Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

У неё было много фотографий и потрясающих бумаг. А много пожелтевших бумаг в потрёпанном чемоданчике – это очень тяжело для калеки.

Ушла заснеженной аллеей и ни разу не обернулась.

Больше он не смотрел в подаренный бинокль, тот перестал существовать: он бил и бил проклятый прибор о гранитные перила, пока не разбил на острые куски все линзы и призмы – какой же ты потомственный воин, Ятръяратр Къядр, если даже в родном доме не умеешь защитить слабого?! Обидчика слабых вызывают на дуэль, а как вызовешь на дуэль отца, если у тебя ещё нет настоящего пистолета?!

Он убежал в галерею, к мудрой и насмешливой Великой управительнице, перед портретом которой всегда лежит тяжёлая книга. Никто и никогда не открывает эту книгу. Ещё бы: «Записи самой Эштаръёлы»! Все трепещут, сдувая с книги пылинки мягкими кисточками. Может, Великая управительница даст совет, как убедить непреклонного отца вернуть изгнанницу?

Но за дверями в галерею случилось странное. Он навсегда запомнил колдовской голос, которым прозвучали слова из открытого почему-то дневника:

«Мне снился странный-престранный сон. Он прилетел издалека: чёрный, с горящим глазом скорби посреди лба… Он был такой бесконечный, будто укрыл своими крыльями всех павших сыновей Сахтаръёлы. Там, в Иных мирах, они счастливы и всемогущи. Можно было просить у них всё: мудрость народам, молодость родителям, сто непрожитых жизней безвременно умершим, величие и покой себе. Я просила у них прощения».

Больше он ничего не успел прочесть в удивительной книге с металлической обложкой, усыпанной драгоценным красным жемчугом. В галерее появился отец и жестоко отругал его, «глупого сопляка». «Сопляк» стоял навытяжку и глотал слёзы, ибо отец был прав: чужих писем не читают. Даже тот, кому передала свою тетрадь умирающая от неизвестной болезни Эштаръёла – «даже тот не посмел никогда открыть его!» – строго сказал отец.

Так отец – самый неустрашимый воин из всех живущих воинов, который всегда прав – представил его Эштаръёле «глупцом». Но разве можно позорить юного воина в глазах Великой управительницы, пусть и перед её портретом?! Однако что он мог ответить отцу? Что рукопись уже была открыта? Что нарисованная на холсте управительница позвала к разговору сама, тихим голосом, прекрасным и печальным? Что Великая управительница шевельнулась на портрете, она слышит все упрёки неустрашимого воина сыну и впервые не смеётся глазами, а грустно покачивает головой?

Отец не поверит сказочным оправданиям. Беспощадный отец верен идолу великой Эштаръёлы настолько, что не видит её слёз на портрете и не слышит умоляющего голоса; идолов ведь не слышат, им поклоняются беспрекословно. И всегда стоят к идолам спиною, зорко охраняя божество от сопливых глупцов.

А он никогда не стоял спиною к портрету Великой управительницы. И Великая управительница, будто прочтя мысли юного воина, улыбнулась ему с портрета одобрительно. Он тоже улыбнулся управительнице, и тут же получил от отца жестокую оплеуху. Покачнулся, но не упал и остался стоять неподвижно, не вытирая льющейся из носа крови. Превозмог гул в голове и обратился к отцу по-воински, всерьёз и вытянувшись: «Разрешите привести пол и мундир в порядок, господин генерал?»

И отец вдруг замолчал. Замолчал и сдержанно кивнул.

Он тщательно вымыл пол от крови, но одна крохотная капелька засохла-таки на полотне с портретом Эштаръёлы. То была единственная кровавая помарка, которую он не стал вытирать. Не решился прикоснуться к туфельке Великой управительницы.

Так в его жизни остался мрачный замок над холодным озером, молчаливые служанки, мрачный отец и бесконечные занятия изнурительной боевой борьбой: старый наставник не щадил крошечного воина и был прав. Учитель, фанатичный поклонник боевого искусства «Укус змеи», давно отточил все тонкости её ударов на самолюбивых егерях князя Госпожи Великой Сахтаръёлы и на врагах государства. И теперь беспощадно обучал юного воспитанника всем нюансам рукопашной схватки.

– Я научу тебя убивать врагов, а не кулаками махать, – говорил старый наставник Кегусан, отставной офицер Охранной службы. – Мы потомственные воины, а не бодливые скоты из тёмной подворотни.

Он верил несокрушимому воину, при виде которого все сонные здоровяки тотчас вскакивали и застёгивали пуговицы, уступая места в трамвае испуганным студенткам и довольным старушкам.

Скоро в новый мир вошёл новый учитель с оглушительным свистком, ворвались шумные сверстники и крикливая гимназия с её наивными тренажёрами. Разве это тренажёры?! – такие тренажёры даже не бьют по рёбрам.

Но, оказывается, даже наивные тренажёры оказались непосильны холёным сверстникам. И на первом же занятии разожгли всеобщую ненависть, едва он отрапортовал восхищённому учителю:

– Господин учитель! Гимназист Къядр закончил гимнастические упражнения!

И тогда кто-то один из плотной и потной толпы неудачников обиделся своей завистью настолько, что ткнул грязной иглой ему в ногу. Ткнул исподтишка, больно и так глубоко, что рана долго гноилась.

В те дни он ещё не знал про подлый фокус с иглой. До того первого дня в гимназии он вообще не встречал подлости, но слышал про неё от старого наставника и потому сообразил молниеносно. Отец высоко ценил в сыне быстроту мысли и взгляда, даже прочил сыну службу в «Зимнем громе» или в «Ночной змее», а то и карьеру пилота на службе князя. Карьеру прадеда, великого аса!

И будущий ас мгновенно выбрал из окружающих лиц то единственное, которое безучастно рассматривало стыки стен с потолком, прикрыв ухмылку грязной душонки безразличием наивного личика.

Одним движением он выкрутил маленькому негодяю руку и отобрал из потной ладошки иглу. Вторым движением он вогнал эту потную иглу под ноготь пальца выкрученной руки: вогнал глубоко, почти наполовину. Третьим движением он сломал иглу у самого ногтя. Чтобы запомнил надолго, как будут её вытаскивать.

Все замерли от поросячьего визга, который сотряс тренажёрный зал. Даже учитель и его свисток окаменели от такого крика. А он крутанулся на левой ноге и ударом правой пятки захлопнул этот визжащий рот. Захлопнул его же зубами, сбив беззубого крикуна самым сильным ударом изо всех, какие освоил. Жалеть ублюдка он не собирался, хотя и не знал досконально, что означает новое для него слово «ублюдок», услышанное в туалете гимназии. Но понимал: «ублюдок» – это очень плохо.

Визгливый ублюдок кувырком улетел в загремевшие тренажёры и почему-то умолк, а он обратился к притихшим сверстникам так, как умел только его отец:

– Деритесь честно, господа, если ручонки зачесались. Объясняю, что такое «честно»: честным поступком является учтивый вызов на поединок в условленном месте. Лицом к лицу и один на один. При свидетелях. Иначе шкурой своей дырявой усвоите, что быть подлым ублюдком – это очень больно.

И показал сверстникам обломок иглы:

– Воинская пе-да-го-ги-ка, господа сахтаръёлы. Дома подличайте, радуйте семейство негодяев.

Назавтра он стоял в тренажёрном зале перед испуганным строем сверстников, а господин учитель вертел в руках свой потный свисток и сдержанно говорил отцу:

– Я никогда не слышал таких взрослых речей из уст шестилетнего мальчика. Я слышал не его слова, я слышал слова его отца. Я знаю, когда дети говорят сами, а когда повторяют отцов. Мой вам совет: не ошибитесь с воспитанием сына. Если он повторяет вас, то я сочувствую вашим подчинённым.

Господин учитель смотрел на отца с неприязнью, а строй воспитанников таращился на мундир гостя, затаив дыхание: вот это да! Самая настоящая эмблема с изображением сломанного меча, опутанного колючей проволокой! Ух ты! Не каждый день увидишь потомственного офицера из княжеских дружин. Да ещё какого! – командир Ударной тактической группы! Генерал! А выправка! Рядом с ним даже могучий учитель выглядит мешком каким-то, рыхлой медузой. Хотя и втягивает живот.

Сверстники уже знали от своих отцов, что «тактическая группа» – это много народу и все повинуются малейшему жесту начальника, как вышколенные слуги. Тысячи слуг и все повинуются.

Учитель добавил сухо:

– Я тридцать пять лет веду занятия в гимназии и никогда не наблюдал у детей подобной жестокости. Он выбил однокласснику все передние зубы.

И тогда отец поднял руку в новенькой перчатке, на уровень глаз, своих и учителя. Между большим и указательным пальцами перчатки поблёскивал обломок иглы:

– А подобную подлость вы часто наблюдаете?

– Не замечал ни разу, – отрывисто ответил учитель, не глядя на иглу.

– Следовало бы, господин воспитатель отцов, – спокойно заметил отец и окинул взглядом строй воспитанников, вмиг вытянувшихся и задравших носы. – Но коль вы упорно не замечаете подлости, то не удивляйтесь и жестокости.

Учитель пошёл пятнами.

Отец буднично спросил у сына:

– Пальцы не повредил?

– Никак нет, господин командующий Ударной тактической группой! – громко доложил сын, вытянувшись. – Я отработал удар пяткой!

И впервые услышал похвалу от бесстрашного воина перед строем сверстников:

– Молодец. Станьте в строй.

В тот вечер он поставил на стене замка отметину заветной бусиной-медальоном. Он знал: бусина не поцарапается, она сама оцарапает любой камень, ибо твёрже её нет ничего на свете. Так однажды сказала мама. Он решил вести счёт дням ожидания, мама ведь не останется у Дневной звезды навечно. Она вернётся, и в замке будет пир горой. Приедут важные люди, князь, господа управители… Все секреты секретного полёта отменят и будут поздравлять героиню.

После третьей отметины он увидел в коридоре замка мать, синеглазую и черноволосую красавицу. Она блистала знакомым драгоценным ожерельем, гордо ступала рядом с отцом, и негромкий разговор их гулко повторялся под высокими сводами.

Он замер, наклонил голову и ничем не выказал восторга: «воину не пристало скакать по коридорам и улюлюкать»; – так учил отец.

– Познакомься с госпожой Демансо, – произнёс отец. – Госпожа Демансо из Танлагемы. Она любезно дала согласие принять на себя обязанности управительницы моим имением.

Отец говорил так учтиво, будто хотел понравиться.

Он оторопел от услышанного и резко поднял голову.

То была вовсе не мать. Существо в знакомом ожерелье мало чем отличалось от матери, но оно не могло быть даже её сестрой. Существо это родилось чем-то иным, сильно отличным от мира богинь. Чем-то таким, чего он пока не понимал.

– Я польщён, сударыня, – не замечая протянутой изящной руки, холодно произнёс он. И впервые в жизни закипел детской ненавистью, а в глазах новой управительницы мелькнули странные искры. – Вы очаровательны, но вам не идут эти бусы. Разрешите мне удалиться, дабы не вносить сумбур в осмотр вами имения, подлежащего управлению.

Сквозь эхо своих шагов он услышал за спиною задумчивый голос, с приятным иностранным акцентом:

– Очень необычный мальчик… Говорит, как взрослый.

В тот год отец получил «огромное повышение» и «огромный дом в столице» – так щебетали восторженные служанки. Оказывается, служанки давно мечтали перебраться «из неторопливой роскоши этой озёрной скуки в роскошную суету столицы».

Столичный дом оказался в тысячу раз меньше замка Озёрных владений, но был куда больше всех окрестных домов старинного и очень красивого города.

– Возможно, в новой гимназии возникнут проблемы, – говорил отец, молодой командующий Ударными силами Госпожи Великой Сахтаръёлы, отправляя сына в столичную гимназию. – Устраняйте их немногословно. И вежливо. Тут не Озёрные владения, тут столица. И вы воин, а не пустобрёх. Вы Ятръяратр Къядр. Ваш древний предок получил своё прозвище в честь битвы на реке Къя, где в одиночку вышел против дружины наёмников. И своим мечом обратил их в бегство. Будьте достойны его имени.

Даже имя он получил в честь того самого предка, существование которого оспаривалось историками. Оно было старинным, труднопроизносимым и смешным для многих самоуверенных наглецов. Но беззубым ртом не осмеивают чужих имён, и он быстро научил столичных самцов произносить имя «Ятръяратр» на родном ему языке, а не создавать проблему с презрительной кличкой на чужом языке, пусть и желанном великовозрастному насмешнику.

Представленный столичному гимназическому обществу юный Ятръяратр Къядр вежливо поправлял досужих на обидные клички мечтателей о заморской жизни:

– Я не «Йетя Кядва», господа старшие гимназисты. Я Къядр. Ятръяратр Къядр, потомственный воин Госпожи Великой Сахтаръёлы.

– Непвоуизноусимый, эуто твоуя пвоублема, – так, подражая картавому языку будущей, но уже горячо любимой родины, самоутверждались перед ним рослые и мускулистые гимназисты, уже переименованные своими мамами в заморских «Локли» и «Лауви». Они выпячивали подбородки и ничего не слушали: глухому заморскому натиску и презрительным заморским кличкам их учили столичные папы, седеющие в мелкой коммерции с тоски по крупной.

– Смею не согласиться, – вежливо отвечал он. – Теперь это твоя проблема, картавый.

Одним движением он устранял проблему с кличкой и немногословно интересовался:

– Язык оттаял?

Рослые «Локли» и мускулистые «Лауви», поворочавшись на четвереньках и выплюнув выбитые зубы, без проблем выкрикивали в кабинете господина управителя гимназии имя обидчика:

– Ятръяратр Къядр!

Окровавленным сыновьям оглушительно вторили истерические мамы «Ваулайвы» и «Ваусайсы», напрочь забывшие свои настоящие имена.

Отец будущего капитана Къядра своим появлением сразу прекращал истерику бледнеющих и краснеющих мам. И прихорашивающиеся «Ваулайвы-Ваусайсы», быстренько вытолкав своих ревущих «Локли-Лауви» в коридоры гимназии, игриво кокетничали с молодым командующим Ударными силами, учтивым и элегантным офицером, тридцатипятилетним красавцем-вдовцом и единственным владельцем огромнейшего замка в необъятном имении Озёрных владений. Имении, полном тёплых озёр и лесистых гор, водопадов и ослепительных служанок; в имении головокружительном, если показывать свои владения из роскошного прогулочного дирижабля. Ведь на роскошном автомобиле всё имение и не объехать! Оно так огромно, так огромно… Такое имение легко спрячет сотню охотничьих домиков со служанками-фантазёрками. Впрочем, то досадные мелочи. Ведь имение спрячет и мускулистых слуг-фантазёров.

Так считали прихорашивающиеся мамы одноклассников, лихорадочно обдумывая повод для развода со своим неудачником и составляя в распалённом уме списки подруг-неудачниц.

У всех одноклассников, оказывается, были прихорашивающиеся мамы. Он не выдержал и спросил отца: когда вернётся от Дневной звезды мама? Почему она улетела в космос внезапно, не прощаясь, почему вместо неё появился крикливый комок по кличке «Рени», с которым носятся голоногие служанки?

Не получил ответа и больше никогда не задавал вопросов каменному отцу.

Скоро служанки носились уже с двумя вопящими комками: второй, по кличке «Илли», привезли из бывшего имения предков, того самого, которое давным-давно стало приютом в Древних владениях вместе со своими огромными балконами, грандиозными колоннами и старинным чучелом чудовищной рыбы. Имение отдал сходу Древних владений двадцатипятилетний капитан Исаярр Къядр – самый талантливый и самый молодой командир тактической группы за всю историю Госпожи Великой Сахтаръёлы, легендарный предок, ошалевший от крови, проклятий вдов и окопных вшей. Отдал под приют для сирот древней и позорной бойни, в победный день которой погиб сам.

Монумент капитану Исаярру Къядру давно укрыл в своих аллеях разросшийся парк. Всяк прибывающий в приют новичок видит монумент только однажды. Такова установилась старинная традиция и потому создалась легенда, будто ночью монумент оживает и обходит своё имение со строгой инспекцией. Мальчишки снимают перед изваянием погибшего вояки свои новенькие фуражки, девчушки опасливо кладут к бронзовым ногам стража имения свои букеты, какое-то время все стоят молча – погибший не любил словесной трескотни – и отправляются в приют-дворец. Дивиться драгоценному паркету, усваивать благородные манеры и постигать мудрые науки под мраморными сводами.

Впервые утраченное чудо древней архитектуры показывал будущему капитану его дед (он же внук Исаярра Къядра). И одобрительно усмехался: юный Ятръяратр держался прямо, смотрел на утраченную роскошь предков без малейшего сожаления и ни разу не пискнул: «устал!» или «пить хочу!»

Да, он никогда не капризничал. Ведь он единственный из потомков Исаярра Къядра и Ягрида Къядра носил их имя, ибо завет Ледового князя предписывал: «Имя геройское или знатное наследуй от почивших или павших предков, но именем своим геройским или знатным не одаривай потомков при жизни своей».

Оба вопящих комка с именами «Илли» и «Рени» выросли в утомительных сестёр, и везде – в столичном доме, в имении Озёрных владений – завелись интриги и капризы. Ими допекали подруги-ровесницы, которые всегда были вместе и даже родились в один день. Одна – ранним рассветом, другая – поздним закатом, но кто когда – служанки не знали или скрывали. И подруги вечно спорили: кто из них всё-таки старше? Они родились от разных матерей и разных отцов, в разных полушариях планеты – дневном и ночном; но как считать утро и вечер в разных полушариях?! Когда начала крутиться планета, дав отсчёт календарю: утром или вечером?

Это был очень важный вопрос.

Гимназические познания старшего брата и прочая астрономия в расчёт не принимались, их отметали с ходу. У сестёр имелась своя астрономия и коллекция ракушек.

Его отец соорудил малолетним дочерям игровой павильон. Не сам строил, конечно, нанял специалистов. Круглое здание-диск, над ним сверкает купол-полусфера масштабом поболе планетария. В потолке кругового здания – он же пол под куполом – семь круглых отверстий, шесть по кругу и одно в центре. Здоровенные отверстия, в каждое войдёт дом и сад. А там, под полом, семь круглых платформ с гидравлическими подъёмниками. Строим на каждой платформе сказочный домик – как на картинках, с яркой черепицей и плющами вдоль стен – поднимаем платформы… щёлк, бац! И под куполом из ниоткуда, из неведомых недр здания-диска, возникает сказочный город о семи домах. Можно вместо домов поднять экзотические деревья, созданные нарочито причудливыми. И тогда под куполом появится волшебный лес. Можно поднять необычные скалы из мягкого камня и сделать небосвод красным, пустить по нему огромное красное светило – поверхность купола сродни экрану – и вот восторженные сёстры ступают по другой планете, они храбрые звездолётчицы и выслеживают коварного инопланетного паука О-Тика. Но в декорации сказочного города О-Тик уже не коварный инопланетный хищник, он добрый сонный старожил волшебной страны и плетёт волшебную паутину, беседуя с юными путешественницами голосами служанок, те прекрасно умели менять голоса, отец специально подобрал таких. К игровому зданию идёт замаскированная железная дорога, её не видно в траве, все шпалы из зелёного бетона. Ночами по ней доставляли платформы с вечерними фантазиями сестёр. Захотели девчонки озеро с камушками и рыбками, состряпали эскиз – готово, утром уже плещутся с визгом, обдают стерильной водою служанок. А где-то в лесу, в стороне от игрового купола, прячется огромная мастерская, там умелые работяги строят из мягкого материала сказочные дома, создают из мягкого пластика удивительные деревья, спорят и ругаются с кибернетиками: сказочный кибер-удав не должен падать с ветки на головы детишек! Под куполом, понятное дело, всё мягкое и пушистое, дабы не травмировать ненароком азартных девчонок.

Илли была куда бойчее, и однажды он пообещал расстроенной Рени назвать её именем планету Дневной звезды. Даже поклялся: он станет пилотом, космонавтом, командиром звездолёта. Полетит к Дневной звезде и назовёт самую красивую планету «Ренирьёллой». И показал обидчице-Илли кулак, но та призадумалась на миг и показала ему в ответ оба кулачка.

Рени смеялась.

На площади Центрального вокзала Озёрных владений он всегда прощался с обеими так, как они того требовали: торжественно снимал форменную фуражку юнкера и наклонялся поочерёдно к каждой, но сперва к доказавшей своё старшинство на сегодня. Они привставали на цыпочки, поочерёдно обнимали его за шею и звонко чмокали в щеку: сначала одна, затем другая, а потом обе разом и с хохотом. В обе щеки. С годами прощание стало ритуалом, но очерёдность как-то незаметно потеряла значение. Они переросли детский спор о старшинстве и перестали вставать на цыпочки. Снежная блондинка и угольная брюнетка поражали глаз ценителей женских чар необычайно, отходящий поезд долго трясло эхом пересудов. И каждый сверстник-попутчик нарывался на драку, кипя ненавистью к счастливцу, ни в какую не уступая путь в тесном коридоре вагона. Но когда заносчивые попутчики внезапно добрели, переставали щуриться, наперебой норовили угодить и подружиться, он знал – где-то в поезде катит ехидный старожил Озёрных владений, который час-другой назад выдернул нос из журнала «Сплетник» и проскрипел что-нибудь вроде:

– Полно-те, господа завистники, полно-те! Эка молодую кровь возбудили неприятием чужого счастия. Сёстры парня провожали, сёстры. Незамужние студентки.

Да, у него были чудесные сёстры. Для них он доставал ракушки из холодных глубин и благодаря им научился не робеть перед стаями наглых подлецов, которые всегда липли к молоденьким красоткам. Подлецы не обращали внимания на учтивое предостережение юноши, покупающего мороженое двум девушкам, ибо подлецы были старше, коренастее и многочисленнее; то есть, по их мнению, имели больше прав на юных самок: «Вон там отдохни, щенок, пока мы тут с тёлочками разбираемся. Или жить надоело?» – увы, такова логика пищевой цепи с грубыми звеньями из негодяев.

Именно сёстры и помогли ему разглядеть в окружающем мире простую пищевую цепь. Они всегда проявляли выдержку, не вмешивались в побоище и спокойно ели мороженое, перешёптываясь о каких-то своих, девичьих мелочах.

Лишь однажды Рени промолвила робко:

– Ты бы аккуратнее их бил, что ли… Гады-то гады, но глянь: все без чувств. И открытые переломы ног, ужас. Хромые ведь теперь на всю жизнь.

– Ничего, подыщут колченогих подружек, – отрезал он, заправляя под ремень рубашку, которая выбилась в сражении и придавала неопрятный вид. – Бесчувственных коров.

– И наплодят колченогих бычков! – хохотала Илли.

– Ты напрасно его поощряешь, – хмурилась Рени. – Наш костолом докатится до дуэлей на мечах, помяни моё слово. Отрубит уйму голов и поплатится заточением в тёмный каземат для особо опасных. С толстыми решётками и одноразовым питанием из баланды.

– А мы будем носить ему пирожки в темницу, – в тон возражала Илли. – С черничным повидлом. И устроим побег.

– Передадим напильник в пирожке? – с иронией любопытствовала Рени.

– У тебя план побега уже готов?! – изумлялась Илли. – Отлично. Руби всех гадов, воин. Напечём тебе пирожков с напильниками и спасём из каталажки. Тебе какие, трёхгранные напильники или четырёхгранные? Мне кажется, ты никакими не владеешь. Тренируйся. Попробуй подпилить чего-нибудь. Мои ногти, например.

…Зимний сад, картинная галерея и портрет знаменитой Сугтарьёлы Ррош, написанный гениальным другом-художником по впечатлениям от старой фотографии. Иногда друг (в один присест и не отрываясь) писал великолепные портреты, глянув на какую-нибудь забытую всеми фотографию, чем-то поразившую его непостижимый внутренний мир. К другу в такой день нельзя было приближаться никому, кроме старого слуги: старик ворчал и кормил гения-творца с ложечки, пока перемазанный кашей творец орудовал кистью по холсту. Друг никогда не писал портреты с других портретов, только с мимолётно увиденных фотографий. И однажды наткнулся в семейном архиве Къядров на старую фотографию девушки, загорающей на кромке надувного бассейна, у плотика-подноса с напитками: фотограф подловил «госпожу Сугтарьёлу» в великолепном ракурсе и в сверкающих брызгах, метко летящих с её ладони в объектив. Друг затрясся вдохновением и за одну ночь сотворил портрет «Чёрной ведьмы»; – название к утру само упало к нему с небес, таково было наитие гения. Хвастаясь новой картиной, бледный от усталости гений – к его неописуемому ужасу! – выяснил от своего друга-офицера, что именно так, «чёрной ведьмой», и называли госпожу Сугтарьёлу чужие асы. Когда же друг узнал всё о своей фотонатурщице, то отрёкся от «мистического портрета», но сжечь его не решился. Хотя и размахивал перед холстом какими-то отсыревшими спичками.

– Разве она «чёрная»? – разочарованно спрашивали у друга-художника все, кто упросил его ознакомить со скандальной картиной. – Вода чёрная, да; факелы жуть какие багровые. И мрак ваш впечатляет, да; но девица-то светлая! Очень шикарная блондинка. Так бы и нанял эту штучку служанкой.

– Глаза неестественно чёрные, – мрачно отвечал друг, не глядя на портрет.

– Но почему «ведьма»? – недоумевали спрашивающие, любуясь картиной. – Почему не «Черноглазая искусительница в мистическом стиле»?! Мистика – это модно. Соблазн под видом мистики – это современно. Да, безупречна. Ей бы бантик на шейку.