Найти самого себя. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой
- -
- 100%
- +
Своей худой бледной рукой он схватил девушку и насильно подвел к кровати, где лежала умершая баронесса.
– Она хотела Вам добра, Марта, – сказал он, глядя на мертвую со смесью жалости и уважения, – Вы должны сохранить хорошую память о ней.
– Нет! – упрямо крикнула шестнадцатилетняя девочка и отвернулась в сторону.
Грегор задумчиво посмотрел на нее. Та ли это девочка, которую он, по его мнению, так хорошо знал со всеми ее маленькими слабостями и ошибками? Он определенно не ожидал, что она скажет это.
– Почему нет? – спросил он, наконец. – Разве Ваша бабушка не делала все, что должна была делать для Вас? Разве это не стоит благодарности?
Марта пожала плечами и посмотрела на него со смесью сомнения и превосходства, но потом все, что она так долго держала внутри, вдруг вспыхнуло и вырвалось наружу перед лицом смерти.
– Как я могу оплакивать ее, – сердито закричала она, – если я ничего не знала от нее, кроме жестокости и брани! Насколько я помню, я не видела от нее ни ласки, ни даже намека на нежность! Кем я была для нее? Дочерью моей матери, ничего больше! Вы думаете, я не чувствовала той неприязни, с которой она со мной обращалась? Разве в том была моя вина, что она возненавидела мою мать? Почему я должна была страдать за то, что она не любила мою мать? Я не могу оплакивать бабушку, перед которой я всегда жила в страхе, иначе мне пришлось бы лицемерить, но я буду оплакивать мою мать, которую я никогда не знала, о которой я даже не знаю, жива ли она сейчас, которая предпочла скорее оставить меня, чем она выносить жизнь с бабушкой, – сейчас я плачу о моей матери!
Слезы полились из ее глаз, и она закрыла лицо руками.
– Почему Вы вспомнили сейчас о своей матери, Марта? – спросил Грегор смущенно.
Она опустила руки вниз и указала на коробку.
– Вот… – всхлипывала Марта… – Я нашла ее вещи.
Она подошла к комоду, взяла коробку, вытащила из нее завядший лавровый венок и выцветшую фотографию женщины. У фотографии была оторвана верхняя часть, где должна была быть голова. Девушка молча взяла ее в руки.
Грегор посмотрел на этих свидетелей бурного прошлого, а затем на умершую.
– Марта! Что Вы знаете о тяжести и жестокости человеческой жизни! Не будьте несправедливой, дитя мое!
Она вытерла слезы со щек тыльной стороной ладони.
– Бабушка была несправедлива ко мне, – возразила она, – я ее не любила и она меня тоже не любила, – но…
Тут Марта оглянулась на только что вошедшего Альтена, который слышал голос Грегора и рыдания Марты, доносившиеся из комнаты.
– Я люблю тебя, – она внезапно заплакала и бросилась ему на шею. – Да, я люблю тебя, Виктор – очень люблю!
Она крепко прижалась к его груди, и поверх ее золотистых волос Виктор бросил в сторону Грегорa триумфальный взгляд.
– Моя дорогая, моя любовь, – шептал он умиротворенно, – ничего не бойся, я всегда буду рядом с тобой – всегда, пока мы живы!
Он еще многое хотел бы сказать ей, но девушка выскользнула из его объятий и немного отошла в сторону.
Она вытерла слезы со щек тыльной стороной ладони.
– Это Лена пришла, – сказала она, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. – Мы хотим перенести мою кровать к Даллманнам, потому что я хочу пожить там какое-то время. Я с нетерпением жду этого! – Марта исчезла за дверью кухни, и через несколько мгновений оттуда послышался ее особенный звонкий серебристый смех.
Грегор покачал головой.
– Она еще ребенок, непосредственный, очаровательный ребенок, – с энтузиазмом сказал Виктор. – Все в ней определяется сердцем! Я бы никогда не подумал, что Марта будет плакать по старой баронессе. Она была довольно жестока и недобра к ней.
Грегор снова покачал седой головой.
– Знаешь, почему фрау фон Нордхайм была так строга со своей внучкой? – спросил он осторожно.
– Наверное, потому, что она была ворчливой старухой, которая забыла дни своей молодости.
– Нет, причина была в другом – в душе Марты она пыталась задушить то дурное начало, которое, по ее мнению, досталось ей от ее матери. – Вполне логично, сын мой!
– Но это ужасная несправедливость! – раздраженно ответил Виктор. – Почему невинные существа должны расплачиваться за ошибки своих предков? Кстати, кто была мать Марты?
– Актриса!
– Ну, в таком случае я докажу вам, что дочь актрисы будет лучшей, благороднейшей, самой любимой женщиной на земле. В браке мужчине принадлежит главная роль, только от него одного зависит, что станет с женщиной.
Грегор молчал. Что он должен был ответить на это?
Вечером того же дня Марта сидела за столом в гостиной фрау Даллманн и держала перед собой открытую коробку. С любопытством Лена смотрела через ее плечо, и ее мать также принимала активное участие в обсуждении.
– Я думаю, Ваша мать не выдержала жизни со старухой, – сказала фрау Даллманн авторитетным тоном, протянув руку к фотографии без головы. – Актриса привыкла к другой жизни! Моя фройляйн – да, я прямо тебе скажу – моя фройляйн непременно поцапалась бы со старухой.
Она посмотрела на фотографию, от которой, как казалось, резким рывком оторвали верхнюю часть, где была голова изображенной там женщины. Бумага оканчивалась зигзагом, но изящная шея, великолепные руки и теперь уже не современный, но в то время, конечно, очень элегантный туалет остались нетронутыми.
– Жаль, что голова пропала, – сказала Лена и порылась в коробке, – этот кусок мог заваляться где-то! Может, она была похожа на тебя, Марта!
Марта не ответила, она нашла и развернула желтый газетный листок, хрупкий на сгибах. Он тоже было наполовину разорван, словно в ожесточенной борьбе; название газеты и города, в котором она появилась, отсутствовало, но беспокойные глаза тех, кто теперь это читал, тем не менее, нашли достаточно.
Это был обзор пьесы. В помпезном стиле, бог знает откуда взятом, в заметке превозносили достижения актрисы «от Бога» Марты Коралин – современной Лорелеи. А затем следовал отрывок, в котором восхвалялась ее красота.
– Когда Фортуна осыпает подарками из своего рога изобилия, – говорилось там – случается, что кто-то один стоит посредине и получает все, тогда как другим не достается ничего. Среди этих счастливчиков, которые едва осознают, каким богатством они владеют, мы видим фрау Марту Коралин. Ее глаза, как два солнца, ее волосы ослепительное золото … – снова оторванный кусок. И затем в конце, – … к счастью, мы хвалим ту, которая владеет этим сокровищем, знаменитую, одаренную красотой – носительницу благородного имени.
– Это была моя мама! – сказала Марта, глубоко вздохнув, отложив обрывок газеты с сохранившимся текстом. – Моя мама!
Фрау Даллманн вытерла слезы со своих глаз.
– Я всегда говорила и говорю сейчас – театр, это путь к достойной жизни! – Лена, ты добьешься успеха сама или с моей помощью!
– Разумеется, мама, я полностью с тобой согласна. Если бы Марта не решила выйти замуж, то она бы тоже выбрала театр, не так ли, Марта? Старуха мертва, теперь ты можешь делать, все что хочешь!
Марта отсутствующими взглядом смотрела на лампу, она думала о матери. После слов Лены она резко повернулась.
– Да, – воскликнула она. – Да! – но затем, словно опомнившись, она грустно добавила, – но теперь мне этого не позволит Виктор.
– Ах, Боже праведный! – сказала фрау Даллманн, покачав головой, – у мужчин свои представления о жизни! Будьте благоразумны, не говорите ему ничего об этом. Хотя надо признать, Марточка, для Вас это очень неплохой вариант. Если он зарабатывает столько денег, сколько обещал господин Грегор, то Вы будете хорошо обеспечены. В конце концов, мы все хотим выйти замуж!
Она потрепала Марту по щеке.
– Он уже сейчас готов для Вас на многое. Но Вы настолько красивы, что заслуживаете получить в десять раз больше.
– Конечно, он готов сделать для меня все что я пожелаю, – сказала Марта нетерпеливо. – Он ужасно любит меня, фрау Даллманн.
– А Вы, Марточка?
– Разумеется, я его тоже люблю! – Марта немного нахмурила лоб, ее щеки вспыхнули, и засохшие листья лаврового венка раскрошились под ее нетерпеливыми пальцами. У нее было странное чувство, словно она должна была скрыть от фрау Даллманн любой ценой то, что ее захватили с непреодолимой силой мысли о жизни матери, хотя все что она знала о ней, были слова ее бабушки, произнесенные с необыкновенным презрением: «Она была актриса – ничего больше».
– Если бы Вы были хотя бы на несколько лет старше, Марточка, – продолжала фрау Даллманн материнским тоном. – Ведь сейчас Вам едва исполнилось шестнадцать, – это так мало, чтобы связывать себя на всю жизнь.
Марта рассмеялась.
– Что Вы такое говорите! – воскликнула она и упрямо тряхнула своей белокурой головкой. – Виктор зарабатывает кучу денег, я могу хорошо одеваться, ходить в театр и иметь все, что захочу. Когда я выйду замуж, вы с Леной приходите ко мне и тогда сами увидите, как все вокруг будет замечательно, обещаете?
– Хм! Возможно, – задумчиво ответила фрау Даллманн. Она не хотела возражать, но будущее не казалось ей таким радужным, как неопытной хорошенькой шестнадцатилетней блондинке, которая сидела перед ней. Она действительно желала ей счастья.
IV
Молодые супруги не провели медовый месяц на итальянском побережье, о чем сначала мечтал Виктор, глядя на огромную сумму денег, которую принес ему его последний роман. Как оказалось, этого было недостаточно.
Он даже не знал, что в жизни двоих людей было так много вещей, без которых он прекрасно обходился до сих пор. Если бы это зависело только от него, то он не стал бы менять многое из того, что было до этого. Квартира, в которой они жили, полностью удовлетворяла его. Они оба были в этом доме очень давно; за это долгое время все здесь стало знакомо и привычно; здесь он заработал первые лавры, здесь он встретил Марту. Но Марта решительно сопротивлялась этому желанию.
– Что нам здесь делать? – спросила она с волнением и умоляюще посмотрела на него. – Даллманны уезжают, a для меня этот дом не связан с какими-либо приятными воспоминаниями, скорее наоборот. Неужели ты не хочешь сделать мне маленькое одолжение, Виктор?
Конечно, он уступил в этом и во всем остальном, о чем она просила. Он любил ее; легкая улыбка, нежное слово сделали его безвольным орудием в ее руках, и Марта, которая осознала это довольно скоро, была рада этому и пользовалась этим постоянно.
Она, которая никогда раньше не имела ни копейки своих денег, теперь стояла у витрин магазинов не со страстным, но невыполнимым желанием приобрести для себя понравившиеся ей красивые вещи, но с сознанием того, что она может иметь все, что ей хотелось. При этом с каждым днем ее желания росли, и Виктор был настолько слаб, что не мог ограничить ее ни в чем.
Грегор время от времени сердито качал головой, но однажды он не выдержал и сказал в присутствии Марты в своей ворчливой резкой манере:
– Поверь мне, Альтен, для влюбленного человека состояние почти глупого поклонения очень быстро может перейти в состояние раздражения и усталости. В начале он скажет «Нет»…
Дальше он не смог продолжить. В тот же момент белая, маленькая, но сильная рука Марты закрыла его рот, что вызвало улыбку у Виктора. Кому нужна была сейчас житейская мудрость Грегора?
В результате Альтены арендовали небольшой домик в центре сада, в том месте, где городская суета уже не чувствовалась. Там Марта почувствовала себя молодой хозяйкой, а Виктор вернулся к своей довольно запущенной работе.
Перед окном, у которого стоял его письменный стол, стояла цветущая липа, наполнявшая всю комнату сладким ароматом; через открытые окна падал свет с зеленоватым оттенком, птицы пели на ветках, а через низкие окна проникал запах цветов. С чувством невыразимого блаженства Виктор обнял свою молодую жену. Через несколько дней, когда Грегор впервые занял третье место за их столом, Виктор все еще под ярким впечатлением этого чувства сказал:
– Я счастлив – полностью счастлив, Хьюго!
– Счастье, – задумчиво отозвался Грегор. – Какое неизмеримо большое и в то же время какое маленькое слово! Оно обозначает и райское блаженство влюбленного и удовольствие фермера при виде дымящейся миски только что приготовленного супа. Для каждого это значит то, что он хочет в данный момент, но это никогда не обозначает то же самое для каждого из них.
Но именно ощущение счастья не позволяло Виктору снова вернутся к своей работе. Его жизнь была наполнена Мартой. Когда он садился за стол и пытался писать, он всегда невольно прислушивался к тому, что делалось за дверью. Ее звонкий голос отвлекал его настолько, что он терял нить; наконец, он вскакивал со стула, подбегал к двери, чтобы, по крайней мере, взглянуть, что она делает, и после этого он большим усилием заставлял себя вернутся к столу.
– Это должно пройти, когда я привыкну к новой жизни, – думал он. Всего год назад он не мог бы себе представить, что такое состояние вообще возможно. В то время он жил своей работой, думал только о ней, чувствовал себя полным творческих мыслей и идей, был здоров, весел, его будущее казалось радужным, а молодость вечной. А что было сейчас? – Марта – его молодая красавица жена – смогла заслонить все это, и она даже не подозревала, какой опасной соперницей она стала для его музы.
Виктор хотел бы, чтобы праздник продолжался бесконечно. Однако, создание домашнего уюта, свадьба, медовый месяц, все это, в конце концов, требовало расходов. Поэтому, когда он открывал ящик своего стола, где лежала оставшаяся часть гонорара, он с неприятным удивлением видел, как быстро она уменьшалась.
Каждое утро Марта протягивала ему свою открытую маленькую ручку, чтобы он мог наполнить ее, и каждый вечер она со вздохом говорила ему, что у нее уже не осталось ни копейки от тех денег, которые она получила утром.
– Я даже не знаю, куда все это делось, – задумчиво говорила она и тeрла лоб указательным пальцем, – но их больше нет!
Конечно, когда он наполовину серьезно, наполовину шутя пытался выяснить, на что же ушли деньги, она не говорила ему, что большую часть из этого она пoтратила на свою одежду и мелкие украшения.
«Жена известного писателя должна была прилично одета» – так она аргументировала свои траты для себя, и была счастлива, когда ее муж или Грегор находили лестное слово для ее цветущей красоты. Она была тщеславна, эта молодая женщина, но она не переходила пределы дозволенного и даже строгая бабушка не смогла бы упрекнуть ее в расточительности.
Когда Марта шла по улице под руку с Виктором, не было никого, кто не оглядывался бы, чтобы еще раз взглянуть на прекрасное юное существо с нежным лицом ребенка. Но это не особенно трогало ее, она радовалась солнцу, ласкам мужа, вниманию прохожих как ребенок, которым она еще была и сейчас.
Лето прошло. С липы перед кабинетом Виктора резкий северо-восточный ветер ночью сорвал почти все листья, и ее сухие голые ветви дрожали в осеннем сыром воздухе.
Виктор сидел, подперев голову рукой, и смотрел на мелко исписанные листы, лежащие перед ним. Его лицо выражало явное недовольство. Период его счастья, который полностью заслонил от него работу, теперь отомстил ему. Настоящее оказалось совсем не таким, каким он его себе представлял. Чем дольше он читал написанное, тем более тусклыми и вымученными казались ему слова и фразы. Впервые в жизни он погрузился в депрессию, и хотя он стойко боролся с нею – все больше и больше она овладевала им.
Виктор слышал, как Марта пела на кухне, но сегодня это не вызывало у него желания пойти к ней. То, о чем он в этот момент думал и что чувствовал, его жена была не в состоянии понять, была не в состоянии вдохновить и поддержать его. Она была украшением его дома, источником веселья и радости, но он не мог даже подумать о том, чтобы искать ее участия в своих заботах. Проклятые деньги в ящике таяли все быстрее и быстрее! Сейчас он должен очень усердно работать! Когда он представлял себе тот момент, когда ящик будет совсем пуст, и ему нечего будет положить в протянутую руку Марты, он покрывался холодным потом. Впервые он почувствовал, хотя пока только в своем воображении, что к его ногам словно привязали тяжелый камень.
С тяжелым вздохом он открыл ящик. Там еще оставалось немного денег, которые до сих пор он так презирал! Но какими бы грязными и аморальными они не были, в них заключалась огромная сила. Виктор почувствовал что-то вроде отвращения к этим бумажкам, когда он представил как много рук оставили на них свои следы – изящные и грубые, чистые и грязные – словно это произошло только что. Он задвинул ящик. Нет, не из-за них он хотел сейчас работать, но делать это для себя, творить из одного только удовольствия творить, от желания создать нечто стоящее. И создавать, не думая о вознаграждении.
Виктор решительно взялся за перо и начал писать. Но работа не шла – и он ничего не мог с этим поделать; как бы сильно он ни старался, у него ничего не получалось. По крайней мере, ему так казалось.
Он облокотился на стол, и, подперев голову руками, бездумно смотрел на трепещущие мертвые листья на мертвом дереве.
В это же время Марта стояла в своей уютной кухне и смотрела через окно на ранний, промозглый осенний вечер. Окно выходило во двор, но там не было ни деревьев, ни кустарников; в конце двора стоял большой квадратный контейнер, в который выбрасывали мусор, и ветер играл с разорванным листом газеты, угол которой торчал из груды пепла. Газетный лист распрямлялся, поднимался в воздух, трепетал на ветру, а затем снова падал обратно. Большие голубые глаза молодой женщины следили за этим маленьким обрывком бумаги, и в тишине, которая окружала ее, Марта вдруг осознала, насколько одинока она была на самом деле сейчас, даже более одинока, чем под строгим бабушкиным надзором. Раньше у нее всегда была возможность поговорить с Леной, а фрау Даллманн принoсила домой новости о своей работе, Грегор и Виктор шутили с ней, и люди на улице восхищались ею. Теперь она была замужней женщиной, муж любил ее и был добр к ней, но на самом деле она представляла брак совсем по-другому. Теперь она постепенно начала понимать, что это была скучная монотонность, состоящая из сотни мелочей, о существовании которых она сначала не задумывалась.
Чудесное лето с его долгими прогулками закончилось. Виктор вот уже несколько дней сидел за столом с серьезным, вдумчивым выражением лица и сердился, когда она его беспокоила. Но у нее не было никого, кроме него, и даже Грегор, когда он приходил к ним по вечерам, больше не дразнил ее, а говорил с Виктором о том, что ей было неинтересно.
Если бы у нее была хотя бы одна человеческая душа! Но из всех людей, живших по соседству, она не знала никого, у нее не было никого во всем большом городе, так как Лена теперь училась в театральной школе, а фрау Даллманн больше никогда к ней не приходила. Она понятия не имела, что Грегор сказал доброй женщине, что ее визит не будет очень приятным для его молодого друга.
Разорванная газета снова закружилась в воздухе, и Марта смотрела на нее с неясным осознанием того, что ее попытки отвлечься были так же бесполезны, как попытки этого клочка бумаги улететь вверх.
Ее окружала мертвая тишина, нарушаемая только тихим тиканьем кухонных часов.
Марта вдруг вспомнила как в последний вечер перед помолвкой ей удалось увидеть издалека маленький кусочек блистательного мира, и теперь она внезапно поняла, куда направлены все ее желания и тайные надежды. В этот прекрасный, волшебный мир! «Вы очень – очень красивы», – сказал ей тогда неизвестный мужчина. Она знала, что теперь она стала еще красивее. Неужели сегодня вечером, как и каждый предыдущий день, они опять будут сидеть дома? Безрадостно – всегда одно и то же! Она уже знала наизусть рисунок обоев, на которые смотрела до боли в глазах, когда Виктор читал или писал, и она не хотела его беспокоить.
Маленький обрывок газеты снова затанцевал на ветру, и казалось, что он призывно помахал ей. Марта напрягла глаза и отчетливо увидела, что там было написано крупными жирными буквами – это был раздел объявлений. В ее глаза бросилось слово – театр.
Марта почувствовала, как огненная волна пробежала сквозь нее. Они должны пойти в театр – сегодня – прямо сейчас! Виктор уже давно обещал ей, однако, до сих пор этого не произошло. Признаться, часто вечера в их доме все-таки были приятными. Иногда приходил Грегор. Но в этот вечер ничего не происходило, поэтому сегодня у него не было причин отказать ей.
Она порывисто отвернулась от окна, вбежала в комнату, где за столом сидел Виктор, и бросилась ему на шею.
– Давай пойдем сегодня в театр! – быстро проговорила она и почувствовала, как горят ее щеки и отчаянно бьется сердце.
– Сейчас? – воскликнул он удивленно и в то же время сердито. Ему только что пришла в голову интересная мысль и он хотел выразить ее словами, но от атаки Марты мысль улетучилась. Куда? Где ее теперь искать? – Ты меня отвлекаешь, я думаю…
– Подумай в другой раз, – попросила она настойчиво.– Ты же не можешь требовать, чтобы я вечно сидела дома и ждала пока ты окончишь свою работу, не так ли? Это так ужасно скучно, что я впадаю в меланхолию. Ты сидишь за своим столом, а я не могу вообще двинуться с места. Пожалуйста, пожалуйста, дорогой Виктор, сделай мне одолжение и увидь, что я все еще существую в этом мире!
Марта нежно прижалась к нему, целовала его лоб, волосы, глаза, как будто ее счастье зависело от сегодняшнего вечера. Виктор вздохнул, покачал головой, но на самом деле был рад, что на сегодняшний день можно покончить с бесплодной охотой за мыслями, и уступил мольбам Марты. Он притянул к себе ее белокурую голову и, помолчав немного, сказал:
– Ну что же, я не возражаю – пойдем в театр!
С криком радости Марта снова бросилась ему в шею. Она еще никогда не была так сильно возбуждена. Виктор взглянул на нее с удивлением. Он взял ее за плечи и, держа перед себой, внимательно всмотрелся в ее лицо.
– Ты так побледнела, дорогая женушка, – сказал он немного растерянно, – или это только игра света? Я бы никогда не поверил, что ты способна на такую страсть!
– Я так счастлива! – ворковала она как маленький ребенок. Но ее радость была не только из-за обещанного театра, но и оттого, что в этот момент в ней с новой силой пробудились воспоминания о ее матери. До сих пор Марта плохо понимала, что такое актриса; для нее это было всего лишь слово, не более того. Но сегодня вечером она увидит на настоящей сцене, что значит на самом деле быть актрисой. Она сама увидит и услышит, сама почувствует очарование этого мира! У нее было странное ощущение, что там она встретит во плоти свою незнакомую мать, которую она только смутно представляла в своих туманных мечтаниях. Но она не сказала об этом мужу. На пути в театр она много разговаривала и смеялась, даже больше, чем обычно.
– Ты так возбуждена, – сказал Виктор, смеясь, когда снял шаль с ее светлых волос. – Я никогда не видел такого счастливого дитя! – И он сам был счастлив, что предоставил ей это удовольствие.
Виктор привел Марту в ближайший театр, где шла французская комедия нравов. Веселая, пикантная, полная той легкой фривольности, которая характерна только для французов. Марта была очарована. Ее лицо с широко открытыми глазами ребенка сияло. Она совершенно забыла о себе и о своем окружении. Она даже не заметила, что ее красивое лицо вызвало восхищение публики. Это новое, неизвестное удовольствие полностью заглушило ее обычное тщеславие.
Впечатления так захватили молодую женщину, что она была не в силах ни говорить, ни думать. Она хранила молчание.
Виктор, которого сначала забавляла ее реакция, взволнованно посмотрел на нее и, наконец, слегка прикоснулся к руке и озабоченно спросил:
– Что с тобой, Марта? Почему ты молчишь?
– Ах, оставь меня! – Марта нетерпеливо обернулась и взглянула на него. В ее глазах было что-то странное и чужое, что он видел в них впервые. Как сильно это выражение изменило их!
Увидев это, Виктор пожалел о выборе пьесы; возможно, другая лучше подошла бы для нее, но он полагал, что его маленькая, невинная жена только весело проведет время. Эта вдумчивая серьезность удивила его.
Если бы он только мог знать обо всем, что творилось в ее душе!
Для Марты красивая блондинка, которая смеялась и плакала на сцене, не была чужой; это была ее мать – актриса, профессия, которую бабушка никогда не простила ей, за которую она ненавидела ее, и эта неприязнь распространилась на ее дочь. Возможно, уничтоженное лицо на изуродованной фотографии имело черты, сходные с чертами актрисы, стоявшей перед ней на сцене, возможно, ее мать только что где-то сыграла такую же роль перед восхищенной публикой.
Аплодисменты, которые сейчас звучали вокруг, Марта восприняла как дань уважения той, о которой до сих пор она слышала только презрительные высказывания. Гордость и радость переполнили ее, когда она подумала, что она дочь женщины, чье появление радовало сотни людей каждый день, которую встречали овациями и ликованием, и которая вырвалась далеко за пределы маленького мирка, в котором она чувствовала себя рабыней. Ее взгляд внезапно стал жестким, и она сама этому поразилась. То неизвестное, прекрасное, что до сих пор так манило ее, и чему она не могла придать определенную форму или дать определенное имя, но тревожный эффект которого она чувствовала иногда в часы одиночества, теперь внезапно сбросило вуаль и стало осязаемым.