Матка

1. Причудник

Из книги Чероны-Бели «Открытие памяти»:

Я – человек, оказавшийся непосредственным участником кошмарных событий, которые, продолжаясь на протяжении последних нескольких лет, привели к распаду прежней человеческой цивилизации, и пережить которые удалось лишь немногим. Сейчас, когда человечество находится вне опасности, преодолев смертельное испытание и стоя на пороге новой жизни, я сочла необходимым оставить собственное свидетельство о произошедшем, поскольку в событиях, все еще лишенных убедительного объяснения и опутанных сетью неразрешенных загадок, мне принадлежала особая роль, и мой опыт станет для других откровением.

Прежде всего я вынуждена признать, что за цепью ужасающих катастроф, известных как нападение паразитических организмов, которые получили название «габбро» по преобладающему в их материальных покровах минералу, и появление так называемого «четвертого», или «блуждающего» измерения – области миражей, материализующихся из пустоты и потом вновь исчезающих в никуда вместе с попавшими внутрь людьми, – за всеми этими фантасмагорическими и, казалось бы, сверхъестественными эффектами стоит деятельность вполне конкретной человеческой личности, и я знаю этого человека как никто другой. Я воспитывалась в его доме и знакома со всеми материалами по его открытиям и изобретениям, с записью всех опытов, приведших к такому чудовищному результату – который сам экспериментатор, впрочем, считал восхитительным. Человек этот – Глеб Тасманов, мой отец.

Сейчас, когда моих родителей уже нет в живых, я могу открыть тайну своего происхождения. Если имя моего отца отлично известно едва ли не каждому человеку, прежде всего благодаря знаменитым архитектурным шедеврам и техническим новшествам вроде летающих ламп или стереографического экрана, на котором записана вот хотя бы и эта книга, – то у моей матери имени не было вовсе. Она называла себя Матка – результат бесчеловечных экспериментов отца по соединению живой и неживой природы и создательница бесчисленных полчищ каменных паразитов, едва не истребивших весь человеческий род.

В своем рассказе о судьбе моих родителей, ставшей тайной подоплекой потрясших мир аномальных катаклизмов, я надеюсь открыть правду о механизмах и перспективах преобразования человеческой природы, о непредсказуемых и опасных причудах человеческой души, об одержимости и беспощадности. Пусть мое предостережение послужит людям, подверженным, подобно моему отцу, необузданным порокам и постыдным страстям, напоминанием о заманчивости и переменчивости зла, о противоречивости его кажущихся побед и неизбежности его поражения.

Мое рождение сопровождалось такими ужасными обстоятельствами, что отец избегал говорить о них, и лишь много лет спустя из стереографической записи соответствующего эксперимента я узнала необыкновенные подробности своего появления на свет. Мое существование производило на отца и мать невыразимо тягостное впечатление; сама же я склонна считать себя скорее подарком судьбы и самой большой удачей, выпавшей на долю моих бестолковых родителей. Так или иначе, имя, под которым я известна, – Беля – выбрано мной самой; на искусственном языке, разработанным отцом как инструмент внушения своей воли, это значит «самая совершенная». Родители же называли меня Черона, что переводится как «враг, глядящий на меня сквозь зеркало».

Мой отец всегда был для меня лишь голосом, говорившим в моем сознании, и долгое время я принимала его слова за свои мысли. Искусство внедряться в чужую волю было одним из проявлений сверхъестественной власти, которую он приобрел, отказавшись от человеческой природы. К тому времени, как я родилась, он превратился в безликую силу, лишенную какой бы то ни было плотской оболочки; о его внешности в период физической жизни мне известно только по фотографиям и стереографическим записям, поскольку автопортретов отец не создавал.

Моя мать изначально не принадлежала к человеческому роду и существовала в нескольких ипостасях одновременно. Помимо первичной формы, исчезнувшей в момент моего рождения, имелся нефизический образ-мираж – проекция Матки на четвертое измерение, которую я привыкла считать матерью; чудовищная Вторая форма – обитавшая глубоко под землей исполинская каменная тварь, встреча с которой навсегда останется одним из самых мучительных переживаний в моей жизни; и непосредственно рой – мириады габбро, каждая из которых, хотя казалась отдельным существом, представляла собой всего лишь незначащую крупицу грандиозного сверх-организма. Еще раз подчеркиваю, что все загадочные и отвратительные твари, паразитировавшие на человеческом мире и, словно язвы, покрывшие разоренную землю своими гнездилищами, являлись ни кем иным, как моей матерью, способной порождать бесчисленное множество своих двойников; именно этим объясняется феноменально осмысленное и организованное поведение габбро, вызывавшее столько зависти и недоумения в раздираемом противоречиями человеческом сообществе.

Вероятно, в связи с моим происхождением напрашивается подозрение: являюсь ли я сама, дочь сверхчеловеческих существ, человеком в той степени, в какой можно предположить, судя по моей вполне человеческой внешности? Мое принципиальное отличие от родителей объясняется особыми обстоятельствами моего рождения, о которых я уже упоминала, но подробности и сущность которых я надеюсь раскрыть позже, так как они трудны для понимания и не поддаются объяснению в привычных для большинства людей терминах. Сейчас достаточно сказать, что я была единственным человеческим ребенком моих родителей, и это принесло мне немало несчастий; к тому же я считаю, что мое деятельное участие в спасении человечества от паразитарного камня избавляет меня от необходимости объясняться и служит достаточным аргументом против любых сомнений на мой счет.

Участие Матки в постигшем человечество бедствии диктовалось ее паразитической сущностью; ее мотивы, соответствующие внутренней логике ее неземного существования, для человека непостижимы. Поэтому в своем повествовании я хочу обратиться прежде всего к истории моего отца, ключевой фигуры мировой трагедии, завершение которой мы наблюдали так недавно, между тем как завязка относится ко временам задолго до моего рождения.

Мой отец был злым гением своего времени, однако благодаря монструозной двойственности его натуры считался и по-прежнему считается одним из величайших благодетелей человечества за всю историю мира. В общественном сознании до сих пор не сформировалась справедливая оценка его личности и совершенно отсутствует понимание решающего значения его работы для постигшей человеческую цивилизацию катастрофы. Из всех людей я единственная по-настоящему близко знала Глеба Тасманова и представляю его характер в истинном свете. В своем рассказе об отце я попытаюсь совместить существующие свидетельства его современников и общеизвестные объективные факты его биографии с информацией, которая известна мне из личного общения и в результате работы с домашним архивом.

Глеб Тасманов был единственным сыном в состоятельной семье руководителя одного из уральских промышленных предприятий. До восьми лет он страдал психическим заболеванием, которое врачи определили как разновидность аутизма; болезнь, в частности, выражалась в том, что мальчик не произносил ни слова и по большей части неподвижно сидел, глядя прямо перед собой; хотя с вещами обращался аккуратно, но никогда не смотрел, что делал, предпочитая ориентироваться наощупь, как слепой.

Затем произошел странный случай: ребенок исчез на несколько дней. В вечер, когда он пропал из дома, бушевала страшная гроза. Подключили едва ли не всех силовиков региона, обыскавших вдоль и поперек все окрестные горные леса, но безрезультатно. Потом мальчик внезапно вернулся сам, причем смотрел на окружающих сфокусированным взглядом и гладко разговаривал на чистейшем, даже неестественно правильном русском языке, – от психической болезни не осталось и следа. На расспросы о том, что с ним произошло, отвечал, что не помнит, на вопросы, почему не разговаривал раньше, – то же. Вскоре ребенок самостоятельно изъявил желание пойти в школу, как все остальные дети, причем за несколько месяцев, оставшихся да начала очередного учебного года, освоил программу за два пропущенных класса и был принят, соответственно своему возрасту, сразу в третий. По общеобразовательным дисциплинам особых способностей не наблюдалось, зато обнаружилась феноменальная художественная одаренность. Фактически без подготовки, едва взяв в руки кисть, мальчик продемонстрировал вполне грамотное владение основными техниками живописи, мог без единого исправления выполнить чертеж любой сложности, в точности соблюдая все пропорции без каких-либо измерительных приборов, и к тому же оказался знаком с несколькими диковинными приемами росписи по камням, которые, как впоследствии выяснилось, использовали для наскальной живописи в доисторические времена, – причем Глеб объяснил, что он эти приемы «сам придумал». После нескольких занятий со специально приглашенным преподавателем именитый мастер восхищенно подтвердил, что у мальчика блестящий талант к архитектуре и скульптуре; однако подлинной страстью Глеба оказалась минералогия.

В доме понимали толк в камнях, но ребенок в кратчайшие сроки собрал коллекцию минералов, которую впоследствии купил музей. Целый этаж просторного особняка заполнился образцами породы, свойства которой мальчик знал досконально, словно всю жизнь проработал камнерезом; свою осведомленность он объяснял тем, что достаточно только прикоснуться к камню, как сразу же чувствуешь его характер. В поисках очередного шедевра природы мальчик, до восьми лет не выходивший из дома, пропадал в малоизученных подземных пещерах один едва ли не сутками, но на попытки сверстников или взрослых его сопровождать отвечал такими вспышками ярости, что ему не решались противоречить. Вскоре обнаружилось, что художественный талант был не единственной и не самой удивительной способностью, проявившейся у Глеба после странного исчезновения.

Мальчик перемещал предметы усилием воли, причем чем тяжелее был камень, тем Глеб его лучше «чувствовал». Под его взглядом минералы изменяли структуру и химический состав, светились изнутри холодным радужным светом, «пели», необъяснимым образом вызывая в пространстве низкий гул, похожий на отдаленные голоса, и пронизывающий шелестящий скрежет; проявляли нетипичные физические свойства, непринужденно плавая в воздухе или прочно закрепляясь на любой поверхности, как магнит на железе. Прикосновением рук Глеб заставлял даже самую твердую породу менять форму, словно глина, и на досуге смастерил множество причудливых предметов, гудевших, сверкавших и плясавших в пустом пространстве, разбрасывая прозрачные разноцветные блики, как фантастические сны.

Измененные минералы словно открыли новое измерение в сознании людей. Глеб научился обрабатывать камни таким образом, чтобы из них возникали полноразмерные объемные миражи, которые к тому же воспринимались с предельной интенсивностью, как собственные переживания. Ощущения от контакта по силе напоминали осязание: тело как будто пронизывал невидимый поток, и человека окружали самые неожиданные явления – то обыденные, то фантастические, то прекрасные, то безобразные, то захватывающие, то безмятежные, но никогда не повторяющиеся и всегда незабываемые. Техника превращения камней в носители бесконечной информации неизвестного происхождения так и осталась загадкой; Тасманову же для извлечения поразительного эффекта требовалась, по-видимому, только концентрация внимания и, в отдельных случаях, тактильный контакт.

Проявление неизвестных свойств материи не проходило бесследно для психики наблюдателя, вызывая состояния от сонливости и головокружения до гипнотического транса, обморока и галлюцинаций. Одно время в школе, где учился Глеб, даже возникли опасения за здоровье детей из-за случаев припадков наподобие эпилептических и странных игр, которые ребята затевали с расползшимися по классам, словно живые существа, каменными генераторами фантасмагорических видений. Однако потом сложилось обратное мнение: вдруг распространилось убеждение, что модифицированные минералы благотворно влияют на организм человека, пробуждая скрытые ресурсы жизненной энергии, а дискомфортные физиологические реакции – лишь незначительный побочный эффект от непривычных ощущений. Поделки Тасманова подверглись проверкам, и хотя сущность их необычных свойств не нашла объяснения, все же ученые сошлись во мнении, что природа их воздействия аналогична низкочастотному излучению над разломами земной коры; измененные минералы получили название «автохтонов», что значит «порожденные землей», а экземпляры «с миражом» стали известны в обиходе как стереозеркала.

Экстерном сдав школьные экзамены, в четырнадцать лет Тасманов поступил в Академию Архитектуры сразу на третий курс. После его участия в качестве помощника в нескольких проектах практикующих специалистов о талантливом дебютанте заговорили как о ясновидящем от архитектуры: Тасманову достаточно было одного взгляда на площадку под застройку или незаконченное здание, чтобы без всяких расчетов и чертежей подробнейшим образом проинструктировать рабочих, а заодно и формального автора проекта, о том, какие при строительстве возникнут трудности и как следует оптимизировать план, чтобы их избежать, начиная с преобразования ландшафта под объект и заканчивая тонкостями материаловедения, климатологии и акустики. Тасманов объяснял свои рекомендации наличием в пространстве соответствующих силовых линий, которые он ощущал, по его словам, «всем телом». Замечания Тасманова оказывались верными, даже когда противоречили расчетам, а сам он, пользуясь вместо макетов собственным воображением, возводил инженерные сооружения, противоречившие всем известным законам физики: каменные громады словно плыли в воздухе, причем вывести математическую формулу собственной системы перекрытий Тасманов затруднялся, а подражатели, сделав расчет с помощью компьютерной программы, не смогли воплотить его в жизнь: конструкции рушились. Казалось, Тасманов работал в отдельном, недоступном для других измерении.

Еще студентом он стал получать сложные заказы и руководить собственными, порой достаточно масштабными проектами, вроде возведения в горах комплекса заводских зданий или застройки нового городского района. Постепенно общеизвестным, обыденным фактом стала привычка юноши пользоваться для работы приемами, которые, казалось, существовали только в первобытные времена – произносить повторяющиеся фразы на неизвестном языке, чертить на земле непонятные знаки, воспроизводить замысловатые танцевальные движения. В результате словно сами собой перемещались по воздуху каменные блоки весом в несколько тонн, в стенах зарождались самосветящиеся голографические росписи, а вещи воспринимали состояние сознания людей, как живые существа. Тасманов не афишировал и никак не комментировал свои методы, любопытствующих на эту тему игнорировал, словно не замечал, так что никто точно не знал всех причудливых форм, которые принимала его загадочная власть над материей. Однако с неизбежностью возникли слухи не только о баснословном богатстве и мистической силе Тасманова, но и о возможности гипнотического управления сознанием масс, в обмен на доступ к которому через автохтоны Тасманов якобы добивался полного содействия всех влиятельных лиц, в поддержке которых был заинтересован, чем как будто и объяснялось его неочевидное влияние в самых разных кругах, от научных и религиозных до политических и криминальных.

Отчасти приумножению самых неправдоподобных сплетен способствовало редкостное равнодушие Тасманова ко всему, что касалось общетеоретической части его деятельности. Признанный мастер во многих областях искусства, изобретатель, оставивший далеко позади достижения современной науки и техники, Тасманов за всю карьеру не написал ни единого концептуального труда, не прочел ни одной лекции, не выбрал ни одного ученика. С журналистами он держался отчужденно, редко соглашался на интервью и рассказывал о своей работе такими гладкими, безликими фразами, что публика поневоле разделяла его прозаичное отношение к сверхъестественным эффектам как к «обычному проявлению законов… как бы это выразиться… движения вещества…», и ажиотаж спадал. Чтобы дать представление о свойственном отцу стиле общения, я могу привести типичный отрывок из его интервью.

Расшифровка видеофайла:

– Глеб, вы утверждаете, что ваша техника обработки минералов является естественным проявлением свойств материи, но почему это проявление ни у кого больше не работает?

– Я не знаю.

– А откуда происходят вот эти видения, миражи? Почему они все время меняются? Вы как-то программируете автохтоны?

– Нет.

– Сам камень их производит? Откуда они возникают?

(пауза)

– Ниоткуда.

– Ну, должен же быть какой-то источник?

– А откуда мысли берутся? А люди откуда взялись? Ниоткуда.

– Хм. Хорошо, значит, вы утверждаете, что таким способностям к модификации камня, как у вас, может научиться каждый?

– Зачем?

– Да, действительно… Есть предположение, что излучение стереозеркал разрушает организм человека.

– Не думаю.

– Впрочем, единого мнения нет. Некоторые, наоборот, утверждают, что стереозеркала активизируют скрытые способности психики, появляется осознание какой-то… внутренней силы, что ли… Как вы сами относитесь к таким слухам?

– Все равно.

Порой за предельно ненавязчивыми манерами Тасманова подозревали феноменальную скромность, порой – неизреченную мудрость; недоброжелатели же отмечали, что зачастую он держался так, «словно был единственным человеком на земле».

Все, за что бы Тасманов ни брался, удавалось ему в сверхъестественном совершенстве. Его архитектурные проекты, благодаря уникальным способностям к воздействию на камень силой мысли, выполнялись им в немыслимые для традиционного строительства сроки, зачастую в одиночку, и неизменно вызывали восхищение необычным соединением диспропорциональности и цельности, грандиозным масштабом, лаконичностью и оригинальностью форм. Уникальные голографические картины казались застывшей стихией, рядом с которой даже признанные шедевры классиков живописи выглядели примитивными. Если Тасманов, по знакомству или из необъяснимой прихоти, брался за работу, которую считал мелочевкой, например скульптуру или портрет, заказчик мог быть уверен, что созданное для него произведение войдет в историю искусства. Даже просто понаблюдать за работой Тасманова считалось невероятной удачей. Однако все его произведения своим причудливым и суровым видом напоминали скорее предметы неизвестного древнего культа, чем художественное творчество.

Что касается автохтонов, мода на них действительно приобрела характер религиозной одержимости. Домыслы об их неоднозначном воздействии на реальность складывались в настоящие мифы, то устрашающие, то восторженные, и преображали не только обывательскую повседневность, но и фундаментальную науку. Измененные минералы использовались во многих конструкторских и лечебных центрах, прежде всего как проводники уникального вида энергии – хтонического тока, а также как стереографы – механизмы, способные вести запись своего рода слепков сознания, как бы приоткрывая окно в чужой внутренний мир. Незаметно изобретения отца внедрились едва ли не во все области человеческой деятельности; вокруг них вращались неформальные объединения, светские вечеринки, научные диспуты, оккультные эксперименты. Особенно ценились стереозеркала – каменные экраны, погружавшие человека в череду переживаний такой интенсивности, что возникавшее ощущение полноты и осмысленности жизни невозможно было сравнить ни с чем. От массы носителя зависела сила внушения и количество записей. В камне размером с цветочный лепесток помещался мираж весом в одно настроение, а «каменное зеркало» высотой в человеческий рост обеспечивало целую параллельную жизнь. Периодически в прессе мелькали тревожные заметки об угнетающем действии низкочастотного облучения на психику и здоровье людей, об угрозе физического вреда вплоть до прогрессирующего паралича, но пессимистичные предостережения терялись в соблазнительной волне неописуемых переживаний, воспринимавшихся, как откровение, и стереозеркала торжествовали шумную победу с оттенком болезненности и сенсации. По существу, творчество Тасманова превратилось в отдельный вид энергетической зависимости.

Отсутствие конкурентов и даже завистников объяснялось не только уникальностью таланта, но и своеобразным личным обаянием Тасманова. Все, кто его знал, отмечали парадоксальное сочетание несколько надменной замкнутости и в то же время как будто наивной восторженности, непредсказуемая перемена которых гипнотически подчиняла волю окружающих. Незабываемое впечатление в ореоле колоссального успеха, мистической силы и безупречного мастерства производила и безусловно эффектная внешность. Тасманов с детства отличался поразительной красотой: идеально правильные черты лица, на котором обыкновенно лежало задумчивое, немного мечтательное выражение, безмятежный рисунок тонких черных бровей, невинные серые глаза, прозрачные, как печальное осеннее небо, четко очерченные полные губы, матовая бледность, длинные иссиня-черные волосы, падавшие на глаза, как тень; стройная, изумительно пропорциональная фигура, скупые, точные, словно заранее выверенные движения. Из-за пронзительного взгляда неподвижных широко раскрытых глаз некоторым виделась в его облике какая-то неуравновешенность и опасность, но это подозрение полностью противоречило его неизменно, и даже неестественно, сдержанному обращению. «Он кажется в чем-то сродни камням, с которыми любит работать, – как-то заметил в интервью один из знакомых с ним художников, – та же эффектность и отчужденность. При всей вежливости его манер влияние, которое он оказывает на людей, по неумолимости напоминает камень».

Многие из тех, кто знал моего отца лично, составили о нем похожее мнение, но каждый и сейчас может убедиться в справедливости этих свидетельств по стереозаписям. Приходится признать, что трудно представить человека, способного произвести более глубокое впечатление – не только благодаря ослепительной красоте, в которой, казалось, воплотилось и духовное совершенство, но прежде всего благодаря абсолютной, неправдоподобной самодостаточности его поведения. Просматривая записи, сделанные в основном для прессы или в относительно неформальной обстановке светских приемов, убеждаешься, что в его манерах отсутствовала малейшая наигранность или застенчивость, малейшая неловкость, малейшая пошлость. Вдохновенность пророка сочеталась в нем с безыскусственностью ребенка; и все, что его отличало, от молчаливого беззащитного и одновременно пронизывающего взгляда до неожиданных, продуманных, метких суждений в тех немногих случаях, когда он высказывал свое мнение, – все носило печать какого-то непостижимой, нечеловеческой безмятежности. Что и говорить, отцу виртуозно удавалось производить впечатление, прямо противоположное тому, чем он был в действительности. Чтобы подобное всеобъемлющее лицемерие нисколько не тяготило, надо обладать бесстыдством в высшей, никакими средствами не измеримой степени; лживость, черствость и безграничная самонадеянность были в его природе.

За блестящей и непроницаемой стеной всеобщего поклонения и восхищения отец вел совершенно противоестественную жизнь, истоки которой гнездились в скрытых свойствах его натуры. Удовлетворения своим врожденным порокам он искал инстинктивно, но последовательно и непреклонно, подчиняя все свои действия главной цели, которую, пожалуй, никогда до конца не осознавал и не формулировал для себя. Несмотря на формально освоенное искусство поддерживать гладкую светскую беседу, отцу вообще не свойственно было о чем-либо рассуждать, а размышлял он только непосредственно насчет решения возникавших перед ним практических задач. Словам он придавал значение постольку, поскольку они позволяли произвести нужное впечатление на собеседника; вообще же отец считал общение не лишенным смысла только в том случае, если он приказывал, а ему подчинялись. Добродетели, которые он имитировал на публике, также не представляли в его глазах самостоятельной ценности; отец заботился о поддержании выгодного имиджа исключительно в целях личного удобства.

Тасманов не слишком задумывался над целью своей жизни, но я, зная его, могу сказать, что глубинным, определяющим свойством его противоречивой натуры была жажда преображения, стремление выйти за пределы своих возможностей, превратиться в неизвестно что – во что-то другое. Его преследовало желание совершить ради этой цели нечто чудовищное, извращенное, переступить через все мыслимые запреты, разрушить все, что может оказаться свято. Отцу абсолютно чуждо было осознание своего «Я», страх утратить свою индивидуальность, свою жизнь. Наверное, в этом была какая-то непостижимая самоуверенность и цельность, или, быть может, своего рода безоговорочная вера в Бога – в то, что какая-то неведомая сила всегда спасет и все простит, – в общем, в характере отца было что-то мистическое, неразгаданное. Матка называла его «Причудник», и, думаю, это было удивительно точное определение.