Трансмиттер

– Ну, мужики что-то говорили. Покупают нас что ли?

– Не то слово, покупают. Москвичи приходят к власти, а у них знаешь какая политика? Они скупают все в регионах, половину народа сразу выгоняют, остальным зарплату ставят минимальную и всю прибыль к себе в Москву забирают и там жируют на них. Качают деньги из регионов, а на людей им плевать. Так что смотри, Афанасий, не посмотрят на твои заслуги. И я за тебя не смогу заступиться, саму на улицу выгонят.

Она вздохнула, закончила оправляться и вышла в кабинет. Афанасий, пройдя за ней, сказал:

– Зина, у меня к тебе просьба будет.

– Какая?

– У Толика Силина, сварщика нашего цеха, цветок есть, большой, надо пристроить, а то им мешает, а у нас в 12-м корпусе на втором этаже в холле место есть.

Едва заметная улыбка скользнула по красивому лицу и затаилась где-то в уголках ее желанных губ. Взяв трубку и набрав номер, Зина бодрым голосом заговорила:

– Владимир Николаевич? Здравствуйте, как вы поживаете? Как у вас дела в цехе? – Зина закатилась звонким легкомысленным смехом на какую-то шутку, сказанную ей на другом конце провода, затем, просмеявшись, спросила:

– Владимир Николаевич, позовите, пожалуйста, к телефону Анатолия Силина.

Дождавшись ответа Силина, она записала адрес, затем набрала гараж и, немного пококетничав с начальником транспортного цеха, распорядилась выслать грузовую машину с двумя рабочими по указанному адресу.

– Вот видишь, Афанасий, все ради тебя! – мило улыбнулась она ему, встав, подошла вплотную. Афанасий физически почувствовал тепло ее тела, смеющиеся колдовские зеленые глаза заглянули ему в лицо, тонкая ручка змеей обвилась вокруг шеи и она, притянувшись к нему, сильно, но без страсти, поцеловала в губы, затем свободной рукой щелкнула замком двери и мягко подтолкнула Афанасия к выходу.

Идя в свой цех под моросящим дождем, он вдруг подумал о том, что никто и никогда не спрашивал его о том, как он сам чувствует себя после таких процедур. Сейчас, после пустякового снятия легкой головной боли, он чувствовал себя как после 10-ти километрового бега по пересеченной местности.

Позади послышался писклявый сигнал балканкара, Афанасий на ходу запрыгнул на платформу притормозившего рядом оранжевого детища болгарских инженеров и поехал в цех в обществе двух больших деревянных катушек силового кабеля.

Рабочие операции по сборке коробки передач, несмотря на большое количество деталей и специфические приемы их установки и сочленения, были не сложные. После многократного повторения они выполнялись практически автоматически, благодаря чему Афанасий мог направить часть мыслительных процессов в приятное для себя русло. Сегодня он думал о Зине. Нравилась ли она ему? Конечно нравилась. Такая женщина не могла не нравиться. Был в ней какой-то незримый, необъяснимый, природный магнит. В походке ее, в манере одеваться, в жестах и движениях, во взгляде и интонации голоса виделась Женщина. Женщина в самом хорошем, мужском, смысле этого слова. Женщина может быть матерью, сестрой, знакомой, коллегой, соседкой, учительницей, однокурсницей, подругой, начальницей, подчиненной. Женщиной можно назвать продавщицу кваса, сидящую около желтой бочки под зонтиком, кондуктора автобуса с толстой сумкой через плечо, уборщицу производственных помещений со шваброй наперевес. Зина была Женщиной-Самкой. И в это слово Афанасий вкладывал влажные полураскрытые губы, прерывистое теплое дыхание, дерзкий изгиб бровей, глаза, смотря в которые, он видел отражение самого себя, нежные ласковые пальцы, тонкую шею, дурманящий аромат мягких густых волос… Еще много чего он вкладывал в это слово, но было одно «Но», которое не позволяло ему стряхнуть оковы цивилизации и поддаться зову природы. И это было не стеснение, не колючие путы брака. Зина, выражаясь интеллигентно, была непостоянна. Не только она нравилась мужчинам. Мужчины тоже нравились ей. Именно поэтому Афанасий, имевший непосредственный доступ к телу, не пользовался этим. Ему вдруг вспомнился случай из детства, когда в детском саду один ребенок, именинник, принес в группу кулек шоколадных конфет и раздал каждому по одной. Все дети дружно чавкали, вымазав счастливые лица и крохотные ладошки в коричневой сладости, и лишь маленький Афоня не стал есть конфету. Воспитатели и нянечки в пол голоса переговаривались, удивляясь такому поведению. Откуда им было знать, что тихий и послушный Афоня первый раз в жизни испытал маленькое счастье быть Единственным, кто не съел конфету.

Афанасий вышел из автобуса на две остановки раньше, чем следовало. Он часто так делал, когда была хорошая погода, и можно было полюбоваться, к примеру, оранжевым закатом, красными листьями рябины, играющими в песочнице детьми. Или когда не хотелось возвращаться домой, когда тянуло просто прогуляться, думая и мечтая о чем-то своем. В общем, он практически всегда выходил заранее, за две остановки.

Дверь квартиры была не заперта. Тихо притворив ее за собой, Афанасий стал раздеваться, но, вешая куртку, случайно задел обувную лопатку, висящую на крючке, и та со звоном брякнулась на пол. На шум из кухни в коридор вышла жена. Она была на голову выше его, широка в кости и вся в целом довольно крупна.

– А-а-а, явился, кормилец наш! – поздоровалась она, стряхивая с рук воду, оставшуюся после кухонных дел. – Это что такое, ты мне можешь сказать, а? – закричала она.

Афанасий посмотрел на нее непонимающим взглядом. Жена, уперев толстые мокрые руки в бока, ушла на кухню. Афанасий услышал, как там брякнула дверца холодильника. Вернувшись, она с размаху что-то бросила в него. На счастье Афанасия, в этот самый момент он как раз нагнулся, чтобы развязать шнурки на ботинках, сверток пролетел над головой, стукнулся о дверь и упал аккурат ему под ноги. Это был шмат сала, успевший с утра замерзнуть в морозилке.

– Ты что, скотина, делаешь, а? – продолжала кричать жена. – Что это за подачки ты носишь, а? Сколько я тебе раз говорила, не ходить к этим убогим нищебродам! С них взять нечего! Ишь, салом рассчитаться решили! Да я щас спущусь и этим салом её по мурлу отхожу! Подумать только, люди добрые, сало он принес. Жена три года в одной шубе ходит, а он сало несет! Колени у меня всю жизнь болят, батрачу тут на вас целыми днями, как проклятая, а ты вылечить не можешь, зато чужих людей спасаешь за жалкую милостыню!

– Колени это от лишнего веса. – заикнулся было Афанасий, но вовремя замолчал, подобрал с пола кулек, отряхнул от прилипшего мусора и прошел на кухню мимо сверлящей его взглядом жены. За столом, забравшись с ногами на стул, дочь ложкой ела сгущенку прямо из жестяной банки.

– Лена здравствуй. – тихо произнес Афанасий, но дочь демонстративно его проигнорировала. Жена, между тем, продолжила:

– Родная супруга в прошлогодних сапогах зиму ходить будет, дочери за институт заплатить нечем, а он сало домой носит, урод! Ты вообще думаешь башкой своей бестолковой? – говоря это, она активно жестикулировала, смахнула со стола пачку газет и даже не заметила этого, изо рта во все стороны летели мелкие капельки слюней.

– Может, дочери стоило лучше учиться, чтобы на бюджетное место попасть? – попытался защититься Афанасий. Жена только набрала в себя побольше воздуха, чтобы как следует ответить, но тут встала дочка:

– Да пошел ты, папочка! – крикнула она и запустила в него пустой, вылизанной до блеска банкой сгущенки. Острый край крышки чуть чиркнул по коже, маленькая красная капелька покатилась по щеке. Дочь сначала испугалась вида крови, но затем, осмелев, добавила:

– Так тебе и надо, чтоб ты сдох, скотина!

Обработав в ванной рану и заклеив ее тонкой полоской лейкопластыря, Афанасий вернулся на кухню. Жена с дочкой уже ушли. Он посмотрел кастрюли, но там были лишь пропавшие остатки позавчерашнего супа да горсть подсохших макарон, сваренных без соли. В раковине высилась гора накопленной за день посуды, стол заставлен стаканами с чайными ложками в них, в некоторых на дне плавали дольки лимона. По количеству стаканов можно было определить, кто и сколько раз за день пил чай.

Освободив от крошек и посуды небольшой уголок на столе, Афанасий отрезал от многострадального шмата сала небольшой кусочек и стал жевать его в прикуску с куском черного хлеба, молча в тишине смотря на красочный пейзаж океанских островов под календарем на стене и размышляя о том, когда, в какой момент он упустил нить их семейных отношений. Куда унеслось то время, когда им обоим приятно было смотреть друг другу в глаза? Почему остались позади тихие прогулки в парке и бессонные ночи? На эти вопросы Афанасий не мог ответить даже самому себе.

Оставшийся вечер он провел на кухне, прибираясь и перемывая посуду. Больше его никто не донимал. Закончив с приборкой, он набрал из бутыли под ванной в лейку воду и тихо, как тень, прокрался на балкон. Жена сидела в комнате, и, развалившись на кровати, смотрела по телевизору какое-то ток-шоу, не обращая внимания на мужа.

На балконе была организована настоящая маленькая оранжерея. Здесь Афанасий отдыхал. Тут его не трогали ни жена, ни дочь. Они знали, что здесь находится лекарство от коленей, от головной и зубной боли, от плохого самочувствия и от простуды. Афанасий полил растения, нуждавшиеся в поливе, разрыхлил почву, почистил от засохших листьев, затем устало опустился на стул в углу, облокотившись о стену, закрыл глаза.

Он снова увидел свои цветы, но каждый из них теперь имел неповторимое, присущее только ему свечение. У всех у них свечение имело зеленый цвет, но оттенки, форма и пульсация были разные. Сквозь закрытые веки картинка была неясной, мерцающей, ускользающей. Затем все смешалось, и Афанасий увидел вместо горшков с растениями стаканы с водой. Он встал, подошел ближе. В каждом стакане был разный уровень воды. В одних вода была лишь на самом дне, это значит, что он пользовался ими недавно, в других воды было больше. Выбрав самые полные стаканы, он сделал из них по два-три глотка и почувствовал, как силы медленно восстанавливаются. Дело, за которым он сейчас зашел в этот мир, было сделано, но он не спешил уходить обратно. Так и стоял, балансируя между сном и явью, стаканы с водой вновь превратились в мерцающие зеленым свечением растения, которые только одним своим присутствием наполняли пространство радостью, бодростью и оптимизмом. Спустя какое-то время откуда-то из далека, едва слышно, донеслось:

– Эй. Эй. Эй ты.

Афанасий открыл глаза и увидел стоящую на пороге жену.

– Эй, ты, пошли спать. – сказала она и, не дожидаясь ответа, ушла в комнату.

Уже лежа в постели, она ткнула его локтем в бок и приказным тоном произнесла:

– Делай массаж!

Афанасий лишь отвернулся и сжался в позу зародыша, но просьба повторилась с ноткой угрозы. Зная, что этого не избежать, он помедлил несколько секунд, затем сел на кровати, развернулся к супруге. Тело жены лежало спиной вверх, уже готовое к процедуре. Привычным движением он расстегнул бюстгальтер, откинул в стороны лямки, несколько раз прошелся вверх – вниз по упругой коже, растирая и разогревая тело. Когда под ладонями образовалось достаточное тепло, он начал сильными движениями пальцев разминать каждую мышцу в отдельности. Из-за слоя жира добраться до мышц было не легко. Закончив с поясницей, Афанасий перешел к грудному отделу. Здесь до мышц добраться было легче. Сначала он использовал легкие поглаживающие движения, затем плавно увеличил воздействие усилением давления и использованием костяшек пальцев. Далее такому же воздействию подверглись трапециевидные мышцы и мышцы шеи. После завершения работы Афанасий сел на ягодицы жены и потянул вниз ее трусы. Она привстала на локте, недоумевающе оглянулась на него и, поняв в чем дело, сказала:

– Ишь ты, куда собрался!…Тебе кто разрешал, а? – она вильнула бедрами и сбросила с себя мужа, затем приказала:

– Спать!

В темной комнате бесшумно моргали электронные часы, через открытую форточку с улицы доносился гомерический смех гулящей молодежи.

На утро жена проснулась раньше Афанасия, не стесняясь никого гремела на кухне посудой, шваркала по коридору и стучала дверками шкафов. В этот день был выходной. Афанасий не хотел, как обычно, бегать. Он просто лежал и в полудреме неспешно ворочал в голове какие-то приятные обрывки мыслей.

– Ты когда моими коленями займешься? – оторвала его жена от приятного времяпрепровождения, зайдя в комнату и присев на край кровати. – Болят, сил нет терпеть. Погода, похоже, будет меняться. Перед сменой погоды всегда так. Всегда так реагируют. Знать, холода ударят. Зима скоро, снегу навалит, как будем потом в лес ходить?

– Сегодня выходной, поехали, съездим. – ответил Афанасий.

– Сегодня? Ишь ты, какой быстрый. Это ж целая история, как я так поеду? Я не готовилась, это ж надо как-то заранее, не враз вот так.

Зная привычку супруги делать из любой мелочи слона, Афанасий, не отвечая на пустые причитания, пошел умываться.

В результате жена собралась едва ли не быстрее самого Афанасия.

Пригородная электричка бодро тянулась по звонким рельсам зеленой гусеницей, покидая унылый город. За мутным окном потянулись дачки с чахлыми домиками, на участках тут и там дымились кучки сжигаемой ботвы. Вскоре они скрылись за лесополосой. В полупустом вагоне сидели неутомимые дачники, бодрые старушки живо обсуждали способы обработки теплиц серными шашками.

Через пол часа Афанасий с женой вышли на неприметном полустанке. Когда шум уезжающей электрички стих и на окрестности опустилась живая сельская тишина, они двинулись по узкой тропинке, проложенной через заросли ивняка. Деревня располагалась в полукилометре от станции, на опушке леса. Около одного из домов их окликнула женщина, мывшая окна, стоя в палисаднике на табуретке в домашнем халате и галошах на босу ногу:

– Машка привет!

– Привет. – крикнула жена Афанасия в ответ, махнув рукой.

– Вы в лес?

– Ага.

– Ну ступайте, мой Аркашка уж там. Обратно пойдете, заходите на чай.

– Хорошо, зайдем. – крикнула Машка, скрываясь за поворотом.

По накатанной лесной дороге было приятно легко идти. Свежий хвойный воздух вводил в легкую эйфорию, толстые прямые стволы, уходящие вверх и раскрывающие в вышине широкие густые кроны, дарили ощущение спокойствия и равновесия. Лес без надоедливого подлеска казался легким, просторным, хотелось петлять меж рыжих сосен и дымчато-зеленых разлапистых елей по мягкому подстилу из опавших иголок и шишек. В это время года наступал тот редкий баланс, когда уже не надо было поминутно отмахиваться от назойливых комаров, наглой мошкары и бесцеремонных слепней, но в то же время близкие холода еще не успели сковать ледяной хваткой все вокруг. Уже готовый к зимней коме, лес успевал доживать последние теплые деньки: Долбили стволы дятлы, кукушки куковали кому-то, сороки перелетали с ветки на ветку, гомонили другие птицы, неуловимые взглядом белки роняли с вышины вышелушенные шишки, в траве в дальней лощинке кто-то пыхтел. Машка, жена Афанасия, шла медленно, переваливаясь с боку на бок, часто останавливаясь и переводя дыхание, поминутно жалуясь то на боль в пояснице, то на колени, то на свою тяжелую женскую долю. Афанасий нашел ей пару жердей. Молодые ровные сосенки давно засохли, задавленные взрослыми деревьями, кора на них облетела и они стали гладкими, как черенки.

– Ты бы мне еще костыли подарил. – сверкнула взглядом на него жена, но, приняв жерди и орудуя ими как лыжными палками, зашагала заметно бодрее.

Через некоторое время дорога вывела на деляну. В дальнем углу вырубки деловито тарахтел старый, черный от собственной копоти, трелёвочник. На краю, у дороги, на ступеньках вагончика сидел мужичек неопределенно-среднего возраста, лениво почесывая рыжую щетину на круглом подбородке.

– Здорово, свояк! – подойдя, панибратски хлопнула его по плечу Машка. От шлепка тот чуть не выронил из коротких опухших пальцев окурок. Поздоровавшись с Афанасием, сказал:

– Вы за деревьями?

Получив утвердительный ответ, он взял бензопилу и двинулся по краю вырубки, огибая завалы поваленных деревьев. Афанасий с женой последовали за ним.

– Я тут давно приметил два дерева. Не меньше двухсот лет, ровные, здоровые, и стоят рядом, можно руками сразу до обоих дотянуться. – на ходу говорил Аркашка. – Через неделю там будем валить, так что можешь забирать все, без остатка. – обратился он к Афанасию.

Перед входом в лес Аркашка остановился около одного из поваленных деревьев, о свежий спил затушил окурок, двумя пальцами смачно высморкался в сторону и, вытерев пальцы об засаленные брезентовые штаны, рывком тросика завел бензопилу. Умело орудуя ею, он быстро выпилил бревно высотой с табурет и диаметром, позволяющем ему устойчиво стоять, не переворачиваясь. Закончив работу, Аркашка сел на свежую чурку, как бы пробуя потребительские качества вновь изготовленного предмета мебели, вытряхнул из галош опилки. Поставив пилу на высоком пне, чтоб ее было видно издалека, они с Афанасием вдвоем потащили бревно в лес к нужному месту.

Две красавицы сосны, как корабельные мачты, своими ровными стволами уходили высоко вверх, сливаясь там своими кронами с остальным лесом. Афанасий примерился разведенными руками к ним. Размаха рук действительно хватало.

– Ну, я пойду. Если что, я там, в вагончике. Обратно будете идти, позовите, вместе в деревню поедем. – сказал Аркашка и побрел обратно, на ходу раскуривая следующую сигарету.

Используя бревно как стол, Машка разложила на нем нехитрую снедь. Перекусив вареными яйцами и хлебом с многострадальным салом, стали готовиться. Афанасий неспеша перекантовал чурку, установив ее между стволами. Тут же рядом предусмотрительно положил фляжку с водой. Жена села, ерзая и устраиваясь поудобней. Он подошел к ней вплотную. Она завела руки ему под куртку, покопалась под свитером и, задрав наконец футболку, холодными руками ухватила мужа за талию. Вздрогнув от неприятного холода, Афанасий оперся руками о стволы деревьев. В затылке слегка защекотало, затем появилось ощущение опускающегося скоростного лифта, через пару секунд переросшее в чувство свободного падения. Но падение это ускорялось совсем не по законам физики. Стремительно нарастая, перегрузка преодолела предел возможностей человеческого организма, мир вокруг померк.

Афанасий стоял у начала курумника. Каменные россыпи простирались далеко в стороны и вверх, теряясь в низких облаках. Далеко внизу виднелась граница леса и блестящая полоска горной реки. Холодный ветер трепал легкую курточку. Среди зарослей карликовой, по колено, березки, возвышались две одинаковые, аккуратно сложенные каменные пирамидки высотой в человеческий рост. Между ними стояла большая, плетеная из прутьев корзина цилиндрической формы с веревочными лямками.

Не теряя времени, Афанасий подбежал к пирамидам и стал разбирать их, наполняя камнями корзину. Заполнив, он подсел под нее, закинул лямки на плечи и с трудом встал. Тонкие веревки врезались в плечи, круглая корзина перекатывалась по спине, выступающие прутья кололи тело. Слегка подпрыгнув, Афанасий поправил ношу. Сведя лопатки и прогнув поясницу, он образовал в спине небольшой желобок, в котором разместилась корзина. Оглянувшись вниз и задержав взгляд на ленточке реки, он двинулся вверх, ступая по серым валунам.

Там, где камни были небольшие, можно было идти по ним, аккуратно перешагивая с одного на другой. По камням размером с легковой автомобиль приходилось карабкаться, цепляясь руками за выступы. Периодически на пути встречались валуны размером с грузовую фуру и даже больше. Их Афанасий обходил, заранее взглядом просматривая удобный путь. Периодически он оставлял на камнях небольшие туры из двух-трех маленьких камушков, отмечая обратный путь. По мере подъема уклон становился круче, все чаще при передвижении даже по небольшим камням приходилось подключать руки. Начали встречаться снежники. Некоторые из них можно было обойти, крупные Афанасий преодолевал, предварительно перед каждым шагом выдалбливая ботинком ступеньку в твердом слежавшемся снегу.

С набором высоты становилось холоднее, ветер усиливался, но, разгоряченный подъемом и ношей, Афанасий уверенно двигался вперед, не обращая внимания на летящие в лицо клочья облаков, ледяные пощечины ветра. Забравшись на вершину, он присел, опер корзину о камень и высвободил плечи. Завалив ее на бок, вывалил содержимое. Из принесенных камней сложил две маленькие пирамидки. Пока складывал, немного отдышался и восстановился. Под ним, скрывая под собой землю, плыли серые облака нижнего яруса. Сверху облака верхнего яруса заслоняли солнце. Они были настолько плотные, что местонахождение небесного светила на небосклоне можно было определить весьма условно. Путь вниз показался заметно легче, но бдительность Афанасий не терял, сохраняя концентрацию, чтобы не оступиться.

Вернувшись к пирамидам, он без промедления начал наполнять корзину, изредка бросая косые взгляды на далекую, недоступную реку. Подступала вечная его спутница – жажда. Второй подъем уже не был столь легок и свеж, как первый. Появилась одышка и испарина. Вслед за жаждой пришла ее лучшая подружка – усталость. Пирамиды уменьшались предательски медленно. После очередной ходки Афанасий позволил себе пятиминутный отдых, растянувшись на неровном, кочковатом мхе. Все так же свистел лютый ветер, все так же цеплялись за склон обрывки небесного пара. Тело быстро остывало и начинало мерзнуть.

Наполнив корзину остатками камней, Афанасий тронулся в крайний путь. Усталость сказывалась на восприятии и скорости реакции. Все чаще нога соскальзывала с влажных камней, и тогда тяжелая корзина заваливала его в бок, приходилось падать на острые камни, терпеть, вставать, и идти дальше. Все чаще терялся путь, в облачном тумане черной громадой возникал огромный валун и Афанасий бродил из стороны в сторону, ища обход. Пронизывающий ветер холодными кинжалами проникал под одежду, выдувал остатки тепла, и не было уже возможности согреться движением, потому что силы таяли с каждым шагом. На вершине он упал на колени перед выстроенными им пирамидами, корзина завалилась на бок, камни из нее рассыпались по таким же, как они, осколкам застывшей миллионы лет назад магмы. Замерзшими, не слушающимися от холода пальцами, Афанасий собирал их и складывал в пирамиды, завершая их навершия. Он чувствовал, что конец уже близко, последние остатки сил вытекали, таяли. Стоя на коленях, он знал точно, что подняться на ноги больше не сможет. После того, как последний камень попал на свое место, на вершину опустилась черная туча и поглотила все вокруг.

– Что ты так долго. – недовольно сказала жена, вставая с пня. – Я уже озябла вся.

Афанасий открыл глаза. Он сам, жена его и все вокруг по щиколотку было завалено опавшей хвоей. Он устало опустился на эту мягкую подстилку, нашарил рукой фляжку с водой и жадно приложился к ней. Уже вечерело, краски потускнели, и в лесу воцарилась мертвая тишина. Никто не трещал, не щелкал, не пыхтел, не прыгал по веткам. Машка недовольно отряхивалась от сосновых иголок, сняв плащ, вытряхивала их из капюшона.

– Вставай давай, чего разлегся. Я устала, замерзла и хочу есть! Пошли к Таньке. – сказала она и, не дожидаясь мужа, пошла по лесу, правда в совсем в другом направлении.

Афанасий не стал ее задерживать, полежал еще немного, переводя дух, еще немного попил воды, затем стал собираться, отряхиваясь от опада. Две красавицы-сосны стояли сухие, укоризненно качая на ветру голыми ветками. Вскоре вернулась жена.

– Ты почему не сказал мне, что я не туда пошла? Избавится от меня хотел, да? Да я тебя сама брошу, дурака! Пошли давай.

Она бодро, позабыв про палки, пошла в нужную сторону, а Афанасий взял жерди, с которыми до этого шла жена, и, опираясь на них, побрел за ней. За счастливой, полной сил и энергии, позабывшей про колени женой, было трудно угнаться. Когда он подошел к вагончику Аркадия, мотоцикл с коляской уже тарахтел на холостом ходу. Афанасий сел на люльку, руками за штанины перенес по очереди обе ноги внутрь и опустился на сиденье. Подождав немного, потянулся вперед и два раза крутанул ручку газа. На звук вышли Аркаша и Машка.

– Ты чего это тут разлегся, вылазь, я в люльке поеду. – возмутилась жена. Но Афанасий никак на это не отреагировал. Постояв немного, Машка села позади водителя и все трое помчались в деревню.

Наевшись домашней похлебки из бараньих ребрышек и запив это поллитровой бутылкой водки, Машка со своей сестрой Танькой сидели за столом на кухне и чесали языки.

– Знаешь, Танька, к нам в город икону Смоленской Божьей матери привозили. Ее по всей стране возили по железной дороге, в отдельном вагоне. Она, говорят, чудотворная, потому что намоленная, не то, что эти деревяшки в нашей церквушке.

Афанасий, сидевший напротив и доедавший суп, услышав это, не смог удержаться, ухмыльнулся.

– А ты чего ржешь, безбожник? – прикрикнула Машка, затем снова обратилась к сестре. – Представляешь, этот… – она ткнула пальцем в сторону мужа. – Этот ни разу в церкви не был! Безбожник! Что тебе смешного тут?