Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

Новый техник

К удивлению Дъярра, высокий и надменный лётчик в форме офицера княжеских дружин не проигнорировал вечернее построение гарнизона низших существ и окинул холодным взглядом ухмыляющееся подобие строя.

Тут давно не видали княжеских офицеров и потому стояли не как всегда, просто «расхлябанно», а «расхлябанно с опаской»: то есть частью тела расхлябанно, но частью «как бы по-уставу».

Лётчик вдруг указал безупречной перчаткой на место перед собой: он вызывал из строя самого заметного ополченца, великого Курка Ули, которого всяк разумный обходил сторонкой. Курк Ули выделялся из неряшливой толпы всем: неторопливыми движениями, самодельной шапкой из какого-то яркого плаката, резиновыми тапками на босу ногу и тухлым выражением лица. Курк Ули только ухмыльнулся приказу и не сдвинулся с места. Он продолжал раскачиваться взад-вперёд, перенося вес крепкого тела с носов на пятки. И жевал травинку, задрав лицо, ибо надвинутая на нос шапка препятствовала обзору и вообще могла свалиться.

– Мне самому подойти? – голос аса оказался именно таким, каким и должен быть голос аса, если верить фильмам.

Курк даже не пожелал ответить. Он нисколько не удивился порыву аса. Все ретивые начальники из новеньких непременно желали «приводить в чувство» Курка Ули. Эту процедуру Курк Ули обожал. Она приносила славу. А вот пополнить коллекцию побед стреноженным чучелом княжеского офицера, капитана, аса… то был бы последний штрих в огранке великого человека.

– Сено к лошади не ходит! – робко пискнул прибаутку кто-то из свиты Курка Ули, повинуясь мысленному приказу своего вождя.

И тогда ас неторопливо шагнул к строю, похлопывая перчаткой о кобуру пистолета.

Все ополченцы растерянно притихли: интересно, как знаменитые асы сносят позор?! – ведь Курк Ули вызывающе засунет кулаки в карманы и будет раскачиваться перед асом в своих тапочках, сдвинув шапку на лоб. Высморкается асу под ноги! На глазах у всех и перед фотоаппаратом длинноногой миссионерши, которая уже засуетилась и ракурс ищет. Ну, и что сделаешь такому удаву, как Курк? – ничего! Не драться же с ним! – ведь неизвестно ещё, кто кому накостыляет. У него же глаза, как у зверя!

Через унижение перед Курком Ули прошли все строптивые командиры на базе. Всякий, кто пытался указать Курку Ули на его место, присмирел. А указать пытались все офицеры ополчения. За исключением начальника базы: тропы крикливого начальника и неторопливого Курка Ули почему-то никогда не пересекались. И Курк Ули скучал без великих побед, потому он охотно двинулся навстречу асу, шаркая тапками. Он шёл унижать строптивца; «объездить», как говаривал иногда. Кто остановится первым в этом встречном движении и попятится?!

Дъярр стоял довольно далеко от места событий и не увидел ни взмаха, ни удара. Дъярр вообще ничего не увидел из трагедии и даже не понял, что пропустил главное. И растерялся: вот Курк Ули катится пыльным мешком, сбивает урну с мусором, вот знаменитый ас возвращается на место перед строем и прячет в кобуру сверкающий пистолет, сосредоточенно поправляет перчатку, любуясь чёрной кожей прекрасной выделки. И указывает перчаткой перед собою, трижды. Всем троим прихлебателям Курка.

Тишина в строю и замешательство умов.

– Подойти мне? – насмешливо повторяет ас.

Торопливый стук каблуков по плитам плаца: к асу, путаясь в очерёдности, выбегала свита Курка.

– Кто-то из вас озвучил интересную мысль о сене и лошади, господа ополченцы. Кто именно? Шаг вперёд!

– Господин капитан… – плаксиво затянул один из бледных сподвижников Курка. – Бить ополченцев не по-уставу…

– Да? – изумился ас. – Понятия не имел. Устав сюда, живо!

Прихлебатели Курка помчались за уставом, он всегда лежал в казарме на видном месте, на тумбочке, возле бюста Ледового князя.

Ас тем временем похлопал порозовевшую миссионершу по щёчке, заложил руки за спину и неторопливо направился вдоль строя, шагах в четырёх от испуганной шеренги, окатывая каждого ополченца ледяным взглядом, с неопрятной головы до нечищеных ботинок. Сам же ас даже на такой вольной прогулке блистал выправкой и безупречной амуницией, перед ним мигом формировался и застывал строй из побледневших и небритых ополченцев: каждый ополченец по-уставному вытягивался, по-уставному поворачивал голову и сопровождал господина капитана преданным взглядом.

Знаменитый ас остановился вдруг перед Дъярром. С интересом оглядел чистенький мундир ополченца (Дъярр стирал униформу в озере), надраенные ботинки. И – ни с того ни с сего, к потрясению всех! – вызвал Дъярра из строя. Жестом перчатки. Точь-в-точь, как Курка Ули!

То был самый страшный момент в жизни Дъярра.

Как он изловчился не упасть со страху… Шагнул к асу на ватных ногах и стукнул каблуками надраенных ботинок, что-то уставное докладывая с закрытыми глазами своему убийце.

Но ас не стал слушать доклада. Он произнёс приказ. Оказывается, ас вызвал Дъярра лишь затем, чтобы назначить младшим техником к своей машине. В задачу младшего техника входила – со слов страшного аса – «круглосуточная чистка машины мягкой тряпкой».

– Марш на стоянку, – коротко велел ас Дъярру. – Блюсти материальную часть.

В этот самый момент вернулись ходоки за потным уставом.

– Читайте! – скомандовал ас приближённым Курка. – С самого начала. Громко, хором, всему строю. Всем остальным стоять «смирно» и впитывать звуки. Когда прозвучит пункт «бить нельзя», сразу доложить мне. Если не прозвучит вовсе, приступить к повторному чтению, более внимательно. Завтра проверю знание устава и форму одежды. Языками будете наводить глянец на грязные ботинки, скоты. Прямо тут, на плацу.

Затем знаменитый ас осведомился у сопровождавшего его командира ополченцев (в чине младшего офицера), «нет ли в чём какой неловкости нынче». Получил искренние уверения в том, что «совершенно никакой неловкости нынче нет, господин капитан». Потом прибежали испуганные санитары с носилками и утащили в лазарет неподвижную глыбу Курка Али вместе с россыпями его зубов. Под шуршание протокола совсем уж разрумянившейся миссионерши.

Измученные ополченцы приплелись в казарму только глубоким вечером. Оказывается, «бить нельзя» в уставе не обнаружилось, на третьем прочтении появились упавшие в обморок, но уходить никто не рискнул. Так и стояли, пока к вечерней прохладе не явился ас. Велел:

– Озвучить надпись на казарме!

– «Что не запрещено, то разрешено»! – хриплым хором грянули все три чтеца устава.

– Отскоблить, – коротко приказал ас. – Как противоречащую уставу. Будете ссылаться на устав? Нет? У вас десять минут. Разрешается помощь сослуживцев.

И вынул секундомер.

Противоречащую уставу надпись содрали за пять минут.

Всю ночь в казарме стояла невероятная суета: ополченцы обобществили утюг Дъярра и его ваксу, драили бляхи ремней и переругивались за старые обувные щётки. Все старательно брились, стриглись, чистили ботинки, гладили мундиры и судачили о том, сколько дней великого Курка Ули будут теперь поить через трубочку. Служить-то Курку осталось совсем недолго! – вдруг не успеют снять шины с челюсти и уволят с шинами?! Как герою явиться домой в шинах?!

Подробности побоища обсуждали все.

– …у Курка челюсть пополам развалилась.

– Как он пальцы себе не сломал о такую кость?!

– Он не кулаком бил. Он пистолетом бил. Умный. У него на пистолете защитная гарда, она что кастет на рукоятке. Видели его пистолет? Дорогая штучка. За такой и не знаешь, сколько запросить!

– Сколько ни запроси, обманут. Это же раритет! Знаешь, что такое «раритет»? Это старинная картина или ваза. Миллионы может стоить. Только знаток цену скажет.

– Какой «знаток»?

– Ну… С лысиной такой, в очках, картавый… Каких в кино показывают.

– Так то жулик, а не знаток…

Кто-то с треском распарывал неуставные швы, превращая узкие и модные штаны сызнова в военные брюки.

– Да, «приложил» он Курка своими миллионами…

– Я даже не заметил, как он замахнулся!

– Не замахивался он. Без взмаха вмазал, прямо от кобуры. Даже не колыхнулся плечами! Вот это удар…

– Я думал, только егеря такому обучены.

Шелестели щётки и воняло дешёвой ваксой, за которую Дъярра очень недолюбливали в казарме. Но где купить приличную ваксу?! – увольнения в город запрещены, а на базу почему-то не привозили другой ваксы. Эту же, ухмыляясь, раздавали волонтёры Миссии. Как гуманитарную помощь бедствующему войску Сахтаръёлы.

– Все они такому обучены, в дружинах своих.

– Почему у него пистолет не отобрали?!

– Нельзя. Пистолет Бешеного Вождя.

Кто-то выронил щётку.

– Да ты что?! Это ж миллионы, наверное! Раритет!

– Может, не Вождя, а Мангехорда…

– Его самого, – сопел от усердия какой-то бритоголовый крепыш, надраивая ботинок. – Мангехорда. Я слышал, как миссионерша в телефон стонала: «Мангехорд, Мангехорд…»

– Кто такой Мангехорд? – пискнул чей-то голос, под общий хохот.

В Южных владениях рьяно рекламировались мундиры, знамёна и чины незадачливых завоевателей из Вехты. Каждый местный мальчуган с детства был влюблён в геральдику Вечной Вехты, в надменный образ гордого воина-вехта, даже в детских играх он всегда был надменным «вехтом» и учил назубок многие имена из сдавшихся на здешнем побережье войск Мангехорда, лучших войск Вечной Вехты, прошедших парадом по всем иностранным столицам. Потому-то осанка и манеры аса, молниеносно сокрушившего несокрушимого Курка Ули, вызвали в ополченцах не столько страх перед этим самым асом, сколько воскресили безоглядную детскую любовь к подтянутому образу-идеалу воина в кожаных перчатках и в отменном мундире. И вновь разожгли в них детскую, остывшую за время службы, но по-прежнему страстную преданность к обладателю такого шика.

– Он ближе всех к губастой «миссии» стоял, он лучше всех слышал.

– А ну, рассказывай: это что, дорогой трофей?

– Дорогой трофей сразу отобрали бы, – тоном знатока принялся излагать очевидец разговора миссионерши с телефоном. – Потому что «трофей» и потому что «дорогой». Не, это подарок его предкам от Мангехорда. Такая штука торжественно хранится на чистом сукне под стеклом и передаётся по наследству. От воина к воину.

– Ну и что?

– Да ничего! – хохотнул в тишине какой-то знаток истории. – Хочешь обидеть стражу Вехты? – отбери подарок. Все вояки Вехты поклянутся шею тебе намылить за оскорбление потомственного оружия. У них не оружие болтается при воине, а воин состоит при оружии! – не знал, деревня? Закон у них, о потомственном оружии. Очень звериный закон и очень кровавый. Кто обидел такое оружие – тот не жилец на этом свете.

– Да ты что?!

– Так и есть, – подтвердил очевидец. – Миссионерша аж подавилась в телефон. «Подарок Мангехорда надо конфисковать! Произошло избиение подарком!» – ну, а ей такое рявкнули из телефона, что аж присела дура. И ещё про «Вехтский меч» рявкнули; но я не понял, чего именно. Она заикаться начала, и я не понял. Потом сразу начала глазки строить капитану. Чую: деньжата у него водятся. Иностранные сучки зазря стойку не делают.

– Наши тоже.

Сызнова, одна за другой, зашуршали щётки.

– Почему его не арестуют за драку? Он Курка покалечил.

– И кто ж такой храбрый его арестует, винодел ты деревенский?

– Миссия!

– Да он эту Миссию чихвостил ракетами почище, чем нашего Курка пистолетом. Кучу крейсеров потопил у Южных островов. И что, арестовали? Он её сам арестует, дуру губастую.

– Это как же?

– А «также»! У него пистолет и штурмовик. А у неё что? Протокол? Да он её протокол в сортир привесит.

Ополченцы оживились:

– Вот бы арестовал, а?!

– И на день к нам её, в казарму, под арест!

– Точно! Не сам же он арестованную бабу охранять будет? Он – капитан! Ему охранять не положено. Ас!

– И ты с нею в казарме целый день сидеть собрался? – возражал кто-то из ровесников Курка Ули по казарме. – С этой стервой? Она тебя заставит пол драить, в драных трусах; вспомни, как мы с Курком драили! Принесла кучу драных трусов и заставила драить пол. Мы думали, она тряпки принесла; оказалось – рабочую одежду. Нам.

– Почему Курка выбрала из вас?

– Он вообще трусы не стал надевать. Побрезговал. Голым драил. Зрелище было жуткое. Курк аж локтями цеплялся за свой пыл мужских страстей. Оценила, сучка. Тотчас позвала Курка в свою комнату, прибрать вещи как бы. С тех пор и прибирает.

– Кто ж теперь ей полы надраивать будет?

– Не печалься, решит она половой вопрос.

Грохнул хохот.

– Ну, пусть тогда на ночь её арестует. Обучена Курком что надо, по губам видно. Рабочие губищи-то. Она и одну ночь не вытерпит арестанткой, полезет по всем кроватям. С весны Курка к себе таскает.

– Породистая женщина.

– Лошадь она породистая. Кобыла.

– Да, такая в одиночном стойле не усидит… Глянь, какая конюшня сама в руки прёт! На всю жизнь ей память! Голосую за арест.

– И в каптёрку её! Там матрацы и замок действует.

Хриплый вопль:

– У кого утюг «круглосуточного техника»?! «На ночь», «в каптёрку»… Размечтался! Тебе ещё год под ящиками шуршать, червь! Ищи утюг!

– Чё он «молодого» взял техником?

Ополченцев первого полугодия службы называли «молодыми».

– Мундир чистый у «молодого». Значит, любой самолёт начистит! Тебя, что ли, брать в техники, охламон? У тебя половины пуговиц нету.

– Братцы, у кого игла и нитки есть?!

– У «круглосуточного техника». Эй, «круглосуточный»! Давай сюда иглу и нитки. Тебе они больше без надобности. Зачем тебе игла? Ты при таком командире ты и трёх дней не проживёшь. Череп проломит. Пистолетом.

– За… за что?!

– Найдёт пятнышко на самолётном крыле и проломит тебе череп. Почему он без техника, думаешь? Наверное, заметил грязь в кабине, да и прикончил неряху. Теперь тебя выбрал. Так что не серди зверя.

– Ему вопрос чести препятствует убивать простолюдина. Потому Курка и не убил. И потом: это же Курк Ули! У него имя! Ну, приложил разок в челюсть. А у тебя что, «круглосуточный»? Имя? Нету у тебя имени гремящего. Пристрелит за нерасторопность и сохранит честь. Князь спросит на дворцовом балу: «Как ты посмел выпустить потомственную пулю в простолюдина сиволапого?!». Он: «В какого? Имя!». Все и запнутся. Потом чокнутся бокалами. Потому что никто твоего имени не вспомнит.

– Чё бледный стал, «молодой»? Давай сюда свои нитки. Хм, отличные нитки… Ты думал, раз в компанию господ потомственных офицеров попал, там всё в зеркалах и «вы» говорят? Ты как бы в настоящее войско смылся из нашей конюшни? Это на всамделишней конюшне тепло и сытно, хотя пованивает. А у сломанных меченосцев лоску и блеску много, но нрав змеиный. Мы кто? – ослы, рабочая скотинка. Ну, лягнул тебя Курк пару раз… Подумаешь: Курк! Кроме ослиных копыт у Курка и нету ничего. Разве что уши. Не съест тебя Курк. Он травоядный, из потомственных карманников. А этот – удав. Говорят, есть даже какой-то воздушный трюк, «кобра Къядра» называется. Ты прямиком в змеиные кольца угодил, романтик. Думаешь, его за изящные манеры боятся в Миссии? За беспощадную жестокость его боятся. Плотоядный хищник. Народу перебил – не счесть! Чую: наворочает он и тут кровавых делов. Не зря прислали. Всем палачам палач.

– Пишут, у Южных островов он проявлял военное благородство…

– Брешут, молодой. Топил всех без разбору. Даже рыбаков из Ямихасы утопил. Ты сегодня чё, благородство его наблюдал? Ты «господина» видел, пень лесной. Господин капитан Къядр своих рабов в чувство приводил. Чужих рабов он прихлопнул бы сразу. Свои ещё ценность какая-то, с них доход можно поиметь, а чужие ему на кой?

– Да, у таких господ не забалуешь. Чуть что не так – смерть нерасторопному.

Так бритые ополченцы посмеивались над «круглосуточным младшим техником». Испуганный Дъярр набил мешок чистыми тряпками и умчался на стоянку, где немедля приступил к служебным обязанностям. Он самоотверженно драил броню «Даки» и время от времени подкреплялся настоем из термоса покойной бабушки. Инстинктом запуганного зверька он понимал, что сердить могучее Высшее Существо опасно.

В тот день для Дъярра началась настоящая суровая служба. Так он решил на рассвете, любуясь хищными и безупречно чистыми обводами штурмовика. Машина сияла, как в рекламном буклете. Требовалось срочно изучить её устройство, и это решение Дъярр принял самостоятельно, как дополнительную нагрузку к основным обязанностям, не дожидаясь своего убийства. Какой же ты «младший техник», если вверенной техники не знаешь?!

Увы, служба Дъярра в дружинах князя продолжалась недолго. Бритые ополченцы оказались правы: если ты не Высшее Существо, то состоять прислугою при таком Существе не закончится для тебя добром.

И десяти дней не минуло, как после головокружительной карьеры совершенно вменяемый Дъярр угодил в «психушку».

Но о том после.

Настой лесной колдуньи

В туман растекалась иллюзия лётного поля, никаких подводных переводчиц в новых халатах не наблюдалось, а вчерашние лужи на бетоне исчезли вовсе. Капитан осмотрел машину, пару раз зевнул, и даже пнул ботинком шасси «Даки». В обнимку с этим шасси дремал младший техник Дъярр. Он часто вздрагивал, но глаз не открывал. Судорожным движением хватал какую-то тряпку и тёр шасси, замедляя и замедляя движения до тех пор, пока снова не погружался в дрёму. Но тряпку не ронял окончательно: один её угол был привязан к запястью Дъярра.

Кроме Дъярра, возле шасси наблюдался большой легкомысленный термос и не менее легкомысленная чашка.

Механики гремели металлической лесенкой, из тумана неслась звонкая ругань – это юнкер Эдигъярр распекал за что-то своих техников. Возле «Даки» плавал приятный и чем-то знакомый капитану аромат: казалось, будто идёшь лесною тропинкой и вдруг… исчезают запахи опавших листьев и вечернего воздуха, исчезает весь влажный дурман поздней осени. И туманный лес вокруг – это никакой не лес вовсе, а простенькая декорация. Вот за нею-то и скрыт настоящий лес Грустной Мечты, из него струится запах неведомой травы или неизвестного дерева; – оттуда струится, из мечты. В том волшебном лесу, что прячется за декорацией, вернут детство и простят всё прожитое, будто его и не было никогда. Моментом останавливаешься, начинаешь оглядываться, принюхиваться, метаться между кустарниками и деревьями… нет, везде пахнет обыкновенной хвоей и сброшенными листьями. Да и нет никаких лесов-сказок! Но едва вернёшься разочарованным на тропинку… и вот он, невидимый лес. Выдаёт себя сказочным ароматом.

Однажды капитан пол-дня топтался на крохотном отрезке лесной тропы: два шага вперёд, два назад. Топтался круглым идиотом, обнюхивая ветки и травы, но так и не нашёл загадочного растения, источающего запах мечты. Он бы завёл огород таких растений! Варил бы вёдрами настой! Тот самый настой лесных колдуний, которым (всего однажды!) угостила в Лесных владениях древняя горбатая старуха – исковерканная умом и телом, но безупречная душою. Он так и не спросил калеку: из чего варите, бабушка? – смешной вопрос какой-то, женский. А он был гордым подростком и не спросил. Илли и Рени о чём-то щебетали с хозяйкой лесного костра, потешались над её крохотным внуком, нахваливали «компот из трав Иного мира»…

Да, настой на травах Иного мира был чудесен… В тело втекало неведомое блаженство, и все были чисты душами.

Пятнадцать лет минуло с того костра. Он твёрдо решил вернуть воспоминание и накупить неведомых трав, напоминающих о чашке настоя в руках Рени. Поехал в Лесные владения, но в городах Лесных владений никто и понятия не имел о «травах Иного мира». А избу калеки-старушки он нашёл заколоченной. Да и нашёл-то с огромным трудом: тропинка к ней поросла травой и лес давно спрятал избу в своих дебрях. Старое кострище у родника, где Илли и Рени когда-то изображали взрослых девиц и умывали босоногого правнука доброй старушки – правнук был ростом не выше лесных кустов, рдевшихся ягодами – всё давно исчезло и заросло травой, но избу капитан нашёл-таки благодаря сумеркам, по огням: кто-то развесил в кронах деревьев гирлянды огоньков, питающихся светом от космических батарей, устилающих кровлю древней избушки.

Занятная избушка была у почившей старушки.

Настой на «травах Иного мира» оказался утерянным навсегда.

И вдруг – на тебе! – хотя все запахи пропали после письма «самой госпожи Ормаёлы», их нету и сейчас, как ни принюхивайся, но вот аромат давнего напитка объявился вдруг на аэродроме в Южных владениях, где трава вообще не пахнет.

– Ты что такое лакаешь, господин младший техник?

– Настой лесной колдуньи, господин капитан! – испуганно вытянулся проснувшийся младший техник. – Виноват!

– Твою вину оценим позже, – пообещал капитан. – «Настой лесной колдуньи», говоришь? Ну-ка, плесни глоток.

Испуганный младший техник забулькал термосом.

– Я плеснул вам два моих глотка, господин капитан, – техник протягивал чашку. – Объём вашего глотка я оценил приблизительно в два своих. Виноват!

Это был тот самый настой. Точь-в-точь такой, как у лесного костра, где его пили все: он, Илли и Рени. А незаметная старушка помешивала в котелке и подливала им лесную тоску в кружки.

У левого уха щёлкнули каблуки механика:

– Господин капитан! Ваш штурмовик…

Капитан, не отрываясь от аромата из чашки, поднял палец: молчать, я питьё смакую.

И механик мгновенно умолк.

– Ух… – капитан оторвался от чашки и перевёл дух. – Ты где научился такое варево стряпать?!

– В Лесных владениях, господин капитан! – чётко доложил младший техник.

– Налей полную, – капитан решительно протянул чашку.

…Капитан пил с закрытыми глазами, боясь спугнуть нахлынувшее наваждение, в котором сквозь «настой лесной колдуньи» чудился запах давнего костра и смех Рени.

Очнулся:

– И много у тебя этих трав или… корней… сырья, словом?

– Двухгодичный запас, господин капитан. На весь срок службы.

– Где варишь?

В казармах не было кухонь, ибо жечь костры в окрестностях авиабазы категорически запрещалось.

– На электрическом имитаторе елового костра, господин капитан! – отрапортовал младший техник. – Портативный прибор собственной конструкции.

После второй чашки решимость капитана перешла в твёрдое решение: пора изменить устаревшим жизненным принципам и завести на службе денщика.

Он вернул чашку и велел вытянувшемуся младшему технику Дъярру:

– Вот что, воин. Впредь машину тряпками не драить, это не твоя квалификация. Приказываю тебе и твоим вещам немедля переселиться в офицерский домик номер три. Будешь настои мне варить. На своей электрической кухне. Готовность по настою круглосуточная! Вопросы?

– Не имею права переселяться, господин капитан! – замер младший техник. – Младшему техническому составу не полагается жить в офицерском…

– …значит, перевожу тебя в старший состав! – оборвал капитан и, порывшись в кармане снаряжения, прилепил на рукав Дъярра шеврон старшего техника.

Оба механика окаменели.

– Пришей знак различия и переселяйся. Я, что ли, должен за твоими настоями в казарму бегать?!

Эта фраза ужасным образом напомнила Дъярру сено, лошадь и Курка Али.

– Никак нет! – растерялся от неслыханного повышения уже старший техник Дъярр.

Вспомнил о внезапном повышении и бухнул уставное:

– Служу Госпоже Великой Сахтаръёле!

– Служи, господин старший техник, – капитан взялся за лесенку в кабину.

И поморщился на ботинки Дъярра:

– Но ваксу эту свою… в казарме оставь, ополчению. Это не вакса, а газовая атака. Ваксу у меня возьмёшь. Выполняй приказ.

– Есть! – старший техник Дъярр лихо повернулся и умчал к казармам, придерживая термос подмышкой и шеврон на рукаве.

Всё идёт кувырком

Серое небо, дымка над морем и моросящие дожди.

Капитан ни с кем не общался и всё свободное время проводил с полной чашкой ароматов Иного мира, сиречь с «настоем лесных колдуний», в пустом домике для лётного состава. Да и кем этот домик заполнять? – на разорённой базе не осталось ни одного самолёта.

Капитан не столько пил, сколько нюхал настой. Единственный аромат посреди всеобщего безмолвия запахов! И совершал в день по два вылета: утром и вечером, когда авиабаза ещё спала или уже спала. Он знал: те, кто следит за его вылетами, не спят. К полному восторгу юнкера в каждом вылете оттачивался противозенитный пилотаж, ибо снизу, из горного леса, в них постоянно палили пулемёты наёмников. Капитан использовал подвернувшуюся удачу «на всю катушку», заставлял ведомого разучивать манёвры и беспощадно фиксировал попадания трассирующих пуль в машину юнкера. Вреда пули не причиняли никакого, пробить ими бронированную машину нереально. Но пулемётчики всё равно усердствовали «во имя свободы», они старались для кого-то третьего, наблюдающего их усердие стороны. Видимо, «третий» был с видеокамерой.