Сломанный меч привилегий. Книга вторая. Часть II

- -
- 100%
- +
Оказывается, верховный управитель держал речь перед палатой управителей всех владений, срочно собрав Большой сход посреди ночи для разбирательства ошалелой иностранной жалобы, грозящей стать войной.
– Капитан Къядр прибыл! – бесстрастно отрапортовал капитан.
Командир «Эштаръёлы» усмехнулся:
– Рано прибыли, господин капитан. Ещё голосуют. Верховный тут за твои выкрутасы радеет, а я арестантскую каюту подготовил. Подождём?
Динамик торжествующе умолк и командир «Эштаръёлы» дал знак: всем встать. И объявил:
– Господин капитан, поздравляю вас с наградой Большого схода.
Потом были рукопожатия и праздничный ужин всей команде.
Тот поход очистил моря Госпожи Великой Сахтаръёлы от иностранных любителей рыбной кухни и даров чужого моря. Капитан не радовался удачам, не страдал о свершённом и не отвечал по радио на заискивающий лепет кораблей, спешащих уйти в нейтральные воды. Он попросту топил всех этих гундосых невидимок, какие возомнили себя господами его жизни – топил без наслаждения, старательно оттачивая технику сверхзвуковой атаки с малых высот. Топил так, как рубил дрова в старом домике давно умерших предков, которые вернулись в ликующую Сахтаръёлу нищими победителями с далёкой войны. В том домике теперь жил лесным привидением его упрямый дед, обожающий внука Ятри, но вдрызг разругавшийся с надменным сыном. Ведь сын и слышать ничего не желал о стараниях отца, а старик всего лишь тщился найти исчезнувший город Аръяварт. И подолгу пропадал в шалашах Лесных владений, предоставив старенький дом внуку. Домик стоял у самой границы с Лесными владениями, прямо-таки забором их касался. И что странно: древний деревянный дом почему-то запомнился. То ли впечатления детства всегда ярче впечатлений последующих, то ли виною была соседка по лесным угодьям и, видимо, ровесница старому дому – добрая старушка-калека встретилась однажды в лесу сказочной волшебницей и напомнила ему горбатую служанку покойной матери. Угостила такими настоями трав, какие напрочь перевернули вкус к любым напиткам – впоследствии капитан жаждал именно таких настоев, но нигде не встречал их, прозванных восторженными сёстрами «настойкой лесных колдуний». Он всегда морщился в изысканные бокалы и прослыл среди господ офицеров редким ценителем питья и женщин: «Капитан Къядр?! – да он ас! Что в напитках, что в женщинах! – ещё юнкером охмурял танцовщиц! Да каких, господа! Словом, нанимайте к ужину прислугу от госпожи Ильтарьяллы и подавайте пиво от Ойси Вей. Иного шика он не поймёт. Знали бы вы, какими натурщицами и каким пивом угощает его наш гений Вишваярр… Сходите в галерею, там как раз выставка. Умереть-не-встать!».
И действительно, после «рыбного» похода капитан частенько пил пиво в мастерской друга, всегда в самом её центре. В один из углов своей мастерской Вишваярр никого не допускал, и капитан, уважая капризы гения, не совался в запретный угол. Он выпивал с другом посреди холстов, окружённый ослепительными телами распутных незнакомок и знакомых недотрог. Ими кишели все холсты. Гениальный друг был молод и писал исключительно обнаженных красавиц, обещая к старости стать баталистом или абстракционистом, в зависимости от вида маразма. И то: кто в здравом уме станет изображать поножовщину или пачкать холст разноцветными кляксами?!
С точки зрения капитана, друг мыслил здраво.
После гибели Рени друг полностью расклеился, до развязного овоща какого-то. Всегда тихий и тактичный умница, он теперь позволял себе хохотать не к месту и орать глупости при любом обществе. Капитан знал, что друг тайно влюблён в Рени и всегда краснел при ней, чем смущал девушку. Как пресечь затянувшуюся истерику друга, капитан не знал. У него не было опыта управления истерическими гениями.
– Когда «богинь» -то рисовать начнёшь? Хвастал-хвастал, а сам пиво хлещешь. Когда за дело возьмёшься?
Друг отхлебнул пива и выдавил:
– Никогда. Натурщиц нет. Моя богиня там.
Икнул и указал пальцем на Дневную звезду, сияющую на небосклоне.
И снова уткнулся в бокал.
– Тебе туземки со звёзд мерещатся?! – притворно удивился капитан. – Надо доставить. Как только техника позволит, привезу тебе нескольких.
С тех давних пор, как с Дневной поймали радиопередачи, тема инопланетных туземок была излюбленной темой у талантливых художников, а бездари тяготели к нашествию монстров с Дневной звезды и малевали каких-то клыкастых космических тварей, каждая с экскаватор размером.
…Друг говорил что-то, а за окном был прекрасный вечер. Благоухал экзотический сад в центре железобетонной столицы, в дивных зарослях свирепствовали сверчки и жрущая всё и вся пищевая цепь. Капитан даже подумывал о подарке «чёрной ведьмы»: не влепить ли пару пуль в распутную особу с холста? И пару пуль в ту, другую. В блондинку. Он что же, всех служанок Озёрного имения изобразил тут голыми? Вот гад… С натуры писал, поди.
– Это не богини, Къядр… – рыдал растерзанный чувствами друг и осушал бокал за бокалом – На этих холстах ты видишь пошлые тени богинь. И потом, они красятся. Настоящие богини повелевают временем. Беспощадным временем! Им что «прошлое», что «будущее»… Для них время – как эти холсты. В любой холст войдут и выйдут. Они вернут мне утраченное. Пусть в иных мирах вернут, у Дневной звезды, где угодно… Но вернут! А ты: «туземки», «техника»… Какая техника?! Да пропади она пропадом, твоя техника! Пижон… Ты пижон в мундире! Ты знаменитое ничтожество в мундире! – и что все эти породистые дуры в тебе находят?! Ты наглый и слепой капитан Къядр, как ты приведёшь ко мне богинь?! Ха! – ты приведёшь богинь?! И они перепишут судьбу? Мою и твою?! Приведёшь ко мне юных повелительниц всего и вся? Да они с тобою и говорить не захотят. Знаешь, почему? – ты был неизвестным слугой милосердной Ормаёлы, ты спас несчастного пса, ты был нищим и босым стражем богинь. А кем ты стал? Знаменитым скотом в медалях! «Пищевая цепь»… Ишь, выдумал! Скотом в пищевой цепи ты стал. Это всё ты… Нет, я… Я виноват стократно против тебя! Тысячекратно! Потому что я трус и тварь. Ты храбрый трус и ты благородная тварь, а я трусливый трус и никчемная тварь. Я бездарный маляр. Я струсил! Я хотел пойти к ней и сказать: «Останься, не улетай, я умру без тебя…». Я топтался у её двери, как слизняк какой-то… И уполз домой. Я убил богиню, Къядр… Я! Это я её убил! И не умер без неё. Исправь ошибку, застрели меня. У тебя пистолет, сам я не смогу застрелиться. Я трус! Убей меня, Къядр… Я напишу оправдательное письмо князю и тебя наградят медалью за мой расстрел.
И друг пытался что-то написать на холсте с чудовищно бюстообразной красоткой-блондинкой, обмакивая кисть в бокал с пивом.
– Уймись, – капитан разом осушил свой бокал до дна. – Оставь это вымя, тебе пива не хватит его исписать. Запустил я в это вымя как-то тарелкой каши. И трети не обляпал.
Друг зарыдал в холст.
– Да, богинь не мешало бы увидеть… – мрачно вздохнул капитан. – Говорят, их видят достойные души. Я уйму каши умял в детстве, а никаких богинь не узрел. И судьбу мою уже не переписать. Говоришь, они у Дневной звезды обитают? – старухи верят. Когда ты напишешь настоящих богинь, все скоты посмотрят на шедевр и станут добрыми людьми. Мы порвём пищевую цепь и освободим от неё народы. Сначала сами освободимся, потом и за народы возьмёмся. Для такого дела я найду тебе богинь с Дневной звезды.
Друг запустил кисть под холсты и заметался, цепляясь плечами за шедевры с голыми красотками. И закипел слезами:
– Ты привезёшь их мне… на каком-то замызганном космическом бульдозере?! Саму Милосердную Ормаёлу?! У тебя нет космического бульдозера! – на чём ты мне её привезёшь?! Ты не знаком с Милосердной Ормаёлой! – ты хоть знаешь, как она выглядит?! – как выглядят её сёстры?! – как ты узнаешь богинь у Дневной звезды?! По одёжке, что ли?! Богини не носят мундиров, скотина! Как ты их узнаешь? По каким знакам различия? Отвечай, гад! О богинях говорим!
Гениальный друг задыхался, тискал пустой бокал и время от времени колотил пяткою в знаменитый ковёр, заляпанный красками.
Друг стал невменяем и говорил очень странно.
– Никак не смогу узнать, – подумав, согласился капитан. И грустно разлил в бокалы остаток пива. – Разделяю твой творческий кризис. Да и к Дневной звезде полетят лет через сто, нас уже не будет. Прилетят – плюх! – и там пищевая цепь чавкает. И нету в ней никаких Милосердных Ормаёл и никаких сестёр. Богини – это миф для слабых звеньев, Вишваярр. Для добрых увечных старушек, которые в лесу травы собирают. Они внизу пищевой цепи. Травы и старушки. Ими питаются все травоядные и все хищники. Богинь нет. И никогда не было.
Друг зарыдал в пиво так искренне и так горько, что капитан дрогнул голосом:
– А жаль!
Сам капитан с горечью оставил свои юношеские космические фантазии, ещё будучи младшим офицером княжеской дружины. Даже запомнил дату утраты иллюзий: лета 7547 от сотворения мира, день праздника весны. Официально первая Межзвёздная экспедиция провалилась год спустя, но в тот весенний день он купил отчёт о межгосударственных переговорах – толстенный том, втридорога! – и уже на седьмой странице понял: с этими писаками никто никуда не улетит, они ползут по пищевой цепи, не будь мечтательным идиотом на привязи у скотов болтливых. Состоять в храбрых мечтателях не зазорно, военными временами это даже почётно, но стареть мечтательным идиотом в чьих-то доходных игрищах – это не просто «стыд». Это «стыд смертный».
Он сжёг отчёт и приказал себе забыть о звёздах. Сожалел о потере, да, но не счёл поступок предательством – ведь и сама Госпожа Великая Сахтаръёла плюнула в дальний космос. Он верил Госпоже Великой Сахтаръёле и служил ей беспрекословно. Да, он обещал Рени назвать её именем планету. И подвёл. Увы.
О космических далях вспоминали теперь лишь небритые ботаники в лабораториях да измученные инженеры на космодромах, где всё ещё запускали автоматические зонды к мёртвым планетам. И раз в год носились с провозглашением эпохального открытия, восхищая домохозяек: на Кренде можно жить, наверное! – там какие-то тучи наблюдаются и что-то блестит под ними. Под тучами. Дважды блеснуло в объектив! Да и лёту всего-навсего… Давайте полетим туда и оснуём Новейшие владения Госпожи Великой Сахтаръёлы. Действительно: пора расширять государство в космос! Хотя бы формально, хотя бы парой космических баз, раз в космосе хлеб не посеять.
Мечту о хлебосольных Новейших владениях давно убили космические ботаники, ощупав своими автоматическими зондами все одиннадцать планет и радостно заявив миру:
– «Ура» нам! Мы совершили великое открытие: на соседних планетах жить нельзя. Даже на Кренде не вытерпеть мороза и атмосферы. Блестит там океан, верно, но он ядовитый. Газ, друзья! Жидкий газ омывает ледяные скалы и гудит ядовитым прибоем. Но мы выстроим загерметизированную научную станцию и будем строчить оттуда отчёты восторженному человечеству. Это же очень интересно: сколько колец Протгиръярра украшают небосклон Кренды? Господа политики, «ау»! Финансируйте экспедицию. Где вы, храбрые космические мечтатели?! – везите нас считать кольца! Мы их пересчитаем в портативный телескоп, восхитим человечество цифрой и возглавим Академию основ науки. Ах, какие в Академии величественные кабинеты…
Но храбрые мечтатели не пожелали стать извозчиками к мёртвому величию, храбрые мечтатели мечтали о звездах. Фантастические романы о межзвёздных полётах взлетели в цене и довольные фантасты торопливо объясняли храбрым мечтателям, не щадя бумаги:
– Подумаешь, планеты какие-то мертвы! Ну и пусть мертвы! Да ну их, эти планеты! Достичь их – не подвиг, а успех. Вот вокруг иных звёзд вращаются куда более благодатные миры! – к ним-то и надобно направить межзвёздные караваны. Вот где всё крутится-то! Вдруг у Дневной звезды есть подходящая планета? – впрочем, никаких «вдруг», господа читатели! Наверняка она есть! Учёные насчитали там шесть планет в свой «Глаз Вселенной», и одна планета крутится в «поясе обитаемости». Именно оттуда и пришла столетие назад радиопередача. И ничего не «естественного происхождения»… Там, наверное, океан и леса, сверчки и страстные смуглые туземки. Конечно, жизнь неохота тратить на полёт. Не стариком же туда прилетать, к смуглым туземкам?! – но если разогнать ревущий звездолёт на… «на два порядка», скажем?
Писатели-фантасты обожают украшать свои творения смуглыми инопланетными туземками (о стыде не ведающими) и всякими учёными словами из ненавистной им с детства математики.
– Всего-навсего надо «поднять» нашего стального межзвёздного лебедя на два порядка от нынешних скоростей. Да-да, именно «на два порядка»…
Так блистали письменной речью фантасты.
– …неужели инженеры-недоучки не способны развить приличную скорость? Чему их вообще учат, в этом их Высшем Техническом училище?! – девок красивых там нет, на что они время тратят? А ну, вперёд! К мечте! Вот она, мечта! Днём видна! До неё рукой подать!
Мечту убили инженеры, устав жечь всевозможные топлива, которые им придумали неприметные химики:
– На этой соломе до Дневной звезды не долететь, господа. До Протгиръярра ещё туда-сюда, дотянем кое-как, а к Дневной звезде эта солома и сама себя не сдвинет. Но мы тут кое-что сообразили из лёгких сплавов… Словом, нашей колымаге из лёгких сплавов нужен двигатель.
– Ну так сделайте! – возмутились нетерпеливые молодые политики, обожавшие научную фантастику и повсеместно входившее в моду слово «порядок».
– Заправлять чем? – ухмыльнулись измученные инженеры. – Атомными бомбами? Так ведь атомным бомбам и двигатель не нужен, если насобачимся пинать взрывами толстенную плиту. А что! – пожалуй, такая плита разгонится и за год точно домчит… Это шутка.
– Пинайте плиту взрывами, шутники! – сухо разрешили своим инженерам иностранные политики, очень острые на слух. – Слышали идею про толстую плиту и атомные бомбы? Пинайте!
Внимательные иностранные политики не понимали шуток и оттенков чужой речи, но всегда прислушивались к тому, о чём болтали в Сахтаръёле её инженеры.
– Утрём Госпоже Великой Сахтарёле нос атомной плитой! – чеканили иностранные политики. – И учтите: никакой «Дневной звезды» нет. Ни в природе нет такой звезды, ни в космосе! В нашем справочнике есть только звезда «Рега», придерживайтесь общепринятой терминологии, а любое «обще» – это принятое исключительно у нас «наше». Так что не забывайтесь во имя карьеры, господа инженеры. О ежегодном финансировании: за сто миллиардов пнёте атомную плиту к Реге?
– Пнём, – мгновенно посерьёзнели иностранные инженеры, понимавшие шутки и фантастику. – Отчего не пнуть? Но половину финансирования – в жалованье. Иначе не долетит плита до Реги.
– Когда летим утирать носы врагам общей свободы или чему они там враги?! – обрадовались храбрые иностранные мечтатели, очнувшись от боевых полётов на знойном побережье, у бассейнов «развратницы Оуайли». – Мы согласны на тридцать семь процентов от вашей половины. Это минимум!
– Лет через двадцать, – недовольно насупились умные иностранные инженеры, быстро оценившие «минимум». – Атомную бомбу за стеной рвануть, это вам не керосинку в хижине запалить. Шутка ли: атомные бомбы рвать за «разгонным амортизатором»! – так думаем плиту обозвать, чтобы звучало научно. Но пусть сначала господа политики договорятся про атомные бомбы в космосе, а то не вышло бы чего атомного с этими самыми амортизаторами. Договаривайтесь, господа политики. А за нами не заржавеет. И ещё: вам тридцать процентов много. Пятнадцати хватит.
Политики (послушав и подумав) затеяли бесконечные переговоры об импульсном атомном двигателе, о Первой Межзвёздной экспедиции… и скоро храбрые мечтатели забыли о звёздах. Они дежурили на ракетных базах и реактивными мечами хранили нажитое своими политиками; они пилотировали боевые самолёты с атомными бомбами и отдыхали «там» от воинской службы на океанском побережье у «развратницы Оуайли» или «тут», у Тёплых озёр. Ну, и ужинали в изысканных заведениях у госпожи Ильтарьяллы.
Искренний космический восторг схлынул отовсюду: из журналов, из сплетен, из романов, из мечты. Таковы люди! – толпы грубых и голодных переселенцев тысячелетиями перемещались сквозь льды и дебри не затем, чтобы у невиданного муравья лапы пересчитывать в лупу. Людей срывает с места недовольство муторной жизнью, плохой пищей и скудным бытом; люди мечтают о благодатной долине, где наконец-то станешь жить достойным человеком, а не надрываться скотом полуголодным куска хлеба ради. Конечно, среди древних путешественников наверняка была и пара-другая любопытных ботаников (даже везли гербарий в обозе); был и отряд храбрых мечтателей, поклявшихся на древних мечах хранить чужие жизни пуще своей; но остальными двигала мечта о тёплых хоромах и ломящихся амбарах, о просторных телятниках, полных тучного скота. И о сеновалах упругого счастья. И ничего, что храбрых мечтателей послал в путешествие свирепый князь, которому сколько ни дай новых владений – всё ему мало; ничего, что храбрые мечтатели и любопытные ботаники смешат обоз мудрёными речами, а смешливым красоткам почему-то интересно именно с ними, а вовсе не с тобою телятники осматривать; это всё досадные мелочи. Главное – вот они, новые владения! Дошли! Тут можно вырваться из батраков в богатые скотопромышленники или в могучие финансисты, тут можно воздвигнуть бескрайние амбары и сытые хоромы… и тогда красивые деревенские дуры сами сбегут к тебе от ботаников и малахольных мечтателей. Сбегут прислуживать при свечах с деликатесами; – не вечно же им телятники осматривать! – пора и жизнь устраивать! Мечтатели и ботаники пусть подтянут пояса и снова поплетутся в снега, выискивать владения для Госпожи Великой Сахтаръёлы, ибо свирепый князь никогда не угомонится в поисках. Снабдит своих мечтателей сухарями и отправит далеко-далеко, во мглу и в мороз трескучий, тёплые просторы вынюхивать. С обозом из неудачников, коим мест под амбары не хватило.
С годами улучшились супы и лекарства, устроились города и дороги, но быт людской так и не насытил свою мечту о счастье. Освобождённый от предрассудков быт зло жевал бесплатные супы на скучной работе и лопал дармовые квартиры целыми улицами, но лишь нагулял яростный аппетит. Храбрые мечтатели давно поделили всю планету до закоулков и до поножовщины, а троп к другим планетам яростный быт не признавал ни в какую: сытый быт не желал рисковать здоровьем в космическом обозе, чтобы у Дневной звезды дойных коров разводить и амбары строить. Быт не желал зубрить математику и воевать, он стал малоподвижен и громогласен, он теснился в хозяева и теснил в батраки, он желал собственный амбар не у Дневной звезды где-то и «через сколько-то лет», а «тут и сейчас», он озверел амбициями до дармового поместья с озером, до полученного (в дар от казны) миллиардного состояния и до восхитительной праздности на личной яхте, манекенщицами загорелыми набитой. И до ужинов «у госпожи Ильтарьяллы», где смуглые девки пляшут. В отдельном кабинете и при свечах.
Это быт. Потому что мечтателей почти не осталось.
* * *
От своего друга Вишваярра, которого капитан навестил сразу после «рыбного» похода, он вернулся на базу «для продолжения службы». Не заезжая домой.
Он даже не шелохнулся в кресле, когда услыхал шаги Илли. Что-то дважды стукнуло в прихожей. Капитан уже знал – доложили! – что Илли тут, в Северной бухте, живёт у Борра. Вышла замуж за старшего офицера Борра, когда «Эштаръела» опустошала Щедрое море от иностранных любителей рыбной ловли. Не дождаться брата на свадьбу из пустяшного похода – это её месть за подзатыльники. Оказывается, Илли мстительна. С Борра какой спрос? – он и мать родную не пригласил на свадьбу, торопясь заполучить Илли.
Звенела посуда на кухне, там что-то шипело, а капитан сидел в кресле с закрытыми глазами и совершенно не чувствовал запаха съестного, он почему-то перестал ощущать запахи. Как прочёл письмо «самой госпожи Ормаёлы» – так все запахи и пропали. Возможно, навсегда. Но врачебной комиссии об этом знать незачем.
– Ты ел? – Илли потрясла за плечо. – Спишь, что ли, господин капитан?
Говорит, будто ничего не случилось. Будто они в Озёрном замке и сейчас войдёт Рени.
– Нет. Есть не хочу, извиняться за тумаки не желаю, поздравлять не буду, с замужними бабами не общаюсь. Уходи. Ты шумишь и гремишь, а я слушаю Рени. Она там, у Дневной звезды. Вишваярр так считает. Я ему верю. И хочу услышать. Говорят, такое возможно, если обострить слух.
Капитан произносил слова очень спокойно и ровно. Совсем не так, как всегда беседовал с сёстрами – насмешливо или с показной покорностью.
И открыл глаза.
– Понимаешь, я… – поёжилась Илли, она отводила взгляд на стену, на окно, на шкаф, – То есть… Как вы вернулись… Я знаю, ты к Вишваярру летал… Словом…
Посмотрела наконец в глаза:
– Мы с Борром поссорились. Вдрызг разругались. Я ушла. Ну вот, сказала.
И присела поодаль, дичась и глядя в пол. Роскошные волосы её казались какими-то мёртвыми, будто кукольный парик изо льна.
– Кого пристрелить? – помолчав, спросил капитан. – Его или тебя?
Илли молчала.
Говорят, беда не приходит одна.
– Что у тебя с причёской сталось?
Илли торопливо схватилась за голову, ощупала волосы. Заговорила с каким-то облегчением, но обращалась к шкафу:
– Понимаешь, я в лазарете временно живу. Из гордости. Там вода какая-то не такая. Жёсткая, что ли… И… словом, не получается следить.
– И давно ты в лазарете? В глаза смотри.
Илли вздохнула, но не подняла взгляда:
– Давно.
Вот так дела.
– Зачем пришла? Уезжай к отцу.
– Не хочу его огорчать. Ему и так несладко. Да и потом: у нас наладится всё, ссора ерундовая. Он в амбицию ударился, я ударилась… Ты же меня знаешь. Он извиняться не хочет, упёрся. Ничего, затоскует и явится. Я к тебе вот почему, собственно: начальство сегодня обсуждало, как посыльного к тебе подослать поудобнее, чтобы ты не выпер с порога. У тебя же гонор почище моего. Вот я и напросилась в посыльные. Сказала, меня ты не выставишь в шею, потому что уже бил по шее и лимит битья исчерпал. Они посмеялись и поверили. Словом, тебя просят в столицу съездить.
– Зачем?
– Пару обормотов надо препроводить в госпиталь. Вчера отличились в драке, мальчишку какого-то отлупили. Почку повредили парню.
Подобные задания командования обычно выполняли младшие офицеры, только что прибывшие из академии. Они сопровождали дебоширов-ополченцев в госпиталь, где господа психиатры решали, куда отправить сановного отпрыска: к маме или на суд князя.
– В штабе за них хлопочут, чтобы уволили без разбирательства, – продолжала Иллиёлла, не дождавшись никакой реакции от собеседника. – Надеются, ты подскажешь правильный диагноз. В том смысле, что великому асу психиатры не откажут. Герою.
– Зато герой отказывается наотрез, – равнодушно заметил капитан. – Так и передай робкому начальству: «отказывается наотрез».
Капитану было наплевать, чьих отпрысков князь отправит арестантами в Огненные владения. Показалось даже странным, что он не разозлился на сомнительное предложение начальства.
– Я не только за этим, собственно… – замялась Илли.
И вдруг заявила решительно:
– Словом, так: я унижаться перед тобой продолжу. Слушай. Доучиться на врача думаю. Ночевала я в лазарете и поняла: это моё. Ну: запахи лекарств, инструменты медицинские… Всё родное какое-то, будто вот-вот Рени войдёт в халате белом. Только… Я ведь уехала и ничего в академии не сказала, даже на письма не отвечала официальные. Дура, словом.
Долго-долго молчала и добавила тихо:
– Не простят меня в академии и обратно не примут. Если сам управитель не велит взять, конечно… В управителях академии ходит главный врач госпиталя. Он всю жизнь с тронутыми вояками возится, он очень добрый старикан, он…
Илли снова замолчала.
– …герою не откажет, – закончил капитан. – Асу. Ладно, поехали утрясать дела твои и начальства. Где вещи?
– Всё в чемоданах! – сразу оживилась Илли, смахнув незаметно слезинку. – Чемоданы на улице ждут, с пациентами. Ты точно есть не будешь?
– Буду. В поезде. Захвати, что напекла. Не люблю поездной кухни. Я пока облачусь в героя.
Квартиры господ офицеров были вырублены в скалах, и он спускался вслед за Илли по гранитной лестнице, после холодного душа, в новёхоньком мундире. Мимоходом боролся с перчаткой – всё обмундирование было сшито по мерке, у лучших портных. Это обмундирование поджидало экипаж «Эштаръёлы» как сюрприз довольных властей, а такие сюрпризы всегда безупречны – что размерами, что оттенком. Но перчатка почему-то капризничала.
На спуске к пирсам, у гранитных изваяний крылатых тигров, скучали два рослых ополченца. Нести чемоданы Илли они, похоже, и не собирались, даже не догадывались о такой обязанности военнослужащих. Стояли развязно и смотрели на капитана Къядра непонимающе. Видимо, они уже знали, что сопровождать их будет сам капитан Къядр, так что «дело в шляпе». «Отмазали», коль «самого Къядра погнали», как школяра, сопровождающим в госпиталь. Знай наших могучих пап!