Дальше фронта…

Пролог

«Аuf dеck, каmеrаdеn, аll аuf dеck!

Hеrаus zur lеtztеn pаrаdе!

Dеr stоlzе «Wаrjаg» еrgіbt sіch nіcht,

Wіr brаuchеn kеіnе gnаdе!»

(Р. Грейнц)[1]

Вечерний воздух густо цвел букетами шрапнелей. Немногие роты все еще продолжали сражаться в почти что полном окружении, отдельным истрепанным батальонам удавалось отступать организованно, почти что в полном порядке. Многие просто бежали. Снаряды, выпущенные вдогонку, валили белые гимнастерки на землю пачками.

Командир дивизии генерал-майор Фок отдал приказ на общий отход и, не озаботившись контролем выполнения оного, первым дал ноги. Согласно Устава, это являлось никак не возможной халатностью, но воинским преступлением…

Теперь уже совсем не крахмальный китель капитана по артиллерии слева крепко промок вишневым. На перепаханной японскими фугасами позиции у него оставалось всего одна годная к бою трехдюймовка, два нижних чина и дюжина снарядов. Бравый на вид фейерверкер в фельдфебельских погонах в пиковой ситуации оказался нескладно суетлив, нервно ковылял на кривых ногах вокруг пустых зарядных ящиков. Молодой батареец с недавнего рекрутского пополнения был, наоборот, даже неестественно спокоен: аккуратным китайским божком неподвижно сидел прямо на земле у орудийной станины.

Совершенно некстати рядом в полной нерешительности стояли остатки пулеметной команды с парой «скорострельных картечниц» на артиллерийских лафетах, не то чтобы без снаряженных лент, а и вовсе без патронов. Командующий ими молодой поручик явно не знал, на что решиться: отступать было стыдно, а драться – нечем.

– Приказываю вам отход!

– Господин капитан…

– Извольте немедленно исполнять! Сохраните пулеметы, еще пригодятся…

– А вы…

– А я приму японцев на картечь, – чтобы не дать повода к бестолковым теперь словам, капитан вынужденно медленно и нарочито грубо повернулся к поручику спиной. Смерть уже тяжело навалилась ему на холку, упрямо гнула голову вниз, и он не смотрел, как номера берут «Максимы» на передки…

– К орудию!..

Получать разнос от начальства очень мало приятно всегда, а ежели еще и ничем не заслуженный – обидно вдвойне. И будучи при этом в несерьезных годах и при не особо высоком чине, сохранять невозмутимую физиономию сложность изрядная, однако же приходится…

Капитан Головань, судя по всему, дошел уже до крайней стадии кипения, почти что сравнявшись цветом лица с медным чайником, пофыркивающим на печурке в углу. Крайние выражения «по флотской методе» еще не звучали, но теперь вполне сгустились в воздухе, на манер грозовой тучи. Впрочем, ротный командир славился отчаянно виртуозным «словесным эквилибром» и безо всякой специальной морской науки. По всеобщему мнению, он обладал удивительным даром и самыми простыми, на поверку обычными, словами вымазать подчиненного грязью от тульи фуражки до каблуков сапог.

Поручику Рыкову оставалось только что и ждать окончания извержения ругательного вулкана, стоя навытяжку и во фрунт. Единственно возможным, без нарушения субординации, представлялось лишь слегка поворачивать глаза и обозревать убранство штабного блиндажа. Картина, увы, была знакома до мелочей: все те же грубо сколоченные щиты на козлах вместо столов и телефонные аппараты на них вперемежку с котелками-ложками-кружками. Еще – патронные ящики вместо стульев и керосиновые лампы на кривоватых столбах под низким потолком. Впрочем, близость к городу привнесла в скупую казенную обстановку некоторый оттенок сибаритства в виде двух полукресел неплохой работы и даже чахлого фикуса между ними…

– …прах побери! Да вы хоть понимаете, что еще одна такая атака, и всем нам здесь со святыми упокой? А у вас три пулемета из четырех в самый… момент молчать изволили! Все вам, вам в первую голову: вода, патроны, стрелков из резерва, а мы вместо того, чтоб отшибать желто…х огнем, в штыки с ними режемся! На третьем люнете стрелки камнями в них кидались, что те троглодиты в жеваного мамонта! Ну что вы молчите, аки сфинкс перед Горным институтом? – Головань, что казалось несуразно странным, был родом из северной имперской столицы.

Повисла неловкая пауза. Капитан в ожидании дежурного «Виноват!» тяжело плюхнулся в кресло, и стал прямо через мундир мять горстью грудь напротив сердца. Заметив это, подпоручик Рашевский неловко и укоризненно кивнул в сторону Рыкова головою и потянулся к кувшину с водой. Ротный исподлобья так зло зыркнул на него, что субалтерн вновь обратился в неподвижную фигуру «без речей», как пишут в театральных программках.

Поручик Егоров вполне старательно изучал схему обороны высоты, а штабс-капитан Можейко вроде был занят как бы даже важным делом: через длинную, во всю «стену», смотровую щель наблюдал в дрянной трофейный бинокль окрестности. Пейзаж вряд ли поменялся в последнее время – безлесые сопки, камни и жухлая трава… Ввиду того, что атака была отбита чуть более часа назад, нового приступа в ближайшем обозримом будущем, по крайней мере сегодня, никак не предполагалось. Не было пока у японцев в заводе такого обычая – бросаться на штурм несколько раз подряд.

Штабные унтера, имея завидный нюх на все и всяческие неприятности, исчезли с глаз начальства еще заблаговременно, так что свидетелей командирских громов и молний оказалось никак не много. Зауряд-прапорщик Винт, как всегда, к 14.00 убыл на кухню снимать пробу, а более в двух ротах, прикрывавших батарею № 5, офицеров не было, впритык хватало ровно на одну. Впрочем, и стрелков оставалось в строю чуть более двух сотен… Плюс – пулеметная команда, также потерявшая более половины личного состава и «штатного вооружения», сиречь «скорострельных картечниц». И если надежда на смену разбитых «Максимок» еще была, то найти в осажденной крепости сугубых специалистов, наводчиков и командиров расчетов, просто не представлялось возможным.

Час тому назад поручик сам короткими скупыми очередями резал японские цепи. На полсотни аршин, считай в упор. Поставить вчерашнего рекрута за пулемет никак нельзя, проще сразу же выбросить патронную коробку в сторону неприятеля. Так вполне может случится куда больше пользы: как-никак более десяти фунтов весу, так что ежели угодить ею кому-то по голове…

Командир огневого взвода молчал, ибо не считал себя виноватым, и даже серьезно задетым непозволительным тоном начальника позиции.

– Что у вас опять стряслось, изволите ли наконец ответить?

– Так точно. Пулеметы номер 2 и 3 замолчали, расстреляв все снаряженные ленты. Пулемет номер 1 – поломка замка, необходимо везти в мастерскую, здесь не исправим. Пулемет номер 4 – пробит двумя осколками кожух охлаждения ствола, меняем на месте. К трем оставшимся пулеметам имеем пять снаряженных лент, патронов больше нет. Оставили по обойме на карабин. Доклад закончен!

– Богородицу со всеми апостолами поочередно…

Рыков вдруг внезапно понял, что ему все это в крайней степени смертельно надоело: всегдашняя капитанская божба и вечные пустопорожние объяснения в том смысле, что дважды два все-таки ровно четыре, а не столько, сколько на данный момент изволит приказать начальство. И не то, чтобы господин капитан решительно не понимал, что пулемет не «берданка», у которой можно сломать разве что штык и только что сдуру. Взвод имеет полковое подчинение, и он, его командир, здесь получается, как бы «чужой». А на таковом, выходит, позволительно в который раз срывать дурное настроение… А нервы у всех не стальной причальный канат с броненосца!

Поручик повернулся на каблуках и, звякнув шпорами, молча вышел вон. Дверь притворил за собой аккуратно, без стука.

Кстати, вот эти самые шпоры господина капитана раздражали просто зверски, давно и особо, хотя и форму одежды не нарушали ничуть. Допустим, пулеметная команда по штату конная, но и что с того, ежели полк давно в обороне, а сами лошади – пока что обозные – уже идут в котел? Нет, фасонит, фендрик… Звякает тут, понимаешь ли!

Покинув блиндаж, поручик отошел с десяток шагов вдоль сложенной из камней и мешков с песком стенки до орудийной площадки. Вздохнул и полез в карман за портсигаром. По молодости лет конина и даже ослятина в супе, да и солдатская махорка вместо табака вроде его и не задевали, даже создавая как бы ореол некого романтического приключения. Правда, уверенности в том, что таковое восприятие сохранится еще надолго, не было: уж больно паршивый привкус оставался во рту после обеда…

Не переживая особо о мерзкой сцене в штабе – дальше фронта не пошлют! – Рыков коротко отмахнул свободной рукой. И скривился от боли, некстати случайно задев местное чудо военной техники: на площадке на самодельном станке стоял не более и не менее как морской аппарат для запуска самодвижущихся мин. Голь на выдумки востра – так, кажется, говорят в народе? Запертый в бухте флот давно уже делился с гарнизоном не только матросами для пополнения тающих после каждого приступа батальонов, но и вообще всем, чем мог. Артиллерией, снарядами, серыми шипастыми шарами других мин – донных, нелепо выглядевших на суше. «Рогатую смерть» по ночам закапывали перед позициями, и взрывали ее по электрическим проводам также флотские гальванеры…

Стрелял «бомбомет» дай боже чтоб на две сотни шагов, но удачным попаданием сигарообразная «дура», едва не в пять аршин длинною и десять пудов весу, начисто сметала к японской богоматери до взвода узкоглазой пехоты. Но и заряжать те же пуды… не быстро получалось, в общем. При всем к тому старании и оглушительном матерном лае лихих «альбатросов» в бескозырках с ленточкой «Ретвизанъ».

Рыков бросил взгляд направо. В четырех верстах под не очень-то ласковым китайским солнышком свинцово блестело море… Порт-Артур. Главная база русского флота на Тихом океане. Порт. Город. Крепость!

Фасонно отправив щелчком пальцев окурок за бруствер, поручик едва успел сделать и полшага, когда за спиной оглушительно грохнуло, и жесткий удар бросил его левым боком на стенку траншеи…

В пору откровенной молодости мы скорее и решительнее всего ищем причины собственноручно произведенных личных конфузий обычно в ком и где угодно, только что никак не в нас самих… Стоя «вольно», поручик Лейб-гвардии Конно-артиллерийской бригады Разумовский отчаянно злился на все вокруг и сразу: от сидящего перед ним господина полковника до несуразно высоких цен на папиросы в городских лавках, вчетверо против столичных. Курить на фоне звенящих нервов хотелось уже и вовсе люто.

На самом деле поручику стоило бы кое-что припомнить и вовремя задуматься, отчего папенька столь легко согласился составить сыну протекцию в виде откомандирования к театру военных действий: «Ты прав, Сережа, вот это будет действительно весьма полезно для карьера… И, надеюсь, ты же не думаешь переводиться в армию?»

Японская компания представлялась тогда недолгой, и выступление гвардии к театру военных действий не предполагалось – много чести «япошкам». Сибирские полки и казаки должны были самостоятельно, месяца этак не более чем за два, раскатать «ускоглазых» в тонкий блин. А попасть на первую в этом столетии военную компанию стремились все молодые офицеры, едва не поголовно, и отнюдь не только для того, чтобы получить запись в послужной список!

Гвардейские чины имеют перед армейскими старшинство на чин выше, то есть, к примеру, гвардии поручик равен армейскому штабс-капитану, и при переводе в армейский полк таковым и становится, но… этим все преимущества и заканчиваются, а сложности только начинаются. Во-первых, кандидатура должна быть согласована не только с командиром, но и с офицерским собранием армейского полка, так что одного желания мало. Ко всему «армеуты» с «гвардионусами» издавна состоят в некотором, всем понятном, антагонизме, так что вполне могут и «прокатить», получится скандал и пятно на репутации. Во-вторых, и в мирное время перевод таким порядком идет не быстро, а в военном кавардаке пойдет уж никак не скорее. Пока суть да дело, война и кончится, а обратного хода дать уже никак… Ибо в-третьих: таковой перевод возможно произвести лишь единожды, а попасть обратно в гвардию почти что и невозможно, требуется звонкий подвиг или же особое благоволение Его Величества, никак не меньше. В общем, будучи в десятке лучших выпускников училища выйти в гвардию, а потом своей волей добиться перевода в менее престижный полк… Так карьеру не строят, а губят.

Выход все равно оставался единственный: подать рапорт по команде «об откомандировании» и… ждать. Князь, конечно, не только замолвил слово в нужном месте и нужному человеку, но и отписал по старой дружбе генерал-лейтенанту Стесселю. В тех резонах, что допускать молодого и горячего офицера к собственно передовой линии военных действий… вовсе не обязательно, скажем так.

В результате этакой дипломатии поручик оказался в районе боевых действий, но в распоряжении начальствующего интенданта Порт-Артура в роли то ли личного адъютанта, то ли офицера для особых поручений. «Особость» поручений состояла в основном в том, чтобы «выбить» в вышестоящих отделах «портяночного ведомства» что-нибудь срочно необходимое. Или же протолкнуть по нервно дышащей, и порою бьющейся в откровенной истерике «железке» Транссиба нужный груз не в очередь. Поди-ка откажи, когда бумагу подает лицо с этакой фамилией…

В печальном итоге все рапорты поручика о переводе «в строй» во всех инстанциях неизменно ложились «под сукно». Единственный наследник княжеского титула оказался к тому же настолько наивен, что снова обратился к отцу с просьбой о содействии. Новое письмо коменданту крепости, понятно, только укрепило того в упорной решимости ни в коем случае сложившегося положения не менять.

Впрочем, фронт неожиданно быстро сам приблизился к поручику, но тут уж ничего не поделаешь. Японские орудия стали простреливать Порт-Артур насквозь, вплоть до батарей на полуострове с оригинальным названием «Тигриный хвост». В воздухе именно что запахло порохом, что вызывало у офицеров разных поколений весьма противоречивые чувства: у молодых неуместный щенячий восторг, а у обстрелянных и опытных злую досаду. Кому, прах его побери, придется по нраву быть разорванным в клочки шальным снарядом во время, скажем, редкого обеда в приличном ресторане?

Несмотря на изменение боевой обстановки, особых подвижек в состоянии поручика Разумовского не случилось, только разъезды в качестве именитого почтальона прекратились ввиду осадного положения. И, что показалось совершенно неважным, с пару недель тому назад его перевели по штату из продуктового отдела в отдел боепитания. Как будто принимать заявки на патроны вместо сухарей более привлекательно тому, кто всей душою стремится занять место в боевом строю!

В скобках заметим, что такового перемещения никак не произошло бы без того, что господину корпусному интенданту оказалось отчаянно необходимо освободить место для человека… более способного к гибкому обращению с правилами математики, скажем так. Совершенно невозможно вести серьезные дела, когда отчетность вдруг стала содержаться в совершеннейшем порядке, а ответственное лицо легоньких намеков по молодости лет никак не понимает, а впрямую не подступится, дураков нет-с…

Однако же дело, по которому господин поручик явился к подполковнику Достовалову – ну и фамилия, бог шельму метит! – было неотложным и сугубо важным, хоть «через голову» прямого начальника. Явился? Вот теперь стой и слушай позорнейшею чушь.

– Еще раз повторяю, господин поручик, что доставить патроны на «Высокую» днем возможности никакой нет. Дорога под обстрелом, и рисковать потерей боевых припасов мы не имеем права… – о возможных потерях в личном составе за десять минут разговора, сворачивающего уже на четвертый круг, не было и слова…

– Ваше превосходительство, я вынужден снова повторить, что начальник боевого участка выходил на связь по телефонному проводу уже пять раз. Напрямую с вами коммутатор отчего-то не соединяет… Капитан Головань утверждает, что патроны вышли практически все, и уверенности в том, что с остатком они смогут отразить очередную атаку, нет никакой…

– Капитан… Фигура, да-с… Не волнуйтесь, поручик. Кому как не вам должно быть известно, что на «Высокую» мы отправляем против норм едва на вдвое. Господа офицеры на укреплениях, вы уж простите, живут в норах как хомяки, и ведут себя ровно так же. Им бы стащить все поближе к себе в запасец… а у нас на снабжении не один форт! – полковнику до нервного зуда хотелось попросту послать не в меру ретивого поручика по матушке, этак с левым кандибобером да на восемь верст… А вот и никак нельзя-с! Поручики, они, понимаете ли, разные бывают… Есть «Его Благородие Господин Поручик», есть «господин поручик», и есть «эй вы, поручик». Поручик Разумовский, хотя бы в силу фамилии, принадлежал, и пьяному ежу понятно, к категории что ни на есть первой. Оттого и приходилось вести себя, увы, точно, как с малым ребенком, втолковывать азбучные истины терпеливо и не по разу.

Его благородию также отчаянно, но, увы, несбыточно, мечталось расчихвостить «его бред-восходительство» казацким манером в тридесятый пень да об заднюю луку на неохватный… корень. Никак нельзя. Цивилистам много сложнее, а армии же все просто: взглянул на погоны, сравнил «геометрию» звезд, ну веди себя соответственно…

На «высоте 203,0», или же, по-местному, на «двухсотом высоком пупыре», командовал пулеметным взводом однокашник Разумовского, поручик Рыков. И от него было достоверно известно, что довоенная норма в пять тысяч патронов на пулемет реальным условиям боя никак не отвечает. Необходимо вчетверо больше, как минимум. Двадцать снаряженных лент при темпе огня до шестисот выстрелов в минуту – голодный паек. Лично немного знакомый с пулеметным делом, артиллерийский поручик знал это теперь уже наверняка. Полковник-интендант, очевидно, не знал, да и знать ничего не хотел, кроме высочайше утвержденных циркуляров.

Чтоб «не сойти с нарезов» и не наговорить лишнего в разумении субординации, поручик коротко щелкнул каблуками:

– Разрешите идти?

– Идите, – в глазах полковника прочиталось неизъяснимое облегчение…

– Равняйсь! Смирно!

От полковника поручик отправился отнюдь не к своему канцелярскому столу. Решение как бы и не созревало внутри, а явилось сразу и целиком. Унтер-офицеры и нижние чины, состоящие при складах, замерли навытяжку в ожидании команды.

– Слушать меня! Есть крайняя необходимость доставить патроны на «Высокую». Дорога под обстрелом, потому пойдут только охотники! Грудь в крестах или голова в кустах! Кто желает – три шага вперед!

Поставить очередной раз жизнь на кон решилось не более половины, но и того – с избытком. Очень кстати под руку подвернулся фельдфебель, памятный по многим посещениям цейхгауза. Семенов? Петров? Да черт с ним, пусть хоть Иванов.

– Ваша бродь, на чем повезем? Лошаков мало и в отчет…

– Ну?..

– А на лисопетах… – в жуткой нехватке транспортных средств, в крепости догадались сцеплять попарно два велосипеда, устроив между ними или сколоченный из чего попало помост или санитарные носилки. Получалось нечто вроде тачки в четыре колеса, но легкой и маневренной, когда ее с грузом хоть в десять пудов толкают всего два человека.

– Грузи! Бегом!

– Слушаюсь!

Резвый бег колонны прервался на второй петле серпантина, огибающего очередную сопку. Дорога оказалась действительно четко пристреляна одной из японских батарей. Сунешь нос за поворот – со святыми упокой. Все тот же фельдфебель рискнул, теперь и хоронить нечего, погон да пряжку… Разбитый почти прямым попаданием велосипедный «тандем» оказался теперь только в виде пары мелких металлических фрагментов, отброшенных причудами баллистики за крутой изгиб дороги. Снаряды рвались с чисто японской аккуратностью, не давая никакой возможности проскочить проклятый участок.

Вжавшись спиною в колючую каменную стенку, Разумовский коротко бросил взгляд по серым лицам, и отчетливо понял: не пойдут. Даже сила приказа, главная сила в армии, уже никак не могла никого сдвинуть с места.

Поручик смахнул ребром ладони катящийся по лбу градом едкий пот. Подхватил за шершавые веревочные рукоятки два первых попавшихся патронных ящика. Глубоко выдохнул, и побежал по дороге к «высоте 203,0». Немного оставалось, с половину версты. И, через несколько невозможно долгих мгновений спустя, вслед ему тяжело и ровно забухали солдатские сапоги…

На лицо полилась холодная до колючести вода, и Рыков отчасти пришел в себя.

– Ваша бродь, вставайте, беда!

Двое стрелков подхватили поручика подмышки и утвердили кое-как вертикально.

– Что… случилось? – уши будто бы были забиты ватой, язык ворочался с трудом, отчаянно ныла спина.

– В штаб – прямое, всех в клочки. А вас, похоже, дверью по хребту… Япошки прут, патроны все, из офицеров – вы один.

Выбора в решении не было, и поручик бросил руку к эфесу шашки. Ладонь впустую хлопнула по бедру, ножны были на месте, болтались кое-как на порванной ременной портупее, а сама шашка – бог весть где. Портупею поручик сорвал и отбросил, чтоб не мешалась, подхватил от убитого рядом стрелка длинную пехотную «трехлинейку» с примкнутым штыком. Легко, как будто и не был только что контужен, гимнастическим прыжком взметнулся на бруствер:

– Р-рота-а! Слушай мою команду! За Веру, Царя и Отечество! В штыки – за мной!..

Мешая уставное «Ура!» с остервенелым матом, стрелки горохом посыпались вниз по склону. В сотне метров поручик некстати споткнулся, и неловко упал снова на левый бок, а когда вскочил, то увидел прямо перед собою японца в средневековых доспехах. Не новость, многие самураи чудесили именно так, бросаясь в бой в дедовской броне и с фамильным мечом, не прихватив даже револьвера.

Клинок блеснул в воздухе и врубился в ложе винтовки, выставленной навстречу поперек, а в следующее мгновение приклад «мосинки» с чавканьем влип японцу в левое ухо и снес того с ног. Не то чтобы Рыков был особым мастером по части фехтования на штыках, просто он оказался на голову выше и пуда на полтора тяжелее. На спину японцу кошкой прыгнул кто-то из стрелков, стал крутить руки. Мимо с винтовками наперевес, хрипло рыча, пронесся десяток матросов. Чуть сбоку от них бежал совсем уж юный, розовощекий мичман с искаженным гримасой страха лицом. От впервые испытанного ужаса штыковой схватки, мичман что-то непрестанно визжал ломающимся голосом и размахивал во все стороны морским палашом, совсем уж негодным оружием в такой атаке…

…Пока что не нашелся, да и вряд ли когда-то найдется тот, кто сможет описать на бумаге и в подробностях рукопашную – так, чтобы получилась правда. Хотя бы потому, что никто из тех, кто ходил в штыки, сам не может ничего толком рассказать…

Вот ты встал, сделал первый шаг… крики, хрип, мат, чья-то кровь бьет фонтаном тебе в лицо… а вот уже и все – кончилось. И ты, смертельно усталый, но – живой…

А вот и мичман – несут…

Военное мастерство привести внешний вид и обмундирование в совершеннейший порядок почти что мгновенно и во всяких условиях, цивильным шпакам недоступно. Офицеры, особенно служащие при штабах, возводят таковые навыки в наивысшую степень искусства, ибо нет там худшего проступка для подчиненного, чем явиться перед начальством хотя бы с одной пуговицей, перекошенной не по форме.

Изрядно запылившийся и взмокший по дороге, Разумовский шел по укреплениям «Высокой» уже почти сущим франтом, даже обмахнув сапоги бархоткой. В офицерской сумке много чего сыщется, ко всем случаям. Причем ежели извлечь наружу все содержимое оной и измерить, то окажется математический парадокс: объем внутренний получится весьма как более объема внешнего…

На форте царила деловитая суета: стрелки и матросы исправляли укрепления, сносили раненых и убитых, собирали на склоне годное к бою оружие и патроны. И все это, как можно, быстро, быстро, быстро! Рыцарские правила ведения войны с каждым днем таяли, как сахар в кипятке. Уже в ближайшие минуты от противника вполне возможно было ожидать «гостинцев» в виде рвущихся над головой шрапнельных стаканов или тяжелых фугасов в окопах. Все были заняты, и оттого поручик как бы скользил между деловитых фигур малозначной тенью; никто не обращал на него ровно никакого внимания. На вопросы о местонахождении начальства каждый без определенности махал рукою, и каждый в иную сторону.

По счастливой случайности, Разумовский довольно быстро наткнулся на своего товарища. Рыков сидел прямо на земле, свесив ноги в еще дымившуюся воронку. Рвануло здесь недавно знатно, никак не менее восьми дюймов. Вид поручика был страшен: без портупеи и фуражки, в изодранном мундире, с вымазанным еще не засохшей кровью и копотью лицом. Рядом к уцелевшему куску каменной стенки была аккуратно прислонена винтовка с перерубленным пополам – до ствола! – ложем. Услышав скрипящие по битой щебенке шаги, поручик тяжело поднял мутноватый взгляд: