшет и попытался вернуться к гравитационным аномалиям,но уже через пятнадцать минут сдался: рукопись дрожала от тряски, экран пульсировал от слабого сигнала, а мозг упирался, как упрямый мул.
Напротив уселся его попутчик – плотный мужчина в широких штанах цвета мха и куртке с орнаментом, явно не промышленного производства. На сумке красовалась надпись: "АГРОЭФИРНОЕ ХОЗЯЙСТВО "ДУША ГЛИЦИНЫ".
– Алексей Андреевич, да? – бодро сказал он, протягивая руку, после того, как по его слегка навязчивой просьбе Алексей представился. – А я – Роман, можно просто Рома. Эзофермер. Еду на фестиваль корневого сознания. Может, слышали?
– Боюсь, нет, – ответил Рубцов, пожав теплую, цепкую, с загрубевшей кожей руку.
– У нас там будет выставка – я свои орехи повезу. Заряженные. Ну, в смысле, "настроенные". Смотрю, вы человек науки, вам, наверное, интересно будет.
– Конечно, – вежливо кивнул Алексей, поглядывая в окно. – Особенно, если они ведут себя как бозоны.
– Почти! – оживился Роман. – У меня один клиент так и говорит: "Словно в волновом резонансе с моей судьбой". У нас подход не академический, но с душой. Вы же знаете, что наука сейчас всё меньше про душу. А мы компенсируем.
Он полез в сумку и достал контейнер с орехами. Те и правда были как будто не совсем орехи – чуть фиолетовые, с налётом, будто пыльцой покрытые. На коробке красовался логотип в виде мандалы, окружённой формулой Эйлера, правда, слегка искажённой.
– Можете попробовать. Только осторожно: эти – мажорно-активные. Утренний тонус, чувство благодарности и лёгкое ощущение дежавю.
– Спасибо, позже, – сказал Алексей. – А вы часто так путешествуете?
– Ой, сейчас это всё очень востребовано, – закивал фермер. – Особенно после этих… ну как их… гравитонных событий в Архангельске. Люди поняли, что пространство не стабильно. Им нужно, чтобы хоть что-то было заряжено правильно. Вот мы и заряжаем.
Алексей решил не вступать в полемику. Он уже понял, что спорить – всё равно что объяснять пингвинам топографию на берегу моря. Он перевёл взгляд в окно.
За стеклом проносились полустанки, покрытые лозунгами и странной рекламой. Один щит гласил:
"МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ИПОТЕКА – ВЫГОДНО НА ВТОРЫХ УРОВНЯХ РЕАЛЬНОСТИ!"
Рядом другой плакат рекламировал:
"НЕЙРОШАМПАНЬ "СИНХРОНИЯ" – ПОДАРИ ПРАЗДНИК СВОИМ КВАНТОВЫМ ОБРАЗАМ!"
А чуть дальше красовалось серое здание с баннером:
"ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ ЭЗОАРХЕОЛОГИИ. ГОСАККРЕДИТАЦИЯ, ТАРО-ПРОЕКЦИИ, СЕМАНТИЧЕСКОЕ БУРЕНИЕ."
– Народ тянется, – мечтательно сказал Роман, жуя один из своих орехов. – Люди чувствуют, где правда. Не в формулах она. А в том, что откликается в печени.
– Удивительно точное расположение для истины, – кивнул Алексей. – Особенно в алтайской диете.
Проводница прошла по вагону, раздавая термосы с "кофе №4". Сорт был обозначен как нейроадаптоген с ретронотропным эффектом. На этикетке – золотой лист и подпись: "Одобрено Институтом гармоничного непонимания".
Алексей сделал глоток. На вкус – обычный растворимый. Возможно, в этом и был весь фокус.
Поезд мчался южнее, и пейзаж за окном становился диким: хвойные хребты, неровные долины, вспышки медноцветных озёр. В этом краю легко было поверить в то, что земля скрывает нечто, о чём рациональный разум предпочитает не догадываться. Но Алексей давно четко для себя уяснил: в любой "аномалии"сначала стоит искать воду, геологию и деньги. Всё остальное – надстройка.
– Вы, главное, не бойтесь, – сказал Роман напоследок, когда поезд начал притормаживать. – Алтай – он разный. Кому-то молчит, кому-то поёт. А кого-то… совсем меняет.
Алексей посмотрел на него спокойно.
– А есть такие, кого он просто оставляет в покое?
– Таких почти нет, – задумчиво ответил фермер. – Но я вам искренне желаю быть одним из них.
Поезд дёрнулся, и на горизонте показалась табличка: "Кара-Ой – временный пункт". Ни станции, ни платформы – просто поле и два микроавтобуса. С этого начиналась экспедиция.
Алексей взял сумку и вышел. Воздух был чистый, холодный и… раздражающе ясный. Как будто слишком реальный.
Поезд исчез, будто его и не было: одно мгновение – и тяжёлые вагоны, скрипящие на повороте, растворились за линией кедров. Остался только щебень под ногами, холодный воздух и тишина, в которой слышались птичьи крики и далёкое урчание мотора.
Из одного из микроавтобусов вышла женщина лет тридцати пяти в серо-зелёной куртке и вязаной шапке в полосочку. На поясе у неё висел планшет, из кармана торчал блокнот. Двигалась она уверенно, без суеты – как человек, для которого смена пространства привычнее, чем смена расписания.
– Алексей Андреевич Рубцов? – спросила она.
– Он самый, – подтвердил Алексей, бросив взгляд на её удостоверение, висящее на шнурке: "Фонд локальной культуры и синкретических наследий. Диляра Р. Сафиуллина".
– Отлично, – она протянула руку. – Диляра. Я сопровождаю группу на месте. Переводчик, координатор и по совместительству медиатор с локальными традициями.
– Впечатляющий список. А кто у нас в группе?
– На месте узнаете. Состав меняется почти каждый день. Последние сутки – полевой архитектор, один синархолог, кто-то из Министерства энергетической стабильности, и шаман. Говорит, что раньше был аудитором.
Алексей сдержанно кивнул. На фоне "письма сверху" это звучало почти логично.
Они направились к микроавтобусу. Мелкий гравий хрустел под ногами. Кедры нависали над дорогой, как старые сторожа.
– У нас есть около трёх часов в пути на колесах, а потом где-то с час – пешочком, – продолжила Диляра. – Пока можем обсудить вводные. Хотя… – она прищурилась, словно вспоминая что-то, – вы ведь тот самый Рубцов, который писал работу по метапространственным искажениям на плато Ловозеро?
– Да, было дело. Но десять лет назад. С тех пор, насколько мне известно, плато всё ещё на месте.
– Удивительно, что вас только сейчас привлекли. Вы же специалист по тем, как вы это называли… "пограничным слоям реальности в динамически искажённых гравитационных конфигурациях".
– Я это называл "малобюджетная физика невозможного".
– Ага, – усмехнулась Диляра. – А тут у нас как раз такой случай. Военные геологи нашли структуру под Кара-Ойским хребтом. Сперва думали – пещера. Потом – техногенный объект. Сейчас говорят "потенциально сознательная аномалия с периодическим изменением гравитационного вектора".
– Звучит как плохо замаскированная галлюцинация.
– Или как начало чего-то гораздо худшего, – спокойно заметила она. – Иначе зачем туда отправили специалистов по семантическому ландшафту?
Алексей не ответил. Они дошли до машины, и он уже потянулся к ручке дверцы, когда Диляра, чуть замедлившись, сказала тихо, почти шепотом, но с оттенком церемониальности:
– Если монад проснулся, то не нам решать, спал ли он вообще.
Он застыл на полсекунды, а потом, не оборачиваясь, сказал:
– Простите, вы это придумали сами или у вас методичка?
– Это, так говорят старожилы, – с лёгкой улыбкой ответила она. – Я стараюсь не спорить с тем, что они называют "местным знанием".
Алексей внутренне закатил глаза, но вслух сказал только:
– Разумеется.
И сел в микроавтобус.
Тот завёлся с глухим треском, как будто сам не был уверен в необходимости ехать туда, куда велела судьба. Машина тронулась с места, и за спиной Алексея остался последний привычный ориентир – железная дорога, уходящая обратно к городу, формулам и разуму.
Впереди был Кара-Ой. И объект, который, как он уже чувствовал, не попадал ни в одну из его таблиц.
***
Лес стоял неподвижно, как будто ждал. Ни ветра, ни стрекота, ни даже привычного шелеста. Только шаги – хруст мха, чавканье влажной земли, редкий скрип деревьев, словно кто-то медленно поворачивался где-то выше в кронах, наблюдая за проходящими.
Пеший путь, как и ожидалось, занял не больше часа, но он показался куда как длиннее. Алексей шёл за Дилярой, стараясь запомнить маршрут: изломанный серпантин тропы, бледно-зелёные лишайники на стволах, старые капканы, забытые у корней. Ландшафт казался дежурно живописным, но в нём было что-то неправильное, что-то неуловимое, как будто кадр смазан – или как будто пространство чуть дрожит, как линия над асфальтом в жару, но только здесь было прохладно.
– Здесь раньше был перевалочный лагерь, – сказала Диляра, не оборачиваясь. – Но местные настояли, чтобы его перенесли. Говорят, земля памяти. То ли старое захоронение, то ли древнее стойбище, то ли и то и другое.
– И вы решили вместо археолога взять физика, – сдержанно заметил Алексей.
– Мы взяли всех, кто не отказался.
Лес начал редеть, и вскоре они вышли на участок выровненной почвы, словно кто-то срезал холм до основания. Посреди этогоимпровизированного плоского блюдца лежала насыпь из чёрного, почти графитового грунта, и в самой её середине – металлический круг. Он не был похож люк в привычном смысле: не видно ни ручек, ни засовов, ни стыков. Только ровная поверхность, почти зеркало, утопленное в землю. Диаметром около двух метров. Он не блестел, не был матовым – просто был. Слишком правильный. Слишком неуместныйв этом месте.
Алексей опустился на корточки и достал из рюкзака прибор – старенький, но надёжный гравиметр. Пока тот запускался, он внимательно рассматривал металл. Гладкий на ощупь, холодный, как лёд. Ни пылинки, ни следа окисления, как будто лежал здесь буквально с утра.
– Сколько он тут? – спросил он.
– По записям военных – неделю. Местные говорят, что всегда был. А ещё говорят, что он начал петь три дня назад. Но мы ничего не зафиксировали- ни звука, ни вибраций.
Алексей не ответил. Гравиметр пиликнул и показал отклонение.
Он нахмурился. Слабая, но стабильная гравитационная аномалия. Не всплеск, не шум – именно смещение в базовой кривой. Как будто кто-то положил в центр поля тонкий, но плотный диск большой массы. Но ни один из известных материалов не мог бы так локально искажать поле без излучения, а тут – тишина, чистота, отсутствие радиационного фона. Ни гамма, ни альфа, ни даже банального теплового.
Он достал компас – стрелка вела себя странно: не крутилась, но и не указывала чётко. Было ощущение, что она бьется так, как мышца в спазме дрожит под кожей. Магнитные линии тоже были искривлены – плавно, мягко, но заметно.
– Вы уверены, что здесь нет никакого оборудования под землёй? Ни старого бункера, ни кабелей?
– Институт геологии прислал схему: пусто. Сплошной гранитный массив.
– Тогда этот сдвиг пока не объясняется.
Он взглянул на Диляру, но та молчала. Только смотрела на металлический круг, как будто прислушивалась к чему-то, чего не было.
– Даже если допустить редкий минералогический эффект, – проговорил он, – ни геомагнитные, ни гравитационные отклонения не вписываются в картину. И уж точно не поддаются моделированию в текущих системах. Это либо системная ошибка приборов, либо…
– Либо объект, который ещё не описан наукой, – закончила она.
– Объектов, не описанных в научной литературе, в природе полно, – сухо ответил он.
Она не возразила. Они стояли молча, глядя на неподвижный круг. Тот не отражал ни небо, ни лица. Казалось, он не просто поглощает свет, а отрицает его как явление. И в этой безмолвной поверхности что-то дрогнуло – или, может быть, просто дрогнуло внутри Алексея. Момент, когда чувствуешь, что дело всё же не в приборах.
Он выключил гравиметр, поднялся и сказал:
– Я запрошу данные орбитального мониторинга. Если эта штука влияет на гравитацию, спутники могли что-то заметить.
– Удачи, – отозвалась Диляра. – Орбитальные спутники уже теряли этот участок три раза за последние двое суток. Либо туман, либо шум, либо "сбой в протоколе синхронизации".
– Прекрасно, – пробормотал он. – Значит, у нас не только монада, но ещё и паранойя.
– Тут это практически синонимы, – сказала она. И снова посмотрела на круг. – Он не любит, когда его называют объектом.
Алексей снова внутренне закатил глаза. Но ничего не сказал.
А ведь именно с этого – с того, что ты промолчал – всё и начинается.
***
Временный лагерь был установлен на склоне, в пределах видимости от объекта, но не ближе двухсот метров. Палатки, генератор, пара походных столов, ящик с приборами и одиноко стоящий ветряк, который почти не вращался. Солнечные панели лежали без пользы – солнце то пряталось за облаками, то выходило, но освещение оставалось каким-то тусклым, как через запылённое стекло.
Алексей сидел у столика, просматривал данные с гравиметра и делал пометки в планшете. Он всё ещё не находил объяснений: ни источника искажения, ни модели поведения поля. Никакого электромагнитного шлейфа, никаких термических следов. Поле – как изолированное пятно, существующее по своим правилам.
Его размышления прервал негромкий голос:
– Можно?
Он поднял голову. Перед ним стояла женщина – старуха лет семидесяти, с лицом, иссечённым морщинами, в выцветшем халате с орнаментом, не то тувинским, не то фантазийным. На шее – гроздь амулетов, пёстрых бусин и небольших косточек. Она держалась с достоинством, в движениях было что-то театрально-церемониальное, но без наигранности.
– Это Гуна, – сказала подошедшая Диляра. – Местная уважаемая хранительница традиции.
Алексей кивнул вежливо, но не стал вставать.
– Объект не дверь, – произнесла Гуна, будто в никуда. – Объект – глаз. Смотрит изнутри.
Он вздохнул про себя.
– Хорошо. Только бы не ухо, – пробормотал он, почти неслышно.
– Ухо уже было. Оно слушает вон там, у озера. Но этот – смотрит.
– Понятно, – сказал он, делая вид, что записывает данные в планшете. – И что вы предлагаете?
– Ритуал тишины. Иначе он ослепнет. И будет смотреть везде. Как волк в юрте.
– Любопытное сравнение, – заметил Алексей. – Но мы пока ничего не будем активировать. Только наблюдение.
Старуха кивнула, как будто даже не слушала его. Потом, медленно, с неясным намерением, двинулась к насыпи. Алексей и Диляра последовали за ней.
Когда они подошли, Гуна остановилась перед металлическим кругом, склонила голову и что-то пробормотала на своём языке – протяжно, напевно, почти без слов, скорее ритмично, чем осмысленно.
Потом она протянула руки и положила ладони на гладкую поверхность.
В этот момент воздух слегка дрогнул. Это был не ветер. Появилось ощущение, что пространство коротко, почти незаметно изменило плотность. Как будто между деревьями пробежал слабый разряд, но только не электрический, а… странный. Слуховой? Тактильный?
Из-под её ладоней раздался звук.
Низкий, металлический, но ровный, как будто кто-то включил скрытый камертон.
Алексей в момент включил анализатор частот. Линия сигнала была стабильной, чёткой. Он отстранённо зафиксировал:
– Четыреста тридцать два герца, – пробормотал он.
– Что это значит? – спросила Диляра.
– Это… ничего не значит. Это просто частота. Хотя… – он замялся. – Есть миф, что четыреста тридцать два герца – "чистая частота", естественная гармония вселенной. В общем, эзотерическая муть.
– А если это не миф?
– Тогда, возможно, у люка хороший музыкальный вкус, – сухо ответил он. Но прибор в руке подсказывал другое. Он не чувствовал ни колебаний в воздухе, ни давления – звук был, но не проходил через физическое пространство. Как будто шел прямо в мозг, минуя уши.
Анализатор показывал стабильность волны, но не регистрировал источник.
– Это невозможно, – сказал он уже тише. – Ни акустики, ни резонанса. Нет даже механической отдачи.
– Он открылся, – произнесла Гуна с благоговейным ужасом.
– Нет, он не… – начал Алексей, но вдруг почувствовал, как звук оборвался. В одно мгновение вокруг наступила тишина. Не просто отсутствие звука, а почти вакуум восприятия, будто на мгновение исчез весь окружающий фон: дыхание леса, жужжание приборов, даже собственное сердцебиение. Только взгляд Гуны, пристальный, как будто она слышала то, что ускользало от остальных.
Алексей невольно поёжился.
– Всё, – сказала она. – Теперь вы с ним связаны.
И ушла, не оглянувшись.
Он остался стоять у люка, ощущая себя немного глупо и странно пусто. Как будто у него из головы вынули часть мысли и не поставили ничего взамен.
– Ну, – произнёс он наконец. – Это официально самый абсурдный день в моей научной карьере.
– А ведь ты только начал исследования, – сказала Диляра и невесело усмехнулась.
***
Сумерки на Алтае наступают быстро. Тени от сосен будто нарочно вытягиваются и сплетаются в замысловатые узоры на земле, и даже огонь костра, разожжённого в стороне от лагеря, кажется скорее островком внутри полутени, чем настоящим светом.
Они сидели у огня втроём: Алексей, Диляра и Гуна. За их спинами мерно жужжали приборы, мигая тусклыми огоньками, как если бы кто-то пытался придать научной аппаратуре уютную ламповую ауру.
Гуна молчала долго, как будто сама решала, говорить ли. Её лицо освещалось снизу, и это придавало ему вид маски – неподвижной, чуждой, высеченной из древесной коры.
– Ты не первый, кто приходит, – наконец сказала она, глядя в пламя. – Но он пока не проснулся. Снится ему. Мы – часть сна. Если разбудим – он проснётся. Если не разбудим – останемся сном навечно.
– Кто "он"? – уточнил Алексей, сохраняя вежливо-ироничную интонацию.
– Он не имя. Он – безоблик. Был до лица. До форм. До того, как люди начали думать, что они настоящие.
– Очень философски, – заметил Алексей, потянувшись за кружкой чая. – Почти Платон, если заменить пещеру на бетонный бункер.
– Нет, – покачала головой Гуна. – Платон – отголосок. Этот – до слов.
Она замолчала. Пауза затянулась. Алексей отпил немного из кружки и посмотрел в огонь. Не хотелось спорить. И не потому что он вдруг проникся, а просто… здесь, на этом склоне, под этим небом, с этой женщиной, спор выглядел бы как детская попытка спорить с ветром.
– И что будет, если мы "разбудим"его? – спросила Диляра, не с иронией, а почти с интересом.
– Мир начнёт видеть себя, – ответила старуха. – Но не глазами. Внутренним образом. И тогда… – она не закончила.
Алексей подумал, что это очень эффектный и удобный приём – недоговаривать. Подвешивать пугающие образы в воздухе, чтобы каждый додумал их сам, исходя из собственных страхов. Так работают любые эзотерические практики: они зависят не от того, что сказано, а от того, что ты себе домыслил.
– Есть такое явление, – сказал он вслух, – психогенный резонанс. Изоляция, непривычная среда, отсутствие знакомых звуков – всё это может вызывать субъективные образы. Особенно при наличии культурного контекста. Ну, вроде ваших преданий.
Гуна посмотрела на него спокойно.
– Ты хочешь быть прав. Это делает тебя слабым.
Алексей усмехнулся.
– Или просто делает меня учёным.
Огонь треснул – один из углей лопнул, разбросав искры, будто подтверждая или опровергая чью-то реплику. Над лесом пронёсся короткий порыв ветра, и ветви в вышине прошептали что-то неразличимое. Пахло хвоей, золой и чем-то ещё… металлическим, будто до них дошел далёкий запах железа, которого здесь не должно было быть.
– Ты всё равно войдёшь, – сказала Гуна. – Это написано. Ты как нерв в теле этого места. Оно тебя позвало.
Алексей ничего не ответил. Он чувствовал лёгкое давление в висках – возможно, виной всему усталость, возможно, высота. Он попытался отогнать это ощущение и встал.
– Завтра с утра осмотрим периметр и приступим к сверке данных. Нужно хотя бы понять, насколько глубоко этот… "глаз", как вы его называете.
Гуна не ответила. Только глядела в огонь, будто всё, что следовало сказать, уже было сказано.
Диляра встала вслед за ним и, проходя мимо, тихо сказала:
– Она не врёт. Просто говорит не с нами. С кем-то другим. Или с чем-то.