«Циники», или Похмелье

«Всякая великая любовь хочет не любви – она хочет большего.»

Ф. Ницше

«…Всемогущество любви, быть может, нигде не проявляется так сильно, 'как в этих первых её заблуждениях. Самое высокое и самое низкое всюду теснейшим образом связаны в сексуальности; …от неба через мир и в преисподнюю»

З.Фрейд

Я умышленно не ввожу читателя в какую-либо определенную страну, в определённый город. Моя задача – раскрыть психологию, психологические явления в характерах людей. Не надо искать исторических предрешений или влияний на моих героев. Это люди – люди, которых я не выдумываю. Это люди и их психология – у каждого своя.

Н. С.

«Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя».

Ф. Ницше

Темнело. В комнату пробрался полумрак. Пахло олифой и сигаретным дымом. Стройная фигура Глории застыла, как будто выжидая чего-то или пытаясь разрешить давно мучавший вопрос, кисть повисла в воздухе. Взор направлен в угол.

С мольберта, на Глорию, жгуче-чёрными глазами смотрела девушка лет двадцати. Портрет был почти закончен. Осталось несколько штрихов, казалось бы, неуловимых, но столь существенных в общей гармонии портрета. Бронзовая смуглость лица, немного азиатский разлёт ноздрей, чёрные смолянистые волосы…       Взгляд и, едва приоткрытые уста, кажется, вот-вот что-то скажут.

Серебристый фон… Но, чего же не хватает для полноты, для завершённости? Глория отходит. Долго смотрит на портрет. Нет, чего-то, определённо, не хватает. Она устало подходит к столику, берёт сигарету, закуривает. Весь день… ещё один день – и ни с места. Что за чертовщина! Ах, был бы здесь оригинал. Но, увы! Спать ей не хотелось. Перед глазами, как живой, стоял

портрет и, всем своим видом, говорил Глории: «Я не завершён, ты меня не наделила самым главным…» «Ну, ничего – думала Глория, – всё равно я найду это нечто, что даст мне право сказать портрету и прочитать в нём, даже услышать от него о завершённости, о прелести, о жизненности. Уже пять дней топчусь на месте. Да пусть, ещё хоть год! Я всё равно допишу его». Глория вспомнила их споры с Дорой, выражение её лица во время разговоров с ней, с Глорией, с другими; в печали, в радости. Глория до мелочей знала и хранила в памяти лицо Доры. Но знала она и ещё одно – Дора слишком хорошо владела и собой, и своим лицом. Порой, трудно было понять, что у той на душе. И всё же, что-то неуловимое, Глория всегда чувствовала, что безошибочно помогало ей понять состояние Доры. И на портрете, именно этого неуловимого, не было. Найти, во что бы то ни стало! Ведь это лицо так дорого Глории. Мучительно дорого. Она так любит это лицо. И считает, что именно любовь должна ей помочь.

«Человек в своих высших и благороднейших способностях – вполне природа и носит в себе жуткий,

двойственный характер».

Ф.Ницше

Дора – несколько дней, как приехала с вакансий. Жить, она на время, поселилась у подруги, в общежитии Академии Искусств. Маленькая Сандра сразу же принялась допытываться, – Ну, как, Дора, всё так же, или у тебя есть новости? Хочу на свадьбе повеселиться. – Сандра, мне сейчас слишком плохо. Я не сделала того, что хотела, а, вернее, что должна была сделать. Рейн уехал в Италию. Я его не застала. Вопрос о моём браке, увы, остаётся открытым. Я не знаю, что будет. Он тянет со свадьбой, почему – не могу понять. Какие только мысли не приходят в голову. Мне сейчас – ни до чего! – Дора, а ты помнишь, я тебе рассказывала о Глории? Она на днях приедет. Она очень талантлива. И не только в живописи – всем

интересуется, во всем знает толк. О, когда ты с ней познакомишься – ты… – Не надо, Сандра, мне совершенно безразлично кто она такая. Я не могу придти в себя. Ничего не понимаю, я его люблю… нет, я его ненавижу. – Всё правильно. Истина, вероятно в том, что в некоторые моменты жизни, причём периодически, человек

становится ярым мизантропом. Нельзя любить, не ненавидя и ненавидеть не любя, сказал кто-то. Всё идет, как положено. Дора одарила подругу укоризненным взглядом, и только смогла вымолвить, – Эх, и изощрилась! – она умолкла. Долго сидела, не шевелясь, потом протянула задумчиво, – Может быть ты и права.

Глория приехала, на несколько дней раньше, чем обещала. Она с замиранием сердца подходила к общежитию. Казалось – сто лет прошло со дня её отъезда. В комнату она, буквально ворвалась. – Сандра, я здесь! – девушки обнялись, расцеловались. Глория поворачивала Сандру то в одну, то в другую сторону, – Нет, не изменилась. Всё такая же. Знаешь, не верится, что я здесь. У меня всегда так. Боже, скоро всё восстановится, но сейчас… – она увидела Дору, – О, у нас новичок!? – Да нет – засмеялась Сандра, – это моя подруга, Дора. – Очень приятно. Я – Глория.

Дора смущенно улыбалась, – Мне Сандра о вас много рассказывала. – Обо мне? Рассказывала? – Глория посмотрела на Сандру, перевела взгляд на Дору, некоторое время помолчала и полушутливо спросила, – Что же она наговорила вам обо мне, вероятно небылиц? Девушки рассмеялись.

« Странно, – думала Глория, – она такая тихая, невозмутимая… Сандра имеет несколько иной вкус; впрочем, как и я». «Весёлая, жизнерадостная», – думала в свою очередь Дора,

«точно такая же, как Сандра. Они, наверное, хорошие подруги».

Девушки сидят за столом, накрытым на троих. Бутылка сухого вина, ломтиками нарезанная ветчина на блюде, цитрусовые и яблоки… Разговор как-то не очень клеится. Глория берёт гитару. Она играет тихую задумчивую мелодию. Мелодия грустная и красивая. И каждая из девушек думает в это время о своём. Сандра вспомнила мужа, с которым они разошлись полгода назад. Ей стало обидно за себя. Грусть заполонила сердце. Всё – не так… Дора думала о Рейне. Слишком сильно она любила его, слишком, что бы вот так, легко распрощаться. А их последняя встреча в Австрии? Дора невзначай скользнула взглядом по рукам Глории, по её лицу…, – Невероятно, – шепнула она, наклонившись к Сандре, – я впервые слышу эту мелодию, а кажется, как будто всегда её знала. Сандра кивнула головой, однако ничего не ответила. А Глория играла и думала о своем. С детства она была общительной, но друзей никогда не имела. Она была одинока среди людей, они же этого не знали. Она всегда пыталась понять, что стоит между нею и людьми. Но так до сих пор и не уяснила себе этого. Когда другие чем-либо увлекались, она принимала самое живое участие, но, познав это «что-либо», замечала в нём никчемность – весь интерес пропадал, и она шла заниматься тем, что было ей по душе.

Вновь задавалась множеством вопросов, которых, порой не могла разрешить. И вот – эти мысли закружились суматошным вихрем, заставляя вновь и вновь пытаться понять себя…

Вечером в комнате стоял садом. В сизом дыму светился фонарь на стене, велись нескончаемые разговоры, споры, внезапные взрывы смеха покрывали музыку. Глория и Дора сидели на кровати.

– Мне очень нравятся картины Сандры, – глаза Доры светились от возбуждения, давали знать о себе выпитый кларет и, вероятно сама тема разговора.

– Так, её считают одной из самых лучших художниц в академии. И все преподаватели пророчат ей большое будущее. Она показывала свой «Туман»? – Да.        – Именно в этом пейзаже – вся суть Сандры, и в нём она выразила себя, как нельзя лучше. Картина будет выставляться в салоне искусств… Очень красивая вещь. Горы нарисованы, так, что ощущаешь тепло исходящее от них после жаркого дня и, в то же время, они такие…– Глория на мгновение замолчала, подыскивая слова, – … мужественные… и туман, едва одел вершины…»

– А твоё что-нибудь будет на выставке? Глория пристально посмотрела на Дору, словно, взвешивая, чего в той больше: искреннего интереса или игры. Тон Доры казался несколько наигранным. Помолчав, она ответила, – Да. Но я – портретист. – Ты писала портрет с Сандры? – оживилась Дора.

– О, нет, с неё я не писала. Дора удивленно вскинула глаза на Глорию. – Да-да. Не писала, – поспешила заверить Глория, – даже в голову, как-то не приходило. Ну, довольно о нас с Сандрой.

А вы чем занимаетесь? Они обе ещё путались в обращении друг к другу, пытаясь перейти на «ты», но, время от времени, возвращаясь к «вы». – Как и вы – студентка – филолог, только.

На ночь сдвинули две кровати вместе, чтобы уместиться всем троим.

Дора не спала. Что-то тревожное, беспокойное гнездилось в душе и терзало её.

Рядом ровно дышала Глория.       «Странно, уже два часа прошло, а она даже не пошевелилась, – думала Дора, – как может человек спать не ворочаясь?» Прошло ещё некоторое время. Рука Глории легла на талию Доры, – ты не спишь? Дора увидела в темноте два тусклых блика гзаз Глории.

–Нет.

– А я спала. Проснулась. От чего не знаю. Обычно не просыпаюсь. Что-то, как будто тяжелое парит в воздухе. – Возможно, ты почувствовала то, что чувствую я.       – Тебе плохо?– Глория придвинулась к Доре. – Да. «Зачем я сказала», подумала Дора, «сейчас начнется, а что

случилось?, почему, да как..?, кто?.. Фу, ненавижу расспросов». Она ждала. Однако, расспросов не последовало. Глория молчала. Дора, лишь почувствовала её теплое дыхание у себя на шее.

– Вообще-то, неприятно, когда не знаешь, что будет завтра,– прошептала Глория. «Она угадывает мои мысли» – мелькнуло у Доры. – Да, – ответила она, – очень.

– Ты Моцарта любишь? – дыхание Глории щекотало шею.

– Я больше люблю Крейслера,– ответила Дора и провела рукой по шее. Почувствовала, что прикоснулась к губам Глории и отдернула руку. – Я тоже. Но не это важно. Мне, если плохо, я начинаю слушать в уме какую-нибудь его вещь. « Это понимать как утешение? – подумала Дора, – хотя, ей вполне достаёт такта», она повернулась лицом к Глории и, вновь, коснулась её губ, но уже щекой. Ей захотелось прижаться к этим теплым губам… Глория поцеловала её.       «Какая она…» – Дора не могла найти подходящее слово, мысли её путались, она плохо понимала, что с ней происходит, – « ей, наверное, тоже плохо. Я ловлю себя на том, что хочу её пожалеть. Обнять её? Но, вдруг, не так поймет». Дора вновь почувствовала дыхание Глории на шее и мягкое прикосновение. Кровь прилила в голову, « да, ей тоже отчего-то тяжело. Но она меня не стала расспрашивать – значит, тоже не любит, когда её донимают». Дора обняла Глорию.

Утро пронзило солнцем комнату. Дора открыла глаза. Сандры уже не было. Она ушла на занятия.       – Нет,– четко и громко сказала Глория. Дора резко повернула к ней голову. Но Глория спала. – Нет, – повторила она, – я понимаю, что запуталась в собственных мыслях. И на что дана человеку голова? Я до сих пор не пойму… – она говорила уже не так внятно и, Дора дальше не разобрала.

Дора коснулась рукой щеки спящей, – Философские проблемы лучше решать в бодрствующем состоянии. Глория открыла глаза. Осмотрелась. – Ох, даже сразу не поняла, где я.       – Здесь, со мной. – Ты сегодня не идёшь на занятия?       – Я во второй половине дня иду в библиотеку. – Дора, Сандра сильно переживает? – Муж недавно приезжал. Молил вернуться, не оставлять его. Но ты же знаешь её. Если сказала – так оно и будет. А ты сегодня свободна? – Я всю неделю отдыхаю. У меня «перекур». Через неделю начну, а вернее, продолжу подготовку к выставке. Два месяца поработаю здесь, а потом – на стажировку. Полгода – на лоне природы, красота! – У тебя недурные планы. А у меня – сессия на носу… Ах, да, я хотела предложить тебе пойти со мной, заниматься. – В читалку? Пожалуй, можно.

Они сидели уже часа три. Дора готовилась к семинару. Глория конспектировала Гассенди. Рядом – Ремарк. Читальный зал был переполнен, знойная тишина усыпляла. Глория, когда чувствовала, что засыпает, оставляла книги и выходила на улицу. Пять-десять минут прохаживалась вдоль здания. Мороз пробирал до костей и – вновь в духоту зала. Дора победоносно высиживала час за часом и, казалось, её даже не тянуло ко сну. Когда после одной из таких прогулок, Глория села за стол, Дора кивнула ей на записку. Глория прочла: «Почему ты читаешь час одну книгу, час другую? По-моему, это рассредоточивает. Тем более, такие разные вещи».

Глория ответила на таком же клочке бумаги « Так удобнее. Напротив, мне легче таким образом усваивать. От чтения одного и того же в течение дня одуреть можно. Кстати, философия прекрасно компонуется с художественной литературой».

Дора прочла, улыбнулась, но, когда встретила взгляд Глории, вдруг, улыбка замерла на её устах, а зрачки расширились в недоумении. Глория смотрела прямо ей в глаза и одновременно мимо. Куда-то, словно далеко-далеко, но всё же – в душу ей, Доре.

А её душа была скрыта от всех. Она никогда и никому ничего не рассказывала из того, что таилось на дне её сердца. И этот взгляд смутил, поверг в недоумение и ужас. Глория же, взглянув на улыбнувшуюся Дору, внезапно для себя задалась вопросом:« Что в ней такого, что отделяет её от остальных? Мне сразу бросилось в глаза, что она – одна. Да и Сандра говорила, что в группе, где Дора учится, её недолюбливают. У неё нет друзей; а смогу ли я понять её, не оттолкнув впоследствии, как делают другие?»

Испытав полную толику ужаса за своё «невидимое» Я, Дора наклонилась к Глории, – Я когда-нибудь тебе всё расскажу. Глория, смутившись, опустила глаза, но сей же час, вновь пристально посмотрела, на Дору. – Не надо словно наперегонки: « Она меня видит насквозь. Отчего? Видит и молчит. Другая давно бы спросила, сказала… Ас ней интересно. Я даже не чувствую остроту той повседневной напряженности, той боли, что ношу в себе. Мне с ней не просто хорошо… Здесь есть нечто другое, более сильное, страстное…»

Дора берёт листок и пишет: «Пошли отсюда».

Морозный воздух приятен и свеж, серебристый иней сыпался под светом фонарей; зимний вечер уже прокрался в город.

– Куда ты хотела? – Глория берет горсть снега, растирает его в руке и он, словно песок, струясь между пальцами, сыплется вниз.

– В кино.

– Пошли. После фильма обе,задумавшись брели по завьюженным улицам. Словно сговорившись, миновали трамвайную остановку. – Глория, Сандра – твоя подруга? – Подруга? – переспросила Глория, -Я не знаю, как сказать, – она говорила медленно, казалось. обдумывала каждое слово, – подруга… А вообще-то нет, вслух рассуждала она, – нет; друзья… у меня их нет. А вот хорошая знакомая, приятельница – пожалуй.

– Я ей многое доверяю, – продолжала Дора, – но мы с ней тоже не друзья. И все же, у меня есть друзья, только не здесь. Глории показалось, что Дора, пусть и подсознательно, но хотела её в чем-то превзойти. Она резко повернула Дору за плечи к себе,

– Послушай! Друг – это очень много. Некоторым, а точнее многим, не под силу вес этого слова. Не-вы-дю-жат, понимаешь? И, лучше не говорить вслух « друг»; ибо иногда не считаешь человека таковым, а он тебе – истинно друг, даже больше. Не возлагай ни на чьи плечи эту ношу. Она сама определится. И кичиться ею тому, кто заметил сию ношу на плечах другого, значит – предать; а может быть и сбросить собственную такую же ношу с плеч своих. В общем, я толком не могу объяснить, я это чувствую. – Так, значит, у тебя есть друзья?       – Не знаю. Вероятно, есть, а я не сумела их увидеть. А тем, которых я в душе своей считаю, может быть друзьями, им мы приписываем лишь своё личное отношение к ним, то есть, моя любовь к ним рисует мне мираж их любви ко мне.

Теперь Глория жалела, что столько туманного, непонятного наговорила Доре.

«Да и какое ей дело до моих рассуждений, моих отношений с людьми» – думала она, « у неё, может быть, всё по-иному, совсем иначе она может понимать, мыслить…» Глория вдруг почувствовала, как ей сдавило горло, виски; и тяжесть навалилась на тело…

Среди ночи Глория проснулась. Встала, стараясь не разбудить Дору и Сандру. Хотелось пить. Она вспомнила, что снилась выставка и, что её картины «прогорели». Тихо направилась к двери.

– Я не сплю, – прошептала Дора. Они вместе вышли на кухню. Сели у батареи отопления. – Глория, нам надо будет поговорить, и очень серьёзно. «Почему надо и, почему, именно со мной? Ужели она собралась мне исповедоваться?» Глория исподлобья взглянула, на сидящую рядом Дору. « Я её нарисую. Обязательно».

Уснуть не удавалось. Дора обняла Глорию, спрятала лицо на её груди. Дора испытывала непонятное волнение. Ей, вдруг показалось, что к её груди прильнул маленький ребёнок, который ищет материнского тепла, ласки, ищет спрятаться от невзгод непонятной ему жизни. – Малыш, – прошептала она. Ей, как в ту, первую ночь, захотелось пожалеть Глорию, обнять,

прижать к себе. – Малыш, – повторила она и погладила волосы Глории… Ей вспомнилась сказка Сент-Экзюпери «Маленький Принц», «…и я в ответе за тебя». Дора сама не могла понять почему, но с этого момента она стала считать себя ответственной за этого дорогого теперь ей человека.

Глория уже засыпала. Грудь Доры, то поднималась, то опускалась в дыхании, касаясь щеки Глории. Она едва расслышала «малыш», ей привиделся большой сад и бабушка, искавшая её и, звавшая

– Малыш! «Странно, почему «малыш», мелькнуло в мозгу у Глории, ведь бабушка никогда её так не звала. Потом бабушка подошла, погладила её по голове, и, наклонившись, поцеловала. Но отчего бабушка так долго не отпускает… и уже не бабушка, перед маленькой девочкой, … Глория открыла глаза. На губах она чувствовала тепло и вкус губ Доры. Глория сжала руку Доры, сказав: « Не слишком ли мы далеко зашли?– и, приподнявшись на локте, склонилась к её губам.

Дни пролетали в каком-то бешеном круговороте. Глория ходила заниматься с Дорой в читальный зал её института, там они просиживали днями, прерывая чтение лишь для того, чтобы сходить в кафе пообедать. Дора готовилась к семинару, Глория занималась философией, штудировала работы по вопросам современной литературы, живописи, эстетики. По дороге домой они делились впечатлениями пройденного дня, спорили, иногда даже ссорились. Глория многое поведала Доре о своей жизни. Дора… Дора о себе ничего никогда не рассказывала.

Однажды вечером Дора ушла «на часок» и не возвращалась двое суток. Глория не находила себе места. То ей виделась автомобильная катастрофа, то пьяный с ножом в руках и оскаленными зубами, то ещё какая-нибудь нелепость. Ночи, словно сплошной кошмар утомляли её до такой степени, что к утру, часам к шести, она забывалась двухчасовым тревожным сном и просыпалась вся в холодном поту…

Она открыла глаза. Над ней склонилось лицо Доры.       – Я люблю тебя, – едва слышно сказала Глория. Но ты всё не приходишь. Когда ты придешь? Я ведь тебе не скажу этого.

Я боюсь взвалить на твои плечи мою любовь. Не надо. Дора перепугалась. Она принялась трясти Глорию. – Малыш, что с тобой? я здесь. Ну, смотри же.

Глория, ошалело уставилась на Дору. Они сидели за столом.

– Послушай, зачем ты так? Я не спрашиваю, где ты была. Но могла бы сказать, что не знаешь точно, через сколько вернешься.

– Прости, – Дора опустила глаза в стакан с чаем и, высматривала там себе оправдание, – Я у тётки была. Она уезжала, а я… – Не надо, – внезапно Глория вспомнила сон. И своё признание, показавшееся ей до нелепости глупым.

–Я ничего не говорила во сне?

– Нет, – Дора не поднимала глаз от стакана невыпитого чая.      Глория подошла к ней, взяла за подбородок и повернула к себе лицом. – Правда? – Не смотри на меня так. Я не могу вынести этого взгляда. – Дора, я прошу правды.       – Я тоже люблю тебя. Глория не ожидала. Хотя она привыкла к тому, что везде и всем нравилась, но это было не то. А она, физически чувствовала это

« НЕ ТО».

«Сбить с толку – называется у него (актёра Н. С.) доказать; свести с ума – называется у него: убедить»

Ф.Ницше

Декабрь завьюжил улицы, набросал снега. По утрам солнце распускало веер малиновых лучей, к обеду выкатывалось на крышу ратуши, а к вечеру ныряло в ватные сероватые облака. День клонился к вечеру. От духоты слипались глаза. Глория, дочитав страницу, пишет « Ты обещала разговор. Помнишь, ночью». Дора внимательно смотрит на Глорию. Долго сидит в каком-то полузабытьи, уставившись на кипу книг. Потом пишет: « Не знаю, с чего начать и о чём самое главное. Кажется все уже говорено. Мы говорили обо всём (или ни о чем?). А, может быть, главное так и осталось в молчании. Порой, меня одолевают приступы бешеной злобы на себя. Злюсь на то, что теряю голову и дурею, дурею на глазах и, самое смешное, что это происходит со мной – холодной, бесстрастной. Сказывается, видно, темперамент предков, как ни зогоняй его подальше и поглубже. Ты всё знаешь, зачем повторяться? Ты права в своих заключениях, насчет того, что мне плохо, что мне нужен человек, который бы меня понимал, ни о чем не спрашивая. Я, действительно искала забвения от прошлого. Только, кажется напрасно. Правда, в какой-то степени мне это удалось. Может быть, я заблуждаюсь и, просто всё притупилось, однако не прошла боль. Прошлое сейчас отступило, но не ушло. Вероятно, я заслуживаю порицания – пусть. А мне нужна ты. Началось всё с элементарного чувства заботы. Мне, просто, вдруг, захотелось погладить тебя по голове, прижать к себе, укрыть от тревог. У меня раньше не возникали, подобные желания. Ты мне казалась беззащитным ребёнком. Бредовая идея. Но, понимая это, я упрямо гнала доводы разума. Прекрасно понимаю, ты взрослее меня, старше ( не в возрастном смысле) и, всё таки, мне ты казалась маленькой, беззащитной. Сама того не зная, я всё больше запутывалась в своих чувствах к тебе. Не бери вины в этом на себя. Да и вина ли это? А может благо наше; кто ответит? Ты поняла меня, поняла молча, без слов, ни о чём не спрашивая. Какими-то внутренними путями. Мне иногда кажется – мы с тобой – одно; ты вошла в меня целиком, вся, как есть, не спрашивая разрешения войти; ворвалась, перевернула всё на свете, свела с ума и утащила за собой. Теперь уже поздно вернуться к исходной точке. Но при желании можно. Всё дело в том, что его (желания возвратиться) – нет. Только вперед! В ближайший день, а потом… будь, что будет. Я начинаю нести ерунду. Совсем не то следовало бы говорить. Но, как только слова попадают на бумагу – они тускнеют, бледнеют, облекаясь в благопристойную оболочку, как будто в разговор двоих не очень тактично вмешивается третий. Со временем я осмыслю суть происходящего сейчас и смогу объяснить себе всё до мельчайших деталей. Пока, я действую по наитию. Поздно, да и ни к чему взывать к рассудку – смешно даже, вкусив от запретного плода, пытаться остаться трезвой. Одним словом, разбирайся. Р.S. У нас несомненно, будет ещё большой разговор. Но не теперь. Я не бегу от него, просто, сейчас – не время». Глория чувствовала такую бесконечную признательность Доре, что ей захотелось не медля обнять и расцеловать её, прямо в сей же момент, но..

Она пишет: « Хорошо, сейчас, я понимаю – не будет. НЕ – БУ – ДЕТ. Но я хочу знать, для чего он? Какую цель ты преследовать хочешь этим разговором? Для каких он последствий состоится? Ведь ты знаешь, если задумала. Я тоже не люблю отвечать на вопросы, когда их задают врасплох. По сему, и хочу знать это немногое». « Я думаю, он будет обо всём. Очень искренний и очень личный. Скорее всего, перед твоим отъездом. Осталось чуть-чуть больше месяца. Такие разговоры происходят перед прощанием. Хотя, мне, всё чаще приходит в голову мысль о никчемности его. Нужен ли он на самом деле?» Глория остановилась на слове « прощание», словно зацепилась за него. Оно ей не понравилось. Дора отказывается, по сути, от затеянного. Она, просто, вероятно, не сумеет его завязать. Глории вновь захотелось спрятать лицо на груди у Доры. Спрятать и уснуть. А книга вопрошающе таращилась на неё раскрытыми страницами. И она читает. И опять не выдерживает: « Я свою страсть, куда лучше проявляю на бумаге, нежели в разговорах. Он может просто не получиться. Бог с ним! Я хочу не разговоров, а тебя; я хочу не слов, а ласк; я хочу не звуков, а выражения глаз. Ведь это куда больше, чем устное излияние. Ты же знаешь, что нужна мне каждую минуту. Особенно, когда тебя нет рядом. Я скоро уеду. Ты говорила вчера, я – твой грех. Что ж! Грех нуждается в омовении. А омовение для меня – ТЫ. И мне даже кажется – после сего обряда, т. е. – ежеминутного пребывания рядом с тобой, ты не заражаешься грехом, а остаешься такой же; я же делаюсь чище. Понимаешь? Я не желаю считаться с мнением окружающих на этот счёт. Они не понимают, либо не хотят понимать. Мой духовный мир и нравственный гораздо чище, нежели у большинства из них». Дора берет чистый лист. Её мысли обгоняют одна другую: «Со мной творится такое впервые. Я не знаю, чего сейчас во мне больше: любви материнской или женской. Но любовь есть. Любовь к этому непонятному, непостижимому человеку. К художнику, не только как профессионалу – художнику душой, умом, словом, художником – всем своим существом». Дора торопливо писала, словно боялась не успеть выразить свои мысли, а Глория, следом прочитывала… « Ты зажигаешь меня своими письмами сильнее, чем словами или действиями. А, что касается греха – им не заражают, он не контагиозен. Он свершается сам собой». Глория уже не читала. Она смотрела перед собой и ждала написанного Дорой листка. А когда прочла – мысли её хлынули на бумагу: «Это не грех, нет! Никогда любовь не была грехом! Слышишь,