Венеция – это рыба. Новый путеводитель

Пароль – «Венеция», отзыв – «рыба»

Эта книга известного итальянского писателя Тициано Скарпы в оригинале имеет подзаголовок «новый путеводитель». Представьте себе новый путеводитель по Москве под названием «Москва – это пробка» (известно какая – нескончаемая). Или справочник по Парижу «И Париж – это пробка» (от шампанского). Разумеется, от путеводителя с таким названием ничего путного ждать не приходится. Заглянув в книгу на подъезде к Венеции, вы можете разве что сбиться с пути. Хотя бы потому, что единственный указанный в ней маршрут звучит так: «наугад». К тому же следовать этим маршрутом автор предлагает не столько нам самим, сколько отдельным частям нашего тела. Вот заголовки основных разделов книги: ступни, ноги, сердце, руки, лицо, уши, рот, нос, глаза, кожа. Метода не нова и проверена временем. Читаем у Павла Муратова в венецианском эпилоге «Образов Италии»: «Своей ногой ступал я однажды на камни Испанской лестницы, своим лицом чувствуя горячие веяния сирокко! Своей рукой срывал розы на склонах Монте Берико, в оградах палладианских вилл и своими пальцами ощущал тонкую пыль, осевшую на тяжелых гроздьях в виноградниках Поджибонси или Ашьяно!» С помощью такого природного инструментария мы начинаем осязать, слышать, видеть город, который бросил вызов природе самим фактом своего существования, да и вообще не особо с ней считается. Мы улавливаем ступнями молекулярный поскрип миллионов окаменевших стволов, вколоченных в дно лагуны и образовавших твердь там, где ее быть не должно. Слоняемся по лабиринту микроскопических долин и взгорий, пока ноги не нальются трахитом, которым выложены венецианские мостовые. Тогда мы отдаемся на произвол уличного варикоза или колыбельной качки водного трамвайчика, отказавшись от попыток понять Венецию умом. Ум уступает место чувствам, а именно сердцу, которому в Венеции уж точно не прикажешь. Доказательств тому сколько угодно: от частного романтического опыта бесчисленных и безымянных пар до среднестатистических откровений на тему «Легко ли влюбиться в Венеции?». Забавная подборка мнений, интервью, мемуаров и даже стихов по этому поводу представлена Скарпой-коллекционером и мистификатором в главе «Сердце».

Светлейшему граду в кои-то веки повезло с бытописателем из местных (Тициано Скарпа родился в Венеции в 1963 г.). Они, как водится, не очень горазды на всплески чувств к родным палестинам, тем более таким, как Венеция, вечно ускользающим и размноженным лагунной рябью. Здесь следует оговориться, вспомнив блистательную венецианскую триаду золотого восемнадцатого века: Гольдони, Вивальди и Казанову. Они запечатлели свой город в бессмертных творениях литературы, музыки и деятельной жизни, отразили его изначальный облик, голос и норов. Нельзя не упомянуть и о плеяде прославленных ведутистов Сеттеченто: Каналетто, Б. Беллотто, Ф. Гварди, Дж. Б. Тьеполо, П. Веронезе или о хроникере городской жизни П. Лонги, окрещенного Гольдони «кистью, ищущей правды». И все же именно зоркий глаз и сдержанность оценки великих пришлых от Гёте и Рёскина до Муратова и Бродского предлагают нам выверенную матрицу восприятия Венеции. На всякий случай, чтобы не скатиться в слащавую и бесформенную патетику, не захлебнуться в сбивчивых отчетах, путаных текстах, застывших красках, блекнущих фотографиях, предательских, как невнятный выговор гостей Венеции. Задолго до Скарпы тончайший образный радар Иосифа Бродского распознал в полузавешенных высоких окнах на другом берегу канала «подсвечник-осьминог, лакированный плавник рояля, роскошную бронзу вокруг каштановых или красноватых холстов, золоченый костяк потолочных балок – и кажется, что ты заглянул в рыбу сквозь чешую и что внутри рыбы – званый вечер»^[1]. Точно так же задолго до Бродского отметился решительным мнением о городе Монтескье: Венеция – это «место, где должны жить только рыбы».

Автор этого рельефного путеводителя по собственным ощущениям и опыту жизни в Венеции, путеводителя, который никуда не ведет, наконец-то оказался писателем, а не новоиспеченным краеведом, известным по основному роду занятий как домохозяйка, телеведущий, футболист, кинорежиссер, дизайнер, пластический хирург, скандальный журналист, лукавый политик, ловкий магнат, мэр-философ или рок-музыкант. Писателем, за плечами которого несколько знаковых романов, сборников рассказов, стихов, пьес и критических очерков рубежа веков. В 2009 году роман Скарпы «Stabat Mater» удостоен престижнейшей литературной премии Италии «Стрега». Ну а в этой своей едва ли не самой удачной, на наш вкус, книге автор словно приглашает читателя прикоснуться, принюхаться, прислушаться, приглядеться к почти неосязаемым атомам венецианского благолепия, отведать местного напитка, испробовать кушанье, освоить говорок. Карманный словарь причудливой городской топонимики в разделе «Глаза» оборачивается кодом доступа к исконной Венеции, не затоптанной ордами иноязычных пришельцев. Редкая, а потому вдвойне ценная рыба из литературной заводи Т. Скарпы стала знатным уловом в акватории экспериментальной итальянской прозы.

В 2020 году писатель решил отметить своеобразный юбилей своего психогеографического бедекера, ставшего за прошедшие 20 лет классикой подобного жанра. И сделал это в присущей итальянским классикам манере: перетасовал, словно колоду карт, содержание глав, вынув из сочинительского рукава припасенные козыри в виде трех новых глав – арсенала подсказок для виртуального квеста на тему «Венеция: по секрету всему свету». Автор постарался достроить образ родного города в технике словесного конструктивизма, поскольку иной материал, за исключением, пожалуй, таких живописных красок, как краски «действующего чемпиона мира по борьбе с венецианским китчем» Уильяма Тёрнера, отвалится от образного здания Венеции, как отваливаются от ее домов наивные слои штукатурки. Однако мы открываем Венецию не потаенных задворок, неведомых островков, диковинных блюд или непролазных дебрей диалекта. Венеция Скарпы давно слилась с гостеприимной лагуной, сделавшись неотъемлемой частью пейзажа между небом и водой. Достаточно взглянуть на него сквозь трехмерный кристалл этой необычной инструкции по пользованию Венецией. Тогда станет ясно, что истинный жанр книги – литературное приношение, домодельная подвеска венценосному городу от одного из его преданных уроженцев.

Геннадий Киселев

Венеция – это рыба

Венеция – это рыба. Присмотрись к ее контурам на географической карте. Она напоминает гигантскую камбалу, распластавшуюся на дне лагуны, или дораду, скользящую по волне. Почему эта дивная рыбина поднялась вверх по Адриатике и укрылась именно здесь? Ведь могла бы еще постранствовать, заплыть в любое другое место. Махнуть под настроение куда глаза глядят, помотаться по белу свету, наплескаться вдоволь – ей это всегда нравилось. На ближайший уик-энд в Далмацию, послезавтра в Стамбул, следующим летом на Кипр. И если она все еще обретается в здешних краях, на то должна быть своя причина. Лосось, выбиваясь из сил, плывет против течения, преодолевает пороги, чтобы заняться любовью в горах. Все русалки с Лукоморья приплывают умирать в Саргассово море.

Авторы других книг лишь улыбнутся, прочитав эти строки. Они расскажут тебе о появлении города из ничего, о его громадных успехах в торговом и военном деле, о его упадке. Сказки. Все не так, поверь. Венеция всегда была такой, какой ты ее видишь. Она бороздила моря с незапамятных времен. Заходила во все порты, терлась обо все берега, пирсы, причалы. К ее чешуе пристали ближневосточный перламутр, прозрачный финикийский песок, греческие моллюски, византийские водоросли. Но вот в один прекрасный день она почувствовала всю тяжесть этих чешуек, этих крупинок и осколков, понемногу скопившихся на ее коже. Она заметила образовавшийся на ней нарост. Ее плавники слишком отяжелели, чтобы свободно двигаться в потоках воды. Она решила раз и навсегда зайти в одну из бухт на крайнем севере Средиземноморья, самую тихую, самую защищенную, и отдохнуть здесь.

На карте длинный четырехкилометровый мост, соединяющий ее с материком, похож на леску. Кажется, что Венеция попалась на крючок и бьется, пытаясь сорваться с него. Она связана двойной нитью: стальной колеёй и полоской асфальта. Но это случилось позже; в середине девятнадцатого века проложили железную дорогу, а в тридцатые годы двадцатого века автомобильную. Мы испугались, что однажды Венеция передумает и вновь отправится в путь. Тогда мы привязали ее к лагуне, чтобы ей не взбрело в голову опять сняться с якоря и уйти далеко-далеко, теперь уже навсегда. Другим мы говорим, что тем самым хотели защитить ее, ведь после стольких лет швартовки она разучилась плавать. Ее сразу отловят, она немедленно угодит на какой-нибудь японский китобоец, ее выставят напоказ в аквариуме Диснейленда. В действительности мы больше не можем без нее. Мы ревнивые. А еще деспотично жестокие, когда нужно удержать любимое существо. Мы не только привязали ее к суше. Хуже того, мы пригвоздили ее к отмели.

В одном романе Богумила Грабала есть мальчик, одержимый страстью к гвоздям. Он заколачивал их исключительно в пол: дома, в отеле, в гостях. С утра до вечера мальчик лупил молотком по шляпкам гвоздей, загоняя их в паркетные полы, попадавшиеся ему, так сказать, под ногу. Он словно хотел накрепко прибить дома к почве, чтобы чувствовать себя увереннее. Венеция сделана точно так же. Только гвозди тут не железные, а деревянные. И еще они огромные, от двух до десяти метров в длину, а в диаметре сантиметров двадцать – тридцать. Вот такие гвозди и вбиты в илистый грунт мелководья.

Все эти дворцы, которые ты видишь, здания, отделанные мрамором и белым камнем, кирпичные дома нельзя было строить на воде: они бы погрязли в размякшей почве. Как пояснил Франко Манкузо^[2], в Венеции несущие стены – не наружные, для того именно, чтобы не давать нагрузку на податливые тротуары вдоль каналов и лагуны. Легендарные фасады дворцов на Большом канале прорезаны окнами для уменьшения веса: их изящный вид – следствие конструктивной необходимости, эстетика идет за инженерной мыслью. Но быть легким недостаточно. Как заложить прочный фундамент на жидкой грязи? Венецианцы вогнали в лагуну огромное количество свай. Под базиликой делла Салюте их тысячи. Столько же и под опорами моста Риальто, чтобы удерживать нагрузку каменного пролета. Базилика Св. Марка стоит на дубовой платформе, которая опирается на свайное сооружение из вяза и ольхи. Стволы доставляли из кадорских лесов в Альпах Венето. Их сплавляли по реке Пьяве и ее притокам до самой лагуны. Под водяным покровом в иле покоятся лиственница, вяз, ольха, сосна, равнинный и скалистый дуб. Светлейшая Республика^[3] была очень прозорлива. Леса берегли как зеницу ока. За незаконную вырубку строго наказывали.

Деревья переворачивали макушкой вниз и вбивали в жижу колодой с захватами; ее поднимали вручную и колотили ею по верхушкам деревьев. В детстве я еще успел это увидеть. Я застал в действии этот старинный способ забивки свай и слышал песни рабочих-коперщиков. Песни звучали в такт с размеренными и мощными ударами зависших в воздухе молотов цилиндрической формы. Они медленно ползли вверх по вертикальной балке на ручной тяге, а затем с грохотом срывались вниз. Стволы деревьев насыщались минеральными солями как раз благодаря грязи. Тина покрывала их защитной оболочкой и не давала сгнить от соприкосновения с кислородом. За время многовекового погружения дерево превратилось почти в камень.

Ты идешь по бескрайнему опрокинутому лесу, бредешь по невообразимой, перевернутой вверх дном чащобе. Все это кажется выдумкой посредственного писателя-фантаста, однако же это правда.

Венеция – это испытательный городской полигон ощущений, своеобразный чувстводром. Эта книга – приложение к туристическим путеводителям. Обычно города искусства мы воспринимаем сквозь призму культуры. Мы осматриваем их, узнаем о памятниках, музеях, архитектуре, и ограничиваемся тем, что составляем о них историко-художественное представление. Ум судорожно вбирает в себя сведения о городе, не обращая внимания на то, что происходит с телом, а значит, и с душой. Разум и тело движутся по двум меланхолично раздельным полосам. На страницах этой книги я сделаю так, чтобы они совпали.

Я расскажу, что происходит с твоим телом в Венеции. Начнем со ступней.

Ступни

Венеция – это черепаха. Ее каменный панцирь сделан из серого бута (по-венециански «мазеньо»^[4]). Им и выложены улицы. Горная порода называется трахит. Это пористый вулканический камень, добываемый на Эуганских холмах, недалеко от Падуи. Края рив^[5] и кромки ступеней окаймляет белый бордюр, доставленный из истрианских каменоломен. Как писал Паоло Барбаро^[6], почти все, что ты видишь в Венеции, доставлено откуда-то еще. То ли импорт, то ли контрабанда, а то и вовсе награбленное. Поверхность, по которой ты ступаешь, гладкая. Хотя на многих камнях сделана насечка, чтобы не поскользнуться во время дождя.

Куда ты пошла? Выбрось карту. Зачем обязательно знать, где ты находишься в эту минуту? В любом городе, в торговых центрах, на автобусных остановках или станциях метро сохраняются указатели, кажущиеся пережитками прошлого, поскольку сейчас все пользуются сотовыми для поиска нужной улицы. И все же находятся еще щиты с цветной точкой или стрелкой, громогласно гласящие: «Вы здесь». Так и хочется отозваться: «Да знаю», – и помахать экраном телефона с включенным навигатором. В век смартфонов эти указатели, похоже, стали напоминать местам, где они находятся, да, указатели сами напоминают им о себе. Как будто дома, улицы, площади уже не знают, где они расположены, затерявшись среди своих обитателей, которые переместились в параллельный мир. Прохожим только кажется, что они идут по улицам, ведь они идут в своей голове, внутри взаимосвязанной сети, не отрываясь от светящихся прямоугольников. Человечество решило покинуть обжитые места, перекочевало в собственные мысли.

Вот и в Венеции, достаточно поднять голову, и ты увидишь обилие указателей на стенах. Нарисованные на указателях стрелки говорят тебе: иди туда-то, не заплутай. Alla ferrovia – К вокзалу, Per San Marco – К Сан-Марко, All’Accademia – К Академии. Не обращай внимания. В упор на них не смотри. Зачем бороться с лабиринтом? Подчинись ему хотя бы раз. Не волнуйся, пусть дорога сама проложит за тебя маршрут, а не маршрут дорогу. Научись бродить, бродяжничать. Заблудись. Поплутай.

«По-венециански». После войны это выражение относилось к нашей футбольной команде «Венеция», мол, «играть по-венециански». Наши футболисты демонстрировали жесткий, индивидуальный стиль игры, не отпускали мяч от ноги, не делали длинных передач, любили обводку и вели позиционную борьбу. Еще бы, ведь они выросли в этом варикозном круговороте улочек, проулков, кривоколенных извилин, сужений. Самый короткий путь из дома до школы всегда превращался в запутанный клубок. Наверное, когда игроки выходили в трусах и майках на широкое просторное поле, они повсюду видели калле и кампьелло^[7]. Они пытались выбраться из собственного галлюцинаторного лабиринта между центром поля и штрафной площадкой.

Вообрази себя эритроцитом. Как будто ты движешься по сосудам. Подчинись биению невидимого сердца, толкающего тебя по уличным капиллярам. Или представь, что ты кусочек еды и перемещаешься по кишечнику. Пищевод узенькой улочки стискивает тебя кирпичными стенами и вот-вот раздавит, сотрет в порошок. Он проталкивает тебя сквозь клапан моста на ту сторону водной массы. Выскользнув, ты ухаешь в просторный желудок и оседаешь на его площади. Ты не продолжишь путь, не задержавшись тут на короткое время. Ты вынуждена остановиться, потому что твой взгляд прикован к фасаду церкви. Она оказывает на тебя глубинное химическое воздействие. Она переваривает тебя.

Рекомендую тебе один-единственный маршрут. Он называется так: «наугад». Подзаголовок: «бесцельно». Венеция маленькая, в ней позволительно заблудиться, так и не покинув ее пределов. В любом случае окажешься на самом ее краю, на риве, у воды с видом на лагуну. До недавнего времени в городском лабиринте не водились Минотавры, а в лагуне тебя не подстерегали водяные чудовища, готовые разделаться со своими жертвами. Сегодня стоит быть повнимательнее. Особенно в районе площади Сан-Марко, на людных пристанях и на вапоретто^[8]. Там промышляют карманники.

В последние годы случались нападения не только на туристов, но и на горожан, словно Венеция, этот миниатюрный мегаполис, вздумала сравняться с другими столицами мира. Когда я учился в средней школе, одна моя американская знакомая впервые приехала в Венецию зимой, ближе к ночи. Она никак не могла отыскать свою гостиницу. Зажав в руке бумажку, на которой был нацарапан бесполезный адрес, она с нарастающим беспокойством кружила по пустынному городу. Чем больше проходило времени, тем больше она убеждала себя, что скоро ее изнасилуют. Она только диву давалась: уже три часа в чужом городе, а на нее еще никто не напал и не отнял вещи. Девушка была из Лос-Анджелеса.

Сегодня ватаги ребятни терроризируют прохожих: то нарываются на кулачную драку, то кидаются бутылками, так – по приколу. Случаются и грабежи, нападают где-нибудь в неприметных калле. Пару месяцев назад в очереди в травмпункт, я встретил молодого израильтянина со сломанным предплечьем: тот рано утром вышел из гостиницы и собирался в аэропорт, так его пихнули и сломали ему руку, пытаясь выхватить чемодан.

В туристическом терминале города, на Тронкетто, завелся левый извоз. Мало-помалу он прижился, и теперь это свершившийся факт. Извоз дело рук преступной шайки, разогнанной в девяностые. Отмотав срок, уголовники вышли на волю и вложили заначки награбленного в покупку водных трамвайчиков, чтобы возить туристов на Сан-Марко. Они предлагают выгодные цены по сравнению с общественным транспортом, поскольку не платят налогов. А для перехвата прибывающих используют хитроумные, в том числе незаконные и насильственные приемчики. Пресловутые «перехватчики» дошли до того, что избили женщину, испанского гида, которая не хотела, чтобы ее группа садилась на эти левые трамвайчики.

Ловчат они и на Мурано: косят под муниципальных транспортников, щеголяют липовыми бейджами на груди и фуражками с надписью «Венеция», завлекают на прикормленные стеклодувные мастерские в ущерб честным работягам и торговцам.

Деньги пробуждают в людях худшие черты. Возможно, для этого деньги и придумали. С виду они предназначались для противоположной цели – делать всех покладистей. Задумайся над одним из основных глаголов нашей цивилизации: «pagare» – «платить». «Pagare» происходит от латинского pax, pacis — мир, покой. «Платить» означает «умиротворять, примирять, устанавливать мир». Дать кому-то денег – один из способов уладить конфликт, сгладить несоответствие, возникшее между дающим и получающим. Отношения между людьми порождают чувство вины и обиду, желание отомстить. Здесь нас вечно подстерегает вражда. Деньги изобрели для того, чтобы людей не тянуло поквитаться, свести счеты, отомстить; чтобы заплатить, удовлетворить, примирить. Но вместо этого деньги разжигают еще более кровавые конфликты.

Венеция требует с тебя денег. Ты чувствуешь себя в долгу перед ней еще до того, как попросила ее продать тебе что-нибудь. Она шантажирует своей красотой, заставляет платить за нее, чтобы примирить тебя с ней, будто ты ей что-то должна просто за то, что ты там.

Входы в магазины, лавки, рестораны похожи на поры, готовые тебя впитать. Ты бесцельно прогуливаешься, но ступни берут курс к витрине – вроде бы за покупкой, а в действительности, чтобы умиротворить Венецию, заключить с ней мир и заплатить за то зрелище, которым она тебе одаривает. Красота алчна, она требует компенсаций и налагает штрафы. По крайней мере, именно так венецианцы трактуют свой первейший девиз, начертанный заглавными буквами на раскрытой книге, придавленной когтями крылатого льва: PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS^[9]. Легенда уходит корнями в прошлое двенадцативековой давности. Два венецианских купца, Бон да Маламокко и Рустего да Торчелло, выкрали в Александрии Египетской мощи Святого Марка, и доставили их в город. Как им это удалось? Они прикрыли мощи свининой, запретной для мусульман. Бон и Рустего пересекли Средиземное море и проплыли вверх по Адриатике. Их корабль был нагружен бесценными мощами, а души тяготило чувство вины. Да, чтобы пройти арабский таможенный контроль, им пришла в голову гениальная идея. И все же они погрузили останки святого в свинину. И какого святого: евангелиста! «Может, мы выказали ему неуважение?» – задавались они вопросом. «Не рассердится ли он на нас?» Когда они дошли до лагуны, дело уладил ангел. Он предстал перед святым и сказал ему: «Pax tibi, Marce». Обычно это переводится так: «Мир тебе, Марк». Но в ушах купцов это должно было прозвучать так: «Не волнуйся, Марк, я тебе заплачу».

Помню, когда еще был курильщиком, увидев восхитительный пейзаж, я невольно останавливался и закуривал, чтобы лучше его рассмотреть. Хотелось унять волнение, вызванное красотой, физически ощутить увиденное, смотреть с придыханием, как будто, вдыхая дым, я впускал в тело сгусток пейзажа, его газообразный эквивалент. Я заметил, что с тех пор, как бросил курить, на смену курению пришел другой способ унять волнение – деньги. Я даю выход своему эстетическому возбуждению, делая мелкие покупки: покупаю карандаш, газету. Купил – успокоился. Я плачу, умеряюсь, умиротворяюсь.

Продолжай идти, сверни на пустынные калле, где нет ни магазинов, ни баров, где никто ничего тебе не продает. Они спроектированы для тебя, чтобы ты почувствовала себя частицей, движимой инерцией существования. Поброди по этим улочкам, проложенным между домами. Ты оказываешься на дне маленьких архитектурных ущелий, каньонов из раскрошившегося кирпича, облупившейся штукатурки, темных окон. Свет проникает сюда с трудом. Там, наверху, крыши, гуськи, окна сверкают на солнце, но внизу тени сгущаются, сдавливаются. Кто живет в этих сумрачных трущобах? Кто решился поселиться здесь, на плохо освещенных первых этажах? Каждая заплесневелая дверь – это порог в другой мир, гибельная бездна, предающая тебя забвению, подвергающая распаду. Венецианцы – двуликие существа: наполовину отшельники, наполовину экстраверты. Венеция – это обитель монахов-мирян, улей городских анахоретов. На кампо^[10] и кампьелло они встречаются с кем-то поневоле. Город подвергает их принудительному общению, заставляет быть жизнерадостными. Контакт с другими людьми вызывает ожоги. Чтобы вылечить их, нужно искать уединения, исцеляться в темных лачугах, в промозглых каморках.

Иди дальше. Насколько это возможно, старайся забыть, кто ты есть. Венеция – это никтодром, круговой маршрут, придуманный для того, чтобы каждый мог избавиться от своего личностного начала. Отпусти себя. Если ты не находишь нужной улицы, всегда найдется венецианец, который любезно подскажет, как вернуться назад. Если тебе и впрямь нужно вернуться назад.

Пойти туда не знаю куда – вот единственный маршрут, по которому стоит идти.

В общем, с некоторой осмотрительностью, ты все еще можешь расхаживать по городу где угодно в любое время дня и ночи. Здесь нет кварталов с особенно дурной славой. Или сейчас уже нет.

В детстве мы боялись ходить в Санта-Марту, весьма популярный район в сестьере^[11] Дорсодуро. В средней школе нас держал в страхе один вполне себе легендарный тип по кличке Джекил. Он был на несколько лет старше нас. Считалось, что он избивал любого, кого встретит на безлюдных калле. Один парнишка в отчаянии прыгнул в воду у моста Академии, иначе Джекил вконец бы его измордовал. Так что по дороге из школы мы избегали глухих переулков, даже если по ним удобно было срезать путь. Но однажды мы с двумя одноклассниками жутко проголодались и вовсю спешили сесть за стол. После рио^[12] ди Сан-Тровазо, вместо того чтобы пойти по людной фондамента^[13] рядом с рио делла Толетта, мы срезали путь по узеньким боковым калле. Угадай, кто там был? Завидев нас, Джекил остановился и стал ждать. Представь себе дуэль на солнцепеке, между стрелками из вестерна. Вот только дуэль проходила не на площади, а в узком простенке улочки, откуда не сбежишь. Не заметить его и пройти мимо по калле шириной в метр, было невозможно. Под каким-то предлогом Джекил обратился к нам на венецианском. Я по глупости ответил. Мои одноклассники воспользовались этой заминкой и улизнули. Я же оказался буквально зажат между Джекилом и стеной на «узкокаллейке» дель Пистор. Передо мной блеснула ухмылка пацана из бедных кварталов. В его глазах я был пай-мальчиком из средней школы. Тот может ходить в школу, потому что у него есть семья, которая о нем заботится. Уже за одно это, по его логике, я заслуживал наказания. «Слушай, я такой же, как ты, – промямлил я, – живу в маленьком доме, родители окончили пять классов…» Попытка разжалобить его с помощью социологического анализа была не самой удачной идеей. Джекил замахнулся, чтобы ударить меня по лицу. Я уклонился, вильнув головой. Он не успел остановить руку. Вместо того чтобы расквасить мне нос, костяшки его пальцев врезались в кирпичную стену за моей головой. Я бросился бежать, а Джекил выругался, корчась от боли. Он держался за руку, его ухмылка перешла в мучительную гримасу.