Глушь

Виктор Анатольевич Иванцов Фотограф

© Ольга Шипилова, 2019

© Виктор Анатольевич Иванцов, фотографии, 2019

ISBN 978-5-4496-1183-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Парень и девушка бежали вниз по лестнице серого, похожего на склеп, подъезда. Дорожные сумки норовили унести на себе грязно-рыжую побелку обшарпанных стен, а вместе с ней и давящее предчувствие необратимой угрозы. Ребята спотыкались, охваченные первобытным животным страхом, но продолжали резво скакать, минуя сразу пару ступеней, рискуя в любую секунду потерять равновесие и кубарем скатиться в прохладу первого этажа, едко пахнущего человеческими испражнениями. Вдогонку им сыпались острые ножи проклятий и бранных слов. «Чтоб вы издохли, чтоб не покинули живьем этого города!» – голосили лестничные пролеты. Уже толкая дверь подъезда и перекидывая в другую руку сумку, девушка подняла вверх глаза полные ужаса:

– Да что же с ними не так? Неужели все это реально?

– Не знаю, – помотал головой парень. Резко, точно вспомнив о чем-то очень важном, коснулся подбородком кожаного ремешка старого фотоаппарата на своей груди, – хорошо, что он уцелел! Я думал все! – И в спешке ударил ногой по ржавой жести, чтобы та изрыгнула их поскорее на солнечный свет.

На вокзале было пусто. Только какой-то нетрезвый молодой человек лазил по урнам и грозил искалечить любого, кто не даст ему денег. Слова были обращены липким банкам из-под пива, а ребятам казалось, что только им. Девушка дрожала. Даже шелудивые коты, которых она жалела всюду, где бы ни бывала, здесь вызывали протест и отвращение. Их глаза принадлежали не природе, а самому дьяволу, живущему в сердце города. Впервые ей захотелось, чтобы автобус, подъезжающий лениво к пыльному, изъеденному временем, бордюру, раздавил хоть одного. Но и автобус выглядел так, словно был в сговоре и с котами, и с этим диким городом, и с его чумными обитателями. Парень без конца оглядывался, точно пытаясь отыскать кого-то среди разбитых лавочек и грязных урн. Поднимая с потрескавшегося асфальта сумки и вскидывая их себе на плечи, он еще раз обернулся и, тяжело вздохнув, поднял ногу на ступеньку.

Пока ребята забирались внутрь и показывали водителю билеты, последний трижды им нагрубил. Опустившись в теплую, вспотевшую от чужих тел, мякоть сиденья, девушка перекрестилась, а когда автобус, наконец, тронулся и вокзал поплыл вместе с котами и бранящимся пьяницей, оставаясь позади, она, вдруг опомнившись, пристально посмотрела на своего попутчика:

– А Костик? Как же он?

– Придется уезжать без него! Мы ничего не можем сделать! – качнул головой парень, и его взгляд остановился на спинке сиденья, будто лицо Костика находилось там и могло дать ответ, куда же он запропастился.

Вечером того же дня на скалах было найдено истерзанное тело обнаженного молодого мужчины. Штормящее море и острые камни изуродовали его до неузнаваемости, а отсутствие одежды, документов и вещей так и не позволило установить личность. Очередной бомж, коих здесь много! Нелепая случайность, неосторожность. И лишь темная бороздка на шее, свидетельствовала о признаках насильственной смерти. К сожалению, интересна она была только соленой воде, да любопытным чайкам.

Часть 1

Для творческой Полины поездка на поэтический фестиваль была ожидаемой, правда, своему жениху Глебу, страстному фотолюбителю, она сказала об этом в самый последний момент. И хорошо бы подготовила его перед новостью о своем участии в литературном круговороте заранее, ведь знала же, что ехать придется, сердцем чувствовала, так нет, сходу выпалила, что через месяц в дорогу. Как ни странно, Глеб совсем не удивился, только одна бровь выгнулась крутой дугой, поползла к мелированной челке. Потом замерла, остановилась и вернулась на прежнее место.

– А что? – многообещающе улыбнулся Глеб. – Можно! Да, рванем!

Такого скорого согласия Полина никак ждать не могла, поэтому замешкалась, полагая что ее жених шутит.

– А как же предстоящая свадьба, деньги?!

– До свадьбы накопим! – хмыкнул Глеб. – Еще целых восемь месяцев. Зато я… – Глеб сделал долгую паузу и его глаза жарко заблестели. – Зато я теперь точно свою вещицу опробую!

Он склонился над тумбочкой и поднял резким движением с заставленной всевозможными флакончиками и тюбиками Полины поверхности кожаный футляр. Взмахнув футляром над головой, будто в его руках был редкий трофей, Глеб выудил из него старый, совсем несовременный, фотоаппарат.

– Ты только взгляни, какое чудо! – облизал парень губы, рассматривая вещь. – Это же настоящее сокровище! Представляешь, он был, когда нас на свете еще совсем не было, и наших родителей тоже! Можешь вообразить, какие люди, какие предметы замирали перед его объективом? И самое удивительное – он рабочий! Подходит современная 35-ти миллиметровая пленка…

– И что… – оборвала восторженный монолог своего жениха Полина. – Не проще ли цифровой фотик взять!

– Чепуха! – нервничал Глеб. – Цифрой сейчас никого не удивишь. А это… Это настоящий инструмент для профессиональной съемки. В него добавлен кабельный синхроконтакт с регулятором упражнений синхронизации. А тип затвора, ты только представь, шторно-щелевой, с горизонтальным движением матерчатых створок. И вот странное дело, – Глеб покрутил скобы замков фотоаппарата, щелкнул задней съемной стенкой, – в нем и кассета, и катушка приемная. Все на месте! Только пленку купить и готово!

– Ну и что? Можешь даже не продолжать, ни одного слова не поняла! – пожала плечами Полина.

– А вот что! – Глеб навел объектив на девушку, покрутил заводную головку и нажал на спусковую кнопку. – Я тебе такие снимки забацаю, когда ты со сцены свои стишки декламировать будешь!

– Стишки? – пришла в себя Полина после некоторого оцепенения, которое бывает со многими перед внимательными зорким объективом. – Стишки?

– Брось, не сердись, стихотворные произведения, – поправил сама себя Глеб. – Эх, а я такой дальней дорогой столько храмов на него отщелкаю! Вся наша Родина состоит из храмов и религий. Класс, после такого тура можно и персональную выставку выклянчить!

Глеб любил смотреть на жизнь сквозь призму фотообъектива. Казалось, она видоизменяется и носит совсем другой оттенок реальности. Это как в детстве – рассматривать мир через зеленое или желтое бутылочное стекло. Те же люди, машины, деревья, дома, а все же что-то по-иному. Высокий, худощавый, рациональный, хотя в душе немного романтик, он презирал правила и рамки. Свойственные ему чувства стиля, индивидуальности позволяли выделяться из толпы. Наверное, именно поэтому, когда в его руки попал старый, времен СССР, фотоаппарат, Глеб напрочь забыл о своей модной цифровой камере и несколько месяцев к ряду корпел над интернет-инструкциями. Во всем хотелось дойти до самой глубокой истины, и если что-то не получалось, Глеб пытал сам себя вопросами, почему еще в 56-ом люди могли, а он – на рассвете двухтысячных – никак не справится. Когда раритетный фотоэкземпляр оказался в любопытных руках, и эти руки смогли приручить его, Глеб понял: такая уникальная вещица не одного зеваку заставит остановиться на городском проспекте, гадая, что это за доисторический одноглазый повис на груди молодого стиляги и кто его обладатель.

Полина являла собой полную противоположность Глеба. Маленькая, миниатюрная и очень скромная, она всю свою жизнь посвятила поэзии. Еще в раннем детстве, будучи болезненной и слабой девочкой, Полина поняла, что ничего толкового из нее, кроме поэтессы, не выйдет. Денег в семью она не принесет и потому своими мечтами и чаяниями родителей искала человека далекого от литературы и считающего творцов ее истинными небожителями. Одним словом, он искала своего Глеба. Уверенного в себе, стильного, дерзкого и крепко стоящего на ногах. В свою очередь Глеб, давно имеющий хорошую работу на радио, прекрасное увлечение фотографией, трезвый взгляд на жизнь, когда встретил хрупкую ранимую и очень трогательную Полину, всем сердцем попытался защитить девичью неловкость, в роли которой выступал Полин талант, от тягот мира. Стихотворный дар Полины был чужд Глебу. Стихов он никогда не писал и, кажется, по своему внутреннему желанию даже не почитывал. Нет, конечно, это случалось в школьные годы, когда пожилой учитель литературы печально смотрел на Глеба и дрожащими от негодования губами шептал: «Как же так?! Боюсь, вы, молодой человек, если продолжите аннигилировать своим поведением мои занятия, рискуете на всю жизнь остаться неучем, бездарью, а возможно, что еще ужаснее, самым настоящим мужиком!» С «неучем» и «бездарью» Глеб сживаться как-то научился, а вот перспективы прослыть мужиком уж никак не хотел.

Но только с приходом странного, точно сотканного из звездного сияния, слабого, голубоглазого существа, Глеб начал делать попытки понимать поэзию. И чем больше Полины становилось в его жизни, тем больше Глеб увлекался творчеством Полиных собратьев по перу и ее самой. Оказалось, это очень тяжкое дело и немного неземное. Глеб сильно переживал, когда Поля не брала конкурсы, и безумно радовался ее победам. Триумфы, правда, случались нечасто, поэтому, когда невеста сообщила о приглашении на литературный фестиваль, Глеб, не колеблясь, принял известие стойко, зная что для нее это очень важно, а для его «фотостаричка» – даже полезно. В своем информационно-техническом отделе Глеб прослыл таким порядочным занудой, что, когда сообщил о своем незапланированном отпуске, коллеги, заядлые атеисты, перекрестились, радуясь возможности отдохнуть от его педантичной надоедливой пытливости хотя бы десять дней.

Месяц пролетал головокружительно быстро. Глеб, как только получил новость о предстоящей поездке, с точностью военнослужащего собрал сумку, больше походившую на вещмешок, рационально посчитав, сколько средств, предметов гигиены и гардероба может потребоваться в пути и пребывании на фестивале двум молодым ребятам, не обремененным условностями возраста и привязанностями быта. Полина, наоборот, мучила себя и свою сумку ежедневными поисками оптимального количества красивых и правильных вещей. Она несколько раз в день погружала в нее концертные костюмы и тут же извлекала наружу, потом долго сидела на полу, о чем-то думала и снова бралась за сумку. Для Глеба попытки сборов своей невесты были и смешными и раздражающими одновременно.

– Нет, – пожимал плечами Глеб, – я просто в толк взять не могу, в чем заключаются твои проблемы?!

– Ну как же ты не понимаешь, – хмурилась маленькая, похожая на школьницу, Полина, – это же не просто фестиваль, это моя жизнь! Мое творчество!

Когда Поля говорила о своей жизни в творчестве, Глебу делалось горько во рту. Знала бы она, как тяжело ему даются все эти литературные потуги! Нет, оплачивать всевозможные проекты будущей жены он готов. Но ее здоровье… Слабенькая, даже скорее хилая… Точно выпотрошенный из мертвой кошки, еще несформировавшийся, но уже живой котенок, она при разговорах своих о фестивалях, конкурсах, литературных мероприятиях вызывала тошнотворную жалость. Какая-то бешеная сила наделила Полину этим одержимым и оттого таким скверным желанием писать. Оно и восторгало и отталкивало одновременно. Особенно ночами, когда завтра нужно добыть самые горячие новости для эфира, а болезненная страсть Поли не давала погаснуть лампочке в абажуре до самого утра. И тогда Глеб долго лежал в постели, уткнувшись носом в еще теплую, пахнущую миндальным молочком подушку Полины, смотрел на нее, пишущую, забывшуюся, что рядом есть мир, и она его часть. Он разглядывал ее пересохшие, потрескавшиеся губы, длинные ресницы, заострившийся профиль и гадал, как смог полюбить такое странное диковинное существо. Точно неразвившийся бутон. А ведь в свое время любил женщин покрепче, с формами. Эту-то и женщиной назвать нельзя! Тоненькие палочки вместо рук и ног; острые лопатки, готовые разорвать кожу и вырваться наружу чем-то похожим на неправильные искалеченные крылья ударившейся о стекло птицы; еле заметная грудь; выпирающие ключицы, как корни несогласных с горожанами деревьев, взрывающие своим протестом только что положенный асфальт. И глаза… Одни глаза… Синие, огромные, такие большие, что не видно лица. И волосы… Вьющиеся, пышные, цвета плохо обжаренного кофе, и такие же ароматные. Нет, не женщина, удивительно-трогательная девочка, схожая с домовенком из известного советского мультфильма.

– В зале будут люди, – наполненный обидой и потому такой любимый голос вернул Глеба в крошечную съемную, их первую, квартирку. – Разные люди… Имею ли я право показать себя в дурном свете? Стихи же пишу, в моей душе тепло и радостно от них. И я мечтаю донести свое тепло, подарить его людям, чтобы они тоже почувствовали, какой прекрасный мир – поэзия, согрелись в ее лучах.

– Ну и неси свой свет на здоровье, – не выдержав, расхохотался Глеб, – причем здесь твоя дорожная сумка?

– Глебушка, какой же ты у меня еще глупенький! – глаза Поли наполнились неестественной синевой, словно она постигла все тайны мироздания. – В наше время содержание будет интересным только при условии красивой обложки. Одежда, образ позволит заинтересовать слушателя. Сначала с любопытством он начнет рассматривать меня, а когда его внимание прирастет к образу, он сможет уловить мелодию поэзии души.

– А-а-а, – протяжно выдохнул Глеб, – а я-то, дурак, и не понял сразу. Одним словом, работник радио. Вот если бы на телевиденье трудился, наверное, попонятливее был, там картинка первостепенна!

– То-то же и оно! – вслед за Глебом расхохоталась Полина и шлепнула жениха по плечу сборником своих стихов, изданным на его же деньги.

Когда до отъезда оставалось всего четыре дня, как назло, вечером, на пороге будущих супругов появился незваный гость. Хотя, возможно, незваным он был только для Полины, а для Глеба – старым приятелем и одноклассником, с которым он просидел за одной партой аж целых одиннадцать лет. И что душу вопросами томить – без сомнений именно Глеб рассказал своему ветреному дружку и о фестивале своей невесты и о предстоящий поездке. Едва приятель Глеба, Костик (которого уже лет десять можно было бы величать Константином Николаевичем, но в силу легкого характера, пожизненного безделья и бесконечной болтовни имя-отчество ни с какой стороны к нему не приклеивалось) ступил на порог, Полина сразу поняла – поездка грозит быть испорченной.

Костик вошел в квартиру, слегла покачиваясь. «Уже опрокинул рюмочку, – подумала Полина, – и, возможно, не одну». Конечно, коньяк, Костик другим не балуется, при его-то отце, при их-то деньгах! Кроме престижного образования Костику похвастаться больше нечем. Диплом, и тот пришлось получать понятно какими путями. Отец конечно виноват во всем! Изнежил, избаловал как девчонку. Мама рано ушла, правду говорят, что здоровье за деньги не купишь. Бизнес отца стремился в гору, а здоровье матери Костика утекало в землю. С пятого Костикиного класса они одни без женщины в доме. Косте позволено все, он может не работать, раз в месяц заглядывает к отцу на комбинат, а зарплата как у министра. Хотя внутри Костя добрый, только доброта его какая-то неограненная, дикая что ли. Все у Костика есть, только жизнь неправильная и при наличии диплома необразованная.

Девушка быстро прошла на кухню, чтобы поставить чайник и не встречаться с наглым, насмешливым взглядом Костика. По крайней мере, Полине всегда виделась в его детской небесной синеве, и потому такой противоестественной для Костика, хитрая ехидная насмешка над ней. И что может объединять этих двух совершенно разных людей? Глеб полная противоположность Костика, но что-то влечет их один к одному, точно они магниты. Глеб раскатисто смеется над шутками Кости, а тот внимательно, даже немного хмуро, слушает рассказы и о работе на радио и о творчестве Полины.

Уже с подносом в руках, пытаясь выйти из кухни и не показать дрожания рук, которое предательски выдавали фарфоровые чашечки, Полина услышала, как Костик предлагает Глебу великолепную сделку: «Я твоей Польке прессу на фестивале оплачу, ну и стишкам немного будущего дам, а вы меня на хвостик свой возьмите, батя, все мозги изгрыз. А тут искусство! Он это дело любит, посудит, что сынок на верный путь встал. Деньжат подкинет… А, Глеб, как ты на это смотришь?» Глеб сразу не ответил, замешкался. Полина слышала его тяжелый вздох, знал же, что невеста дружка терпеть не может.

– А что? Я согласна! – Полина вошла в комнату, натянув на губы счастливую улыбку. – Да, согласна! Чур, пресса должна быть не только на фестивале, но и еще в одном месте! – слова давались с трудом, Поля чувствовала себя продажным существом, но что не сделаешь ради искусства.

– Лады, – Костик весело хлопнул Глеба по спине, – а она у тебя умница, я уж было стал подумывать, что совсем блаженная. Ну, Полька, назови свою цену и пункт!

– Перестань, Костя, – одернул друга Глеб, – твои шуточки сейчас не к месту… – слова Глеба действовали на Костика отрезвляюще даже в первом классе, когда он норовил измазать чернилами портрет вождя на стене директорского кабинета. А сейчас этот глубокий проницательный взгляд заставил заблудшие в желудке капли коньяка начать испарять градус через кожу высокого лба, наличие которого пророчило Костику незаурядные способности, растраченные так бездарно на развлечения и хмельные слезы одиноких ночей.

– Ой, шуток совсем не понимаете, не обижайтесь, короче… У меня же только вы, плохо, Полька никак не дорастет до моих искренних чувств…

Поле стало немного жалко Костика, в жизни которого люди появлялись со скоростью метеоритов, и с такой же скоростью, опустошив его щедрые карманы, исчезали.

– Не называй ее Полькой, – продолжал серьезно смотреть на Костика Глеб, – шутки прочь! Прессу, говоришь… Тогда Полина права, сначала в ее любимом городе, я рассказывал тебе о нем, потом на фестивале.

– Стоп, ты сейчас о городе N судачишь, я все правильно понимаю?

Глеб молчал.

– Серьезно, Глеб, а вы не сбрендили?

– Костя, – ты сам предложил помощь, не я, прошу заметить! – Глеб посмотрел на Костика тем самым взглядом, которым сверлил его учитель литературы в попытках выяснить чего в Глебе больше, бездари или мужика.

– Уф, задачка, любимый город! – Костик почесал голову и его смеющиеся лукавые глаза сделались серьезными. – А не могла бы твоя невеста полюбить что-то попроще! Это действительно не шутка, курорт крупный! С фестивалем-то легче будет. Ну, да будь по-вашему! Сделаю все!

Глеб выдохнул. Знал, денег в обрез, впереди свадьба, а Поля во снах и наяву видит свой призрачный N, где лечилась от бронхитов с раннего детства, и в издательстве которого Глеб проторчал целый день, заполняя договора на оплату и выход в свет ее поэтического сборника. А теперь девичьи грезы клином сошлись на заполучении южных читателей-почитателей. На это нужны и деньги и силы. А Костик… У него и того и другого хоть отбавляй. Да и не помешает парню переключиться немного с выпивки, ночных клубов и девиц… Не столько на глупости спускает! Однажды таксисту такую сумму отдал (лишь потому, что тот ласково посмотрел на него), какую Глеб за месяц тяжким трудом добывает. А здесь маленькая Поля, ее творчество… И ведь талантливая девочка, не какая-то дешевка из клуба. Глядишь, Костик, прикоснувшись к прекрасному, и сам чище станет.

Дорога была тяжелой. Ехать пришлось на автобусе, современном и очень комфортном, только двое суток пути никакими сериалами, кондиционерами и наличием бесплатного интернета не сократишь. Глеб всю дорогу вскрикивал, завидев золотые купола церквей или гордые минареты, тут же наводил на них свой дальномерный фотоаппарат, долго крутил барабан, настраивал шкалы расстояний и глубинной резкости, потом щелкал, облизывал губы. Сидящий впереди Костик просовывал голову через сиденья, пихал своего попутчика, тоже облизывал губы.

– Ух, и умный ты у нас, Глеб, такой агрегат приручил! Правда, Полька? Прости, Полина…

А Полина откровенно скучала в пути, не понимая, то ли хандра больших дорог заела ее до нарастающей депрессии, то ли наличие поблизости неугомонного Костика, то ли острое подергивание сначала в правом, потом в левом висках из-за волнения, вызванного предстоящим выступлением, плавно, с ходом времени и движения автобуса, перешедшего в ступор.

Жаркий август лениво проплывал за толстыми панорамными стеклами. Кивал налитыми буйными головами подсолнухов, колосьями ржи, зазывал окунуться в прохладу больших и малых рек. Глеба все интересовало и беспокоило. Он точно трехлетний ребенок с жадностью упивался видами и никак не мог усидеть на одном месте: то сучил ногами, то хватался за чехол фотоаппарата, то, вдруг почувствовав сильный голод от прилива чувств, опускался к самым Полининым ногам, у которых стоял шелестящий черный пакет. Глеб рылся в нем до тех пор, пока запахи хлеба и копченой, истекающей жиром, колбасы не наполняли салон автобуса. Костик тут же появлялся в проеме между сиденьями, облизывался, и Полина с брезгливой усмешкой на губах наблюдала, как друзья чавкают, уставившись один на одного, подобно двум голодным сорванцам-первоклашкам, которым посчастливилось вырвать продукты из рук добрых родителей, ны выдержав длинной очереди в кассу гипермаркета.

Еще дома, на общем собрании из трех человек, было принято решение сначала посетить крупный курорт N, где Поля встретится с журналистами из газеты и представителями местного канала культуры. Костик об этом успел заранее похлопотать, как и обещал. В городе N они проведут всего пять дней, заодно отдохнут, вдоволь накупаются, поваляются на пляже, а вечера посвятят местным пабам. После – отправятся в город Z, расположенный в шести часах езды от Полиного любимого курорта, где и должен состояться литературный фестиваль. Там уже не до веселья. Поле предстоит отработать программу, и Костик поклялся, что не только поможет ей со всеми необходимыми приготовлениями, но и отвлекать на свои развлечения точно не станет.

– Я тише мыши! Видишь, тоже рифмой заговорил! Могила! Клянусь! – шепнул Костик Поле на ухо и чиркнул по острому кадыку указательным пальцем, словно хотел перерезать себе горло.

– Надеюсь, – кивнула головой Полина и отвела руку Костика от шеи.

Угрожающее действие Кости, обращенное к самому себе, Полине не понравилось. Подобного рода шутки никогда не могли ее развеселить, а уж сравнение с могилой и вовсе напугало.

– Надеюсь, – задумчиво повторила Полина и тяжело вздохнула.

Даже при условии той помощи, которую готовил для нее Костик, в предстоящей поездке он все равно являл собой обузу, готовую шутить и болтать без умолку.

Оба города располагались на море, точнее, на двух морях, и совершенно разных. Город N живописно раскинулся в просторном природном амфитеатре, окруженный с суши полукольцом гор. Его пирсы облизывало внутреннее море бассейна Атлантического океана. Где и как раскинулся город Z, Полина не знала. Слышала только, что это хорошенькое место у соленых вод самого мелкого моря в мире. И чем больше Полина воображала себя в городе Z, чем красочнее она представляла себе литературный фестиваль и саму себя на нем, такую нелюдимую и в то же время стремящуюся к людям и общению с ними, тем сильнее болела голова, и сдавливал горло приближающийся приступ паники. Она и хотела и боялась фестиваля одновременно. А тут еще вечно жующий и о чем-то болтающий Костик. Полина слышала, как недовольно бурчит его сосед в автобусе. Костик то и дело пихал его длинными ногами, которые никуда не вмещались. Крутился, размахивал руками, и Поле нестерпимо хотелось ему нагрубить, но обещанное Костиком действо с прессой, заставляло держаться.

Пока Костя жевал колбасу, дыша чесночным запахом то на Глеба то на Полину, девушка рассматривала его лицо и гадала, почему оно так неприятно ей. Нет, возможно, не само лицо, а поведение его обладателя. Ведь красавчик, что может в нем отталкивать?! Синие глаза, высокий, светловолосый, девчонки с ума по нему сходят! Раздражало в Косте его избалованное отношение к жизни, та легкость, с которой он привык брать все, что пожелает. Даже Полины журналисты – всего лишь прихоть, барский жест, а для нее смысл творчества, цель, к которой она стремится, истязая свое тело и душу. И если задуматься, хороший парень, только будь он немного серьезнее, образованнее, получи он строгое отцовское воспитание. А так, хам… Обычный хам! Если не знать, кто такой Костик и что есть его семья… Вот и пассажир на соседнем сиденье это прямо в лицо парню сказал, попросил, чтоб не дышал на него колбасой и прекратил крошки повсюду разбрасывать. Костя отшутился, только шутки его слишком грубые и никто кроме Глеба их не понимает.

Часть 2

В город N ребята прибыли в десять вечера. Еще в автобусе решили, что непременно побегут на море купаться, поужинают в кафе, а когда сошли на вокзале, стояли втроем как потрепанные колосья, не было сил даже думать. Хорошо, что к ним сразу метнулась старушка с предложением своего жилья. Когда узнали цену, даже Костик присвистнул: