Падение

© Сергей Ситдиков, 2023

ISBN 978-5-0059-5939-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

2 мая

Мокро. Вечер первого майского дня выдался прескверным. Чёрный кот, прищурив глаза и раздувшись в большой пушистый шар, сидел на лавке перед выходом из вокзала. Мелкий моросящий противный дождь не особо раздражал его, равно как и гудки приближавшихся поездов – он был к ним абсолютно равнодушен. Кот уже давно привык под стук колёс товарных составов наблюдать за тем, как в суете, нервничая, пассажиры спешат на свой поезд.

«К третьему пути второй платформы…» – под голос из динамика, пару лет уже как ставший чётким, а не бубняще-мычящим, приближался поезд Москва – Абакан, и казалось, что чем ближе он оказывается к перрону, тем сильнее становился ветер. Большинство пассажиров, так неистово желавших наконец попасть в тёплый вагон своего поезда, уже находились на второй платформе. Кто-то, впрочем, ещё переходил по путям и перетаскивал свои тяжёлые чемоданы. Казалось, что чем тяжелее и больше вещей у человека, тем позже он приходил на вокзал, а те, кто передвигался налегке, пришли за полчаса до отправления своего состава. Все пытались предугадать, где же остановится их вагон, но, судя по хаотичному движению на перроне, возникшему после остановки поезда, правильно угадывало малое число пассажиров.

Абаканский поезд останавливался на станции в 22:30, но в 22:33 на второй путь всё той же переполненной второй платформы медленно, словно гружёный мул, прибывал поезд Чита – Москва, и пассажиры оказывались как бы в ловушке между двумя поездами. «Абаканцам» нужно было либо за эти три минуты успеть перебежать переполненную платформу и пути, либо ждать 10 минут на холоде, когда читинский поезд уедет. Но, перебегая пути под непрекращающиеся гудки приближавшегося поезда, они сталкивались с пассажирами, желавшими попасть на поезд в Москву. Я, честно говоря, так и не разобрался, как можно было попасть на поезд Чита – Москва, в котором, к слову, мне и предстояло провести ночь, если ты не пришёл на вокзал ещё до его прибытия. Обойти поезд было проблематично, так как на выходе из вокзала в темноте не было видно, где начинается и заканчивается четырнадцативагонный состав. Хочется верить, что составление такого, мягко говоря, неудобного расписания на ***-ской станции не было вызвано желанием помучить пассажиров.

Я достаточно часто ездил на этом поезде и, как и черного кота, меня уже не раздражали ни суета толпы, ни ругань уставших пассажиров. Вагон был новый: чистый, с кондиционером, биотуалетом и даже электрическим табло. Печалило то, что плацкартные места сами не изменились. На верхнюю полку было всё так же неудобно забираться. Впрочем, когда тебе двадцать лет, это не особо напрягает. Через что проходят, когда взбираются наверх, люди старшего возраста, представлять страшно. В поезде было многолюдно. Все три моих попутчика уже спали, и, расположившись наверху, я заметил, что никого не разбудил.

Пока я набирал СМС родителям с текстом, что уже в вагоне, за стенкой грузный мужчина с хриплым криком «хоба», разбудив половину вагона, взобрался на свою койку и со стуком ударился об перегородку. Мужчина, стоявший передо мной в очереди в вагон, бегал по коридору, неся в руках то чай, то заваренную лапшу быстрого приготовления. Всем известный запах заполнил вагон. Не знаю, из какой такой любви к этому продукту он стал его есть, не успев ещё толком расположиться на своем месте. Кое-где раздавалось шуршание обёртками, постукивание ложкой об стаканы, запах лапши боролся с запахом пирожков. Что за традиция такая – не успев сесть в вагон, начать есть? Создавалось впечатление, что теперь едят в поездах гораздо больше и чаще. Раньше в вагонах частенько катались подвыпившие люди. Теперь же пьяниц как будто и не было, но были вечно жующие – словно водку и пиво заменили курица и лапша быстрого приготовления. Либо ты спишь, либо, когда в сон не клонит, ты пьёшь, либо ешь. Больше соображений по поводу того, как провести свободное время, у русского человека нет. Почему нельзя было поесть дома и не мучаться в поезде? Хотя, может, это только мне доставляет неудобство приём пищи в поезде. Долго же я уговаривал маму, чтобы она не давала мне что-нибудь на дорожку. Покупая билеты, я стараюсь выбирать поезд, который идёт ночью, и беру места на верхней полке, чтобы, забравшись туда, уже не спускаться и никому не мешать, а главное, чтобы и мне не мешали.

Я не заметил, как состав тронулся с места; в новых вагонах вообще куда-то пропала романтика постукивания колёс. Лишь изредка издаётся этот кого-то успокаивающий, а кото-то чересчур раздражающий звук. Не встречалось и раскачивание вагона – такое происходило, только когда состав двигался по тем рельсам, которые, казалось, были проложены на разном уровне, и вот тогда поезд заметно кренился. Пока проводница – приятная женщина лет сорока с короткой стрижкой и в новой униформе – проверяла билеты, мужчина с лапшой успел два раза пробежать по коридору, очевидно, в поисках добавки.

Спать не хотелось. Однажды кто-то громко раскашлялся, а потом был звук, словно этого человека стошнило. Но, как оказалось, это был как бы последний аккорд – этот инцидент поставил точку в многообразии звуков в поезде. После него в вагоне стало заметно тише, никто не бегал, не ел, не шуршал, не падал и не ударялся об сидения. На мгновение показалось, что я в полном одиночестве нахожусь в тесной коробке. В голове прокручивался страшный эпизод, свидетелем которого я стал месяц назад.

Солнечный свет робко пробивался сквозь серые облака и нежно освещал деревья в школьном саду. Благодаря дождю, шедшему вчера весь день, сугробы из грязного снега на территории школы стали гораздо меньше, но гора у северной стены здания всё так же полностью перекрывала и без того узкую асфальтовую дорожку. Эта груда из снега, грязи и льда образовывалась здесь каждый ноябрь с момента возведения школы, и ничто и никто не могли справиться с ней. Мальчики, начиная с шестого класса, каждый раз с декабря по апрель на уроках труда брали старые тяжёлые лопаты и пытались сделать тропинку, но у них ничего не выходило каждый год. Гора была слишком высока. В 14 году она доходила до крыши спортзала, и пятеро ребят с её помощью забрались на крышу, полюбовались, если можно так сказать, видом на стадион и заснеженные гаражи и через семь минут спустились обратно. Все знали, что бороться с громадиной руками школьников было бессмысленно, но никто ничего не менял: преподаватели, потому что детей нужно было чем-то занять на 40 минут, сами дети, потому что можно было как бы невзначай во время «работы» швырнуть в друга грязным снегом, да и после хоть и бессмысленного, но весьма энергозатратного труда обед в школьной столовой казался особенно вкусным. Пару лет назад, правда, мама одного из ребят возмутилась из-за этой ситуации и того, что её ребенок заболел после одного из таких уроков. Высказалась тогда она только директору и классному руководителю, но грозилась пойти дальше. Спустя месяц половина горы была благополучно ликвидирована трактором, но так как его вызов потребовал много согласований, денег, да и вообще телодвижений, решено было вообще не бороться с этим снегом. В этом году гора побила свой рекорд 14 года.

Я возвращался домой из магазина, проходя через свою родную школу. Какие-то по-особенному тёплые воспоминания проскальзывали в голове каждый раз, когда я обходил столовую, спортзал, снежную гору и школьное крыло, в котором располагался кабинет, в котором я учился первые четыре года. Сейчас, на втором курсе университета, школьные дни казались такими далёкими. Те, кто уже учился в институте, пока мы учились в десятом классе, часто говорили, что эти годы мы будем вспоминать по-особенному, что они будут самыми лучшими. Боясь контрольную по геометрии и подготавливаясь к ЕГЭ, мы понятия не имели, о каком это прекрасном времени они говорят. С одной стороны школы был лес, в котором зимой в пятом и шестом классах мы катались на лыжах. Со временем лес огородили и стали вырубать.

На детской площадке было много детей. Кто-то беззаботно прыгал по лужам, кто-то обкидывался снежками из грязного снега. Я жил вместе с родителями в панельном доме, который располагался рядом с недавно построенными многоэтажками. В новом микрорайоне, построенном на месте леса у школы, как и положено, не было лавочек у подъездов. Микрорайон был огорожен забором и, разумеется, был с малым количеством мест для парковки автомобилей. На двух парковочных местах, предназначенных для инвалидов, как всегда, стояли белоснежный джип и ржавый седан. Проходя через один из подъездов, я услышал наверху негромкий хлопок. С козырька подъезда посыпалась гранитная крошка. Как будто мешок с камнями сбросили сверху на козырёк. Дети, находящиеся поблизости, перестали играть, взрослые негромко о чём-то переспрашивали. Женщина с коляской отметила, что видела, как что-то чёрное резко упало вниз. Что произошло, никто так и не понял, и через пару минут все вернулись «на свои позиции».

Лишь после ужина я узнал, что произошло. Бывший одноклассник, Бегишев Максим, учившийся сейчас в медицинской академии и постоянно отправляющий картинки с какими-нибудь жуткими медицинскими операциями, переслал сообщение одной из групп с текстом: «Это же рядом с твоим домом!» – и множеством восклицательных знаков и ужасно удивлённых смайликов. В сообщении перед фотографией подъезда, к козырьку которого была поставлена лестница и перед которым на тротуаре лежало как будто человеческое тело, прикрытое простынкой, было написано, что в Жуковском микрорайоне неизвестный человек выпрыгнул из окна. Поначалу было трудно связать тот «упавший на меня мешок» с этим фактом. Как-то странно становилось от мысли, что практически на меня чуть не упал человек. Сам же факт суицида не особо удивил, потому что в прошлом году два человека сделали подобное в соседних домах. Даже в какой-то степени дурная слава уже успела закрепиться за микрорайоном, рядом с которым я жил.

Сказав, что стал почти даже свидетелем этого инцидента, последующее бурное любопытство Макса я не смог удовлетворить, потому как, кроме падающих камней, ничего не видел. На следующий день я выходил из подъезда немного с опаской. Но на детской площадке всё также играли дети, кто-то кого-то подрезал, пытаясь выехать со двора, лишь неубранная гранитная крошка упоминала о вчерашнем происшествии. Придя на пары, я совершенно забыл об этой трагедии, чему поспособствовала контрольная по высшей математике.

Вечером мама сообщила весьма удивительные подробности по этому делу. Работая медсестрой в республиканской больнице, мама часто рассказывала порой интересные, а порой и откровенно прескверные случаи с работы. Преобладали же истории про жуткие травмы хронических алкоголиков и удивительные случаи их спасения, казалось бы, в безнадёжном состоянии. Рассказ был начат со словами: «Ты представляешь, а ведь эта сволочь выжила!» Кличка «эта сволочь» закрепилась за пьяным водителем джипа, который в прошлые выходные вечером на окружной дороге, обгоняя, врезался лоб в лоб в седан, в котором ехала семья из пяти человек. На фотографиях с места происшествия практически невозможно было узнать автомобиль отечественного производства. «Мужчина и женщина тридцати шести лет, пятнадцатилетний мальчик, восьмилетняя девочка и женщина 1962 года рождения погибли во время страшной аварии», – таким сообщением начинался выпуск местных новостей на следующее утро.

– Вот почему так? Зла на него не хватает, – с явной агрессией сказала мама после описания сложной операции и, сделав паузу, перешла к другой истории:

– Прыгунья вчерашняя в нейрохирургии лежит, представляешь? Тоже жива. Переломы, лицо в кашу, но жить будет. Двадцать четыре года, вся в татуировках… Вот что их толкает прыгать?

Конечно, удивительно было слышать, что человек выжил после падения на козырёк подъезда; судя по звуку удара, выпрыгнула она чуть ли не с крыши. В следующие дни известий о состоянии её здоровья я не получал: девушка лежала, не приходя в сознание, в реанимации – рассказывать маме было нечего.

Как неожиданно в тот раз на меня сверху посыпались камни, так же неожиданно спустя три недели я получил уведомление, в котором говорилось, что мне следует явиться в местное РОВД. Я совершенно не знал, по какому поводу меня вдруг приглашают в отделение полиции. Здание только снаружи выглядело весьма сносно, внутри же казалось, что ремонт не делали полвека. Внутри перед турникетом располагалось что-то наподобие бойницы ДОТа; в ней не хватало только пулемёта, выставлявшегося из окошка. Внутреннее убранство помещения, КПП со строгими охранниками в бронежилетах и эта амбразура действительно производили впечатление, словно я пришёл в какой-то хорошо охраняемый бункер. Разобравшись, куда мне следует идти, я зашёл в кабинет следователя.

– Здравствуйте, младший лейтенант Рудаков, присаживайтесь, – двадцатипяти-тридцатилетний на вид мужчина лишь на мгновение устало взглянул на меня. Он выглядел, как студент, просидевший весь день на прескучных парах с одним и тем же бубнящим себе под нос преподавателем.

– Здравствуйте…

Лейтенант взял у меня паспорт и начал что-то переписывать в компьютер.

– А по како… – я не успел сказать.

– Второго марта вечером, возвращаясь домой, что вы видели, проходя мимо подъезда дома номер пять на Красногеройской улице? – лейтенант держал правой рукой какой-то документ и смотрел на него, а левой протирал свой лоб.

– Второго… Это в тот день, когда…

– Да, да, да, – лейтенант нервничал.

– Я подходил к подъезду и слышу вдруг: что-то упало на крышу, ну, на козырёк… камни посыпались, штукатурка. Постоял немного, оглянулся, да и домой пошел.

– Что упало, вы видели?

– Нет, не видел, я подумал, кто-то мешок с камнями скинул на подъезд. Да и, похоже, никто из окружающих не видел.

– Сколько человек было рядом?

– Дети бегали, где-то пятеро, наверное… Женщины двое или трое что-то обсуждали… Точно не помню.

– До этого что-нибудь подозрительное в подъезде или во дворе происходило? – сейчас же каждое слово давалось следователю с трудом, и он постоянно трогал своё лицо руками.

– Нет, всё, как обычно.

– Кого-нибудь подозрительного видели?

– Да нет…

– Вы знаете этого человека? – он показал фотографию весьма симпатичной слегка улыбающейся девушки лет шестнадцати-восемнадцати, не больше, блондинки с короткими волосами, в футболке.

– Нет, не видел, не знаю, – по правде сказать, у меня скверная память на лица, но мне показалось, что если б мы встречались где-то, то я бы её узнал – взгляд девушки и выражение лица явно располагали к себе.

– Понятно, – следователь явно готов был продать душу за час хорошего сна.

– А она до сих пор в больнице?

– Она умерла на месте, – сделав паузу и взглянув на меня широко открытыми глазами, ответил лейтенант.

– Как же… но ведь в республиканской больнице…

– В больни… там другая… она из соседнего дома, – он начал что-то печатать на компьютере. – Постарайтесь вспомнить как можно больше про тот вечер, – сделав паузу, не отрываясь от компьютера, вновь обратился он.

– А что… да всё вроде рассказал… давно это было, месяц уже прошёл, да и не было ничего… примечательного.

– Совсем ничего? – как-то даже жалобно посмотрел он на меня.

– Ну, шлепок… ну, камни посыпались…

– Хорошо, подождите немного, – он опять начал что-то печатать, теперь уже медленно.

Немного продлилось чуть больше часа.

– Ознакомьтесь и подпишите – лейтенант передал мне листок бумаги с моими данными и якобы моим описанием тех событий. Было очень много каких-то деталей окружения и моментов, которые, по сути, картину и не проясняли, но в совокупности выглядели нелогично. Бегло пробежав глазами по тексту, я подписал. Самое главное, что меня ни в чем не подозревали.

– А как вы узнали, что именно я проходил тогда у подъезда? Женщины на площадке уж точно знать меня не могли.

– По камерам. Вас опознал один ваш товарищ.

Чертовски хотелось домой, поэтому уточнять я ничего не стал… Я так и не понял, зачем, собственно, меня вызывали, раз они уже просмотрели камеры, по видеозаписям которых и так было ясно, что я ничего существенного не видел, а главное, что девушка зашла в подъезд одна, ни с кем не пересекалась и выпрыгнула с межподъездного балкона на четырнадцатом этаже самостоятельно. Все эти видео были в сети уже на второй день после происшествия.

Не знаю, почему я вдруг вспомнил все эти события сейчас. Переживать всё это, пытаясь уснуть на верхней полке поезда, было тяжело.

3 мая

1

Я проснулся в 11 часов дня. Поезд стоял на какой-то станции. Соседняя верхняя полка была пуста, внизу мужчина лет шестидесяти читал поверх очков газету. Спал я относительно неплохо, лишь под утро приснилась наимерзейшая чепуха.

Нужно было умыться. Во рту было чёрт знает что, да и глаза следовало промыть. Я никогда не снимал линзы в поезде – неудобно, да и возня со всем этим не доставляла никакого удовольствия. Спускаться было проблематично, я только с третьей попытки нашел подставку для ноги.

По соседнему пути пронёсся пассажирский состав. Мы стояли далеко, путей пять или шесть от здания вокзала, которое представляло из себя одноэтажное здание в четыре окна в длину. На улице не было никакого движения, и если бы не отремонтированный маленький вокзал, который выделялся на сером фоне, можно было бы подумать, что станция заброшена. Пока я умывался, я не заметил, как поезд начал набирать скорость. Вернувшись, я решил сесть на боковое место, которое было свободно. По расписанию, висевшему рядом с купе проводницы, я узнал, что следующая остановка моя. Оставалось ехать чуть больше полутора часов.

Пасмурно. Всё небо было покрыто плотной пеленой серых облаков. Поезд ехал медленно, поэтому можно было вдоволь рассмотреть пейзаж. Вдалеке виднелся лес, и по мере движения поезда он становился всё ближе. Перед лесом расстилалось поле, местами покрытое кустами с ужасно выгнутыми ветками. Ближе к железнодорожной насыпи на поле появлялись овраги, липкие, залитые грязью. Наконец въехали в лес, густой, старый. Казалось, что деревья и кусты росли здесь друг на друге, как будто весь лес был одной зелёной опухолью. Стало темно. Расписание движения поезда как будто нарочно было составлено с большими временными интервалами между станциями, чтобы пассажиры могли налюбоваться окружающими красотами. Что-то стало мелькать среди деревьев. Сначала я не разобрал, что это было: какое-то железо, камни… Лишь когда появились кресты, я понял, что мы проезжаем кладбище.

Заброшенное и заросшее, с паршивыми и заржавевшими оградками, с покосившимися крестами, оно производило сильное впечатление. Казалось, что оно не кончится никогда. Кладбище было ужасно длинным; рассмотреть, как глубоко в лес оно вросло, не представлялось возможным из-за растительности. Возникали мысли, что про это кладбище все забыли, оно стало никому не нужным. Даже как будто сама смерть не стремилась вспоминать о нём. Никто о нём не помнил. Ни одна душа. Ни на том свете, ни на этом. Абсолютное безразличие.

Показалась избушка, вернее то, что от неё осталось. Половина избы сгнила, а вторая как будто сроднилась с деревьями и кустами. Ни пожар, ни ураган, ни какое-либо другое природное происшествие не были причиной этого. Выглядела она так, как будто про неё просто забыли люди точно так же, как и забыли они про кладбище. В том, что раньше называлось деревней, теперь жилыми можно было назвать только два двора, да и то они находились через дорогу от леса, которая как бы препятствовала его распространению. Деревня умирала. Земля умирала. Земля, которая ещё помнила радостную беготню детишек, помнила уставшие, но счастливые лица людей, мгновение отдыхавших перед сном, помнила, как рождались, помнила, как умирали… Только её саму все забыли. Абсолютное безразличие.

Проезжали по мосту, но речку я так и не увидел. Кое-где были какие-то заболоченные участки, но, если бы не достаточно большой мост, понять, что здесь когда-то протекала река, было невозможно. Эта маленькая сценка: заболоченный участок, в сочетании с растительностью и камнями, – могла бы стать идеальным домом для водяного или ещё какой-нибудь кикиморы. Но даже они, похоже, не хотели селиться здесь. Веяло запахом безжизненности. Это чувствовалось.

Сразу, как кончился мост, вдруг начался кирпичный забор. Я думал, что за мостом начнётся поле или опять какой-нибудь дремучий лес, но забор, а точнее завод я никак не ожидал увидеть. Понять, работает он или нет, было проблематично: кирпичный забор где-то осыпался, окна были разбиты, один из цехов, казалось, не переживёт следующую грозу, но в то же время на территории были грузовики, весьма новые, кое-где я заметил пару рабочих. За заводом, чуть вдалеке, была электростанция, от которой по направлению железнодорожных путей отходила ЛЭП. Странное чувство возникло у меня. Весь этот пейзаж казался привычным. Грустно становилось от того, что ты уже как будто сроднился со всем этим, и если бы что-то вдруг изменилось – проезжали бы мимо красивого сада на фоне высоких заснеженных гор, или, например, вдоль реки, на другом берегу которой по разноцветному от различных растений резвились животные – то ты бы ненароком скучал по этому тёмному лесу, мертвой деревне и большому кладбищу.

– Белоельск через полчаса, – проводница стала собирать бельё.

Мы уже практически въезжали в город, но из-за его размеров и медлительности поезда до вокзала оставалось действительно полчаса.

Белоельск – город в России, административный центр Белоельской области. Население —834 547 чел. (2017). Площадь города составляет 245,8 км². Такими словами начинаются путеводители по городу. Если бы местных жителей попросили описать свой город, то в основном услышали бы следующее: большой, длинный, красивый (с оговоркой – только в центре и то летом), вечно в пробках, шумный. Один мужчина сказал бы: «Да город как город, ну, парки есть, ну, храм этот большой в центре, ну, дом этого, как его, ну красивый такой, из кирпича, что ещё… о, ну, наконец-то этот 39 едет, полчаса его жду, ладно, до свидания». Город был основан на берегу широкой реки и поэтому условия для его застройки и расширения позволяли расти городу только вдоль реки, с севера на юг. Теперь время на проезд из одного конца города в другой на машине составляет полтора часа, и то, если в городе не будет пробок и вы попадете в зелёную волну на проспекте Волкова.

Город всё растет. На окраинах теперь стало привычно видеть, как в грязном поле стоит кирпичная четырнадцатиэтажка с ценой 48 тысяч за один квадратный метр. Из-за площади города ощутить миллион жителей, а белоельчане всегда говорят, что у них больше миллиона жителей, практически невозможно. Во-первых, всё население почти равномерно проживает в городе, во-вторых, мало кто ходит гулять. В своём районе особо не погуляешь, а 50 минут тратить на поездку только в центр, чтобы пройтись по парку, полюбоваться набережной – нет у людей для этого столько желания, да и времени.

В Белоельске семь городских районов, но приезжий для себя поделит город на три района. Центр города, Октябрьский район. В центре расположен Белоельский кремль – все постройки внутри него из белого кирпича – излюбленное место туристов. В центре узкие, преимущественно односторонние улицы, расходящиеся от мэрии в форме лучей. Трёх-четырёхэтажные здания постройки XIX века, но реконструированные к 1000-летию города и поэтому выглядящие весьма красиво. Имеется широкая аллея с липами, которая упирается в храм Преображения. Гуляя по центру, можно отвлечься от серости того района, где ты живёшь. Может, поэтому бюджет, направленный на благоустройство города, в основном оседает в центре… Хотя вряд ли.

Основную же часть города занимают спальные районы, однотипные, различающиеся между собой только этажностью домов и материалом, из которого сделаны дома. Если сфотографировать один район с воздуха и разместить в интернете с подписью «угадай город», то каждый напишет свой город, в котором вырос, и в принципе будет прав. Третий район – промышленный. Он занимает одну треть Белоельска. Пусть он и называется промышленный, заводов на его территории всего три, и те по площади не больше двух футбольных полей, остальную площадь занимают различные склады, какие-то заброшенные цеха и просто груды мусора. Сложно более ясно сказать, что там ещё есть – всё обнесено заборами, старыми, в граффити, да и разглядывать всё это местным жителям уже осточертело. Когда автобус проезжает по шоссе, разделяющем это чёрное пятно на карте города, пассажиры отворачиваются от окон и смотрят либо в телефон, либо в пол, кто-то засыпает… Спать можно полчаса, обстановка за окном не изменится. В 80-х автобус делал на этом пути семь остановок, теперь же осталось всего две – по краям этой «зоны». Вот он и весь Белоельск, основанный в 1018 году, красивый на открытках и для приезжих, а вот для местных… родной, привычный.