Последняя загадка Эдипа

«Я много плакал, много троп заботы

Измерил в долгих странствиях ума.»

ОДНАЖДЫ

Назавтра Лай должен был возвращаться в Фивы. Он чувствовал, что в доме Пелопа явно перевкушал яств со стола радушного хозяина, да и кубок наполнял излишне часто игристым, янтарным вином. Теперь Лай лежал, запрокинув руки за голову, в зале, отведенном для именитых гостей, на широком, роскошном ложе и, время от времени, его мучила отрыжка, одолевала дремота и в животе нехорошо урчало. Его праздничные одежды смялись и носили следы жирных и винных пятен. Прикрыв глаза в дрёме, он видел пышную фигуру женщины, её упругую высокую грудь, изящную, словно из мрамора шею.

Лаю хотелось ущипнуть эту грудь, он потянулся рукой… Очнувшись от дрёмы, он невольно поморщился и перевернулся на живот. Веки вновь отяжелели, и перед глазами предстало лицо юноши. Лай напрасно тщился вспомнить, кому принадлежит этот божественный облик, однако мысли ворочались в мозгу тяжело и лениво.

Лай проснулся от зычного голоса пелопова раба. Тот возвещал громогласно в соседнем покое о прибытии из гимнасий Хрисиппа, сына Пелопа. И тут Лай вспомнил, кому принадлежит, виденное им прекрасное лицо, обрамленное волнистыми, короткими волосами, с чёрными большими глазами и тонкими точёными крыльями носа.

Лай сел на ложе, трижды хлопнул в ладоши и к нему, тут же явился раб, стоявший все это время по ту сторону проёма входа в покои, за колоннами.

–Короткий хитон, сандалии и вина, – хриплым голосом, коротко приказал Лай и сел, подобрав колени и положив на них голову. А она гудела от излишеств и предвкушения встречи с Хрисиппом. Вскоре явился раб, со всем требуемым и с сосудом, наполненным водой. Он одел Лая, ополоснул ему ноги, протянул полный кубок вина. Лай долго вертел кубок, что-то прикидывал, соображал, морщился, глядя на игристую жидкость, наконец, собрался с духом и, закрыв глаза, выпил содержимое. После этого из его лёгких вырвался вздох облегчения и довольства. Он махнул на раба рукой, тот, молча удалился. В это время послышался добродушный голос входящего Пелопа.

–О! Наш высокий гость весьма чтит бога Дионисия, как и всякий, уважающий себя эллин.

Пелоп остановился у входной колонны, рядом стоял юный Хрисипп.

–Не хочет ли царь фиванский отдохнуть в тени портика?

Друзья направились к выходу. Они расположились на мраморной скамье, рядом стоял такой же столик. Стройные ионические колонны создавали впечатление, что портик парит над холмом. Между колоннами тянулись виноградные лозы. Солнце клонилось к закату. Гроздья винограда светились в солнечных косых лучах, от мраморного пола тянуло блаженной прохладой. Хрисипп сел рядом с отцом, напротив Лая.

–Ты завтра покидаешь нас, -с неподдельной грустью сказал Пелоп, -остался бы ещё ненадолго.

–Нет, я должен быть в Фивах.

–Жаль конечно, однако, если богам будет угодно, ты ещё навестишь нас.

Появились рабы с разносами. Оливки и виноград, амфора и два кубка украсили мраморный столик.

–Что же я не вижу третьего кубка!? Для третьего мужа, -смеясь удивился Лай.

–О, нет, -коротко запротестовал Хрисипп, до того молчавший.

–Он ещё не муж, но юноша, -торжественно и гордо возвестил Пелоп, -и этот отрок нам споет сегодня. Я хочу, чтобы ты послушал его песни. Мои друзья, слушая Хрисиппа, говорят, что это сам Орфей поет его голосом и играет на лире.

Один из рабов подал юноше инструмент. Так, беседуя и слушая песни Хрисиппа о Героях, друзья просидели за кубками почти до темноты. Чем дольше Лай слушал сладкозвучные песни сына Пелопа, чем внимательнее всматривался в его нежные прекрасные черты, тем больше он желал не расставаться с ним.

Поздно вечером, когда гости Пелопа захмелели и политические беседы наскучили им от чрезмерных возлияний и непослушания языков воле их владельцев, Лай подозвал к себе Пелопа и, упрямо мотая головой, спросил

–А почему нет Хрисиппа?

Пелоп, также, не очень хорошо владея собственным телом и мыслями, склонившись почти к уху царя фиванского, пробормотал,

–Не муж, но мальчик…возлияния не угодны…этому…виноградарю, Дио…Дио… -…нисию, -закончил Лай.

–Как неугодны? Богу виноделия? Неуг…

–Да, богу вино…,-перебил Пелоп.

–Э нет, -Лай помотал пальцем перед носом Пелопа, -нет. Дионисию всегда угодно. Пусть все приобщаются к возлиянию. Пусть станет мужем, эллином, воином. Мне угодно. Раб, -закричал Лай, -Раб! Хрисиппа зови. С лирой.

Раб удалился. Гости сидели по двое, по трое. Слева от друзей два гордых эллина заспорили. Но в чем суть спора ,они и сами не знали. Слышались проклятия, имена богов, кто-то сзади Пелопа, призвал в свидетели бога Пана. Один из юных гостей посылал своего старшего сотрапезника в Тартарары, и густой запах винных паров кружил головы более, нежели содержимое выпитых амфор.

Юный Хрисипп старался скрыть свое недовольство за маской безразличия. Он пел по приказу отяжелевшего и отупевшего от чрезмерностей родителя, но пел для себя, не видя и не желая видеть присутствующих.

Впрочем, вряд ли они могли услышать его песни, ибо, одурманенные плодами трудов Дионисия и благовониями, которыми окуривали рабы помещение, либо дремали на ложах, либо упрямо спорили между собой с полусомкнутыми веждами.

К середине ночи Лай очнулся от тяжёлого полусна и его, покрасневшие красивые глаза, остановились на Хрисиппе. Он довольно ухмыльнулся и, подойдя, взял лиру из рук юноши.

–Хочешь я спою тебе? Хотя я давно не пел и не играл. Все же я спою тебе о моих родных Фивах.

Неверной рукой Лай тронул струны. Голос его звучал хрипловато, но чувствовалось, когда-то он был неплохим исполнителем.

Он пел, забыв обо всем, глядя неподвижными расширенными зрачками в глаза Хрисиппу и видел он в этих глазах Фивы, свой роскошный дворец,.. Но вот слёзы непрошено навернулись на глаза и Лай почувствовал такую безысходную тоску, в груди так защемило, что он внезапно остановился. Песнь оборвалась на полуслове, на полузвуке и он прошептал «Хрисипп. У меня нет сына, нет дочери. Будь моим.»

Однако шептал Лай только губами, беззвучно. Юноша не понял сказанного.Он лишь почуял, что вкусивший излишеств в жизни и во дворце Пелопа гость, страждет, преисполнен грусти и нежности.

–Давай совершим возлияние Зевсу, – тихо предложил Лай. Предугадав благородный порыв юноши тактично отказаться, он предупредил его отказ словами:

–Я знаю – ты честный и чистый юноша, однако, кубок вина не повредит ни твоей чести, ни твоей праведности.

Он сам наполнил кубки. Хрисипп в смущении потупил взор.

А тем временем в обожжённом мозгу гостя рождался план. Он решил попытать счастия и, обольстив юношу речами и не без помощи янтарного вина, уговорить его отправиться с ним, погостить в Фивы. А там уже Лай позаботится о том, чтобы Хрисипп не смог вернуться на Пелопоннес.

До отъезда на рассвете, оставалось не так уж и долго. Лай с Хрисиппом за всё это время не сомкнули век. А едва Эос посеребрила небосвод, Лай, снаряженный ещё с вечера подарками Пелопа, в сопровождении Хрисиппа (правда сына хозяина вели под руки рабы фиванца), вышел из дворца Пелопа. Сам гостеприимный хозяин в это время пребывал во власти двух богов: Дионисия и Гипноса.

В пути, когда чары выпитых амфор потеряли своё действие на юношу, он было попытался настоять на возвращении, однако услужливый и заботливый Лай, дал для защиты Хрисиппу четырёх дюжих рабов, которые и хранили его в путешествии.

Лай действительно беззаветно привязался к юному наследнику Пелопа и чувства его с каждым днем разгорались все больше и больше. Хрисипп был возмущён, пытался избавиться от ненужного ему покровительства. Все его попытки остались вотще. А привязанность Лая приобретала всё более навязчивый и порочный характер. Уже будучи в Фивах, однажды, не выдержав чрезмерных проявлений чувств Лая, Хрисипп свёл счёты с жизнью, которую он считал позором.

И

РВЁТСЯ НИТЬ.

После смерти Хрисиппа, Лай долгое время не мог смириться с мыслью о потере. Он понял, что любовь к Хрисиппу дарила ему смысл и радость, хотя эта радость и омрачалась упрямством и неприязнью юноши.Лаю приходили даже в голову мысли, что следовало не так грубо и настойчиво добиваться расположения Хрисиппа, что надо было как-нибудь мягче с ним обращаться, дать ему время понять чувства Лая, свыкнуться с его любовью.

Но что проку горевать о том, которого уже нет! А тут Менойкей предложил Лаю в жёны свою совсем юную дочь Иокасту.

Великолепный свадебный пир продолжался семь дней и семь ночей. Теперь царь фиванский все свои нерастраченные чувства положил к ногам юной красавицы жены и очень скоро вовсе забыл о Хрисиппе, своей любви к нему и нелепой его смерти, в которой был повинен. Шли годы, спокойно и счастливо текла жизнь в семивратных Фивах.

Было позднее утро. Иокаста поднесла к ложу, на котором только пробуждался Лай, таз с тёплой водой. Она решила сама омыть супругу ступни. Лай притянул Иокасту к себе, его мускулистые, властные руки коснулись её груди, бёдер. Женщина ласково, но настойчиво отстранилась. Он недоуменно, однако без гнева посмотрел на неё.

–Мой супруг, мы с тобой живём бок о бок, лето за летом, а я так и не смогла подарить тебе наследника.

В глазах Иокасты стояли слёзы. Лай прикрыл веки и прижался к её животу лицом. Так он сидел на ложе, безмолвно обняв, стоящую подле него женщину. Она гладила его ,заметно поредевшие в кольцах волосы и не пыталась прервать затянувшегося молчания. А он вдруг вспомнил, как много лет назад, увёз обманом с Пелопоннеса юного наследника правителя. Вспомнил, стёршиеся в памяти черты его нежного лица. Вспомнил,как послал к Пелопу гонца с сообщением о том, что, якобы Хрисипп не вынес дороги и по прибытии в Фивы, заболел и умер. Вспомнил эту ложь и, ему почему-то стало страшно. Потом страх перешёл в гнев. Лай подумал: «Он бы был неплохим наследником. Мог бы стать завидной утехой. Зачем предпочёл мне смерть? А впрочем…», лоб Лая наморщился, под сомкнутыми веками, если бы можно было видеть его взор, сверкало негодование, «…впрочем, он бы, возмужав, ещё посмел бы влюбиться в Иокасту. Всё правильно решили богини судьбы. Нить Клото – оборвана.»

Он поднял взор на жену, словно желая лишний раз убедиться в её красоте и свежести.

Лай любил свою супругу и, его не меньше огорчало отсутствие потомства. Это единственное, что омрачало семейное счастие фиванского царя.

Наконец, правитель Фив решил обратиться за советом к Дельфийскому Оракулу и отправился в путь. После свершённого обряда, Оракул страстно изрёк: «Лай, оставь мысль о потомстве! Ты решил спорить с богами». Лай упрямо смотрел себе под ноги, словно эти слова относились к кому-то другому. Лицо же горело гневом и нетерпением.

–Но уж коли ты вопросил, – помолчав продолжил Оракул, -вот ответ богов: ты родишь сына и погибнешь от его руки.

Ничего не видя перед собой, вышел Лай из Храма. Тяжело было смириться с услышанным. Но как умилостивить богов или как обмануть их!? Ужас и отчаяние переполняли фиванского правителя. Горе и бессильный гнев объяли его душу. Лай решил не сразу возвращаться в Фивы, а повременить и на некоторое время остаться в Дельфах. Ему надо было побыть самому с собой, всё обдумать и решить – либо смириться с волей богов, либо…

По возвращении из Дельф Лай застал Иокасту за рукоделием. Глаза её светились любовью и преданностью. Она попросила сесть мужа рядом.

–Лай, мы с тобой счастливейшие из людей. Ты знаешь, боги услышали мои мольбы, – она сияла и фиванский царь невольно любовался ею, – боги услышали нас, они даруют нам наследника.

Лай в замешательстве взял нить из рук супруги и стал её крутить, пропуская между пальцев. Страх поразил его в самое сердце. Вот и свершилось – он породил свою смерть. Царь взглянул на нить в его руках. «О, эта нить подобна нити Мойр. Опережу Отропу. Я сам её порву, сам решу судьбу убийцы, которому не суждено будет стать им». Нить в руках Лая лопнула, когда он в очередной раз пропускал её между пальцами. Лай вздрогнул.

–Ничего, – по-своему истолковав смятение на лице царственного супруга, утешила его Иокаста, -я свяжу её и продолжу своё занятие.

ПОСЛЕ ПИРА.

Во дворце Полиба в этот день было много гостей. Сам Полиб, правитель Коринфа, недолго находился за пиршественным столом. После полудня он удалился с немолодыми именитыми гостями в деловые покои для разрешения политических вопросов и для выяснения кое-каких обстоятельств по заключению договоров с соседними полисами.

Рядом с Эдипом, сыном Полиба, возлежал Гераклит, его ближайший друг ещё со времён гимнасий. Приятели друзей нередко задавались вопросом -что связывает этих, совершенно противоположных по внешности и духу людей.

Эдип был высок, строен, светловолос, очень красив лицом. Его спокойный ровный характер обеспечивал расположение к нему, как его сверстников, так и умудрённых жизнью и опытом коринфян. Рассудительность, с которой он подходил к любому, даже самому малозначащему вопросу, удивляла окружающих, изумляла их и в тоже время, заставляла прислушиваться их к его мнению. Гераклит ,рядом с Эдипом, казался маленьким. Он уже прибрёл брюшко для потаения в нём излишеств. Чревоугодие способствовало легкомыслию и скептицизму, которые отличали этого человека. Он любил позубоскалить, принимал решения, следуя страсти, не обдумывая и не заботясь о последствиях. Его тёмные с рыжим отливом волосы, казалось, всегда были в беспорядке. Небольшие, прищуренные глаза беспрестанно стреляли по сторонам в поисках объекта для насмешек. Ещё будучи в гимнасиях, он пристрастился к кубку Бахуса, много смеялся, быстро и много говорил. Во время возлияний Гераклит не знал меры ни в вине, ни в еде, сильно потел и лицо его становилось блестящим и красным.

Теперь они возлежали друг против друга. Кубок Эдипа едва был отпит, Гераклит же подтрунивал над товарищем,

–Послушай, приятель, ты меня обманываешь. Я уже три кубка выпил, а ты с одним не справишься никак. Разве эллин не должен знать толк в земном нектаре?

–Должен, -поддержал его Эдип, -но только толк, а не бестолковость, которую последний вызывает при употреблении без меры.

–Могу согласиться, -засмеялся Гераклит, -О! Смотри, Эномай идёт сюда.

К ним подошёл худой, но крепкий юноша с голубыми, как два озера глазами.

–Что, Гераклит, замучил аппетит? – находу срифмовал он.

Эномай был самый молодой из присутствующих. В своей манере общаться он чем-то походил на Гераклита. А отличало их слишком многое. Эномай бывал настолько же угрюмым, насколько мог быть весёлым и беззаботным. Он небезуспешно упражнялся в стихосложении и ораторском искусстве, умел завладевать мыслями и настроением окружающих.

–А, наш аэд почтил нас собственной персоной, – насмешливо отозвался Гераклит.

–Иду к друзьям на шум и гам, чтобы вкусить насмешек яд.

–Боги олимпийские! Он издевается, -сила голоса Гераклита не уступала силе его аппетита.

–Я к вам с новостью, – пропуская слова Гераклита мимо ушей, заявил Эномай.

–С новостями от Гермеса или Аполлона?. -поинтересовался Эдип.

–Пожалуй, здесь замешан Аполлон, -в тон Эдипу ответил Эномай.

–Что ж, выкладывай, – Гераклит приготовился слушать, дабы не пропустить ни слова, ибо, на любое из них, можно было натравить музу сатиры.

–Вчера мой отец прибыл из Афин. Привёз аттические вазы, вы знаете, прекрасней я ничего не видел.

–Аттических не видел ваз? – ехидно изумился Гераклит.

–Почему? Видел. И у меня их немало. Однако эти…Я даже не могу передать. Я приготовил вам по подарку.

Эдип встал, – Друзья! И у меня для вас кое-что есть.

Он вышел и, спустя немного, появился с двумя щитами и дротиками.

– О!– воскликнул Эномай, – Это – коринфской работы!

–Эти щиты из мастерской Продика! – восхищённо заметил Гераклит.

–Того, что возле агоры живёт? -спросил Эномай.

–Тот самый, безродный, -подтвердил Гераклит.

–Я слышал, его младенцем нашёл какой-то раб за стенами Коринфа? -проговорил Эдип.

–Да, Зевсу было угодно, чтобы из этого найдёныша получился прекрасный оружейник.

Эдип устремил взгляд поверх голов своих друзей и задумчиво произнёс, -Странно, когда тебя вот так, младенцем, швырнут на съедение диким зверям. Хорошо, если найдётся кто-нибудь с доброй душой.

Гераклит тем временем наполнил кубки и протянул их товарищам.

–Выпьем за громовержца Зевса!

Его лицо уже было сильно раскрасневшимся, капельки пота проступали на лбу и на верхней губе. Он поставил пустой кубок подле себя и лукаво глянул на Эдипа.

–А ты не знаешь ,как бывает,– воля богов возносит даже недостойного?

Эномай с Эдипом с удивлением взглянули на Гераклита. Глаза его покраснели, блеск их усилился и Эдип заметил:

–Друг, я не хотел бы тебя обидеть, однако земной нектар может пойти тебе во вред.

Гераклит расхохотался.

–Обидеть!? Нет, я не из тех, кто обижается,а вот ты, Эдип…?-он не закончил фразу. Зрачки его впились в лицо друга.

–Я недавно случайно услышал от одного илота… -Гераклит замялся, но тут же торжествующе поднял руку, -ты не зря пожалел Продика.

–Твоя двусмысленность не делает тебе чести, -заметил Эномай.

–Хорошо, буду без намёков говорить. Судьба Эдипа подобна судьбе Продика. Разница лишь в том, что Продик стал простым мастеровым, а Эдип – наследником.

–Ложь,– глаза Эномая стали колючими, жёсткий взгляд пронизывал Гераклита, который вобрал голову в плечи и опустил взор. Наступило тягостное молчание. Эдип взял в руки щит, и, казалось, бесцельно его разглядывал. Эномай следил за руками Эдипа.

–Возможно,– смущённо протянул Гераклит, -но сообщались такие подробности, которые не вызывают сомнений в осведомлённости рассказчика. Твоё имя – носит твою тайну.

Когда гости разошлись, Эдип направился к Полибу. Тот радостно встретил сына.

–А, Эдип, проходи. Ты знаешь, сегодня правитель Микен продал мне две сотни рабов, скоро он прибудет в Коринф.

–Отец, почему мне дано такое имя? – не слушая Полиба спросил Эдип.

Лицо Полиба побледнело, однако, он сразу справился с собой.

–Когда ты был младенцем, – медленно начал правитель Коринфа, в руках он вертел красивую дорогую вазу, -тебя укусила змея за ступню. Рабыня повинна в том. Она, оставив тебя на траве, спустилась к ручью напиться… Она за это была отправлена в царство Аида. У тебя была сильная опухоль. Отсюда твоё имя.

–О! Отец!, -воскликнул Эдип, -как бы я хотел, чтобы это было правдой!

На глазах Эдипа заблестели слёзы.

–Это правда, – твёрдо сказал Полиб, окончательно взяв себя в руки.

–Теперь, иди, мой сын, я устал.

Ночью Эдип не мог заснуть. Он вспомнил, как отец побледнел, как дрожали его пальцы, когда он бесцельно вертел в руках вазу. Вспомнил лицо и глаза захмелевшего Гераклита и потупленный взор Эномая.

Утром Эдип нашёл свою мать в глубине портика. Тяжёлые дорические колонны, каменные плиты под ногами, тёмно-зелёный цвет стройных, застывших кипарисов, подобных строю часовых внизу холма. Сеял мелкий дождь. Был первый день дождей, знаменующих приход холодов и бурь. Меропа – стройная, прекрасная в своей увядающей красоте, стояла у одной из колонн. На плечах её был пурпурный с жёлтой каймой плащ. Она обернулась на шаги сына.

–Эдип, ты без плаща! – воскликнула она, протягивая к нему руки. Эдип сжал пальцы матери.

–Ты – мать моя? ты мне должна ответить. Убить меня или развеять мои подозрения. Скажи, я – был тобой рождён?

Глаза Меропы с ласковой грустью смотрели на Эдипа. Полиб поведал жене о чьём-то коварном языке, зародившем сомнения у их сына, и она была готова к любым вопросам своего любимца и наследника её мужа.

–Ты – сын Полиба и Меропы,– промолвила мягко Меропа, – и отбрось сомнения. Если какой-то шутник из зависти решил разыграть и оклеветать тебя и твоих родителей, то не стоит этому придавать столько значения. В бессмысленности никогда не может быть смысла.

Они стояли друг подле друга, Эдип всё ещё сжимал в волнении руки матери. Он, сильный, высокий юноша и она, стройная, изящная женщина.

Однако сомнения, по-прежнему одолевали Эдипа и на следующий день он решил отправиться в храм Аполлона к оракулу.

Едва юноша свернул на улицу, ведущую к выезду из Коринфа, как сзади послышался голос, окликавший его.

–Эдип! Постой! – это был Эвбей, красивый, темнокудрый молодой человек, с пробивающейся тёмной полоской на верхней губе.

–Я уже почти стадию гонюсь за тобой, а ты не слышишь.

–Я? Ах, может быть, -смущённо проговорил Эдип.

Моросил мелкий дождь, приятели отошли под сень платана и сели на каменную скамейку, устроенную в искусственном гроте. Эвбей плотнее запахнул плащ.

–Ну и погодку ты выбрал для прогулки.,– он помолчал, -Эдип, я хотел предложить тебе пойти со мной к Криксу. Он просил передать тебе, чтобы ты пришёл. Но мне…, мне хотелось, чтобы мы вместе пришли туда.

Эдип не совсем понимал Эвбея. Мало того, что приятель говорил, по меньшей мере туманно, он -Эдип- весьма был удручён и озадачен собственными мыслями.

–Эдип,– в голосе Эвбея послышалось отчаяние, -ты не хочешь идти? -воскликнул он, видя рассеянный взгляд Эдипа.

–Нет, что ты, -заставил себя вернуться к действительности юноша, -ты хочешь с Криксом поговорить…,-он коснулся пальцами висков, -я бы пошёл к Криксу, но…

–Но, что но, Эдип? Я туда один идти не могу.

–Понял, -слабо улыбнулся Эдип, -ты- бесстрашный ездок на колеснице, один из лучших стрелков из лука, ты боишься девушки!?

–Я вовсе не боюсь, -возразил Эвбей, -но у неё весьма острый язык, я же по этой части…

–Ты любишь Елену, -грустно сказал Эдип, -любишь и боишься быть смешным. А, между тем, Крикса ты пленил и, я думаю, он не даст тебя в обиду.

–Ты всё шутишь, Эдип. Крикс всего лишь отец Елены и не его мне любовь нужна.

–Да, но в жены дочерей отдают отцы тому, кого считают достойным. Эвбей, ты ведь знал, что Меропа мне не мать? – без всякой связи и околичностей спросил Эдип.

Эвбей метнул быстрый взгляд на Эдипа. Он был в тот день у Полиба и Гераклит ему тогда плакался, сожалея о своей «шутке»,как он сказал. Жестоко, конечно обошёлся Гераклит с другом. Разве такими вещами шутят.

Эдип же в это время следил за Эвбеем. Если ЭТО правда, то при подобной постановке вопроса у Эвбея не останется сомнений в уверенности Эдипа насчёт своего происхождения и тот подтвердит его мнимую уверенность, которая станет для Эдипа истиной. Эвбей отвёл глаза в сторону и, помедлив всего мгновение, твёрдо заявил приятелю, -Полиб – твой отец, Меропа – мать твоя, -и сразу же перевёл разговор в прежнее русло, -так ты со мной идёшь?

–Я не буду сегодня у Крикса.

–А я надеялся на тебя, -вздохнул Эвбей, -тогда до встречи, -он поднял в приветствии руку и быстро пошёл прочь по пустынной улице. Эдип некоторое время сидел в раздумьи. Эвбей, должно быть не солгал. Я – сын Полиба. Фемида не допустила несправедливости, на которую способны лишь люди. Он поднялся, хотел было повернуть к агоре, постоял в нерешительности и… направился к городским воротам. «Пусть бог Света укрепит меня в моей уверенности».

Небо со всех сторон было обложено тучами, ветер качал верхушки кипарисов, дождь уже не моросил, а хлестал косыми нитями.

ФИВАНСКИЙ ТИРАН.

Одно из страшных чудес послали боги городу Кадма в наказание, как считали фиванцы –Сфинкса. Обосновалось это чудовище с головой женщины и телом льва на горе Сфингион, на подходе к городу. Сфинкс стоял на страже Фив и ни один путник не мог проникнуть в его пределы, если не знал ответ на загадку этого крылатого исполина. Многие доблестные фиванцы пытались избавить город от сфинкса: одни безуспешно искали способ сбросить сфинкса со скалы, на которой он возвышался, и погибали безвестно, другие пробовали уговорить его покинуть пределы Фив, однако в этих случаях сфинкс просто был глух и нем, ибо фиванцев он не трогал, если они его не донимали.

Постаревший, но всё ещё крепкий и бодрый, Лай правил Фивами. Увы, минули те счастливые времена, когда фиванцы прославляли своего правителя, когда верили ему и трудами своими и торговыми походами приумножали богатства и славу города. Теперь всё чаще собирались они на площади агоры и требовали, чтобы Лай ответил народу, чем город прогневил богов, что за причина привела чудовище на поселение в окрестностях Фив. Лаю всё труднее было успокаивать людей, тем более, что городские запасы скудели день ото дня и вскоре могло наступить время голода, а это сулило смуты и кровопролитие. Торговля других полисов с городом прекратилась, купцы объезжали Фивы, стараясь даже не смотреть в их сторону. Жители беднели год за годом и беспокойство овладевало ими всё больше и больше. Лай не мог дать ответов на вопросы горожан. В один прекрасный день он решил отправиться в Дельфы, испросить оракула о причинах напастей.