Новая редакция

Я заехал в свой двор. Там было относительно тихо. Я посидел в машине минуту, затем выбежал и побежал к подъезду. Дверь была открыта, потому что электричества не было.

Я вбежал в подъезд, на свой этаж. Жалкий луч фонаря телефона едва освещал путь. Через минуту телефон зашипел и покрылся паутиной трещин, обжигая руку.

Нащупывая дорогу, я наступил на лестничной клетке на что-то мягкое и скользкое. Ожидая увидеть гнойную слизь, я посмотрел вниз, едва различив очертания в темноте, я понял что я увидел… кучу органов. Присмотревшись, я понял, что они соединены жилами и венами. Все они принадлежали человеку, который был здесь, был жив. Он и был этими органами, соединёнными необходимым минимумом для поддержания жизни: лёгкие, сердце, печень, желудок, почки, селезёнка – всё было связано чёрными трубками вен и артерий, ведущими к мозгу, лежащему на полу. Спинной мозг, словно хвост, был отогнут в сторону, а глаза, оставленные, чтобы он видел свою судьбу, уставились на меня. Это был мой сосед. Об этом говорил кровавый след, ведущий к его квартире.

Я не стал раздумывать и ворвался к себе, забившись в угол. Здесь, на удивление, было тихо и спокойно. Воздух не пах гнилым мясом, по крайней мере, не так, как на улице. Я прислонился спиной к стене и попытался осмыслить всё происходящее. В голову не приходило ничего, что могло бы хоть как-то объяснить это.

Я невольно начал вспоминать: юность, девушка, спорт, друзья, запах корицы… Сам не заметив, как провалился в сон.

Но отдохнуть мне не дали. Я ощутил, как мою шею оплело что-то холодное и мерзкое, словно мицелий гриба пророс на коже. Я рефлекторно вскочил и ударил по выключателю, держась за горящее место контакта. Электричества, разумеется, не было, но лампа зажглась. Точнее, не лампа. Комнату наполнил желтоватый биолюминесцентный свет. Я огляделся. Стены были живые, покрытые той самой плесенью, которую я недавно счистил в ванной. Её комки висели в углах и пульсировали, распуская корни по стенам и потолку, как раз там, где я уснул. Я поднял голову и увидел, что на месте люстры теперь красовался бугор живой плоти, а вместо ламп – шары со светящейся жидкостью.

Я закричал и выбежал на улицу, падая с лестницы и снова поднимаясь. Я вывалился из подъезда, ноги подкашивались, спина была ободрана о ступени. Я замер.

Тишины не было. Её не было вообще. Её вырвали, растоптали и устроили на её месте дикий, вселенский базар.

Воздух гудел. Не от ветра – его давно не было. Он гудел от голосов. Тысячи глоток – нечеловеческих, металлических, булькающих, визгливых – сливались в сплошной рёв. Это был не хаос. Это была симфония, написанная для сломанных инструментов в честь конца всего.

И они плясали.

В свете багрового неба, бившего в глаза, как прожектор, кружились, корчились и бились в конвульсиях самые мыслимые и немыслимые формы. То, что я видел раньше, было лишь намёком. Здесь же была вывернута наизнанку сама суть жизни.

Вот нечто, сотканное из спинных хребтов, сцепленных в кольцо, катилось по мостовой, как колесо, а из каждого позвонка торчала человеческая голова, и все они хором выводили похабную частушку на несуществующем языке.

Рядом, на месте детской песочницы, пульсировала гора жира и слизи, усеянная глазами. Из её вершины бил фонтан не то крови, не то желчи, и десятки мелких, похожих на скунксов, тварей с лапами-граблями подпрыгивали, ловили эту жижу ртами и, обжигаясь, визжали от восторга.

А в центре, на площади, где когда-то стоял памятник Ленину, возвышалось Нечто. Древо? Башня? Оно было из плоти, но не человеческой. Огромные мускулы, прожилки, сочащиеся чёрным, и бесчисленные руки, растущие из ствола, как ветви. Эти руки хлопали в ладоши, задавая ритм всему этому шабашу. Хлопок – и визг тварей взмывал вверх. Хлопок – и гул на секунду стихал, чтобы обрушиться с новой силой.

Это не был хаос. Это был порядок. Новый порядок. Порядок гниения, распада и бесконечного, ликующего безумия.

Я стоял, прижавшись спиной к стене подъезда. Мой побег, мои страхи, тоска по прошлому – всё это было смешно и ничтожно. Я был песчинкой на пиру титанов, последним зрителем в зале, где сама реальность сошла со сцены.

Их взгляды – те, что были, – скользили по мне с тем же интересом, с каким мы смотрим на муравья, ползущего по краю бокала. Не со злобой. С лёгким, безразличным любопытством.

Один из тех «скунсьих» существ, прыгавших у фонтана из гноя, оступился и покатился ко мне. Оно встало на костлявые лапки, отряхнулось и уставилось на меня. Его морда без рта исказилась подобием улыбки. Оно протянуло ко мне лапу, сжатую в кулак, и разжало её.

На ладони лежал чей-то глаз. Светло-голубой, ещё влажный, с обрывками нервов.

Тварь подпрыгнула, сунула глаз себе в то место, где должно быть ухо, и, весело повизгивая, побежала обратно к фонтану.

И вот тогда, под оглушительный рёв нового мира, я понял. Понял, что стою не в стороне. Что я уже на арене.

Первый звук пришёл не снаружи, а изнутри. Глухой, рокочущий стук в висках, подстраивающийся под ритм, отбиваемый гигантскими руками. Тук-тук. Тук-тук. Хлоп-хлоп. Моё сердце подхватило ритм.

Нога дёрнулась первой. Резко, против воли, швырнув тело вперёд. Не бегство. Пляс. Неуклюжий, вымученный спазм, который тут же подхватили десятки голосов. Визг «скелетного колеса» взметнулся выше, их похабная песня обрела новый, ликующий куплет – про последнего человека, пустившегося в пляс.

Всё завертелось. Багровое небо, пляшущие твари, бьющееся в конвульсиях здание моего дома – всё смешалось в карусели адского карнавала. Ко мне прильнуло что-то мягкое и липкое, с запахом мёда и разложения, и поволокло в хоровод. Его щупальца обвили талию, не удушая, а направляя, заставляя онемевшее тело выписывать нелепые па.

Я не кричал. Звук, вырвавшийся из горла, был не криком. Это был хриплый, надрывный смех. Смех ужаса, отчаяния и странного, немыслимого прозрения.

Они не уничтожали меня. Они приглашали.

Всё громче. Всё быстрее. Рёв становился физической субстанцией, он давил, проникал в лёгкие, вытесняя последний глоток старого воздуха. Свет и тьма пульсировали в такт. Вихрь конечностей, глаз, ртов и щупалец закрутил меня в своём центре, стирая границы. Где заканчиваюсь я и начинается этот новый, безумный мир?

Границ не было.

И не будет.

«Кому надо в такую погоду ездить в такие дебри?» – спросил я сам у себя, высаживая пассажира, который среди ночи заказал такси в полузаброшенную промзону нашего города.

Мне 43 года, зовут Сергей. Я работаю таксистом – это мой хлеб. В жизни больше ничего не умею. Ну, не задалось. Пока мои сверстники уже открыли свой бизнес и обзавелись детьми, я кручу баранку за скромные, но честно заработанные.

Иногда накатывает тоска: уже давно «перезрелый» мужчина, да и совсем один. В старости некому будет даже стакан воды подать.

В молодости не думал, что время так быстро пролетит. Пока тебе двадцать, можно перебиваться случайными заработками, не думая о стаже и карьере. Времени много. Но время, падла, имеет свойство пролетать быстро и незаметно. Я даже сейчас не могу сказать, на что потратил свою жизнь. Вроде бы жил, а вроде и нет. Сейчас морщины на лице и пузо – единственные мои верные спутники, которые напоминают, что я уже давно не юнец.

Не могу сказать, что жизнь меня обделила. Наоборот, я вырос в полной семье, ни в чём не нуждался. К сожалению, отец умер, когда мне было 19 лет. Через восемь лет умерла и мама – от болезней, обострённых хронической депрессией после его смерти.

Тогда-то я и понял, что остался совсем один.

В наследство мне досталась двухкомнатная квартира близко к центру, в которой я живу до сих пор. Ничего в ней не менял. То есть ремонт не делал – то ли из-за отсутствия денег, то ли чтобы почтить память родителей, оставив всё как при них.

Ноябрьская погода «радовала» постоянным дождём, грязью и слякотью.

«Как же, радовала…» – подумал я, вспомнив, что мой старенький «Рено Логан» давно лишился благородного серого цвета и отлично замаскировался под кусок грязи.

«И не стыдно мне клиентов так развозить?» – спросил я себя.

«А что стыдного? Сейчас заеду, помою, отвалю несколько сотен, а через час опять буду радовать горожан своим исключительным видом», – ответил я сам себе.

Разрезая светом фар ночную дорогу, я думал о том, как приеду домой, разомну кости и наконец поем. В последний раз ел днём, в машине. С тех пор в салоне витает запах лука и столовской котлеты.

Опять же, наверное, должно быть стыдно перед пассажирами. Но что мне делать? Если хотят качества и комфорта, пусть заказывают «бизнес», а я не зря в «экономе» работаю.

«Ну и пассажиры пошли в последнее время», – проворчал я.

И действительно, последние дней десять они какие-то странные: дёрганные, тревожные, молчат как рыбы. Я им слово, а они мне – шиш. Раньше хоть поболтать можно было: они мне про семью, про работу, я им – про машину, про погоду, про остеохондроз. А сейчас… Вот этот, которого я только что высадил, – ни «спасибо», ни «до свидания». Юркнул из машины и пошёл к ржавым воротам, будто его там ждут.

Мои размышления прервал вид, открывшийся перед машиной: лужи, а в них – чёрные пятна, будто кто-то носки покидал. Но нет, присмотревшись, я увидел, что это вороны. Целая стая. Словно утопиться решили все разом.

«Ну и ну, чудеса природы», – буркнул я, слушая, как под колёсами хрустят косточки несчастных птиц. Жуть какая. Может, дождь отравленный, или бедолаги под облучение вышек натовских попали. Не знаю.

Вскоре я выбрался из этой дыры, и дорогу начали освещать уже привычные, почти красные фонари.

Небольшая пробка хоть и не радовала перспективой задержаться, но успокаивала. После той недружелюбной промзоны чувство единения с внешним миром было как глоток свежего воздуха. Ну, так, на периферии.

Перед домой я заехал в магазин. Стоя с корзиной продуктов – пельмени, хлеб, сметана, гречка и пачка самого дешёвого куриного фарша, – я сверлил взглядом ценник зефира.