Узы Крови. Таежный рубеж

Чувство загнанности, приправленное липким страхом и подозрениями, не отпускало Вадима ни на минуту. Поселок, казавшийся спасительным убежищем, на деле превращался в клетку, где каждый взгляд был приговором, а каждый шепот за спиной – обвинением. Он метался между ужасом перед собственной, неконтролируемой трансформацией, страхом разоблачения и растущей тревогой из-за необъяснимых, зловещих событий в окружающей тайге. Больше нельзя было просто плыть по течению, чинить трактора и прятаться в своей избушке. Ему отчаянно нужны были ответы. Или хотя бы зацепки, намеки, которые помогли бы понять, с чем он столкнулся – и внутри себя, и снаружи.

Он решил снова поговорить со Степаном Ильичом. Старый охотник, проживший здесь всю свою долгую жизнь, знавший каждую тропу, каждое дерево, каждую примету, казался единственным, кто мог пролить хоть какой-то свет на происходящее. Ильич не доверял ему, это было ясно, Вадим чувствовал это по его колючему взгляду, по скупым, осторожным словам. Но старик был человеком прагматичным, наблюдательным и, несомненно, знал или чувствовал больше, чем говорил. Легенды, суеверия, которые он упоминал – про «старое зло», про «Хозяина» – может, в них крылась доля истины? Может, за иносказаниями скрывалось реальное знание?

Вадим подкараулил Ильича вечером, когда тот возвращался из леса. Старик шел своей обычной, неторопливой, но уверенной походкой, с ружьем за плечом и небольшим мешком с добычей – пара рябчиков болталась у пояса. Лицо его под старой ушанкой было, как всегда, непроницаемым, словно вырезанным из темного дерева, но глаза внимательно, цепко следили за дорогой, за лесом, за тенями.

– Ильич, доброго вечера, – окликнул Вадим, выходя из тени своего двора, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.

Старик остановился, но не вздрогнул. Он словно ожидал его. Смерил Вадима долгим, тяжелым, оценивающим взглядом – от стоптанных сапог до глаз.

– И тебе не хворать, Виктор, – ровно ответил он. – Чего надо? Опять ружье надумал покупать? Говорил ведь, неспокойно нынче…

– Нет, Ильич, не ружье, – Вадим подошел ближе, останавливаясь на уважительном расстоянии. – Поговорить хотел. Если время есть, конечно.

– Время-то оно всегда есть, – пожал плечами старик, не сводя с него глаз. – Было бы о чем говорить. Ну, говори, коли пришел.

– Ты… ты тогда упоминал… – Вадим начал осторожно, тщательно подбирая слова, – про Хозяина Тайги… Что старое зло проснулось… Что это? Леший? Медведь-шатун особо лютый? Или просто… сказки для пугливых баб да ребятишек?

Ильич хмыкнул, достал свой потертый кисет, начал не спеша сворачивать самокрутку узловатыми, но удивительно ловкими пальцами. Закурил, выпустил струйку горьковатого дыма.

– Сказки… – он прищурился, глядя куда-то поверх головы Вадима, на темнеющую стену леса, словно видел там что-то недоступное другим. – Для кого сказки, а для кого и быль, Виктор. Тайга, она живая. Не просто деревья да зверье, как вы, городские, думаете. У нее свой дух есть. Своя сила. Древняя. И свой Хозяин.

– Хозяин? – переспросил Вадим, стараясь скрыть волнение.

– Так деды наши звали. И их деды, – кивнул Ильич. – Не леший, нет. Леший – он мелкий бес, проказник больше, любит поводить по лесу, пугнуть малость. А Хозяин – он другое. Он – сама тайга и есть. Сила ее. Душа ее. Древняя, как эти горы, как сама земля под ногами. Спит он долго. Может, сто лет спать, может, пятьсот, а может, и тыщу. Никто не знает. Спит крепко, пока его не разбудят.

– А что его будит? – Вадим подался чуть вперед.

– Разное, – старик снова затянулся, его глаза потемнели. – Говорят, кровь большая его будит. Не звериная – той он не брезгует, но не злится. А вот человечья кровь, особенно пролитая зря, со злобой аль с глупостью, – вот она его будит. Или когда порядок его вековой рушат – лес без меры губят, реку поганят, зверье изводят попусту. А еще… – Ильич сделал паузу, в упор посмотрел на Вадима, – …говорят, злится он, когда чужие приходят. Не просто пришлые, а… чужие по духу. С недобрым сердцем. С темной силой внутри. Не любит он таких. Нутром их чует, как падаль. И просыпается, чтобы выгнать. Или… забрать себе. Насовсем.

Вадим почувствовал, как по спине пробежал ледяной холодок. Чужие… с темной силой внутри… Старик говорил о нем? Или просто пересказывал старую легенду, не ведая, как точно она попадает в цель?

– И что… что он делает, когда просыпается? – голос Вадима чуть дрогнул.

– Разное, – снова пожал плечами Ильич, стряхивая пепел. – Сначала – знаки подает. Предупреждает. Зверя гонит из леса, чтобы люди поняли – неладно что-то. Птиц пугает, тишину напускает мертвую. Воем своим ночным жуть наводит. Огнями блуждающими по болотам морочит, с пути сбивает. А коли не понимают люди, коли лезут на рожон, в самые его владения, к ручью тому Черному, например, – тогда начинает жатву свою. Забирает. Тихо забирает, без шума почти. Уйдет человек в лес – и словно растворится. Как Андрей Синицын. Как до него другие бывали… Дед мой помнил, как трое охотников сгинули за одну осень, когда он молодой был… Ни косточек, ни следов.