Врачи из ада. Ужасающий рассказ об экспериментах нацистских врачей над людьми

Предисловие Эли Визеля

Это одна из историй, внушающих людям страх.

Теперь нам все известно. В течение той части прошлого века, что я зову Ночью, в определенных местах нашей планеты медицину применяли не во благо, а со злым умыслом; не для того, чтобы победить смерть, а во имя служения смерти.

Ключевую роль в борьбе между Добром и Злом, развязанной во время Второй мировой войны, играли печально известные врачи-нацисты.

Они стали родоначальниками науки, посвященной упорядоченной жестокости, – науки, которую впоследствии нарекли Холокостом, – и шли в первых ее эшелонах, обгоняя всевозможных истязателей и беспощадных убийц. В Талмуде есть несколько обескураживающая сентенция: «Tov she-barofim le-gehinom», то есть «Лучшие из врачей попадут в ад». Что же касается врачей-нацистов, то они создали этот ад собственными руками.

Учения о евгенике и эвтаназии конца 1930-х и начала 1940-х годов были выдержаны в духе нацистской идеологии и претворялись в жизнь ее преданными сторонниками, хотя не несли ни малейшей общественной необходимости и не выдерживали никакого научного оправдания. Подобно смертельному яду, эти учения отравили разум всех мыслящих людей в Германии. Но все же пионерами нацистских преступлений стали именно врачи. Чем объяснить их предательство? Что заставило их забыть или предать забвению клятву Гиппократа? Что заглушило голос их совести? Что произошло с их человечностью?

Говоря начистоту, медики были не единственными, кто столь преданно следовал заветам Гитлера. Этим же грешили и представители юридических профессий. И даже в какой-то степени духовенство. И только литературному сообществу удалось сохранить честь и достоинство: большую часть крупных писателей выслали из страны. И это касалось не только евреев: так, Томас Манн и Бертольт Брехт не были евреями, однако в спертом воздухе Третьего Рейха им становилось нечем дышать. В то же время большинство врачей осталось в стране. И они евреями не были.

Теперь нам известны факты. И мотивы. Однажды Адольф Гитлер и министр здравоохранения, подчинявшийся непосредственно Генриху Гиммлеру, довели до сведения главных лиц медицинского сообщества секретное постановление о необходимости избавиться от «лишних ртов» – психически неадекватных, смертельно больных людей, а также детей и пожилых, которые природой своей были обречены на погибель, а Господом Богом – на страдания и вечный страх. Среди врачей нацистской Германии лишь единицы полагали, что отказ выполнять приказ заслуживает уважения и вообще может хоть чего-то стоить.

Вместо того чтобы делать свою работу – приносить помощь и успокоение больным – врачи превратились в палачей.

Вместо того чтобы помогать калекам и людям с ограниченными возможностями жить, принимать пищу и обретать надежду на продление жизни, – хотя бы на еще один день, на еще один час, – медицинские работники стали их карателями.

В октябре 1939 года, через несколько недель после начала военных действий, Гитлер издал первый приказ по программе «Gnadentod», то есть «Смерть из жалости». Пятнадцатого числа того же месяца нацисты впервые использовали газ для убийства «пациентов» в Познани (Польша). Однако в самой Германии похожие центры для убийств появились еще за три года до этого. Так, психиатры и врачи прочих специальностей объединились, а духу товарищества и эффективности их совместной работы оставалось только позавидовать. Меньше чем за два года в газовых камерах лишили жизни 70 000 больных людей. Программа «Gnadentod» оказалась настолько успешной, что глава психиатрического отделения больницы вермахта, профессор А. Вюрт, начал беспокоиться: «Если мы устраним всех душевнобольных, кто захочет обучаться в столь активно развивающейся сфере психиатрии?» Программу приостановили лишь после того, как граф Клеменс Август фон Гален, епископ Мюнстера, набрался смелости и произнес с кафедры своего собора направленную против нее проповедь. Иными словами, протест был выражен не кем-то из медиков, а представителем духовенства. В конечном счете общественные настроения несколько изменились: слишком многих немецких семей коснулась эта программа.

Как и фанатичные теоретики нацистской идеологии, врачи-нацисты делали свою работы без малейших зазрений совести.

Они были убеждены, что, помогая Гитлеру реализовывать его расовую политику, вносят вклад в спасение человечества. Рудольф Рамм, именитый врач и главный специалист по медицинской «этике», безо всяких колебаний заявлял, что «только честный и высоконравственный человек может стать хорошим врачом».

Так, доктора, которые пытали, мучили и убивали мужчин и женщин в концентрационных лагерях, руководствуясь «медицинскими» соображениями, не испытывали никаких моральных неудобств. В лабораториях, которые возглавляли врачи, происходившие из лучших семей Германии и окончившие самые престижные университеты, подопытные кролики из рода человеческого – молодые и не очень, ослабшие и еще вполне здоровые пленники – подвергались невыразимым мучениям и пыткам. Как следствие, оставшееся в живых после войны население Германии отказывалось лечиться у каких бы то ни было немецких врачей. Люди боялись. Они помнили других врачей – или, возможно, все тех же.

Немецкие ученые в Равенсбрюке, Дахау, Бухенвальде и Освенциме проводили операции на своих жертвах без использования анестезии в попытке найти лекарства от плохо изученных болезней. Эти исследователи обрекали несчастных на гибель от голода, жажды, холода; они топили их, ампутировали конечности, душили и вскрывали тела, в которых еще теплилась жизнь, ради того, чтобы изучить особенности поведения или просто испытать представителя человеческого рода на прочность.

В результате Нюрнбергского процесса по делу врачей, который состоялся перед Международным военным трибуналом в 1946 году, двадцать три человека получили обвинение в развязывании, руководстве и подготовке преступной деятельности, направленной против узников концентрационных лагерей. Под их руководством действовал целый ряд уважаемых специалистов, вынужденных подчиняться их приказам. Как же они превратились в безжалостных убийц? Я лично встречался только с одним из них: Йозефом Менгеле, который был известен не как врач, а как самый настоящий преступник.

Как и множество других сосланных в лагерь, я увидел его в ночь моего прибытия в Биркенау. Первая мысль, которая пришла мне в голову при взгляде на него: он выглядел элегантно. Я помню его спокойный голос, когда он спрашивал меня о моей профессии и возрасте (предупрежденный другим узником, я прибавил себе пару лет). Перед глазами до сих пор встает его указующий перст – роковой взмах руки, которым он отделял тех, кто будет жить, от тех, кого ждала неминуемая смерть. Имя этого человека я узнал уже позже. О нем ходили леденящие душу слухи. Стоило ему появиться, как Смерть тотчас расправляла свои черные крылья. Все знали, что Менгеле постоянно высматривает близнецов и детей с проблемами позвоночника. В цыганском лагере Менгеле был особенно дружелюбен, внимателен и нежен по отношению к одному мальчику. Он одевал малыша в красивую одежду, давал ему лучшую еду. Это был его любимый пленник. А в ночь ликвидации цыганского лагеря он лично отвел мальчика в газовую камеру.

Встречался ли я с другими врачами? В бараках Буны некоторые из них следили за разделением тех, кому дарили право на жизнь, и тех, кому было суждено умереть. Мне как-то уже доводилось описывать ту тишину, которая воцарялась перед этой процедурой: она наполняла все наше существо. Мы боялись взглянуть друг на друга. И, как это случалось в вечера Йом-Киппура[2], меня преследовало чувство, что мертвые смешались с живыми. Что же касается этих врачей, я не знал, кто они, и уже позабыл их лица.

На протяжении последующих лет, изучая различные архивные документы, посвященные «окончательному решению еврейского вопроса», я осознал, что главенствующая роль в нем была отдана медицине и науке. Эти сферы были неотъемлемой частью системы концентрационных лагерей, а их представители несли не меньшую вину за чудовищные преступления, совершенные на захваченных нацистами территориях Европы из ненависти к евреям и прочим якобы низшим расам и группам населения, чем всевозможные гитлеровские войска и полицейские подразделения. Но, несмотря на это, после поражения Германии в войне врачи-преступники за редкими исключениями спокойно отправились домой, готовые вернуться к своей работе и обычной жизни. Дома их никто не беспокоил, и им ничего не угрожало. Лишь после того как в Иерусалиме начался судебный процесс над Адольфом Эйхманом, немецкое правосудие вдруг вспомнило об их преступлениях. В телефонных книгах полиция легко нашла нужные адреса.

Но если Эйхман повергает нас в шок, то Менгеле вызывает истинное отвращение. Эйхман был довольно заурядным представителем низших слоев общества, не особенно воспитанным и образованным, в то время как Менгеле отучился в университете. Существование Эйхмана заставляет нас усомниться в природных склонностях и складе ума представителей немецкого народа. Одна лишь возможность существования Менгеле ставит под вопрос сами основы немецкого образования и культуры. Если первый олицетворяет Зло на уровне бюрократии, то второй воплощает собой Зло на уровне интеллектуальном. Эйхман отрицал, что является антисемитом, и заявлял о своей невиновности: якобы он всего лишь выполнял приказы. Но что насчет врачей-нацистов? Ни один из них не действовал из принуждения: ни те, кто возглавлял ночную церемонию разделения новоприбывших, ни те, кто убивал пленных в своих лабораториях. Эти врачи еще могли как-то улизнуть; они могли отказаться. И, тем не менее, до самого конца они считали себя государственными служащими, искренне преданными немецкой политике и немецкой науке.

Эти люди верили, что они – истинные патриоты, усердные исследователи. С небольшой натяжкой, возможно, – даже общественные благодетели. Мученики.

Неужели придется сделать вывод, что, если существуют социальные науки, посвященные человеку – «человечные», – то существует и наука бесчеловечная? Я уж не говорю об убежденных сторонниках расистских теорий, которые пытались выдать расизм за точную науку. Их глупость не заслуживает ничего, кроме презрения. Но ведь были и отличные медики, широко образованные химики и великолепные хирурги – все до единого расисты. Как они могли добиваться правды и счастья для человечества, если одновременно с этим они ненавидели какую-то его часть – и только потому что эти люди принадлежали к другим сообществам или социальным группам?

Одно из самых жестоких потрясений, что я испытал уже в свои зрелые годы, ждало меня в тот день, когда я обнаружил, что множество офицеров айнзацгрупп – эскадронов смерти, действовавших на оккупированных нацистской Германией территориях Восточной Европы, – получили образование в лучших немецких университетах. Некоторым из них была присуждена степень доктора литературы, другим – доктора философии, теологии или истории. Они потратили годы на учебу, знакомились с опытом ушедших поколений, и все же ничто не смогло удержать их от убийств еврейских детей в Бабьем Яру, Минске, Понарах. Образование не стало для них щитом, не укрыло от искушения и соблазна к проявлению жестокости, которая, возможно, таится в каждом из нас. Но почему? Этот вопрос все еще не дает мне покоя.

Невозможно изучать историю развития медицины нацистской Германии в отрыве от немецкого образования в целом. На кого – или на что – нам возложить вину за появление убийц в белых халатах? Было ли тому виной антисемитское наследие, которое воскресили немецкие теологи и философы? Или все кроется в пагубных последствиях пропаганды?

Возможно, высшее образование делало слишком большой упор на абстрактные теории и слишком мало внимания уделяло человечности.

Я уже не помню, какой именно психиатр написал диссертацию о том, что эти убийцы вовсе не утратили нравственных ориентиров. Он показал, что они все-таки видели разницу между Добром и Злом. Чего им не хватало, так это ощущения границ реальности. На их взгляд, жертвы не принадлежали к роду человеческому; они были абстрактными, отвлеченными идеями. И врачи-нацисты могли, не мучаясь угрызениями совести, использовать их тела в своих целях, играть с их разумом и калечить их будущее; они издевались над ними тысячей всевозможных способов, прежде чем, в конце концов, лишить жизни.

И все же в бараках концентрационных лагерей, среди пленных, медики оставались представителями благородной профессии. В каждом лагере в той или иной степени врачи, лишенные инструментов и базовых лекарств, отчаянно пытались облегчить страдания и несчастья своих товарищей по заключению, порой ценой своего здоровья или даже собственной жизни. Я знал таких врачей. Для каждого из них любой человек представлял собой не абстрактное понятие, а целую вселенную со своими тайнами и сокровищами, с источниками страданий и жалкими шансами на победу – пусть и непродолжительную – над Смертью и ее адептами. Оказавшись в мире беспрецедентной жестокости, они смогли сохранить свою человечность.

Когда я думаю о нацистских врачах, этих палачах в халатах, я теряю надежду. Чтобы снова ее обрести, я вспоминаю других врачей, врачей-жертв; я снова вижу перед собой их горящие глаза и мертвенно-бледные лица.

Почему одни сумели принести славу человечеству, в то время как другие с ненавистью от человечества отреклись? Это вопрос выбора. Выбора, который даже сейчас принадлежит и нам, и несведущим солдатам, но больше всего – врачам.

Убийцы могли бы сделать другой выбор. Они могли бы принять решение не убивать.

Но эти ужасы медицинских извращений разворачивались и за пределами Освенцима. Их следы можно найти в сталинской и постсталинской эпохах. Врачи-коммунисты тоже предавали своих собратьев. Психиатры сотрудничали с тайной полицией и пытали пленных.

И разве можно оправдать недавние скандальные пытки, которым американские солдаты подвергли мусульманских пленных? Неужели условия содержания в иракских тюрьмах не заслуживают осуждения со стороны как юристов, так и военных врачей?

Неужели с моей стороны наивно полагать, что профессия врача должна оставаться благородной и держаться за самые высокие моральные ориентиры? Для сраженных болезнями врачи все еще олицетворяют жизнь. А для всех нас они все еще олицетворяют надежду.

Эли Визель

Апрель 2005 года

Этот текст представляет собой несколько измененное самим автором эссе из сборника «D’ou viens-tu?» (издательство «Сей» («Éditions du Seuil»), 2001 год). Он был переведен с французского языка на английский Джейми Муром, после чего опубликован в Медицинском журнале Новой Англии («The New England Journal of Medicine»). Журнал любезно дал свое согласие на включение эссе в эту книгу.

Предисловие Фредрика Р. Абрамса

Мне бы хотелось, чтобы я писал этот текст в качестве предисловия к книге, которая всего лишь напоминает читателям о некоем помрачнении умов, случившемся в Германии когда-то давным-давно, больше полувека назад, но во многих отношениях это было не просто помрачнение. Мне бы хотелось сказать вам, что ученые и врачи этой страны вступили на порочный путь из-за действий нескольких заблудших душ, но их было не несколько. Это было подавляющее большинство: разделяющие государственную идеологию ученые и врачи-оппортунисты. Профессиональным сообществом, которое могло похвастать самым большим процентом членов нацистской партии, были именно медики. Сортировку гражданского населения на годных к работе и подлежащих уничтожению одобряли не профессиональные отщепенцы из меньшинства; а их товарищи не осуждали коллег, проводивших зверские эксперименты.

Напротив, гонениям подвергались те врачи, которые продолжали придерживаться врачебной этики. Выступавших против порой ждала участь тех, кого они хотели защитить.

Мне бы хотелось написать, что после всех Нюрнбергских процессов урок усвоен, а международные законы и кодексы, которые принимались впоследствии, положили конец геноциду, пыткам и постановке экспериментов над подневольными живыми людьми, но законы и кодексы продолжают нарушаться и сегодня. Очень важно освежить в памяти историю в таком виде, в каком ее задокументировала Вивьен Шпиц. Мы не должны забывать, что, несмотря на налет цивилизации и внешние проявления культурности и интеллигентности, в каждой стране еще остались пагубные атавистические порывы и ни одна нация не является монополистом в сфере кровавых бесчинств.

Есть наука хорошая и есть наука плохая – во всяком случае, в смысле добросовестности и точности вынесения гипотез и проведения экспериментов. В фактах нет непреложных истин и догматов, и научно-обоснованный сбор информации идет на пользу обществу. Однако ни одна наука не может существовать отдельно от человеческого контекста. Когда это все-таки происходит, нас неизменно ждет трагедия. Союз науки и идеологии весьма коварен. Стоит в бочку фанатизма добавить щепотку научных изысканий – жди беды. Эта взрывная смесь привела к настоящей катастрофе в научной деятельности нацистов с их медицинскими экспериментами и евгеническими исследованиями. Вивьен Шпиц приводит доказательства к тем свидетельствам очевидцев, в которых сообщалось о зверствах профессиональных врачей, чье предательство выходит за рамки даже самых вопиющих злодеяний, поскольку они являются представителями профессии, посвященной служению людям. Уже высказывалось множество теорий по поводу того, как и почему все это произошло в стране, которая на тот момент считалась одной из самых развитых и цивилизованных в мире. Что послужило причиной столь чудовищных поступков?

Любому демагогу удобно найти козла отпущения или врага, против которого можно объединить весь народ и тем самым добиться, чтобы нападки на человеческие права остались незамеченными из-под пелены страха и невежества.

Демагогу очень удобно объявить группу людей другими и в связи с этим обращаться с ними как с низшими существами, людьми второго сорта, которые не годятся для того, чтобы их защищали законы цивилизованного общества. Пока вы читаете этот абзац, вам ведь наверняка приходят в голову евреи, цыгане и гомосексуалы гитлеровской Германии?

Но вспомните раннюю историю Соединенных Штатов. Вот несколько примеров, которые служат свидетельством существования безнравственных медицинских экспериментов задолго до нацистского режима. На американском Юге в 1800-х годах доктор Томас Гамильтон из Джорджии поместил раба в земляную печь, чтобы изучить последствия теплового удара. Доктор Уолтер Джонс из Вирджинии вместе со своими коллегами обливал больных рабов кипятком, надеясь найти лекарство от брюшного тифа. Подумайте и о том, что доктор Дж. Марион Симс отрабатывал на рабынях штата Алабама операцию по лечению родовой травмы матери, которая в случае отсутствия лечения приводила к тому, что из-за поврежденного мочевого пузыря во влагалище попадала моча и все время сочилась у несчастной между ног. Родоначальник оперативной гинекологии доктор Эфраим Макдауэлл из штата Кентукки, прежде чем успешно удалить опухоль яичника у своей белой пациентки, сначала прооперировал четырех рабынь. Доктор Кроуфорд Лонг из Джорджии продемонстрировал действие анестезирующего средства, произведя ампутацию двух пальцев руки мальчика-раба: один палец он ампутировал с применением эфирного наркоза, а второй – без него. В 1856 году Медицинский журнал Вирджинии (Medical Journal of Virginia) предложил ввести серьезную меру наказания для хирурга после проведения расследования по обвинению одного из рабов, который сообщил, что его ногу ампутировали из-за какого-то жалкого нарыва лишь для того, «чтобы студенты могли понаблюдать за операцией». Вне зависимости от фактической необходимости хирургического вмешательства, хозяин раба мог разрешить или запретить проведение операции на его «имуществе». В том конкретном случае хозяин не сказал ни слова против, так что итог был понятен.[3]

А как насчет евгеники, фундаментальной предвестницы доктрины о чистоте нации, которая оправдывала насилие над «нежелательными элементами» общества? Результаты изысканий Менделя, заново открытые на пороге нового столетия, продвинули вперед идеи социального дарвинизма. Эволюция пристально изучалась во всех уголках земного шара, но за свидетельствами беспрецедентного воплощения евгенической теории в жизнь придется снова отправиться в Соединенные Штаты Америки. Институт рабства плохо сочетался с теологической теорией о том, что человек был создан по образу и подобию Божьему, особенно в нации, где царило убеждение, будто все люди сотворены равными. Прописную истину о низкосортности чернокожих и психически неполноценных людей объясняли различные теории вырождения, то есть деградации человека, благодаря которым с такими людьми обращались так, как никогда не стали бы обращаться с «нормальными» представителями человеческого рода. По мере активного развития евгенического движения в Соединенных Штатах времен ХХ века врожденные отклонения представляли в научных работах наследственными заболеваниями, наряду с врожденной бедностью, врожденной проституцией и врожденной склонностью к совершению преступлений. Начиная со штата Индиана в 1907 году, законодательные органы более половины штатов приняли законы, разрешавшие принудительную стерилизацию. Различий между стерилизацией и кастрацией не делалось.