Превенция

– Неплохой писательский дебют, – заключил Серёга, поджав губы, – правда, булавки помогают в других случаях… обычно, от существ мы используем обычные ножи.

– Ах да, советы, – улыбнулся писатель, – вы же обещали поделиться советами из вашего справочника. А потом, если хотите, я прочту рассказ о событиях, произошедших после книги. Договорились?

– Договорились, но скажу сразу: я правда не знаю, каким образом всё это работает. Наш мир весьма и весьма загадочен. К примеру, мой друг, – он указал на меня ладонью, – высказывал предположение, что все мы живём в симуляции, а данные действия как-то ломают компьютерный код; другие считают, что всё работает по принципу древних верований и обрядов и что правильная последовательность определённых действий может что-то в нашем мире менять. Признаюсь, мне совершенно неинтересна причина, куда более меня притягивают последствия и то, как их можно исправить. Редко среди списка разнообразных примет народов мира можно встретить ту, в которой говорится, что ни в коем случае нельзя смотреть в дверной глазок, когда дверь открыта. Человека это не убьёт, но очень велика вероятность подхватить какое-нибудь неприятное заболевание. Если же вы всё-таки прокололись и посмотрели, то тут же пейте воду! Велик шанс, что всё обойдётся. Как бы смешно это не звучало, но всё работает именно так. Вообще дверные глазки вещь довольно интересная – никогда не знаешь, что увидишь: обезображенное бледное лицо призрака, сбежавшего шизофреника, замахивающегося острым прутом прямо тебе в глаз или просто знакомую лестничную клетку.

– Значит, в глазок открытой двери не смотреть… – задумался Смольников. – А что-нибудь ещё? – спрашивал он, поднимаясь к окну с новой сигаретой в руке.

– Про зеркала, – подсказал я.

– Ах, да! – оживился Серёга. – Про зеркала! Находясь в полной темноте, никогда не смотрите в зеркало, улыбаясь во весь рот. Здесь уже всё немного серьёзнее. Не подумайте, что мы нагоняем какой-то мистики, но действительно, велика вероятность проникновения в ваш дом нежелательных элементов.

– Из зеркала? – спросил писатель, закуривая. – Что-то вроде потусторонней силы?

– Понятия не имею, – покачал головой собеседник. – Мы не уверены насчёт существования «той стороны», возможно, зеркало и ваша улыбка в нём, словно маячок для них. Если угораздило посмотреть, то положите булавку рядом с входной дверью. Кстати, заметьте – входной дверью, значит, вряд ли зеркало является их проходом.

– Умоляю, расскажите ещё! – Смольников нервно курил, сверля нас горящими от интереса глазами.

– Раковина, – вновь вмешался я.

– Да, – кивнул мой друг, – если поздно ночью, в период с трёх тридцати до четырёх утра вы услышите сильный стук ветра в окно, то в течение минуты не проверяйте раковину.

– А если я уже в неё смотрю? – писатель оторвал сигарету от губ, раскрыв глаза ещё шире.

– То ничего страшного, продолжайте смотреть, не отрываясь, всё ту же минуту. И да, насчёт сущностей, есть одна зараза, похожая на ту, что у вас в рассказе… если вкратце, то подобные экземпляры жуть как боятся воды и вида любого ножа. На своём веку я их повстречал около десятка, а иногда, ради эксперимента, даже тревожил специально. – Серёга посмотрел на меня и улыбнулся. – Исходя из справочника, потревожить их может самая повседневная случайность, стоит лишь добавить в привычный алгоритм какое-нибудь нелогичное действие. Поэтому не стоит удивляться, когда в вашей квартире, в который вы двадцать лет живёте один, откуда не возьмись вдруг появляется худощавый мужик с верёвкой в руке или жуткая баба с головой без лица. Поначалу они крайне медленно передвигаются, поэтому дойти до кухни и взять там нож не составит никакого труда, предрекая ваш вопрос, сразу отвечу – не знаю, что будет, если оно до вас доберётся, такие эксперименты мы ещё не проводили. Хотя… чёрные волонтёры, как мне кажется, уже имели честь скормить сущностям парочку прокажённых.

Не отводя взгляда от Серёги на протяжении всего его монолога, я совсем не заметил, как несчастный Смольников вновь побледнел; стоя вполоборота, он иногда отворачивался от нас и стряхивал сигаретный пепел в окно.

Вечерело, солнце так и не вышло в тот день, лишь немного розовели тучи над горизонтом. Тёмный хвойный лес нагонял необъяснимый страх, а от большого пустого поля веяло какой-то грустной безысходностью. Писатель потушил сигарету, закрыл окно, а затем зажёг на веранде свет. Благодаря тёплому жёлтоватому освещению всё за пределами помещения вмиг потемнело в несколько раз, зато внутри стало по-деревенски уютно. Пока мы с Серёгой переглядывались, удивлённые столь немногословной реакцией Смольникова, тот взял с письменного стола очередную тетрадь, а затем, вернувшись к нам, небрежно кинул её на столик, сам же сел и начал постукивать по деревянной крышке стола пальцами, размышляя о чём-то.

– Как же страшно жить, господа, – наконец начал он, – осознавая, что малейшая случайность может тебя убить.

– Из этих случайностей и состоит вся наша жизнь, – в очередной раз успокоил его Серёга, – куда опаснее, проживая одному, подавиться бутербродом и задохнуться, нежели повстречать одного из представителей нелюдей, как мы их называем. Те случайности, о которых говорится в справочнике, вряд ли произойдут случайно, – улыбнулся он, – уж слишком бессмысленны. Да, есть исключения, такие как зеркало, глазки или раковина, но с ними куда проще бороться, нежели с результатами какого-нибудь обряда, который любят проводить посреди леса всякие интересные личности, упаковывая иконы с фотографиями различных людей в прозрачные банки. Я уверяю вас, что нечто серьёзное, по нашей части, разумеется, затронет лишь одного человека из десяти. Наткнуться на реальную опасность в нашем деле – очень большое везение. Так, например, подобных случаев, как с вашей книгой, при мне было всего два, а сколько писателей ежедневно публикуют свои работы, только вдумайтесь!

– Допустим, – с облегчением кивнул писатель. – Не скажу, что меня это совсем успокоило, ибо нож я теперь буду всегда носить при себе.

– Как там говорится: больше всего мы переживаем о тех вещах, что никогда не случатся, – поддержал его Серёга. – Вы нам лучше свой рассказ прочтите.

– Если быть честным, то о подобных инцидентах подло говорить с какой-то гордостью, тем более хвастаться тем, что ты являешься свидетелем тех событий, – говорил он, раскрывая тетрадь, – но рассказ я всё-таки написал.

Эта жутковатая история началась сразу после того, как по городу прокатилась волна смертей от загадочной болезни, которая до сих пор остаётся загадкой для местных врачей. Первым был знаменитый стихоплёт Самойлов, что пару лет назад громко заявил о себе на каком-то литературном конкурсе и получил статуэтку – золотую сову, которая на самом деле никакой золотой не являлась, и напечатал свой первый и единственный сборник «На скамье под фонарём». Поэт прибыл в поликлинику с жалобами на чрезвычайно сильную головную боль, головокружение, онемение пальцев рук и пониженную температуру. Мне неизвестны те методы лечения, которыми воспользовались врачи, да и несчастный Самойлов так и не успел поделиться со мною всеми тонкостями своей жизни в застенках мрачного здания поселковой поликлиники. Знаю только то, что поведал мне знакомый медбрат: в ночь своей кончины поэт истошно вопил бессвязные фразы, среди которых было и моё имя, – Смольников оторвался на секунду, пояснив, что этот поэт был прототипом одного из антагонистов.

Второй жертвой странного недуга стала домохозяйка Люба из соседнего дома. Она была крайне несчастной женщиной, пребывала в постоянном стрессе из-за мужа, который, то и дело, старался довести жену до нервного срыва. Позже по улице расползлись слухи, что именно муж стал причиной её безвременной кончины, но я совершенно с этим не согласен, – прототип Клавдии.

Далее счёт пошёл не на единицы, а на десятки. Всего мною было насчитано порядка тридцати жертв, но никакой эпидемии или карантина объявлено не было – что ещё больше меня настораживало. Во время беседы с одним из терапевтов той самой поликлиники я максимально деликатно постарался задать ему пару вопросов о странной болезни, но как только он услышал мои слова, его лицо побледнело и стало блекло-зелёного цвета, будто вопрос поверг его в нечеловеческий ужас. Терапевт виртуозно сменил тему и лишил меня возможности хоть как-нибудь подступиться к обсуждению волнующей, вероятно, нас обоих, проблемы.

Спустя какое-то время мне написал мой близкий друг, что жил в доме напротив, – прототип безымянного соседа. Он клялся, что сегодня утром увидел у себя на лестничной клетке человеческую вену, вырванную или вырезанную хирургическим методом. Ошарашенный такими необычными новостями, я в ту же минуту вылетел из квартиры и побежал через улицу, навстречу жуткой находке. Но на месте меня ждало сильное разочарование – никакой вены не было.

А потом случилось несчастье: мой друг пришёл ко мне рано утром и сообщил, что ночью испытал на себе зловещие симптомы, предвещающие скорую погибель. Не теряя ни секунды, я потащил его в поликлинику, хотя и знал, что совершаю, возможно, одну из самых страшных ошибок в своей жизни. О, как же я проклинал себя за это потом, когда во время бессонных ночей вздрагивал от каждого шороха, представляя бесплотный призрак моего почившего товарища, что теперь вынужден бродить по тёмным улицам города в поисках покоя. Он сгорел там, сгорел за пару дней. Я не доверял никому из врачей, но и забрать его оттуда не решался. Бедный друг кричал во сне, молил о смерти, хватал меня за руку и в слезах просил прикончить его прямо здесь и сейчас. Его мучения продлились недолго: утомлённый ночной истерикой, он задремал ближе к рассвету, но так и не проснулся.

Во время ночных рассуждений обо всём произошедшем, мне в голову вдруг пришла одна удивительная мысль, бросившая меня в объятия неописуемого жгучего страха. Я вскочил с кровати и в кромешной темноте стал дрожащей рукой нащупывать выключатель, моля небеса о спасительном свете, ибо зловещая темнота вкупе с этой леденящей кровь мыслью могли бы запросто прикончить меня в ту ночь. Я пришёл к выводу, что ни одна из жертв не проживала в моём доме! Тридцать один погибший, казалось бы, довольно большое число для маленькой улицы в четыре дома, но, чёрт возьми, ни один из них не проживал в моём!

Спасаясь от разъедающего меня изнутри чувства страха, я ездил в другой конец города, где пропадал целыми днями, искренне пытаясь найти утешение в прогулках на набережной, любуясь закатами над чёрной гладью воды. В один из дней, когда я по-обычному возвращался домой под ночь, света в подъезде не было, и мне пришлось подниматься на восьмой этаж по бетонной лестнице, ориентируясь на ощупь. В темноте я сразу и не понял, на что наступил. Оно лежало недалеко от моей двери, было влажным и слизким, как сотня червей, что устроили мне засаду во мраке. Меня передёрнуло, а по спине пробежал колючий холодок. Я достал из кармана зажигалку и, наклонившись к полу, зажёг огонь. Это были вены; в большинстве своём они походили на шерстяные нитки, но попадались и более крупные экземпляры, например, одну я с уверенностью бы отнёс к venae jugulares5.

Я не был уверен, что они когда-то принадлежали человеку, но исходя из опыта, накопленного за несколько лет журналистской работы, когда мне приходилось присутствовать на местах ужасных преступлений, а также из знаний, недавно полученных в беседах со знакомыми врачами, подобный вывод напрашивался сам собой. Я вдруг истошно закричал. Не помню, что было дальше, перед глазами всё застилалось чёрно-синим пятном, а в ушах стоял мой ужасающий крик, который напугал меня ещё больше, чем страшная находка.

Очнувшись около входной двери внутри квартиры, я моментально пришёл в себя и бросил взгляд на железную щеколду – закрыто. Далее всё было как в тумане: собираю вещи, небрежно упаковываю их в чемодан, и шёпотом, то сбиваясь, то чётко проговаривая каждое слово, читаю молитву, в своё время спасшую меня от ужасного существа во сне. Я бежал из этой квартиры, я бежал из этого дома, я бежал с этой проклятой улицы. Отныне и навсегда: любая, даже незначительная боль в области головы или мимолётное помутнение рассудка вызывают у меня приступ невероятной панической атаки, который мне крайне тяжело преодолеть, но я борюсь. Борюсь сам, мне нельзя в больницу, а что если те вены вновь окажутся рядом со мной?

– Интересный стиль, – подытожил мой друг, – так зловеще… мне нравится. А ещё мы узнали, что кто-то запретил врачам говорить о болезни, уж не наши ли знакомые? Не знаю насчёт вены, которую обнаружил ваш друг, но по поводу вашей находки у меня есть одно предположение: они решили сыграть на мистификации. Совсем не удивлюсь, если среди слуг Гиппократа тоже водятся чёрные, которые эти самые вены и раздобыли, перепугали вашего друга, чтобы вы уверовали в мистику, мол, вены – это предвестник смерти, и в ужасе покинули город. Хороший ход.

– Неужели они способны на такое?

– Это малое, на что они способны. Скажу по секрету, ходят слухи, что чёрные волонтёры частенько занимаются мародёрством: называют каких-нибудь зажиточных людей прокажёнными, ликвидируют, а имущество забирают себе… Вы, кстати говоря, разговаривали со следователем до смерти друга?

– Да, как раз за несколько дней.

– Вот вам и ответ. Узнав личность следующей жертвы, они сориентировались и обыграли всё так, чтобы вас запугать. Не ручаюсь, что это истина в последней инстанции, но методы крайне похожи; очень удобно прогнать вас из города, не вступая при этом в прямой контакт. А что касательно рассказа, то он, на мой взгляд, вышел действительно хорошим, только осторожнее с описаниями, а то начнёте разбрасываться циклопическими формами и гнусными деградирующими поселениями… не то чтобы это плохо, просто где-то подобное уже было, сами понимаете.

– Благодарю, – улыбнулся писатель. По всей видимости, ему очень нравилось читать свои работы на публику, даже такую немногочисленную, и уж тем более получать от неё лестные отзывы.

– Ну, что ж, я думаю, мы сможем помочь вам с публикацией, – заявил Серёга.

Признаться, меня крайне поразило сказанное им.

– Вы сможете опубликовать мои работы? – удивлённо заулыбался Смольников. – Уж, извините меня за прямоту, не думал, что вам будет до них какое-то дело.

– Мы же волонтёры, – улыбнулся мой друг.

Серёга написал на форзаце тетрадки свой электронный адрес, чтобы писатель смог отправить на него напечатанную версию своих произведений.

– Единственная оговорка: вам нужно будет придумать псевдоним, – сказал он. – Слишком уж громко заявили вы о себе в наших кругах. Имя можно оставить, а фамилию поменяйте.

– Железнёв, – не задумываясь, сказал Смольников, – Арсений Железнёв.

Мы вышли на крыльцо. На улице совсем стемнело, непроглядные шелка тьмы накрыли владения писателя, и лишь освещение из коридора, прорывающееся сквозь дверной проём, да отдалённый блеск уличных фонарей, натыканных по селу, прорезали в этом мраке небольшие коридорчики света. Обменявшись рукопожатиями со Смольниковым, мы с Серёгой спустились с крыльца и побрели в сторону калитки. Я на мгновение остановился и, обернувшись, спросил у писателя:

– А к чему пришли ваши антагонисты?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Касательно смысла жизни, – пояснил я.

– К тому, что смысл жизни в победе над смертью, – улыбнулся Смольников. – Не будь смерти – не умерла бы Анастасия, примерно так.

– Интересная теория.

– А как вы думаете? – улыбнулся писатель. – В чём же?

Я не ответил, лишь пожал плечами и улыбнулся.