После Чумы

Ну и что, пусть будет так! Смерть лучше, чем эти мучительные процедуры и бесчеловечные эксперименты! Одна только мысль об инъекциях… Но, к сожалению, человеческий организм так устроен – он не терпит боль и всячески ей сопротивляется. Чем больше увечья, тем настойчивее на подсознательном уровне воля к жизни, к облегчению мук.

Тренер Мак наносил удар за ударом, а 716 молила лишь об одном – скорее потерять сознание. Он приходил в ярость и в восторг одновременно из-за того, что жертва молча переносит удары. С ужасом 716 осознала, что готова сдаться. Она разжала дрожащие губы:

– Семьсот…

– Что? Говори громче. Может я тебя и пощажу.

Он самодовольно улыбнулся – отвратительный запах кислого уксуса сквозь гнилые зубы. Ее губы вновь зашевелились:

– Семьсот…

Тренер Мак наклонился ухом к иссохшим губам женщины.

– Иди к черту, урод! – крикнула она с удовлетворением в самое ухо мучителю.

После закрыла глаза и приготовилась к пыткам. Удар, еще один, самые грязные ругательства. Все поплыло перед глазами.

– Что вы тут делаете? Что себе позволяете?!

– Неповиновение экземпляра, Доктор. По уставу за это полагается наказание.

716 едва приоткрыла глаз. Лежа на земле, она могла видеть лишь ботинки подоспевшего человека. Безупречные, начищенные до блеска. Это эксперт. ЕЁ эксперт. В Тренировочном лагере так называли докторов, проводящих свои бесчеловечные эксперименты с целью создания сверхспособностей сверхчеловека.

– И кто вам позволил портить мой экземпляр? – гневно возразил доктор. – Вы хоть представляете себе, тренер, сколько денег уже потрачено на эксперимент?! Вы хотите все это поставить под сомнение? Сколько времени понадобится, чтоб привести ее в порядок?

– Это не ваше дело, Доктор. Уж извините, – грозно прорычал в ответ Тренер Мак. Его глаза застилал азарт, нос чуял кровь беззащитной жертвы, тело трепетало от возбуждения.

– Что ж, тогда мне придется доложить об истязании ценного экземпляра Председателю в Управление, а там уж посмотрим, кого и что касается, – невозмутимо продолжил Доктор. – Из-за вас, молодой человек, может провалиться эксперимент. ВЫ же НЕ хотите этого?

«Нет, нет, нет, лучше смерть!» – мысленно молила 716. Только не попадать больше никогда в кабинет эксперта!

– Забирайте ее, Доктор. Само собой, Доктор! Ваша работа свята. Служу Постпестису! – злобно процедил сквозь зубы Тренер Мак. Затем склонился к уху 716 и прошептал сквозь кислое дыхание:

– Я с тобой еще поквитаюсь, 716! И с твоим докторишкой тоже! Не думай, что тебе удалось меня надуть!

***

– Да, здорово он тебя отделал, – комментировал доктор, обрабатывая раны 716 в своем кабинете часом позже. – За что интересно?

– Отказалась назвать свой номер, – прохрипела 716 в ответ.

– Вот как? Смело и глупо, моя дорогая.

716 промолчала.

– И что же ты ему сказала?

– Что мое имя Крита Раховски.

Неожиданно доктор засмеялся.

– Представляю себе его лицо. Тупой малый с садистскими наклонностями, что и говорить! Я доложу о его поступке куда следует, уж будь уверена. Что же касается твоего лица – дело не очень. Множество кровоподтёков. На теле черные пятна – следы ожогов от электропалки. Но, в целом, ты вполне годна для дальнейшей нашей работы. Сильная девочка, что и говорить!

716 с большим удовольствием врезала бы этому самодовольному эксперту ниже пояса. По большому счету не имело особенной разницы – сгинуть под ударами тренера или от инъекций доктора.

– Сегодня у нас по расписанию следующая инъекция, – деловито продолжил он, и 716 вздрогнула. Нет. Только не это.

– Но ты не волнуйся, только правый глаз.

«Потому что левый уже ослеп», – горестно подумала 716.

– Ты храбрая и сильная, что и говорить. Уверен, легко перенесешь процедуру! – почти ласково произнес эксперт и добавил:

– Крита.

Несмотря на бессилие и горящие огнем раны на теле, 716 приподнялась на локте и удивленно взглянула на него. За два года, которые она провела в Тренировочном лагере, ее никто ни разу не назвал по имени. Тем временем эксперт невозмутимо принялся к подготовке процедуры. Этот человек просто назвал ее по имени, но в душе женщины неожиданно вспыхнула давно забытая эмоция: надежда на сострадание.

– Не делайте этого, – прохрипела она.

– Почему же?

– Это больно. Я уже ослепла на один глаз. Оставьте мне второй!

– Девочка, при нашем-то прогрессе! С левым плохо вышло, но я добавил синтезированный белок в инъекцию. На этот раз у меня нет сомнений в успехе. Ты и сама замечаешь, как хорошо стала видеть оставшимся глазом. В темноте ты уже видишь, как кошка. Осталось закрепить успех и…

– Доктор, это не ваши глаза! – застонала 716. – Мои. Понимаете, мои? Я не хочу видеть в темноте. Я хочу просто видеть…

Она запнулась. Да, что же она хочет видеть? Как вокруг нее экземпляры отдают свои жизни, словно подопытные кролики, из-за таких вот докторов? Видеть белые стены палат и собственное бессилие?

– Крита, не волнуйся.

Как же низко она пала, если ее собственное имя в устах другого человека производит такой эффект! 716 чуть было не расслабилась и не зарыдала:

– Доктор, не делайте этого! Не убивайте людей в угоду этому никчемному государству.

– Мне государство до одного места. Я служу Науке.

Это были самые мятежные слова, которые 716 слышала от высокопоставленного лица за последние пять лет. Он словно услышал ее мысли, потому что наклонился и тихо произнес:

– Война рано или поздно закончится, а ты заберешь с собой этот дар: будешь видеть, как никто другой. Пусть только одним глазом, зато как! Ты получишь возможность познакомиться с совсем другим миром. Разглядеть его красоту, как это никому еще не удавалось!

– Это неправда, Доктор. Как только закончится этот эксперимент, начнется следующий. И что мне делать с ночным зрением в клетке с чумными или тифозными больными? И что мне даст дальновидность, когда мне будут снова и снова ломать кости?!

– Как я уже сказал: я служу науке. И если уж ты тут оказалась, девочка, будь добра, послужи и ты. Помоги мне, а я помогу тебе, – он подмигнул 716 и добавил:

– А теперь повернись на правый бок. Я введу укол в правый уголок глаза. Будут немного щипать. Я наложу повязку. До утра тебе строго запрещается открывать глаз, иначе… Ты помнишь, что случилось с левым.

Немного щипать! 716 содрогнулась при воспоминании. После инъекции глаз горит так, словно в него накапали соляной кислоты, которая медленно выжигает сначала зрачок, затем проникает в мозг и проедает его насквозь. Нестерпимая мигрень, ночные кошмары, кровавые слезы из глаз – вот плата за сверхзрение, которое Президент Постпестиса Эдем жаждет разработать для своих солдат, чтоб те могли жечь, уничтожать, убивать, карать и в темноте, и в песчаной буре, и в арктической метели. Из ее глаза скатилась слеза. Доктор подошел и аккуратно вытер каплю стерильной марлей.

– Не плачь, Крита. Мы стоим на пороге великого открытия! Еще три инъекции – и ты будешь показывать мне местоположение Венеры на небе днем.

С этими словами он ввел шприц в уголок глаза. Спустя секунду 716 закричала.

***

Следующие три дня 716 практически не вставала с кровати. Ей разрешено было не выходить на перекличку, на обязательную прогулку и не являться на трудовую деятельность. В Тренировочном лагере так уж заведено: либо ты подыхаешь от какой-то операции, либо будь любезен – трудись на благо общества. Помимо этого, изнурительные физические тренировки и отвратительный «сбалансированный» рацион. Экземпляры должны быть выносливыми и здоровыми как быки.

Но 716 при всем желании не смогла бы пройти дальше туалетной комнаты. На ее глазах сидела плотная повязка, в голове без конца гудело и звенело – пока новый ген приживался в мозговом центре, отвечающем за зрение. Невыносимое жжение в глазах утихло, и на смену пришел нестерпимый зуд, который не давал покоя ни днем ни ночью. Но самое страшное во всем этом было ожидание – спустя еще пару дней, после того как роговица перестанет кровоточить, повязку снимут, и 716 узнает, ослепла ли она окончательно, либо же введенное лекарство модифицирует хрусталик так, как о том бредит Доктор Борек. Кажется, так его зовут. Такой же омерзительный амбициозный тип, как и все в этом лагере. Нет, пожалуй, он хуже всех! Потому что говорит приветливо и даже ласково, дает надежду, пытается обходиться с ней, экземпляром, целиком и полностью принадлежащим «прогрессу» государства Постпестис, словно она все еще личность. Даже по имени обращался…

«Чтобы я была податлива и с радостью принимала его милость в шприце», – догадалась 716 и от злости даже слегка зарычала.

– Я думала, вы спите, – раздался тонкий женский голос. От неожиданности 716 вздрогнула.

– Кто здесь?

Как же она ненавидела это состояние абсолютной беспомощности!

– Я – 1215, – ответил тонкий голос.

«Сколько же нас тут? 1215…»

– Почему ты не на перекличке? В нашем отделении такого номера не было.

Действительно, 716 уже пять месяцев находилась в Отделении совершенствования органов чувств и знала все номера. 1215 – новый порядковый номер.

– Меня недавно перевели, – раздался голос. – Из Отделения инфекционных болезней.

– И что там?

– Ничего хорошего, – судя по голосу, девушка улыбнулась. – Но я сильная, сказали, я одна из всех справилась с новым штаммом холеры.

– Ага. И за это они теперь решили уморить тебя здесь?

– Что ты, – странно, но 1215 тихо рассмеялась. – Я сама рада выполнять великую миссию! Хотите, открою секрет?

Она перешла на шепот:

– Мне сказали, что плазму из моей крови взяли для разработки новой вакцины от холеры. Я – ходячий антидот. Сколько пользы я могу еще принести!

«Ты не ходячий антидот, ты ходячий идиот», – подумала 716, но вслух сказала:

– Здорово. А что сейчас?

– Осязание. Мне сняли часть кожи со спины и будут пересаживать новую. Говорят, она устойчива к холоду и жаре. Даже огнем жги – ничего не почувствую, – девушка замолчала.

– Так на тебе нет кожи?

– Только на спине.

– Больно?

– Не очень. Мне колют обезболивающие.

В воздухе повисло молчание.

– Сколько тебе лет? – наконец спросила 716.

– Шестнадцать.

«Моей Конти сейчас было бы столько же», – с тоской в сердце подумала 716. Внезапно ей стало жаль глупышку, которую вылечили от холеры, чтобы потом перекроить часть спины. Какие же они беспринципные монстры. 1215 еще совсем ребенок! По официальной версии, детей до пятнадцати не трогают. Однако, по лагерю ходили слухи, что существуют специальные отделения для малолетних экземпляров. 716 бы не удивилась.

– Бедняга, – угрюмо буркнула она.

– Что вы! – горячо воскликнула 1215. – Я рада, что могу послужить Постпестису и Президенту Эдему! Только представьте себе, что благодаря мне множество людей излечатся от холеры, а затем и смогут носить кожу как… как защитную одежду.

Похоже, девочка действительно верила в то, что говорила, и с гордостью переносила мучительные боли. 716 знала, что здесь таких немало. Пропаганда делает свое великое дело: эти глупцы не только уверены в том, что совершают великий подвиг, внося своей жертвой вклад в развитие человечества, но и думают, что их отпустят с новой сверхспособностью на волю – едва лишь эксперимент закончится благополучно.

– Я здесь уже два года, – хрипло ответила 716. После обработки Тренером Маком, ее голосовые связки все еще не восстановились полностью. – Сначала чуть не протянула ноги от неизвестной бактерии. Потом мне пытались помочь обойтись без еды. Знаешь, я плохой экземпляр – и толку от меня никакого и не дохну ни в какую.

716 усмехнулась.

– Теперь вот строят мне супер-зрение. Говорят, буду видеть в темноте и в условиях тумана. Еще обещают зоркость орла, чтоб с самолета могла зайца разглядеть.

– Вау! – искренне восхитилась 1215.

– Ага, вау. Один глаз уже сожгли. Второй как раз пытаются.

– О, извини, я не знала, – смущенно пролепетала девчушка. – Все получится, я уверена!

– Мне б твою уверенность… Расскажи-ка мне побольше о себе. Все равно надо коротать день до вечера.

– Я доброволец.

– Что?!

716 думала, что ее уже ничем нельзя удивить. Но слышать, что шестнадцатилетняя девочка, у которой еще вся жизнь впереди, добровольно пришла на скотобойню… Это было выше ее понимания.

– Я из Сектора K Черной Зоны. У нас совсем плохо. Нечего есть. Запасы сверхтоплива на исходе. Наш сектор никогда не был богатым, а осада окончательно его подкосила. Я из многодетной семьи. Младший братик умер от голода. Я думала, что когда не едят, то становятся тоненькими, как скелеты. А у него животик раздулся, как мяч. Еще трое остались, им нечего кушать. И мать работать не может: у нее сахарный диабет, совсем в плохом состоянии с недавних пор. Инсулина в нашем секторе днем с огнем не сыщешь. А они знают, как его лечить. Понимаете? Вот мы и сбежали из Сектора, сдались на волю президента. Мне пообещали маму вылечить и младшеньких кормить. Я так счастлива этой возможности! – голос девушки дрогнул, она начала тихо всхлипывать.

– Ну же, выше нос. Ты все правильно сделала, все наладится! – 716 хотелось бы, чтобы Конти кто-то так же поддержал в трудную минуту, если бы она была жива.

– Да я не поэтому, – улыбнулась сквозь слезы 1215, – просто обезболивающее перестало действовать. Очень уж больно.

***

– Что ж, девочка моя, готова? Сегодня я сниму повязку.

Сердце 716 билось так сильно, что шумело в ушах. Что если сейчас она ничего не увидит? Что если окончательно ослепнет? 716 давно не дорожила жизнью, однако, ослепнуть и не видеть даже собственного врага казалось гораздо мучительнее жизни.

Словно угадав ее мысли, Доктор Борек весело пропел:

– Вот увидишь, все будет хорошо, вот увииииииидишь!

И тут же тихонько посмеялся над свой, как ему казалось, удачной игрой слов. Бережно он снимал слой за слоем, пока свежий воздух не коснулся воспаленных век.

– Ну вот, припухлость почти прошла, теперь аккуратно открывай глаза. Вот так…

716 приоткрыла глаз. Несмотря на приглушенный свет, предусмотрительно созданный экспертом, он полоснул роговицу словно острым ножом, слезы побежали ручьем. Немного проморгавши, 716 уставилась на доктора и выдохнула с облегчением. Она все еще видела. Ярко, четко. Стоило сфокусировать взгляд – и она различала каждую пору на круглом покрасневшем лице доктора. Затем расслабила глаз и от неожиданности вскрикнула. 716 увидела гораздо больше, чем до последней инъекции. Она видела краем глаза не только окно слева и медицинский шкаф справа, она видела и то что было ЗА столом.

Доктор удовлетворенно потер руки и тихонечко засмеялся себе под нос.

– Понял-понял, ты тоже заметила эффект! Теперь ты видишь с обзором почти на 210 градусов. И это только одним глазом! Только представь себе, что можно сделать для человека с двумя здоровыми глазами!

716 молчала. Она вновь и вновь тестировала свое зрение, новую необычную способность: переводила взгляд из угла в угол, рассматривала беленый потолок и всматривалась в каждую трещинку в побелке. На секунду даже почувствовала нечто похожее на эйфорию.

– Вот и хорошо. Какой чудный глаз! Осталось только две инъекции, и мы сделаем новый прорыв в медицине!

716 злобно взглянула на доктора.

– Еще две процедуры?! Да за три процедуры вы мне сожжете чудный глаз.

– Наука требует жертв, – невозмутимо ответил доктор.

716 с огромным удовольствием накинулась бы на него с кулаками, если бы не понимала всю бесполезность этого действия. Не моргнешь и глазом – на пороге появятся тренера. И уж тогда ей точно несдобровать, и никто не посмотрит на то, что она ценный экземпляр.

***

Вечером того же дня 716 не терпелось поделиться новостью с подругой по несчастью, еще больше не терпелось наконец увидеть ее лицо. Она и сама не поняла, когда 1215 стала так важна. В какой момент времени эта глупая девчушка вдруг приобрела смысл в жизни 716 и почему? Неужели она так истосковалась по дружескому общению? Или эта странная приверженная девушка слишком сильно напоминала ей Конти? То есть ту, кем Конти могла бы стать, останься она в живых?

Но 1215 не появлялась весь вечер. И когда 716 уже смирилась с мыслью о том, что девушка стала жертвой системы, что она вероятно не перенесла очередную операцию, 1215 ввезли в палату на каталке. Перебинтованная с ног до головы, девушка тихо стонала. Ее тихий полу-плач – полу-стон резал словно нож.

– Да дайте же вы ей обезболивающего, изверги! – злобно выкрикнула 716.

После укола 1215 крепко уснула и за всю ночь ни разу не приходила в себя. 716 сидела весь вечер возле ее кровати и держала за руку, непокрытую повязкой. Ее глаз видел в темноте, как кровь просачивается сквозь бинты и выступает на поверхность. 716 успела подумать, что доктор наделил ее супер-зрением, только чтобы видеть каждую каплю, пропитывающую толстый слой медицинской повязки. Внезапно худая ладонь крепко сжала руку 716 и пересохшие губы зашевелились.

– Я здесь, здесь, милая! – нежно прошептала 716. Это все, что она могла сделать для бедняги в предсмертной агонии. 716 знала, что любое прикосновение, любая ласка доставит 1215 нестерпимую боль. – Ты не одна!

– Спасибо! Я… Соня.

– А я Крита.

– Крита… Какое красивое имя…

Губы Сони растянулись в слабой улыбке и замерли так навсегда. 716 уткнулась лбом в почти невесомую ладонь. Слез в ней давно не осталось. Только ярость и негодование. 716 тихонько зарычала. Затем громче. И вдруг, словно бешеная собака, она обнажила зубы и завыла что есть силы. Крита будто снова потеряла свою маленькую Конти.