Босфорские берега. Книга для всех, кто влюблен в Стамбул

Пушки Румели Хисары

Зеленые и живописные берега района Бебек известны многим своими дорогими аппартаментами, дизайнерскими кафе и ресторанами, презентабельными белыми яхтами, что ожидают своих владельцев, мирно качаясь у берегов. В Бебек любят снимать фильмы, и, гуляя по набережной, можно легко попасть в кадр и войти в историю турецких сериалов.

Но так было не всегда.

В начале пятнадцатого века на берегу нынешнего Бебек жили рыбаки, и называлась эта местность просто – iskele, что в переводе со староосманского означало «пристань». Небольшая рыбацкая деревушка лепилась к склону холма, и ничего примечательного в ней не было, пока султан Мехмет II не решил реализовать свою золотую мечту – положить к своим ногам Византию и захватить Константинополь.

А для этого султану-тактику нужно было захватить контроль над Босфором, и он, собрав тысячу архитекторов-проектировщиков и две тысячи строителей, повелел как можно скорее возвести на берегу крепость. Контроль над строительством он поручает Мюслихиддину-аге, известному зодчему того времени.

Конечно, император Византии Константин ХI, узнав о строительстве, сразу же направил послов к Мехмеду II, чтобы известить его о том, что не пристало строить крепость без разрешения Византии, но Мехмед послов не принял. Константин решил послать делегацию к султану во второй раз, но султан не изменил своего решения и снова не принял послов, и этот жест означал уже неприкрытое противостояние императору.

И совсем скоро в воды Босфора горделиво и амбициозно смотрела грозная Румели Хисары.

Просто вдумайтесь – современный стандартный жилой дом в двадцать первом веке, имея в своем распоряжении подъемную технику, сооружают за год; огромную боевую крепость, толщина стен которой семь метров, поставили всего за четыре с половиной месяца, при этом современный дом, скорее всего, лет через пятьдесят объявят аварийным, а через сто он рухнет самостоятельно; крепость же стоит до сих пор, пережив пожары, землетрясения и даже династию Османов.

Мехмет II лично следил за ходом строительства и давал имена сторожевым башням: одну башню он назвал в честь своего великого визиря Халиля – паши, другую в честь своего помощника Загана-паши, а северная башня была названа в честь Саруджи-паши, известного воина, который не знал страха и отважно шел вперед, веря в победу своего султана.

Когда строительство завершилось, проход кораблей через Босфор в самом стратегически удобном месте оказался перекрыт, и в народе крепость стали именовать «Boğazkesen Hisarı», что означает «перерезанная глотка». За проход торговых купеческих кораблей османы брали немаленькую плату, так что помимо стратегического значения крепость приносила огромные деньги.

Известен случай, когда венецианское судно хотело войти в Босфор в обход платы и было расстреляно из пушек, а оставшихся в живых матросов султан повелел показательно посадить на кол.

Эта показательная казнь дала понять всем – к Константинополю живым без ведома султана больше не пройдет никто, а почти пятьсот янычар готовы в любой момент открыть огонь по судам-нарушителям из огромных пушек, и пушки эти до сих пор бережно хранятся на территории Румели Хисары, и их может увидеть любой желающий.

Кстати – пушки сделал венгерский мастер, Урбан, и Мехмет II, видя, что оружие это сильное, снова вызвал к себе мастера и спросил, можно ли сделать пушку, которая разрушила бы стены Константинополя.

Урбан сделал расчёты и сказал – можно.

Сказано – сделано. Мастер Урбан отлил восьмиметровые огромные пушки. Ядра для них были диаметром почти метр, а сами пушки состояли из двух частей, которые скреплялись при помощи гаек и болтов. Обратной стороной медали было то, что такая огромная пушка не могла целиться, но – городские стены тоже были немаленькие и промахнуться мимо них было сложно.

Из-за больших размеров пушек их перезарядка занимала около четырех часов, поэтому каждое орудие могло стрелять максимум пять раз в день, но на устранение разрушения от одного выстрела требовалась целая неделя, и во многом благодаря этим пушкам, Константинополь удалось захватить.

Ну а после взятия Константинополя Румели Хисары выполняла важную роль дозорного пункта и таможни, но в шестнадцатом веке она сильно пострадала от землетрясения. Восстановили ее быстро, но использовать стали уже в качестве тюрьмы, но в восемнадцатом веке крепость снова пострадала, но этот раз от пожара. Селим Третий пытался восстановить крепость, но не успел, и после его смерти она постепенно разрушалась. И только в 1953 году начались реставрационные работы, и сегодня в крепость может попасть любой желающий.

Сейчас это тихое и спокойное место, весной там цветут редкие травы, посаженные сотрудниками музея и поют птицы, а вид на Босфор никого не оставит равнодушным.

Древность, спокойствие и основательность.

Румели Хисары часто называют достопримечательностью «второго порядка», но лично для меня она – первая. Стамбул, каким мы его знаем, начинается именно здесь, с этого места, с молчаливых стен, помнящих шаги Мехмета II, голос Мюслихиддина-аги, командующего строителями, грохот пушек Урбана и звон огромной цепи, которой перекрывали Босфор.

Кстати о цепи…

Хотя это уже будет рассказ о тех самых событиях мая 1453 года, а это – уже совсем другая история.

Сухопутные корабли Мехмета Фатиха

– Пока что дела обстоят так, мой повелитель, – великий визирь Халил-паша склонился в почтительном поклоне.

Мехмет II задумчиво смотрел куда-то вдаль, туда, где плескал волнами чёрный, пока ещё чужой Босфор, где-то вдалеке слышалась песня янычар у костров, кто-то смеялся.

– Значит, этот негодный генуэзец Джустиниани продолжает сопротивление, – наконец неторопливо сказал султан, – он все ещё не понял, что обречён. Что ж, ему же хуже. Я слышал, что на защиту города прибыли новые суда, это правда?

– Да, повелитель, – визирь теребил пояс халата, – нам не пройти в Золотой рог. Византийская цепь… Вы же знаете, что наши суда не могут пройти мимо этой преграды. Может, стоит немного подождать? Генуэзцы рано или поздно уведут корабли, они не смогут стоять у стен города вечно, и тогда…

– Хватит! – Мехмет резко повернулся, и великий визирь, так и не привыкший к резкости своего господина, вздрогнул, – Мы возьмём город не позже, чем через три недели.

Халил-паша подавил вздох. Он совершенно не представлял, как можно взять Константинополь за такой короткий срок, учитывая, что ход в Золотой рог был намертво закрыт.

Конечно, у них были янычары, но основная сила – это корабли, галеры и гигантские пушки мастера Урбино, одними янычарами город не взять. А корабли при попытке подплыть к Галатскому холму подвергались обстрелу, натыкались на цепь и вынуждены были повернуть обратно.

– Если мы не можем взять город с воды, мы захватим его с суши, – меж тем продолжал султан, глядя все также вдаль, – завтра на рассвете янычар-ага получит приказ. А сейчас нужно спать, Халил, завтра будет великий день.

Если бы Халил – паша хотя бы чуть -чуть представлял себе, что сделает утром повелитель, то, наверное, не сомкнул бы глаз.

Но он, как и янычар-ага, узнал обо всем только утром.

Утро янычара-аги не задалось с первого луча солнца. Подсчёт убитых во вчерашней вылазке, недовольство десятников – уж сколько времени осаждаем город, а ничего, кроме потерь, не видим, к тому же заканчивались продукты, и янычар —ага послал несколько своих доверенных людей узнать, когда к осажденному городу снова поплывут продуктовые суда, чтобы пополнить собственный провиант за счет противника.

А теперь еще разговор с султаном.

Втайне янычар-ага надеялся, что неугомонный Мехмет отдаст приказ снять осаду, но опыт подсказывал ему, что просто так упрямый султан от своего намерения не отступит.

– Бисмиллях иррахман-иррахим, – бормотал себе под нос ага, идя к султанскому шатру, – Аллах да пошлет ему мудрости, а нам – победу. А если не победу, так хотя бы терпения.

Но, выслушав приказ султана, янычар-ага потерял дар речи.

– Мой повелитель, – он, с круглыми от удивления глазами смотрел на султана, – это невозможно!

– Это возможно! – припечатала Мехмет, – и вы сделаете это для меня и для великой империи Османов.

– Но повелитель, янычары не носильщики, не строители, они воины. Они будут возмущены и поднимут бунт…

– Скажи янычарам, – чеканя каждое слово заговорил султан, – что, когда город падет, я дам им три дня на разграбление. Вы сможете взять себе все, что пожелаете. Мне и Османской империи нужна эта победа, и вы мне ее принесёте.

Пятясь, янычар -ага покинул шатёр повелителя и начал готовить военную операцию, которая навсегда впишет имя его повелителя в историю и благодаря которой Мехмет II получит прозвище Фатих, Завоеватель.

От современного Долмабахче, где в апреле 1453 года была ставка Османов до Галатского холма, на территории которого за стенами Пера засели византийцы, примерно три мили.

Чтобы понять масштаб, на досуге советую вам прогуляться от Долмабахче до Галатского моста, по современной дороге, но все по тем же стамбульским холмам, где путь идет то с горы, а то и в гору. Скорее всего, вы устанете и у Галатского моста уже вам будет не до прогулок – посидеть бы и чаю выпить.

Так вот, Мехмет II дал приказ – подготовить в кратчайшие сроки дорогу, которая привела бы его прямо к Золотому рогу.

Работа кипела и днем, и ночью, и, когда дорога была готова, на нее положили смазанные салом деревянные катки. До стёсанных рук верные янычары обкатывали брёвна, до гладкости натирали жиром, невзирая на занозы и стёсанные пальцы. Потому что каждое твоё движение угодно Аллаху и повелителю.

Каждый метр дороги был путем к победе.

Они не знали, но каждый шаг их станет легендой, что пройдёт века.

Для отвлечения внимания противника в Босфор были выпущены пара юрких кораблей, которые задорно палили по защитникам Константинополя из пушек и ловко маневрировали.

А покуда византийцы ловили корабли, с другой стороны Пера, по суше, в свете факелов и под бой барабанов янычар двигалась необычайная процессия.

На руках, волах и лошадях, сбивая колени, локти, ноги, тысячи людей во славу своего повелителя и империи Османов несли по суше военные корабли и гигантские боевые пушки. Всю ночь, шаг за шагом приближая победу, отдавая силы за каждый метр пока ещё чужой земли шли они.

– Вы – те, кого будут помнить в веках. За вами грядущие. Вы – рождённые умирать или покорить. Так идите же и возьмите!

Эхом звучали эти слова в каждом, кто шёл в ту ночь. Эхом отдавались они спустя поколения поколений.

Их султан, повелитель, одержимый верой в себя, воспитанный Хюма-хатун, Мехмет II, шёл рядом, шаг за шагом, впереди шествия.

Он – верил.

Он знал, что Хюма – райская птица, и тень от неё приводит мужчину к славе. Хюма -хатун, Хюма – птица была его матерью, и сегодня ночью сбывались все те слова, что она пела ему перед сном.

Только вперёд.

Он шёл впереди верных ему людей и видел свет. Столицу великой империи Османов.

Город, перед которым будет падать ниц гордая Европа, империю, которой не будет равных.

Он вёл своих людей в легенду. И сам становился легендой с каждым их шагом.

Каждый метр этой ночи Мехмет прошёл вместе с янычарами.

А когда есть тот, кто ведёт тебя в бессмертие, разве есть дело до боли и страха?

Ветры Босфора пьянили победой.

В ту ночь более семидесяти боевых кораблей были перенесены к стенам Константинополя, и утренний намаз был совершен уже по ту сторону цепи, на берегах Золотого рога.

Город оказался осажденным со всех сторон.

А дальше была осада, изнуряющая – и азартная.

Османы рыли подкопы. Они бомбили из пушек и пели победные песни.

– Я верю в нашу победу, – каждое утро говорил Мехмет своим воинам.

А если верит повелитель, если он сверкает глазами и смеётся – разве может не верить ему простой воин?

Перед решающей битвой Мехмет повелел устроить иллюминацию.

Ещё не победившие город, но уже ощущающие себя победителями, турки играли победную мистерию. И вечером в понедельник Константинополь был опоясан кольцом огней, во всех направлениях – кругом стен, на галерах возле Золотого Рога и на высотах Перы – горели пропитанные маслом факелы и костры из смолистых деревьев. Пики турецких солдат тоже были снабжены факелами. До стен города долетали радостные крики турок, заранее праздновавших победу.

Барабаны янычар играли победные марши.

29 мая 1453 года Константинополь пал.

Кофейные зерна для королевы

Ещё недавно в Бейоглу по утрам можно было наблюдать такую картину.

Три чёрные, с хищными мордами, машины неспешно взъезжают в переулок и останавливаются около дешевого, неприметного кафе с грязными стёклами и единственным маленьким столом. Из дальней машины выходит внушительных размеров мужчина в идеальном темном костюме и открывает дверь стоящего посередине авто.

Опираясь на его руку, из машины грузно выбирается пожилая женщина в крупных роговых очках и с тяжелой расплывшейся фигурой.

Слегка похрамывая, отпираясь на руку водителя, она проходит к столу и повелительно изрекает:

– Ждите!

Громилы отходят в тень, не мешая своей хозяйке созерцать окрестности.

Старый хозяин кафе тепло улыбается гостье. Он одинок, у него нет сил, а его кафе не модное и не туристическое, и если бы не щедрая утренняя посетительница, заведение давно пришлось бы закрыть. Да и то сказать – заведение! Два стола внутри да один на улочке, из меню чай, кофе и нехитрые сласти из соседней пекарни. Уедет гостья, наступит полдень, придут два таких же старика, станут играть в нарды, пить чай да перемалывать районные сплетни.

Вот и все посетители, вот и все развлечения.

А хозяйка тем временем заказывает неизменный чёрный кофе, закуривает в длинном мундштуке крепкую сигарету, и смотрит на сонный переулок.

– Ты, в отличии от меня, все такой же, – говорит она переулку, и тот отвечает хлопком закрывающегося окна. – А я вот, как видишь, стала стара, – она усмехается, – но ничего, ещё повоюем, ещё повоюем.

Женщина вспоминает.

И вместе с ароматом кофе улетают в далекое прошлое ее мысли.

Вот она совсем девчонка, уезжает из дома напротив учиться в «Notre Dame de Sion», лучшую школу Турции. Незадолго до отъезда выскакивает на улицу, озираясь, дабы кто не увидел, ныряет в тот самый переулок, где сейчас стоит одинокий столик кафе. И мальчишка-Синан отсыпает ей коричневых зёрен, что тайком забрал в кофейне у отца.

– Синан, я боюсь, – она смотрит на него огромными глазами, – как я там буду… Одна совсем.

– А ты не бойся. Вот, держи-ка! Смотри, они какие, гладкие и тёплые, будешь скучать – вдохни запах. Сразу почувствуешь себя дома, и как будто мой отец готовит кофе. – Глаза Синана тогда были такие же темные, как кофейные зерна.

А вот через несколько лет идёт она по Grande Rue de Pera (совр. Истикляль), идёт в отчаянии, и дождь заливает хлипкие туфли, стекает по лицу, мешаясь со слезами. Отец выдаёт ее замуж за благородного, но мягкотелого мужчину. В воздухе витает запах перемен и свободы, и она не хочет оказаться зависимой от жалкого, неумного мужа, ей хочется жить, жить свободно, дышать. Но против воли отца куда пойдёшь…

– Ну что ты, что ты, – успокаивает ее красавец – Синан, он в военной форме, но для него она все такая же маленькая девчонка из дома напротив, он греет ее руки своим дыханием, – все сложится, все будет, Всевышний милостив. Смотри, у меня для тебя кое-что есть.

Он высыпает ей на ладонь несколько тёплых кофейных зёрен, и против воли она улыбается.

Вот она стоит у гроба мужа. Ей нужно сожалеть, нужно плакать, но в ее голове бьется только одна мысль – что делать дальше? Что делать??

Бесхребетный, склонный к азартным играм муж промотал все их состояние и, как и всегда, когда возникали проблемы, сбежал. В этот раз, наверное от безысходности, он сбежал в могилу, оставив жену в одиночестве разбираться с кредиторами и займами.

Долговая яма растёт, что делать?

– Главное – не опускай руки, – говорит ей Синан, протирая кофейные чашки, – вот и у меня дела не очень, с поставками кофе нынче проблемы, да и у людей наступают другие заботы, нежели сидеть в кафе. Но нельзя впадать в отчаяние. Вот, держи, – он выдаёт ей одно кофейное зернышко, – вот все, что осталось от моих запасов, дарю! В конце концов, если нет кофе, будем продавать чай, – улыбка Синана разгоняет мрачные мысли.

Вот она пробует шить, но жалких копеек едва хватало на жизнь. Оставшиеся от отца деньги тают, кредиторы наступают на пятки.

– Срочно зайди ко мне, – звонок Синана был тогда неожиданным, ночным, – мне надо тебе кое-что рассказать.

Она пришла к нему ранним утром, и Синан рассказал ей о разговоре, подслушанном у двух вечерних посетителей.

– Ты должна пойти к нему и потребовать половину дела, – убеждал ее Синан, – это твой шанс выбраться из нищеты.

– Я не могу, – она краснела, – это подло. И это грязный бизнес.

– Это жизнь, – резко оборвал ее мужчина, – и жизнь даёт тебе шанс. А это тебе, – на столик перед ней ложатся коричневые зерна кофе. – Я нашёл ещё несколько, для тебя. Как раз хватило на чашку кофе да на твою решимость.

Она думала до следующего утра. Грызла в раздумьях горькие чёрные зернышки.

Ей было страшно, но жизнь загоняла в угол, а это действительно шанс, обречённый на успех.

Утром она надела последнее пристойное платье, и направилась к старому знакомому своего отца.

– Я знаю, что вы затеяли в том доме, что арендовали у моего отца перед его смертью, – сказала она, глядя ему прямо в глаза, – и я требую у вас половину дела. Либо мы занимаемся этим вместе, либо я расторгаю договор аренды и сдаю дом от своего имени другому арендатору. Или продаю. Мне нужны деньги.

– Мадам, – ее собеседник усмехнулся, – вперёд, выгоняйте, вы не найдёте другого арендатора.

– Это вы не найдёте помещения такого класса в Бейоглу, – она стояла на своём, – к тому же, в случае отказа я натравлю на вас полицию.

Он сдался.

Тем серым дождливым утром Стамбул спал, и не знал, что идущая переулку маленькая испуганная девушка в стоптанных ботинках только что вступила на путь королевы.

Изголодавшаяся, жадная до денег, помнящая как это – экономить, отказывать себе во всем, она мертвой хваткой вцепилась в свой шанс. Дела вела с необычайной даже для мужчины жесткостью; шла по головам, не боясь ни бога, ни черта. Она слишком хорошо помнила что такое голод, и это осознание гнало ее вперёд.

Очень быстро она прибрала в свои маленькие пухлые ручки все, пустив по ветру своего компаньона и теперь активно работала над расширением дела.

Больше не испуганная девчонка, но уважаемый бизнесмен.

Владелица сети публичных домов.

Мадам.

Через несколько лет сеть борделей Матильды Манукян окутала не только Стамбул, но всю Турцию.

Деньги лились рекой, дело кипело и бурлило. Имя мадам говорили сначала шепотом, а потом и во всеуслышание. Кополева была щедра – она платила самые большие в Турции налоги и отдавала в фонды помощи такие суммы, что даже самые завистливые не могли открыть рот и заявить о грязи ее бизнеса. Тем более что по бумагам все было легально, а мораль, как известно, в карман не положишь.

Дело набирало обороты, состояние мадам росло, о щедрости хозяйки слагали легенды. Ее, за которой теперь стояло целое состояние небольшого государства, приглашали на светские рауты. Когда речь шла о деньгах, люди охотно забывали про добродетель и распахивали перед ней двери своих домов.

Старая женщина улыбается, курит, щурит на солнце глаза и вспоминает, как осадила не желавшего сидеть рядом с ней премьер-министра Турции. Тогда ситуация грозила перерасти в скандал, но когда за тобой стоят большие деньги, очень легко сказать в лицо власть имущему: «Премьер-министры у нас меняются часто, а я, мадам Манукян, одна».

Ее не любили. Армянка по происхождению, она вызвала ненависть у националистов, аморальная по бизнесу – раздражала верующих, неприлично богатая – не сходила с языков социалистов. Ее состояние оценивали в 200 млн долларов, но сама она вызывала лишь раздражение и зависть.

Лишь здесь, в маленькой кофейне в Бейоглу она чувствовала что ее любят и всегда ждут.

Просто так. Ничего не ожидая взамен.

Синан давно умер.

В день его похорон тоже шёл дождь, и, вернувшись с кладбища, мадам отпустила машину и долго стояла у переулка своей юности, не веря, что ушёл тот, с кем она всегда была собой – маленькой испуганной армянской птичкой на стамбульских улицах.

Смерть друга была ударом, но она не плакала, давно разучилась. Сын Синана десять лет назад овдовел, потерялся среди нового времени, не смог удержать кофейню, оставив от неё лишь маленький закуток.

Уж сколько раз она предлагала ему свою помощь – гордый, но помнящий любовь отца к этой странной, волевой, такой не похожей на всех остальных женщине, он отказывался, принимая лишь оплату за кофе и сладости, которые если мадам не приезжала лично, ей неизменно доставляли на дом.

– Однако хватит ностальгии, – пробормотала мадам, поднимаясь. К ней тут же подскочил неизвестно где до этого стоявший телохранитель, сопроводил в машину. Бережно усадив хозяйку на сиденье, он протянул ей салфетку:

– Вам просили передать.

Хищная кавалькада, сверкая стёклами, тронулась. Уставшая старая женщина развернула салфетку – несколько кофейных зёрен пахли, как во времена ее юности – надеждой, тёплом и предвкушением счастья.

– Обманчивое ощущение того, что все ещё впереди, – с грустью прошептала она и поглубже вдохнула ласковый аромат. Он напоминал ей улыбку Синана и далекие годы, когда она была счастлива. Ведь была же…

В этот момент погремел взрыв.

Искореженная машина горела, выли полицейские сирены.

– Не время, Тильда. Не время, – молодой, смеющийся Синан ссыпал в ее раненую руку горькие кофейные зерна. – Тебе ещё рано. Это ещё не конец.

Послесловие: после покушения 1995 года Матильда Манукян осталась жива, но потеряла ногу. Впрочем, это не мешало ей и дальше железной рукой управлять своей империей и уйти в мир иной в 2006 году.

Турецкая птица

У нее были странные, нетипичные для турчанки глаза – ультрамариново-голубые, солнечные.

– Ты – небо! – говорила мама и гладила черные, непослушные волосы дочки.

Но это осталось в прошлом, больше никто не называл ее небом, никто не пел ей странные, протяжные песни перед сном.

Мама умерла.

Когда ее определили в детский дом в Бурсе, она не плакала – родных не было, и идти ей было некуда. Тихая сосредоточенная девочка не доставляла проблем, не бунтовала, в меру своих сил училась, а в свободные часы любила сидеть в саду и смотреть вверх.

Туда, куда по словам воспитателей, ушла мама.

Шло время, весна сменялась осенью, опадали и вновь распускались листья, лишь небо оставалось все таким же неизменным, светлым и синим, как ее глаза.

Тем тёплым вечером она, как обычно, сидела в саду, и не сразу поняла, что ее уединение нарушено.

– Привет! – сказал подошедший мужчина.

– Здравствуйте, – она оторвалась от созерцания веточки и посмотрела прямо на него. Он был высокий, плечистый, со спокойной улыбкой.

– Ты чего тут сидишь? – спросил он, усаживаясь рядом с ней на траве, – сегодня ведь праздник, все твои друзья веселятся.

– Праздник… – она вздохнула, – это да. Только как-то не очень весело.