Былое и …

«Былое и …»

Василий Шишков

О книге

Анонс на сборник рассказов «Былое и…» Василия Шишкова Первая часть книги (Былое) – это рассказы о нас, о нашем месте в круговороте бытия. Эта книга провоцирует читателя во время и после прочтения задаваться вопросами о жизни и отношении к ней, заставляет вспомнить о давно зарытых в глубине души событиях, вернуться к принятым, когда-то вопреки принципам решениям, проанализировать и оценить ключевые поступки, их мотивы и последствия. В новеллах поднимаются темы, о которых не принято говорить. О них стараешься не думать, чтобы легче жилось, и они надолго заседают глубоко внутри… В некоторых историях нет переводов с украинского, польского, так это хорошо понятно из контекста. Вторая часть книги (Грядущее) – о возможном, но иногда очень нежелательном будущем, когда новые научно-практические достижения человечества могут работать против него.

В связи с частым повторным редактированием, допускается несовпадение очерёдности рассказов в интернете (на сайте www.litres.ru/ ) и в текстовых документах Word / Pdf . Содержание не изменено !

Продолжается частичное редактирование текста, уточнение ссылок, расставление точек над «ё» и др.

Былое…

( 1 часть )

Уважаю

(По мотивам рассказов Сергея Константиновича Тихомирова)

Ольга Викторовна на новогодние праздники, как всегда устроила большую охоту. В Завидово поехали на пяти машинах, большой кампанией. Перекусили с небольшой выпивкой. После этого стали расходиться по номерам. Ольга Викторовна познакомила меня со старшим егерем, Михаилом, крепким здоровым мужиком и посоветовала идти с ним. Мы пошли с ним на свой крайний номер. По глубоким сугробам молча шли вдоль узкой просеки в глубину леса. Полезли на дерево, а там на высоте шести-семи метров нас ждал маленький домик, с крышей, столиком, перилами удобно приспособленными для стрельбы. Присели на скамеечки. Разговорились. Оказалось, что егерь тоже служил на Кольском, примерно в тех же местах, где и я, только на пару лет раньше. Начали вспоминать службу. В это время издалека раздались первые выстрелы.

Михаил, как мне показалось, нехотя достал своё ружье. Положил на столик. Осмотрел мой ствол.

Ну, что? Тунеядцы, алкоголики, живодёры, начнём?

Да, уж начали…

Вот-вот… Начали палить… Ольга ваша, прямо мужик в юбке, – как дорвётся до крови, за уши не оттянешь. – Михаил осторожно посмотрел на меня, так как я был человеком в их компании новым.

Есть такое дело. Азартная баба.

Точно, азартная. Прошлый раз вообще до темна утроила бойню…

Она и с вертолёта любит…

Ну, да. Деньги не порок, только чтоб их было впрок – Михаил посмотрел на меня и подмигнул. – Давай, Константиныч, устраивайся поудобнее, – продолжал Михаил, – зверь он, вон оттуда пойдёт, – показал он в сторону просеки. – Давай, бери ствол, и поехали… То есть посидим, постреляем… – я сделал какое-то неопределённое движение, которое не осталось Михаилом незамеченным, – Так, чего ты? Надо уже бы быть на изготовке…

Да…

Ты, что не хочешь что ли?!

Миш, знаешь, не хочу.

Правда?

Правда. Не хочу и… не могу больше убивать! Не могу! Вот, и всё.

Ну… – Михаил вдруг расплылся в широкой улыбке, – ну, тогда уважаю! – Он протянул мне свою широкую пятерню, продолжая открыто улыбаться, – Уважаю, тебя, Константиныч, правда. – Левой рукой он полез за пазуху. Достал большую, нестандартных размеров фляжку. – Со стола отлил – Пояснил Михаил

Давай, Константиныч, сказал он, протягивая мне флягу.

Жалко зверя. Можно и так согреться на свежем воздухе, без живодерства…

Вот именно. Жалко. Кх… – подтвердил Михаил после первого затяжного глотка.

Не останавливайся!

– Сними свой крестик! – командует шеф. Я мешкаю. – Ну?!… – Он сердито смотрит на меня.

Я убираю с лобового стекла табличку с красным крестом. Шеф торопит. Предстоит встреча с важным спонсором, который обещает деньги для нового оборудования. Спонсору выгодно: после благотворительности его фирма получит хорошие льготы по кредитам, будут планы по расширению поставок. Шефу тоже выгодно: после подписания клиника получит хорошее оборудование, а сам он – хорошие «откаты». Рука руку моет. Всем хорошо, всем выгодно! Шеф что-то бормочет о том, как медленно тащимся. Впереди пробка. Все едут медленно— ДТП. Еще нет ни гаишников, ни скорой. В правом ряду разбитая легковушка, в кювете – Газель. Опершись, о Газель стоит мужчина с окровавленным лицом. Шатаясь, он пытается голосовать. Я невольно притормаживаю.

– Не останавливайся, ккк…?! – рявкает шеф. Едь! Не вздумай заниматься тут десмургией или еще реанимацией… Едь, кому говорю! – Я нажимаю на акселератор.

В конце встречи со спонсором, которая завершилась подписанием договора, шефу звонит мобильный.

– Что?! Как?!… Сашка, да ты что! – По разговору догадываюсь, что он говорит с нашим реаниматологом.

– Света… – Лицо шефа сильно напряженно, сосредоточенно. Он не обращает ни на кого внимания, даже на спонсора. – Разрыв чего?!… И еще что? Как, ккак?! А где это случилось? Что?! Она в Газели сидела, на нашей трассе?

Назад гоним еще быстрее. На месте ДТП стоят в кювете разбитая Газель и на обочине машина гаишников.

– Не останавливайся! – кричит мне шеф. Я машинально чуть притормаживаю перед машиной ГАИ, но не думаю останавливаться.

– У Светы моей переломы и подозрение на разрыв селезенки… Представляешь? Жми, давай! В этой дурацкой Газели, которая торчала там, надо же… Кто там сегодня по травме и по хирургии дежурит?                                                                                                                                                                                                            01.02.23.

Только не опоздать!

Посвящается Валентине Александровне Васильевой (Кулагиной)

Возможно, ты будешь догадываться, что я вижу и знаю, где ты и твоя семья и все, что с вами происходит. Сама ты, несмотря на твой современный, прогрессивный подход к пониманию мира, тоже можешь допустить такую мысль – где я. Знаю, что ты хорошо помнишь ту возвышенность, около кольцевой дороги. Когда медленно поднимаешься по широким ступеням вверх, проходя мимо гранитных плит, запрокидываешь голову, смотришь на зеленеющие ветви лиственниц, сосен, смотришь сквозь них выше, туда, где за серебристо-белыми облаками проглядывает бездонное сине-голубое небо, и еще выше, – туда…

Помнишь, как я когда-то рассказывала, или хотела рассказать тебе свои детские воспоминания? Сейчас, после всего произошедшего, спустя десятилетия, пролетевшие за мгновение, всплывающее мимолетным сном, я вспоминаю, как это было. Мои воспоминания пятилетнего ребенка навсегда врезались в память. Вспоминаю начало той зимы. Наступили холода, но это была не самая суровая зима для наших мест, и не было ничего необычного в тех зимних морозах, последствия которых спустя десятилетия, многие стали преувеличивать. Во всем тогда чувствовалось какое-то колоссальное напряжение: в лицах взрослых родных и чужих людей, в их разговорах. Радио у нас тогда не было, все напряженно вслушивались в редкие известия и разговоры о том, что происходит вокруг. Напряжение чувствовалось в природе, во всем. Казалось, что даже все предметы стали вести себя как-то по-другому: то дверь громко скрипнет, то щеколда сильно щелкнет, то ветер в трубе завоет как-то иначе – тревожно. Даже снег начал сильнее скрипеть под ногами, как будто предупреждая о каких-то испытаниях. Морозы крепчали, и бабушка заставляла меня одеваться теплее: под маленькую штопаную телогрейку наматывала на меня старый шерстяной платок. Взрослым приходилось топить избу три раза в день, а то и чаще. Мать с бабушкой тайком, глухими темными ночами таскали из нашего сада во двор брусья, из которых когда-то был построен наш сарай. Этот добротный сарай отцу пришлось сломать в конце тридцатых, потом пришлось отдать в колхоз коня, корову, овец, чтобы его не причислили к кулацкому сословию и не сослали в Сибирь. И вот, спустя несколько лет, мать с бабушкой, тайком таскали свои же брусья, из которых был построен разрушенный сарай, тихонько пилили их во дворе и топили ими печь. Начиная с этой зимы, и последующие долгие годы всегда чувствовался дефицит с едой. К напряжению с недоеданием привыкали с трудом, особенно, когда кто-нибудь из младших сильно простуживался. Молока в доме не было, обычный белый и черный хлеб давно исчезли. Вспоминаю, как несколько раз бабушка просила меня долгое время держать ладонь на груди у моего младшего братишки – Вити. Он тогда сгорал от сильного жара.

– Чувствуешь, как у него стучит в груди? – Спрашивала она. – Держи, держи, а когда перестанет стучать, то позови. – Спокойным голосом говорила она, а потом сама уходила заниматься по хозяйству и с другими детьми. Матери дома почти никогда не было, она много время проводила на работе.

Тем летом и осенью всем казалось, что напряжение идет откуда-то с запада, оттуда, где зарождаются грозовые тучи с холодными ливнями. Тогда, грозовые раскаты того лета звучали предвестниками больших бед и тревог. Однако в ноябре, после того как земля плотно покрылась снегом, все почувствовали, что основное напряжение идет с юга. Вначале это были непонятные, еле слышимые звуки, но к концу ноября непонятный вначале шум превратился в пугающий грохот. Где-то там, совсем недалеко, километрах в десяти – пятнадцати южнее нашего села стояла линия. Ломаная линия фронта с ее невидимыми никому и не ведомыми изломами и завитками сотрясала землю вокруг.

В начале осени, мать с бабушкой решили собирать какие-то вещи на случай эвакуации, но события развивались стремительно, и к ноябрю всем стало ясно, что бежать было просто некуда. Немец упорно пробивался откуда-то с юга, в сторону Рязани, на северо-восток и на север, в обход Москвы. С начала войны нашу Коломну немец ни разу не бомбил, говорили, что кто-то из родственников бывших немецких хозяев Коломзавода просили Гитлера не бомбить их бывший завод и город. Скорее всего, это были просто разговоры, – немцу нужны были коммуникации, чтобы с тыла идти на столицу. Соседние Озеры и особенно Каширу немец начал бомбить еще в конце октября. Эхо взрывавшихся бомб разносилось по округе быстрее любых новостей, но в начале декабря началось активное противостояние. Линия фронта встала. Потом она задрожала. Вначале непонятный шум превратился в раскаты взрывов. Днем и ночью гремела непрерывная канонада. Долгими зимними вечерами вся южная половина неба озарялась то яркими, то тусклыми всполохами, сопровождавшимися грохотом. Потом, постепенно к Новому году все стихло. В людях затеплилась надежда на то, что после того как мы вытерпим, выстоим, придет и победа над врагом, а с ней мир и спокойствие на нашу землю.

В конце января мама родила нашу младшую сестренку. Жизнь, несмотря на смертельные угрозы продолжалась. В конце зимы и весной, когда линию фронта наши отодвинули далеко на запад, на лицах людей стали появляться редкие улыбки. Я хорошо запомнила весну наступившего года. Ока разливается у нас всегда широко до изгороди нашего огорода. Мы с бабушкой спустились к окопам, которые рыли около нашего огорода военные строители, узбеки в начале осени. Начался ледоход. Красивое это зрелище, когда Ока широко разливается на километр – полтора от высокого лесистого берега на той стороне до нашей изгороди, до окопов. Под водой и льдом остаются широкие заливные луга и поля, большие и маленькие озера, вербы, растущие вдоль озер. Все водное пространство от берега до берега оказывается покрытым гигантской движущейся массой снега и льда. Все приходит в движение. Так было всегда, – и раньше, и потом, но только не так, как тогда – весной сорок второго. Тогда, на льдинах плыли трупы, трупы наших солдат. Многие с забинтованными головами и руками. Бинты почти на всех трупах были окрашены темно-красным, коричневым. Несколько раз видели проплывавшие окровавленные трупы лошадей. На следующий день я спустилась к реке с мамой. Она держала на руках нашу маленькую сестренку. Бабушка осталась в доме с остальными детьми. Мы стояли с мамой на пригорке, между окопов и смотрели на ледоход, я почувствовала ее руку на своем плече. Моя мать такая неразговорчивая со своими детьми, вдруг заговорила:

– Я бежала за поездом по шпалам, а в животе у меня эта Люська бултыхалась. Наверно, она, как и я задыхалась тогда. Как она это выдержала, не знаю. Я бежала и кричала ему вслед. Бежала я, бежала, споткнулась о шпалы и упала, думала, что так и рожу там, на снегу, на рельсах… Состав, за которым я так спешила так и не остановился. Эшелон проходил мимо – на фронт. В том поезде ехал твой папка. Его из Кирова, из эвакуации забрали на фронт. Где он сейчас? Последний треугольник от него пришел откуда-то из-под Воронежа… – Мать замолчала. Некоторое время мы стояли в тишине, глядя на ледоход, а на льдинах, как и вчера, лежали трупы убитых, забинтованных солдат. Потом мать, всегда такая выдержанная, вдруг заплакала. Я крепилась, я думала, что я стойкая, но из глаз моих независимо от моей стойкости потекли слезы.

– Мама, мамочка, ну, чего ты? – Я попыталась обхватить ее обеими руками, но тут закричала маленькая Люся. Мать мне всегда казалась какой-то неразговорчивой, она постоянно была в делах. Дни и ночи мама проводила на ферме, и дома она тоже всегда была занята хозяйством, а тут разоткровенничалась, расплакалась. Несмотря на кричащую Люсю, мама продолжала стоять на бугре и смотреть на проплывающие льдины с убитыми бойцами.

– Брат мой, Иван, он ведь под Каширой служил. Последнее письмо от него в октябре пришло. Уж полгода, как нет никаких известей от него. Может и он где-то здесь проплывает мимо нас, среди этих льдин, а мы не знаем.

– Мама, мама! – Мне захотелось сказать ей что-то доброе, ласковое, но только я не знала как. – Мама, так если дядя Ваня где-то рядом, в Кашире, то он обязательно к нам заедет, как тогда, когда он привез мне деревянную куклу! Помнишь?

Мать на некоторое время прижала меня левой рукой к себе, потом переложила Люсю на левую руку. Малышка после этого притихла.

– Помню, – ответила мать, и тихо добавила

– Дай то Бог. Только вестей от него давно уж нет. А под Каширой было ох как тяжко… Потом мама перекрестилась, перекрестила меня и шепча что-то неслышимое мне, трижды перекрестила ледоход с телами павших бойков, проплывавший у наших ног. – Царство Небесное воинам нашим, которые… Живы! – Полушепотом проговорила она.

Я не могла не поделиться с тобой своими детскими воспоминаниями, но как донести до тебя это сейчас, после всего? Теперь, это сделать практически невозможно, если только… Раньше мне казалось, что я была не права в воспитании твоего отца, была мало требовательна к нему. Я все время хотела, чтобы он стал намного лучше, чем тем, каким он был, когда рос и каким он стал в конце концов теперь, но… Все теперь идет по-другому. Отец твой и мать не разговаривают с тобой уже два года, хотя средства связи сейчас доступны, как никогда. Я вижу, где и как ты живешь. Твоя семья хорошо устроилась за деньги, оставшиеся от твоего деда. Деньги, которые доставались ему тяжелым трудом, на серьезной, ответственной работе. В конце концов, он так и сгорел на своей работе, не завершив задуманные дела на благо своей страны. Я часто укоряла твоего отца в том, что он живет на всем готовеньком, что пользуется тем, чего сам не заработал. Зато теперь вы живете в комфорте, в теплой, уютной, далекой стране. Тебе теперь можно все. Ты позволяешь себе очно и заочно поливать грязью на свою бывшую Родину, на ее народ. Такая вседозволенность, такая легкость чувств, поступков, такая кажущаяся легкость бытия. Но… У тебя уже нет своей Родины, у твоих детей теперь тоже нет Родины. Да, ты сейчас, проедая и пропивая трудовые деньги своего деда, продолжаешь поносить страну, в которой родилась ты, твой муж, твои дети. В конце концов, ты поносишь память своих прадедов, дедов. Пройдет не так уж много времени, ведь человеческая жизнь – одно лишь мгновение, и до тебя, надеюсь, дойдет, что путь твой, – в никуда, но может быть, тогда будет поздно.

Теперь с высоты времени и пространства, мне трудно до тебя что-то донести, но я собираюсь, я буду к тебе приходить. Пусть это будет совсем не просто, но я постараюсь делать это, конечно, далеко не каждую ночь, но… Я постараюсь. Понимаю, что не смогли твои родные отец и мать дать тебе Веру, – это их беда. Они не смогли дать тебе то, что нужно для жизни и главное для будущего, – твоего и твоих детей. Истинную Веру. Веру в свою страну и свой народ. Поэтому, хоть изредка я буду напоминать тебе о твоем прадедушке, участнике той Великой войны, которого ты застала и хорошо знала. Я буду напоминать о бомбежках, под которые он попадал, о боях с немцами, про которые он совсем не любил рассказывать. И еще я постараюсь приходить к тебе любимой рекой твоего отца. Да, когда-нибудь, я внезапно приду к тебе в твоем неспокойном сне ледоходом разлившейся реки Оки, весной сорок второго года. Ты увидишь на льдинах…

Я верю, что все переменится к лучшему, но… Только бы не опоздать!

                                                      30.04.2023.

Поворот

1.

– Мама, мою Лялю забыли! – воскликнула Света, разбирая игрушки, которые недавно высыпала из мешка.

– Не расстраивайся, доченька, у нас скоро будет настоящая ляля, и ты будешь с ней, точнее с ним играть, и мне будешь помогать. Ты ведь хочешь, чтобы у тебя был настоящий братик, а не игрушка? – откликнулась мама Светланы, разбирая коробку с бельем.

– Ну, это да, а как я буду сегодня спать без Ляли?

– Зато у тебя есть мягкий, ласковый Миша. Неси мне его! – мама девочки достала из коробки детскую подушку, подошла к дочери, взяла игрушку, положила на подушку, и запела:

– Спят усталые игрушки, мишки спят, одеяла и подушки, ждут ребят … – она подошла к детской кроватке, в углу комнаты и, качая подушку с игрушкой, положила у изголовья. Вот, и кровать папа тебе успел собрать, и у тебя будет уютный уголок, где можно спать и смотреть сладкие сны.

– Да… А где ты с папой будешь спать сегодня?

– Наверно, на диване, если папа сможет разгрузить свой прицеп.

В это время, в прихожей послышался шум.

– Наташа, подойди, ко мне… – Мама Светы пошла на зов. В коридоре муж заносил связанные стенки и полки шкафа.

– Хочу с тобой посоветоваться. Где мы будем этот шкаф ставить.

– Так это же детский шкаф. Значит его надо в комнату Светы.

– Это понятно, а тогда где будем делать детский спортивный уголок?

– Саш, а ты спрашивал у хозяев разрешение на сверление и установку спортивного инвентаря?

– Согласие хозяев на сверление есть, да там и немного дырок надо.

– А сам инвентарь где?

– Договорился, но… Но, пока, наверно, не скоро дадут, это же…

– Тогда не проще ли установить детский шкаф в комнату Светы, а когда получим всё для спортивного уголка, тогда и решим что куда?

– А вещи для маленького, куда будем класть?

– Ну, наверное, в наш шкаф, а потом… А как ты диван наш потащишь? Я же боюсь тебе помогать.

– Правильно делаешь, что боишься. Также, как и холодильник. Мне с холодильником Иван помог. Хороший мужик, этот Ваня. Помнишь, ещё первый раз, когда только приехали смотреть квартиру, мы тогда с ним познакомились.

– Да, он, по-моему, из Новошатска.

– Короче, он скоро на обед придёт с работы, ну тогда и занесём по-быстрому

– Успеете?

– Конечно, я же спинки открутил.

– А, когда ты поедешь?

– В обед… Как только, так сразу. Разгрузимся, сложим всё и вперёд.

– И прицеп потащишь?

– Так он сам покатится, даже будет меня подталкивать: Давай, давай! Ну, а потом, как отец будет бросать хозяйство, и уезжать без прицепа?!

– Саш, только обещай, что…

– О!… Обещаю быть хорошим мальчиком не брать с собой по пути плохих девочек и тем более мальчиков, и тем более…

– Саш, не дури! Пожалуйста, мы тебя очень ждём, поэтому едь через Ламай, не поворачивай на этот Старо…

– Как захочешь поломаться и любимой улыбаться, то ты время не теряй, а скачи скорей в Ламай!

– Саш!… Ну, правда! Ты ведь хочешь, чтоб у нас всех, а главное у твоих деток было хорошо?

– Наташа, правда-правда! Я знаю то, что всё у нас будет хорошо, это настоящая правда, да-да-да-! – Александр потянулся к жене. Взял её за кисть, перебирая пальцами выше к локтю. Жена откликнулась на его жест, приблизившись к нему, стала слегка придавливать мужа своим выпуклым животом.

– Саша, ты чувствуешь? – спросила Наталья. Александр мягко коснулся живота супруги своей левой ладонью.

– Да!… Так!… Видчуваю! Як цэ у вас гово́рять? (1)

– Саша, прекрати сейчас же! – Жена несколько отстранилась от мужа.

– Мэни́ здае́ться и́нколи я чую,

      як серце всэ́свиту надри́вно стукоты́ть

      и вла́сным серцем я йому́ втору́ю

лэчу́, лэчу́ у зо́ряну ту мить…(2)

– Откуда ты берешь такие вирши, стишки? – воскликнула Наташа.

– А, всё оттуда… – Когда реабилитировался, при храме, где я по твоей протекции приходил в себя, после… Да, ты ведь знаешь, что это недалеко отсюда. Мир так тесен… А там был такой же как я, только с твоей Черниговщины, и с большим стажем. Он был сильно повёрнут на всей этой кухне с самостоятельностью – самостийностью. Со всеми только на своей мове – суржике размовля́л, а по вечерам нас своими стишками кормил. Вначале это было, как испытание, а потом привыкли. Мне даже некоторые понравились. Слушай, у вас там все такие космические ? – Александр снова потянулся к жене. Ведь ты… Ты же – Всэ́свит! – Вселенная! Космос!

– Дураков везде полно, и дур тоже, но в наших местах, кстати, очень много русских сел, где старообрядцы издавна жили, а теперь…

– Теперь немножко другие времена. – А за́раз, вже и́ньша зара́за! Алэ́…(3) Ты такая мягкая… – Александр нежно погладил выпуклый животик жены, а Наташа прильнула щекой к груди мужа

– Чувствуешь нашего малыша? – Она подняла глаза вверх, улыбаясь.

– Чувствую, что кто-то есть, – ответил ей Александр.

– Если чувствуешь, то ради малыша нашего, ради нашего чувства, ради меня, ради всех нас, пожалуйста, не поворачивай… Не делай поворот на этот Староберёзов, – едь домой через Ламай!

– Наташенька, дорогая, это больше ста километров по забитой машинами трассе надо объезжать всю округу! Ты представляешь, сколько бензина, а главное, сколько времени это займёт? Тогда я не успею на вечернюю электричку к вам. А ещё, отец хотел по-быстрому смотаться в Новые, ты ведь знаешь, это – около Трёх Сестер. Он хотел, чтоб внезапно, так, резко забрать бабку Нюру с собой, пока она будет растерянной от неожиданности. Он собирался сегодня за́видно доехать до неё и вернуться, а выезжать собирался сегодня в ночь. Без бабки Нюры никуда он не поедет.

_________________

– Да! Да! Слышу! Как это у вас говорят?

2 – Мне кажется, иногда я слышу,

как сердце Вселенной надрывно стучит,

и собственным сердцем я ему вторю, -

лечу, лечу в звёздное то мгновение…

3 – А сейчас уже другая зараза! Но…

2.

После сборки мебели и быстрого обеда Александр тихонько, поцеловал Свету, которая заснула в кроватке со своим Мишей. Взял барсетку с документами и ключами, вышел из подъезда. У любимой «четверки» его ждала Наташа. Она стояла с небольшим пакетом:

– Здесь в контейнерах домашние котлеты – вечером поешь, и домашних угостишь, а в бутылке компот. Ты ведь в дорогу не пьёшь, так может потом выпьешь.

– Компот не водка, много не выпьешь!

– Саш, ну, хватит про водку. Только обещай, что не через Староберёзов, только через Ламай, хорошо?! – она напряжённо всматривалась в его лицо.

– Если хочешь прямо в рай, то скачи скорей в Ламай…

– Саша, дорогой, – поставив сумку на капот, она потянулась к нему, обняла его. Наташа уперлась спиной в его водительскую дверь. Не через Староберёзов… – выдохнула она.

– Дверь, Наталья, открывай, чтобы я скакал в Ламай! – Ему никогда не нравилось долго прощаться. Поцеловав жену в лоб, и мягко отстранив её, он залез в кресло водителя. Пока прогревал машину, Наташа стояла рядом и держалась обеими руками за водительскую дверь, через открытое стекло. Она умоляюще смотрела в его боковой профиль, а он, наверное, чтобы отвлечь её, немного нажал на газ, к шуму двигателя присоединились грохочущие звуки:

– Опять глушитель начал разбалтываться, на яму надо. Придётся с Ванькой потом переговорить насчет ямы.

– А ты доедешь с таким?

– Да, хоть без глушака, чтоб твоих земляков припугнуть, а вдруг я на танке…