Последняя загадка Эдипа

–Но говорили, что убийство совершила шайка головорезов, не удержавшись, воскликнула Иокаста.

–Нет, царица, всё было так как я говорю.

–Но ты же сам, подлый раб, тогда мне сказал…,-Иокаста зарыдала, Ферсит опустил седую голову.

–Да, царица, я тогда солгал, ибо…

–Продолжай, – перебил Эдип.

–…когда один из наших воинов хотел ударить путника дротиком, его конь оступился и дротик зацепился за ремни сандалии путника, сандалия слетела…я лежал в это время на земле…

–Не-е-е-ет!, – душераздирающий крик Иокасты был рождён её мгновенной догадкой, – молчи, ты не можешь…,-сквозь рыдания умоляла и требовала она.

Эдип смотрел на Ферсита, весь подавшись вперёд, стоя у стола и схватившись за его крышку так, что его пальцы побелели. Он живо себе представил тот, уже стёршийся в его памяти, день.

–Продолжай, – прохрипел он, от волнения голос не повиновался Эдипу.

–…я увидел бледный шрам на ступне…

–О, горе, горе – Иокаста уже не владела собой, её пальцы безжалостно впивались в её лицо, волосы…И вновь, как молния пронзает воздух, мысль пронзила её мозг. Имя Эдипа уже таило в себе разгадку. В её воспалённом горем сознании пронеслась вся её жизнь и самое прекрасное,что в этой жизни было

любовь Эдипа, их любовь, их счастье Почему-то вспомнился день, когда родился их первый сын – Полиник.

Эдип подался вперёд и сел. Он живо сбросил сандалию и положил одну ногу на колено другой и, словно впервые видит этот бледный шрам, словно ожидая ответа от него, вперился в него взглядом.

–Что это за шрам!? – Эдип обвёл взглядом присутствующих.

–Эдип, Иокаста едва могла говорить, ком в горле душил её, ужас лишал её сил и мужества.

–Мне мать говорила – это укус змеи, – Эдип овладел собой и говорил отчётливо и медленно.

–Царь, не дознавайся истины, – вмешался Ферсит, – Она так тяжела, как гора Олимп, так жестока, как Сирены, оставь…

–Остановись пастух, – приказал Эдип, – я должен знать кто я, откуда и почему этот шрам поверг в смятение окружающих.

Креонт, молчавший всё это время, заговорил.

–Эдип, я теперь понял всё. Мужу достойно знать правду, а не прятаться за неведение.

–Брат, – еле слышным голосом взмолилась царица, – брат, прошу тебя, замолчи не делай этого! Заклинаю тебя!

Креонт не ответил. Он стоял напртив сидящего Эдипа, и они глаза в глаза смотрели друг другу. Креонт, поняв всё, чувствовал боль за человека, который столько лет был мужем его сестры, его первым другом и, к несчастью, его племянником и сыном своей жены. Эдип же не мог отвести взгляда – ибо в глазах Креонта видел ту силу, что избавит его окончательно от неизвестности, сомнений и самообмана.

–О, несчастье! О, боги! Будьте вы прокляты, если, сидя у себя на Олимпе, не можете навести порядок на земле и не мешать людям быть счастливыми! – Иокаста, качаясь, закрывая лицо руками, направилась к выходу. Она продолжала что-то говорить, но так тихо, что никто не мог разобрать её слов.

–Что же ты молчишь, Креонт? – спросил Эдип, машинально следуя взглядом за царицей.

–Ты был рождён Иокастой, сестрой моей, – начал Креонт. Ему казалось, это не он говорит, а кто-то другой, ему казалось – не его голос звучит в этом гулком зале, а посторонний и, он не знает – чей.

–Твой отец, Лай, однажды, разгневал богов олимпийских, и ему была предсказана смерть от своего сына. Когда родился сын, Лай решил от него избавиться сразу, считая, что так спасёт себя. Он проткнул ступни ребёнку, связав ему ножки, и велел Ферситу отнести младенца в горы.

Мозг Эдипа лихорадочно работал. Он вспомнил слова Гераклита «А ты не знаешь как бывает – воля богов возносит даже недостойного…ты не зря пожалел Продика».Вспомнил объяснения родителей относительно шрама на ступне, мол укус змеи. Может они и сами так считали. Вспомнил, как Полиб вертел в руках драгоценную вазу, его уверенное, твёрдое «Это правда» Эдип сидел с отсутствующим взглядом, словно не ему это рассказывалось, словно его это не касалось. Он вновь осмотрел свою правую ступню, затем, не торопясь, осмотрел левую. И на второй тоже был шрам, но едва заметный, почти неразличимый. Он-то считал, что у него остался след от укуса змеи на правой ноге. Ан вот он и второй шрам есть – на левой. Шрам, который подтверждает слова Креонта, Ферсита, оракула, Тиресия.

–Значит, я был усыновлён Полибом и Меропой? – голос Эдипа звучал глухо. На вид он был спокоен, безучастен, только лицо его стало белым-белым.

–Значит, я убил отца, женился на матери и она мне родила четверых детей. О, Зевс! За что ты так несправедлив ко мне, к Иокасте…-последнее было сказано тихо, с каким-то смиренным отчаянием.

Ферсит закрыл лицо руками и стоял лицом к колонне, не оборачиваясь, его плечи вздрагивали. Креонт, будто сразу похудел, черты его лица заострились, глаза воспалённо горели, в них отражалось сразу всё: и боль, и страх, и горечь, и бессилие что-либо поправить или помочь. Коринфский посланник, явно, чувствовал разочарование, смешанное с любопытством и сожалением. Он стоял, опустив голову, ни на кого не глядя.

–Я – преступник, – вынес себе приговор Эдип.

Услышав это, Креонт вздрогнул, как от удара розги. Ферсит заплакал вголос. Эдип медленно вышел из зала. Он никого и ничего не видел. Креонт хотел броситься за ним, но его тело не повиновалось ему, как будто окаменело.

А спустя некоторое время, из сада прибежала рабыня, вся в слезах и причитая так, что её наверное слышал весь город. Она рвала на себе волосы, одежды, била себя руками по голове и повторяла не переставая: «О, несчастная! О, горе великое! Что же это происходит? Царица висит. О, она висит там, на ветке. Висит и язык – вот так. О, боги! Она там. Она висит…

Все ещё оставались в растерянности какое-то время. Каждый не знал что делать. Внезапно раздался нечеловеческий крик Антигоны и почти сразу – глухой рык обезумевшего зверя потряс воздух.

Антигона прошла из гинекея к жаровням и, едва оказалось под сводами летней кухни, закричала от ужаса. Раскаленное до бела лезвие в руках Эдипа, стремительно метнулось к лицу его – раз и ещё раз. Отец взревел от боли, бросил лезвие и, схватившись руками за лицо, упал и принялся кататься по земле.