Перепросмотр

Непросыхающая «душа компании» чувствовал себя звездным гастролером в провинциальном городке и потому так легко, походя, позволил себе завести двух детей. Его не трогала низменная тема зарабатывания денег, а между тем семейный бюджет Благовых был более чем ограничен. Крохотная епархиальная пенсия, которую получала за мужа Александра Михайловна, да весьма скромная зарплата служащего бухгалтера-расчетчика, получаемая Елизаветой. Выручали алименты бывшего мужа-фронтовика. Да и то сказать: нужно было растить троих детей.

Тащить весь непомерный груз пришлось Александре Михайловне. И хотя поначалу войдя в семейную жизнь, она много не знала и не умела – не для такой судьбы готовилась, благодаря уму и энергии, умению ладить с людьми, глубоко уважавшими ее как «матушку», а главное, жестокой необходимости выживания, где все зависело только от нее, – домашнее хозяйство было взято в умелые руки. Никто и знать не знал, откуда что берется. Она договаривалась, нанимала рабочих, ходила на школьные собрания, перелицовывала и перешивала, готовила и стирала, топила печь и пекла шаньги. Делала все, чтобы внуки и ее дочь не чувствовали какой-либо ущербности, обделенности судьбой. В атмосфере высокой личной нравственности, присущей многим православным женщинам дореволюционной поры жертвенности и духовности незаметно было то, что и не должно было быть главным: быт и связанные с ним отношения.

Впрочем, эта ее готовность прикрыть собой дочь и особенно внучек, от враждебного ей совдеповского мира, не дать им погрузиться в заботы о пропитании; мелочный советский быт; унизительные «дровяные» дрязги с соседями – была чрезмерной, даже вызывающей и недальновидной. Она одна хотела противостоять новому укладу жизни, находя в тайном противоборстве удовлетворение сильной, несломленной натуры. Был сотворен мирок «как было у нас». В нем, как только возможно, несмотря на окружающую вакханалию лжи и насилия, творился дух любви и добра. В чем-то это было оправдано, в чем-то нет.

Бывало, покормив грудью ребенка, Елизавета возвращала его без каких-либо нежностей и сантиментов в надежные руки своей матери, оправдываясь большой занятостью. Подраставшие девочки не ведали ни особого внимания от матери, ни малейших забот по хозяйству: будь то хотя бы мытье полов или посуды. Вверенные в крепкие руки cоветских педагогов и воспитателей в группе продленного дня – они отлично учились и активно проводили досуг: разгадывая ребусы, кроссворды, с уверенным чувством победителя участвуя в конкурсах, викторинах и розыгрышах. Дом пионеров стал для них на многие годы самым продуктивным и веселым местом раскрытия своих многочисленных талантов.

После четырех лет мытарств, в течение которых отец-воспитатель появлялся в семье все реже и не в том состоянии, чтобы быть кому-то нужным; после смерти от фронтовых ран его собственного отца – положение семьи стало катастрофическим. Безвольная Елизавета не в состоянии была принять сильное решение. Тогда, под давлением Александры Михайловны, семейный корабль освободился наконец от тяжкого балласта: полудеградировавшего Георгия увезла на родину его мать. Там, в степном Бузулуке, в очередном наркодиспансере, больной и никому не нужный, окончил свои дни когда-то блиставший Георгий Венецевский.

Елизавета вновь осталась одна. Муж «растаял в тумане дымкою», легкомысленно увеличив ее семью на два человека, хотевших есть, одеваться, желавших тепла и внимания, нуждающихся в поддержке и защите. Казалось бы, банальная логика выживания потребует от одинокой матери, имеющей на содержании троих детей, повышенной концентрации и напряжения, терпения и жертвенности, но… Возраст, как застоявшийся конь, вдруг понесся сломя голову… и замелькало: сорок один, сорок два, сорок три… А тело еще так свежо! Сердце так обмануто высокой ложью кинематографа, людьми, временем войн и разрух и еще так жаждет любви…

Несмотря ни на что, природа одарила Леночку множеством талантов, основой которых был здоровый аналитический ум. Да чего там, она и читать-то научилась самостоятельно, в трехлетнем возрасте! И не по букварю, как большинство нормальных детей, а… по газетам!

Нежной материнской любви, особенно востребованной в раннем и хрупком переходном возрасте не было, как собственно, не было и позднее. Вместо этого были «группа продленного дня» и Дом пионеров – с одного берега, и любимая бабушка со своей сестрой с другого.

Любое тоталитарное государство озабочено усилением своего влияния на подрастающее поколение. Чем полнее это влияние, тем увереннее грядущее этого государства. При этом, как считалось, влияние семьи как культурного социума должно быть минимальным. Девчонки, детство которых проходило под определяющей доктриной: «Только учитесь девочки!» – были просто подарком для советской власти. Лишенные каких-либо забот по дому (бабушкино, ностальгическое: «чтобы было как у нас в семье»), всю энергию и многочисленные таланты они отдавали, в четком соответствии с идеологией, коллективу и обществу. Никаких частнособственнических инстинктов! Никаких индивидуальных выпендриваний! Быть как все! Думать как все! (А лучше – вообще не думать!) Любить и гордиться героями революции, вождями пролетариата! Жизнь отдать за Советскую родину! Работать и учиться, не думая о награде, как завещал великий Ленин и как учит коммунистическая партия! Педагоги радовались отличной учебе девочек и, главное, их бескорыстному участию в общественной жизни школы и города. На Новогодние праздники девочки ходили как на работу, перевоплощаясь на сцене в Машенек, зайчиков, лисичек… Политические мероприятия: встречи с ветеранами революции; «верные Ленинцы»; «Орлята»… и прочая шалупень – проводились сестрами с огоньком и молодым задором, словно девочки только покинули партизанские костры «Красных орлов». Заменить заболевшего библиотекаря – пожалуйста; встать на место контролера в доме культуры – с нашим удовольствием! Победить там – выиграть здесь – рады стараться! За суетливой общественной жизнью, киношными и книжными героями, девочки не знали дома и его нехитрой хозяйственной деятельности; святость домашнего уклада ими ощущалась словно со стороны, потребительски, и они не участвовали в его творении, а реальную жизнь принимали однобоко и непрактично и, конечно, не могли угадать весомость платы за это незнание. Это были «подранки», выросшие без отца и матери – «пионердомовские» дети.

Александра Михайловна и ее сестра Ольга, вопреки государственной экспансии в отношении сиротствующих детей, делали все, чтобы обогреть, не застудить эти слабые комочки жизни, оградить их от колких ветров реальности, пробудить в них и веру и любовь… но все ли было в их силах? Тащить троих детей на епархиальную пенсию – это жизненное искусство, требующее поступка, крови, жертвы… Ольга, бывшая дореволюционная «барышня» на телефонном пункте, срослась с жизнью сестры, став искренним дополнением ее судьбы. Оставшись «девицей», она всю жизнь стояла с ней плечом к плечу, оберегая и жертвуя.

Это были самые тяжелые годы их жизни. Впрочем, кто измерит и сравнит, кому и когда было тяжелей? Елизавете ли, ее матери, несчастным детям? Однако рубцы в детских душах, безусловно, остались.

Леночка рано стала похожей на привлекательную девушку. Свежий румянец на шелковистой коже, развитая грудь, стройные ноги, в голове яркие впечатления от сонма героинь любимых литературных произведений и кинофильмов. Ей не с кем было делиться девичьими грезами, и она с детства привыкла отвечать сама за себя. Романтическая роль юной девушки, ожидающей своего капитана Грея под алыми парусами, ее не совсем устраивала. Ей требовались четкие ощущения любви, знание поведения мужчин и конкретный опыт взаимоотношений. Вероятно именно так даются плановые задания пришельцам из космоса для изучения поведения человека. Уже в пятнадцать лет Лена со своей подругой с большим энтузиазмом зачастили на городскую танцплощадку. Мир веселого, энергичного поиска под ритмы «Черного кота» и «Королевы красоты» привел в восторг юную интеллектуалку. Ей не приходилось униженно стоять в ожидании партнера, и этот факт возбуждал в ней женскую самонадеянность. С первым же поцелуем Елена, к своему изумлению, почувствовала, как слабеют ноги в коленях и голова сладостно идет кругом. Природа милостиво, пока не дошло до греха, указывала на ее неординарную слабость в мужских объятьях. Но до того ли было пятнадцатилетней девушке, познававшей мир?

Александр сидел на лавочке у своего дома и курил «Беломор». Морозец уже прошелся по местности, и опавшие листья, прихваченные им и присыпанные снежком как нечто отжившее и ненужное, мертво топорщились по краям дорог. Тянул дымок растопленных печей. Солнечный диск, окруженный плотной дымкой, нехотя поднимался над подмороженной землей.

К собственному удивлению, к возникшему у него решению связать свою жизнь с Еленой он пришел легко, в недельный срок. Не было ни ухаживаний, ни любовных томлений. Было плотное, заполнившее теплотой всю душу, ощущение духовного родства, осознание внутренней глубины девушки и тихая жалость, вплетенная в зарождающийся поток досады за ее неоправданные жизненные опыты и провинциальное простодушие, как следствие нелегких семейных обстоятельств. «Но эта опережающая время популярность?! – думал он, – Впрочем, чем лучше те, которые сберегая тело, были неискренни, корыстны, подлы в своих отношениях? Чем лучше они? Ведь чистота и любовь – едины! Каково качество любви – такова и чистота!» Мрачные сомнения закрались было в его душу, но быстро пронеслись темной тучей. Он вспомнил ее ярко выраженную черту: не причинять ни печали, ни тем более вреда окружающим ее людям, и сравнил со своей частой ироничностью, гневливостью и даже агрессивностью. Вспомнил ее мягкий характер, счастливый, веселый нрав, румянец на щеках и здоровое тело… и моментально переключился на мажорный тон.

Парень осознавал, что логические размышления не в силах изменить, усилить или ослабить тягу к ней. Развитая интуиция, уже не раз проявлявшая себя в его жизни, говорила о глубоком укоренении за этой оболочкой беспечности, наносного, чего-то настоящего, болезненно нежного и нераскрытого.

«Однако все происходит как-то слишком практично. Без романтических грез, цветов, скамеек, бессонных ночей и прочей ерунды», – он вдруг вспомнил свою «серую мышь», свою «несчастную» любовь, свое умирание на преддипломной практике в клубах папиросного дыма и пошлых стишках, посвященных ей… и рассмеялся. «Вся эта любовная чехарда пройдет через месяц. Все эти «Сю, сю, сю! Лю, лю, лю!» Потом – отрезвление, разочарование… Нет! Не на чувствах нужно строить семью. Точнее, не на одних чувствах!», – и уже уверенный в своей правоте, достигнув душевного равновесия, пошел в дом.

Регистрация состоялась в здании поселкового Совета. Ее проводил сам председатель поссовета Иван Хамыкин. Однако намеченное действо оказалось для него слишком сложным для безукоризненного воплощения. Во-первых, Иван, по роду своему далекий от какой-либо пунктуальности, опоздал на четверть часа, чем привел родственников по линии Лерхе в жуткое негодование. Во-вторых, Иван был как всегда пьян и по доброте душевной сразу полез целоваться, что потребовало от Клинцова огромной выдержки, дабы не отреагировать адекватно. Тем не менее его скрытое возмущение было столь велико, что, когда вальяжный Хамыкин преподнес тарелочку с обручальными кольцами и косноязычно предложил ими обменяться, Клинцов нервно взял свое кольцо и надел его на свой палец, и только сразу осознав промашку и смутившись, окольцевал Елену. Его трясло от той дурацкой роли, которую были вынуждены исполнять они с невестой и уважаемые гости перед этим советским пьяным паяцем! Что можно было сделать? Ударить его по морде? Закатить скандал? Ничего этого делать было нельзя! Более того, жена Хамыкина работала на одной «кафедре» с Леной и они, естественно, были приглашены на свадьбу. Сейчас бедная женщина находилась среди гостей и, сгорая от стыда, была вынуждена наблюдать неповторимые по своей оригинальности пируэты мужа. (По понятным причинам, в этот вечер Хамыкин не составил компании своей супруге, предпочтя «продолжение банкета» в другом месте. Зато на следующий день, как побитый пес, приполз просить прощения у Александра. Он его великодушно простил. Nichts zu machen![9] Однако дядя Йозеф нашел время и место объяснить Ивану кто он таков!)

Если наблюдать эту «маленькую трагедию» с холма, она превращается в пустяшную совдеповскую сценку. Оттого, что все ее исполнители и сам незатейливый ритуал лишены главного: духовной связи с Творцом и друг с другом. Господь словно показывал на примере тщетность советского «освящения» брака без связи с духовным. Нужно ли было так переживать!?

Мисюра, избранный тамадой, с некоторым оттенком грусти был часто ироничен по отношению к жениху, что принималось за шутку и только усиливало веселье. Он украдкой бросал ревнивые взгляды невесте, но та делала вид, что их не замечает.

– Лен, твой жених напоминает мне чеховского учителя словесности. Помнишь? «Волга впадает в Каспийское море». Ну а в вашем варианте: «Теперь мы поженились и будем жить вместе». Молодожены засмеялись, а Мисюра, снисходительно улыбнувшись, налил себе рюмку водки и, подняв ее, завораживающе глядя на Леночку, со значением выпил. Александр уловил все эти пассажи, однако он был сейчас слишком жених, слишком благороден и слишком широк на этом празднике жизни, чтобы реагировать на шипение и гримасы.

Семь раз, в силу своей студенческой популярности, Клинцов бывал на свадьбах в качестве «дружки». Он хорошо знал и внешнюю сторону свадьбы, и «подводные течения», и оттого мог достаточно точно оценить свадьбу собственную. Молодожены были на ней не какими-то студентами, а вполне зрелыми и уважаемыми людьми с определенным социальным статусом. Свадьба была в меру веселой, хорошо организованной и также в меру строгой, так как исключала полную расслабленность, бесшабашность и «море разливанное», так характерное для русских свадеб. По признакам, только ему известным, ошеломленный и встревоженный знаками, преподанными ему в общежитии невесты и на регистрации, Александр пытался предугадать их дальнейшую судьбу. Несмотря ни на что, оба они были полны решимости в уважении и честности друг к другу достичь вершины своих отношений.