Кровные узы. Дилогия «Тень Павионик»

Аделаи́да достала из сумки старинный фотоаппарат, повертела его, настраивая, и навела на вымощенную дорожку, но не нажала на спуск, а стала сквозь объектив разглядывать белые цветы на кусте калины.

Дыхание перехватило в один миг, руки вцепились в камеру – и тут же раздался щелчок затвора. В видоискателе мелькнуло изображение. Девушка была уверена, что наваждение исчезнет за эту долю секунды, но нет – мальчик все еще стоял и смотрел на нее. То ли с легким недоумением, то ли в таком же потрясении, как и она.

Аде́ль опустила камеру. Ослепительный день вдруг стал невыносимо ярким, так что глаза защипало от света. Весенняя зеленая листва вспыхнула золотом, пропуская сквозь себя лучи, и сам этот мальчишка казался ангельским. Свет ореолом ложился на его светло-русые вьющиеся волосы, тонкую розоватую кожу с бледными веснушками, выцветшие зеленые глаза. На худощавом теле висела белоснежная пижама в голубую полоску – на два размера больше. Все в нем выдавало либо перенесенную тяжелую болезнь, либо текущий недуг.

Мальчик смотрел на нее широко раскрытыми глазами, губы приоткрылись от изумления. Такие сильные тоска и радость охватили Аделаи́ду, что хотелось и рыдать, и смеяться. Он сделал шаг в ее сторону.

Тонкий грифель скользил по бумаге, оставляя четкие линии: лукавый изгиб миндалевидных глаз, тонкие брови, длинные ресницы, светлые волны волос, прикрывающие левый глаз…

Девушка, лет семнадцати, неловко придерживая лист перевязанной левой рукой, выводила контур полуулыбки, когда дверь внезапно распахнулась. Она вздрогнула от неожиданности и прижала тетрадь к груди. В комнату ворвалась Ни́на У́неч, ее лучшая подруга – энергичная особа с волосами, выкрашенными в светло-русый оттенок, и длинной челкой, делающей ее лицо более округлым, а пухлые губы – выразительнее.

– Аде́ль! Наконец-то встала и даже оделась! Я тебя добудиться не могла. Мне бы так спать, как ты, – хоть из пушки пали! – Нина ловким пинком сбросила тапки под кровать.

– Я не просила меня будить. Разве я когда-нибудь опаздывала на уроки? – Аде́лаида тряхнула затекшей рукой, и фамильный перстень едва не соскользнул с ее пальца.

Она сползла с кровати и аккуратно расправила покрывало.

– Смешно. Я о тебе вообще-то забочусь, – Ни́на надула губы и бросила недовольно:

– Первым уроком стоит психология, и мой любимый красавчик-профессор не придет – потому что И́лиманн снова выздоровел. Ушел бы уже на пенсию выращивать свои огурцы и дал мне возможность, наконец, побольше проводить время с профессором Бела́р. У меня уже предлоги кончились, чтобы ходить в учительскую повидать его.

Аделаи́да фыркнула, убирая незаконченный рисунок в сумку – между старым фотоаппаратом в кожаном футляре, занимавшим половину пространства, и учебниками.

Она поправила белую форменную рубашку, отряхнула пиджак темного зеленовато-синего оттенка и взглянула в зеркало. Провела рукой по светло-русым волосам, спускавшимся ниже плеч, поправила челку, прикрывая правый глаз, и критически оценила свою бледность. Чувство было такое, будто с каждым днем она становится прозрачнее – и вот-вот растворится в воздухе. Скривившись от боли в запястье, она поправила зеленую повязку, поддерживающую правую руку, и оглядела комнату, погруженную в легкий хаос из-за сборов Нины. Та как раз заканчивала подворачивать форменную юбку вишневого цвета и завязывала черный галстук, вытянув шею.

Здание общежития, как и академия, была построена пять веков назад и не отличалось комфортом, тем более администрация предпочитала сохранять колорит прошлого в ущерб удобству учеников. Комната казалась мрачной: старинные кровати из красного дерева, такая же громоздкая мебель – резной шкаф, массивный стол с ящиками, тяжелое кресло. Шторы плотно закрывали большое окно, а на полу лежал ковер настолько темный, что узор не разобрать. Если бы не плакаты со спортсменами над одной из кроватей, фотографии и стопки ярких книг и журналов на полках, можно было бы подумать, что эта комната принадлежит не современным подросткам.

Над столом Аделаиды висело расписание и прикрепленная вырезка из газеты: девочка в полосатом платье улыбалась в камеру, а за ней стояли высокий, привлекательный мужчина и худощавая женщина с короткой стрижкой.

– Как всегда, безупречна. Ты – образец для подражания, – прозвучал нетерпеливый голос Нины, и она оттеснила подругу от зеркала, едва ли не вплотную приблизив лицо к нему. – Начала интересоваться своей внешностью? Хочешь, я тебя накрашу?

Адель подняла с кровати помаду и тушь со словами:

– Ты же не собираешься использовать это? Учитель все равно заставит стереть. А если ректор увидит?

– Зануда. Ты же не донесешь на меня старосте? Я слегка только, – Нина потерла губы пальцем, – не будет видно.

– Этот макияж… Ты что, новую жертву для флирта нашла? Профессор Белар будет разочарован. – Адель с любопытством взглянула на подругу, закинула сумку на плечо и была готова идти, но Нина не спешила, жирно намазывая губы помадой.

– «Любви обиды переносим мы трудней, чем яд открытого раздора», – кто-то там сказал, – пропела она. – Профессор Белар упорно меня игнорирует, так что мне остается переключиться на кого-то другого, а то так можно упустить свое счастье. Тебе-то легче: богатство, знатная фамилия, внешность – можешь найти какого-нибудь бедняка, как в дешевом романе, или за Виктора выходи.

Аделаи́да смущенно пригладила челку, проверяя, прикрыта ли часть лица. Не то чтобы она нуждалась в напоминаниях о своей милой, даже красивой внешности, но была уверена: если бы не фамилия Павио́ник, вряд ли кто-то вообще обратил бы на нее внимание.

– Будто мне и так сплетен мало, – пробормотала Адель. Сумка оттягивала плечо, и ей хотелось, чтобы Нина поторопилась. – И это была цитата Шекспира. И Ви́ктор мне не нужен – он скорее пугает. Мне бы человека ласкового, и.… не знаю, чтобы сладостями кормил?

На последних словах Адель смущенно рассмеялась. Разговоры о влюбленности и парнях всегда вызывали у нее неловкость.

– Ну да, ну да, – протянула Нина, критично оглядывая себя в зеркале и поправляя форму. – И на свидания вы будете ходить в библиотеку, а вместо романтического ужина делать домашку, и, боюсь представить, каким способом будете заводить детей! Я готова!

Нина покружилась, так что укороченная юбка взметнулась неприлично высоко, и весело добавила:

– Кстати, мы опаздываем.

Они покинули общежитие, чуть ли не бегом преодолевая расстояние между корпусами через лужайки. Адель не нравилась эта черта подруги – легкомысленное отношение к учебе и отсутствие беспокойства об опозданиях.

Прочитав буклеты для абитуриентов и туристов, нельзя не очароваться фотографиями: неоготические здания, ухоженные лужайки, обилие фиолетовых люпинов, огромное вытянутое озеро И́рос с ледяной соленой водой – ее приносит узкий проток с моря на северо-западе. За учебным комплексом раскинулся обширный лесной парк, переходящий в дремучий лес Исли́н, который тянется до самого предгорья.

Академия хвалится своим престижем и тем, что основана на средства и по чертежам знаменитой семьи Павио́ник.

Но какими бы радужными ни казались перспективы, для учащихся академия оставалась мрачным местом, окутанным жуткими историями – об исчезновениях учеников и преподавателей, о призраках, тайных обществах – всего, на что хватало подросткового воображения. Высокие стрельчатые окна, стены с дубовыми панелями, массивные люстры и темная мебель – все говорило, что прошлое не желает уступать современности. Главной же проблемой для учеников оставалась плохая мобильная связь: приходилось пользоваться старомодными проводными телефонами.

На гербе Академии Марсильо́н изображен заяц, перепрыгивающий башню – самое высокое (и, как утверждают, самое старое) сооружение в академии. Это единственная академия, куда стремятся дети из богатых и влиятельных семей, начиная десяти с лет. После восьми лет обучения выпускники могли поступать в любой университет – такую привилегию академия давала каждому, наравне с бесценными связями и безупречным образованием.

Дети чистокровных кровей, такие как Аделаида, пользовались в академии особыми привилегиями: не только среди одноклассников, но и среди преподавателей. Дружба и покровительство отпрысков старинных знатных семей значительно повышали статус в глазах остальных. Чистокровные составляли едва ли восьмую часть от общего числа учащихся, но это не мешало им влиять на остальных. Красивые, успешные в учебе и спорте, они были негласными законодателями моды в студенческой среде. Многие старались им подражать, прислушивались к их мнению. Чистокровные обычно держались особняком, группируясь по возрасту. Так или иначе, каждый из них состоял в родстве с другими, что еще больше отделяло их от основной массы.

Основную же часть учащихся составляли дети «новой аристократии» – семей, которые купили себе место среди элиты или обладали деньгами и властью, не имея титула. Нередко они поступали не с первого раза, и все ради того, чтобы завести полезные связи, которые станут пропуском в высшее общество. Поэтому в Академии негласно соблюдалась строгая иерархия.

– У́неч! Сотри эту гадость с губ! Ты что, опять подогнула юбку? Почему я вижу твои колени? Бери пример с госпожи Павио́ник! – услышали подруги, пытаясь проскользнуть мимо преподавателя у входа в главный корпус.

– Я просто выросла, профессор! Форма стала мала, – крикнула Нина, подавляя смех и убегая вверх по широкой каменной лестнице.

Адель едва успела догнать ее и утянуть в боковой коридор, в обход.

– Куда?.. – начала сопротивляться Нина, но, заметив группу старшеклассников у дальнего конца коридора и знакомую высокую фигуру среди них, нехотя последовала за Аделаидой.

– Какой смысл было краситься? – проворчала Адель, когда они шли к кабинету.

Она несколько раз оглядывалась назад, боясь, что их заметили.

– Ей когда-нибудь это надоест. Да и был шанс, что не увидит. Вообще-то это все из-за тебя: ходишь, как монашка, ни сантиметра открытой кожи, даже летом в колготках, застегнутая на все пуговицы. Вот меня и одергивают, сравнивая. Хоть бы юбку подколола или гольфы надела – сейчас никто так не ходит, – ворчала Нина.

– Это студенческая форма, а не вечернее платье. Какая разница, какая длина? – отмахнулась Адель.

Они вошли в самую мрачную аудиторию академии – полукруглый кабинет с партами, расположенными амфитеатром на семи уровнях. Окна выходили на север, и здесь всегда царил полумрак. За это кабинет прозвали «Колодцем».

Класс монотонно гудел от множества голосов. Ученики вяло переговаривались, часто зевая, хлопали крышками парт. После выходных никто не хотел возвращаться к учебе.

Адель заняла место в третьем ряду, доставая учебники, в то время как Нина, бросив ей свою сумку, устремилась к группе девочек, среди которых были чистокровные. Аделаида давно привыкла, что Нина общается со многими, хотя считала себя ее лучшей подругой. Она особенно дорожила их дружбой теперь, когда их общий друг А́льберт окончил Академию в прошлом году, и они остались вдвоем.

Обычно класс делился на группы, и с Аделаидой пытались подружиться лишь ради того, чтобы узнать что-то о ее прошлом или завести «полезное» знакомство со знаменитой семьей. Аделаида завидовала общительности Нины, ее умению легко находить общий язык с кем угодно, не заботясь о чужом мнении. Сама же она чаще оставалась в одиночестве, ожидая подругу. Неудачи в общении с одноклассниками сделали Адель замкнутой, стремящейся оставаться в тени и привлекать как можно меньше внимания. Однако это не помешало ей прочно закрепиться в списке лучших учеников.

Нина У́неч оставалась подругой Аделаиды Павио́ник уже несколько лет. Когда тринадцатилетняя Адель поступила в академию, с первого дня она получила повышенное внимание со стороны и одноклассников, и учителей, желающих угодить представительнице знаменитой фамилии. Аделаида поначалу дружила со всеми подряд, пока ее друг детства – серьезный и ответственный А́льберт Масу́р из «новой аристократии» – не помог ей понять разницу между искренней дружбой и подхалимством.

В итоге в их компании осталась лишь вспыльчивая и слегка грубоватая Нина, поступившая в академию благодаря спортивным достижениям. Ее мать раздобыла деньги на обучение, выйдя замуж за пожилого богача. Нина старалась учиться, но чаще предпочитала списывать у Адель, а также была заядлой фанаткой чистокровных: коллекционировала их фотографии и посещала все вечеринки в надежде с ними подружиться.

Звон колокола заставил студентов разойтись по местам. Нина села рядом с Адель и сразу же достала телефон, пытаясь отправить сообщение очередному поклоннику.

– Проклятая академия! Столько богатых спонсоров, а нормальную связь организовать не могут. Живем как в средневековье, – ворчала она и даже приподнялась с места, вытягивая руку вверх для лучшего сигнала. – Это же идеальное место для преступления, отрезанное от всего мира!

Аделаида рассмеялась.

– Не смешно! – огрызнулась Нина. – Запомни мои слова: в таких местах всегда происходит какое-нибудь дерьмо (Аделаида поморщилась). Всего четыре месяца назад на шоссе между академией и городом нашли студента, мертвого! А все эти слухи о том, что творится в подвалах и пустых классах?

В класс, тяжело дыша, вошел профессор И́лиманн.

– Выглядит неважно, – отметила Нина, вытирая губы салфеткой, но те все равно алели от остатков помады. – Сидел бы дома и болел дальше.

Профессор начал вступительную речь, напоминая о необходимости сдать заполненные бланки для допуска к экзаменам. Большая часть класса выглядела отрешенной; сонливости добавляла и монотонная речь профессора. Нина достала пачку фотокарточек спортсменов с последнего матча и стала их листать под партой. Адель тоже не смотрела на профессора – она открыла тетрадь с конспектами по литературе и дописывала домашнее задание.

Прошло десять минут урока, профессор И́лиманн только достал лекции из портфеля, как дверь аудитории открылась. Погруженная в работу, Адель не сразу заметила, как по классу прокатился шепот и профессор замолчал. Нина толкнула ее локтем раз, другой, привлекая внимание. Адель оторвала взгляд от тетради.

В дверях стоял парень. На первый взгляд его можно было принять за ученика третьего или четвертого курса: невысокий, худощавый, с взлохмаченными, слегка вьющимися волосами, скрывающими глаза. Большие очки в черной квадратной оправе бросались в глаза первыми. Форма сидела на нем мешковато. Хотя в теплую погоду полагалось носить брюки, пиджак и рубашку, на парне был вязаный жилет, а галстук болтался в зажатых пальцах. Он выглядел растрепанным – бежал, видимо.

– Ого, кто-то в этом году побил рекорд и опоздал на целую учебную неделю, – Нина прикрыла рот рукой, чтобы скрыть смешок.

Парень между тем кивнул профессору и окинул аудиторию взглядом, подыскивая свободное место. Их взгляды с Адель пересеклись, и в следующее мгновение она резко поднялась на ноги. Учебник и сумка, лежавшие у нее на коленях, упали на пол. Все взгляды обратились в ее сторону, а она шумно вдохнула и будто забыла, как дышать. Реакция Адель заставила парня тоже замереть на месте. Он смотрел на нее с плохо скрываемым восторгом, даже губы приоткрылись.

– Что случилось, госпожа Павио́ник? – спросил Илиманн.

Аделаида с трудом вышла из оцепенения, чувствуя, как подруга тянет ее за пиджак, и медленно опустилась обратно на скамью.

– Ты чего? – прошептала Нина.

Адель покачала головой. Перед глазами все плыло, а в ушах нарастал звон.

– Займите свободное место, – поторопил профессор и, обратившись ко всему классу, продолжил:

– Хорошо подумайте. Это ваше будущее. Выберите предметы, которые помогут вам в достижении цели. Жду ваши результаты размышлений до конца этой недели.

Адель, не поднимая головы, почувствовала движение воздуха, когда парень прошел мимо нее к верхним партам. В голове крутилось лишь одно: «Этого не может быть. Это не может быть он». Нина что-то шептала ей на ухо, но та словно оглохла от потрясения.

Осторожно вытащив из сумки тетрадь для рисования, она открыла ее под партой на последнем рисунке, сделанном утром. Та же форма подбородка и аккуратный нос, губы и волосы. Адель украдкой покосилась на задние парты, и их взгляды с новеньким вновь встретились. Он улыбнулся. Адель вздрогнула и покраснела.

Нина снова толкнула ее в бок локтем.

– Ну что? – зашипела Адель, уязвленная происходящим.

– Ты его знаешь? Вы не родственники случайно? – спросила она, делая глазами знаки посмотреть на новенького.

– Первый раз вижу! – возмутилась Адель.

– Ментальный родственник по учебе. Ты только взгляни на него. Он же вылитый ботаник. И ты ему, кажется, понравилась. Может, это судьба? – продолжала Нина тихо дразнить подругу.

Адель, все еще возмущенная, уставилась на рисунок. И совсем они не похожи!

Те́одос Я́хром обладал легким характером, который, в сочетании с невинной внешностью, позволял ему нравиться всем без особых усилий. Однако его повышенное внимание к Аделаиде стало для нее настоящей проблемой: она не смогла бы даже сосчитать, сколько раз за день из ее рук падали предметы. Она запиналась о стулья и собственные ноги, стоило ей завидеть Те́о или услышать его голос.

На протяжении всей следующей недели Аделаида серьезно задумывалась о том, чтобы «заболеть». Она никогда раньше не пропускала занятия без веской причины, и теперь впервые ей совершенно не хотелось ходить на учебу. Нина, несмотря на нежелание Адель сближаться с новеньким, подбивала ее на активные действия, уверяя, что они идеально подходят друг другу. Аделаида сама ощущала притяжение к этому парню. Ее разум подсказывал, что лучше держаться от него подальше ради собственного спокойствия, но подсознательно стремилась оказаться там, где он находился, чтобы хотя бы издалека понаблюдать за ним. Нина была убеждена, что это влюбленность, Адель же чувствовала необъяснимую тревогу.

Чтобы справиться с собственным любопытством, Аделаида делала вид, что равнодушна ко всем взглядам парня, однако все изменилось, когда выяснилось, что после одного из зачетов Тео занял первое место среди лучших учеников. Когда профессор объявил результаты, он даже запнулся, приподнял очки и внимательно всмотрелся в список. Аделаида мгновенно подняла голову и посмотрела на преподавателя – должно быть, она ослышалась. Затем она обернулась на Тео. Все это время он наблюдал за ней. Одноклассники были не менее удивлены, ведь почетное первое место всегда принадлежало Павионик. Как же после этого смеялась Нина, вспоминая каждый раз ошарашенное лицо Аделаиды.

Оказалось, что Тео не просто умен – он знал ответ практически на любой вопрос и откровенно скучал на занятиях. Аделаида не могла простить ему свое поражение. Нина же утверждала, что он приходил исключительно ради возможности взглянуть на Адель. У Тео всегда имелся готовый ответ на вопросы профессора. Более того, он мог дерзко указать преподавателю на ошибку, объявив об этом во всеуслышание. Каждый раз, когда учитель задавал вопрос, Тео поднимал руку первым, отвечал и затем с интересом наблюдал за реакцией Адель. Создавалось ощущение, что его цель – вывести ее из себя.

После очередного второго места в рейтинге Аделаида так разозлилась, что начала задумываться о краже экзаменационных бланков у профессора, чтобы сравнить ответы. Она была абсолютно уверена, что выполнила работу на сто процентов верно. Тем не менее, как бы талантлив ни был Тео, преподаватели часто не могли запомнить его фамилию. Нина посмеивалась, говоря, что он настолько незаметен, что про него забывают сразу, как перестают общаться. Особые насмешки вызывали его большие очки и внешность, совершенно не соответствующая возрасту семнадцати лет.

Настойчивость Нины устроить свидание Адель с Тео достигла апогея, когда она раздобыла о нем всю возможную информацию. Девушки находились в пустом классе, где должны были готовиться к следующему занятию, но Аделаида бездельничала на подоконнике, наблюдая через объектив фотокамеры за Тео, который сидел на лужайке, и почти не слышала, что болтала без передышки Нина.

Недалеко от Тео Аделаида заметила садовника. Он шел в направлении парня и, похоже, сначала не заметил его, но, увидев, остановился. Тео поднялся навстречу мужчине. Видимо, они обменялись несколькими словами, потому что спустя минуту Тео собрал свои книги и направился к крыльцу.

– …Он почти не изменился с 1992 года, – услышала Аделаида слова Нины и обернулась, едва не уткнувшись носом в открытый альбом, который протягивала ей подруга.

Она сфокусировала взгляд. Четверо ребят в форме младших классов выстроились в несколько рядов. Нина постучала крашеным ногтем по верхнему ряду, и Аделаида сразу узнала очки и прическу, скрывающую глаза. Было очевидно, что Тео совсем не хотел фотографироваться и был бы рад покинуть эту фотографию сию минуту.

– Какой скромник, а? – Нина пытливо наблюдала за реакцией подруги. – Симпатичный, если бы не эти нелепые очки и странная прическа, из-за которой непонятно, видит ли он вообще что-либо или нет. И слишком худой. Неужели он действительно тяжело болел?

– Болел? – удивленно переспросила Аделаида, поднимая взгляд.

Нина сощурилась и громко захлопнула альбом.

– Я же только что рассказала! Специально собирала информацию об этом парне ради тебя. Неужели ты даже не слушала меня?

– Прости, – сказала Аделаида, догнав Нину у двери, и зашагала рядом.

– Он вовсе не новенький, – примирительно произнесла Нина. – Он числился учеником нашей академии, но пропустил последние годы из-за болезни. Похоже, он внебрачный ребенок кого-то важного. В 1992 году окончил третий курс, а на четвертом учебном году уже отсутствовал.

– Пропустил целых пять лет? – недоверчиво переспросила Аделаида.

– Согласна, – Нина щелкнула языком. – Я бы дала ему меньше. Но это неплохо: к старости он будет выглядеть максимум на тридцать.

– Я как раз поступила в академию на четвертый курс, – пробормотала Аделаида, не слушая Нину.

– Из-за твоей чрезмерной увлеченности учебой ты вообще ничего вокруг не замечаешь. Если бы он не пожирал тебя глазами, то ты вряд ли обратила бы на него внимание. В Марсильон учатся восемьсот человек, – добавила Нина, бросив косой взгляд на Адель. – Альберт поступил сюда в 1991 году. Спроси его о своем принце.