Мы дети войны

Чем отзывается во мне слово ВОЙНА? И почему мы, дети войны, рассказываем о ней, хотя уже миллионы сделали это до нас? И необходимы ли эти рассказы для новых детей совсем иного времени?

«Надо! У меня на сайте ещё 4-ого декабря 2016 года я размещал статью и фото ваше (кто-то переслал из Ярославля), и были отклики. Пусть внучка найдёт для вас наш сайт, попросите её показать вам…»

Подарок судьбы…

Он случился в дни столетия комсомола: в октябре 2018 года.

Мимолётность!

Ночное смс!

Это просто подарок!

Темнота непросветная придавила душу. Кто же это вспомнил?

Виталий Борисович Арсентьев. ВитБор, как он подписывается.

«Клара Павловна, вы больше знаете и почувствовали это время – начало войны.

Я родился 17 марта 1937 года, в селе Поспеловка Николаевского района Ульяновской области. Мне было 4,3 годика, когда провожали отца… Он ушёл на третий день с группой сельчан и троих моих дядьёв, погиб через 8 месяцев, – политрук, разведчик, 25 лет…

Войну помню своим детским рано повзрослевшим умишком, и послевоенные тяжелые годы так же: мать учительница, потом председатель сельсовета, в 1942 году вступила в партию; тянула нас, детей…

Оставила свои записки, тоже очень личные, не для книжки – для внуков, – их живых у неё четверо (одного уже нет, как и старшего сына).

Семейная летопись – сага. Эмоциональные воспоминания оставляешь детям, внукам; уже и 5 правнучек. Это они читают кусочками. Пересказываем, показываем фильмы, тоже и свои, их много, любительских. Внушаю, учу, ненавязчиво.

Лидия Александровна – жена – тоже учительница, вносит свои дорогие воспоминания.

Мы с ней со второго класса в одной школе, и 62 года уже нашей семье. Есть что вспоминать.

У нас сохранилось 5 писем отца – это реликвии!

А ещё есть фейсбук, так вот на нём большая страница – Ветераны комсомола.

На сайте «Комсомол в нашей судьбе» стоит книжка «Комсомол – формат судьбы» за 14 или 15 марта… Три первые статьи – секретари ЦК, потом моя статья и ещё 70…

Люди посылают воспоминания, привозят их, приезжают сами отовсюду – от Сахалина до Крыма! Это так важно сейчас – ведь уходит не только наше поколение «детей войны», – уходит целая цивилизация!

Не скрывайте свою книгу «Мы дети войны»! Заканчивайте и пускайте в жизнь! Это надо сегодняшним. Знать – какими мы были, умевшие жить сердцем, «не выгоревшие». У большинства нашего поколения дорога одна: детство, юность, работа.

И вот по простому нашему счастью, своими руками построенному, – обухом по голове: развалины СССР!

Предательство и «пляски», шабаш нуворишей…

Что-то уже светлеет, но горизонт ещё хмур…

Хотя опять весна на белом свете, бери шинель – пошли домой!»

Всех благ вам и спасибо за вашу теплоту. Ваш ВитБор»

Мимолётность…

Наши дороги впервые пересеклись в ВКШ (Высшей Комсомольской школе), единственной в мире, куда приезжали учиться красоте и правде общественной жизни, где нет чужих и все в ответе друг за друга, – со всего Союза, из 15 республик и со всего мира, даже если надо было пробиваться нелегально… «Куба – любовь моя!» – это звучало общим гимном, когда в зал входили любимые всеми ребята…

С иностранцами работал Виталий Борисович, а я заведовала кафедрой журналистики и литературы. Я пришла не с пустыми руками, – у меня уже были книги «Всем людям родня», «Мои комиссары», «Свои люди», – с вполне открытыми позициями… Символом веры, так сказать. Наши ребята журналисты учились понимать общество, в котором живём; писать правду, какой бы она ни была, и помогать обществу становиться лучше. Ничего себе задачи? Но иначе незачем идти в труднейшую профессию. А вот, что уносят из ВКШ наши иностранные студенты, я почувствовала, когда принимала экзамен по советской литературе у руководителя афганского комсомола Фарида Маздака. Мы два часа с удовольствием проговорили о Горьком, и я позавидовала коллегам, сумевшим через литературу открывать трудную правду российского пути для человека другого мира…

Новое «пересечение» случилось в дни столетия комсомола! Долгий путь мы прошли, не изменяя ему… Сейчас Виталий Борисович Арсентьев – главный редактор интернет-сайта, действительный член Академии политической науки, к.и.н., советник 1 класса МИД РФ, профессор РЭА им. Г.В.Плеханова.

Дорогого стоит его внимание и совет начать книгу о детях войны с моей публикации в газете «Ярославские страницы», представленной позже у него на сайте.

И так я и начала.

Но пришло письмо его ровесника, которое просто обожгло! И только после него я смогу вернуться к своему собственному пережитому…

Жизнь – это мгновения. Мимолётности

Мимолётность, сохранившаяся на всю жизнь…

Олесь Грек

«Из тайги Саянской К. П. Скопиной г. Москва

18 апреля 2019

…«Дитя войны»! Всё вроде бы понимаю, но не хотел бы, чтобы меня так называли. Почему? Сложно ответить. Сказал бы я о себе так, скажем, перед теми солдатами, которые в 1945—1946 гг. возвращались домой кто без ног, кто без рук, без глаз, контуженный, разорван. Нет, не сказал бы, ибо я был дитем, ими спасенным. Я дитё, спасенное Красной Армией, Советским Союзом и Генералиссимусом Сталиным. Позже у меня к Сталину будет усложняться отношение, хотя Победа и Сталин – это неразделимо. Я благодарен за свое спасение, за спасение моего брата и сестер лично Сталину и своему отцу, ибо наш отец был для нас и папой, и мамой. Так распорядилась судьба.

Мои (наши) родители строили ДнепроГЭС: мама Жукова Евдокия Федоровна работала стрелочницей на железной дороге. Она сбежала от первого мужа-изверга со своим сыном Володей из станции Коренево Курской области, а мой отец Грек Григорий Иванович из рода украинских крестьян после репрессий и тюрьмы вынужден был сбежать из села Панчево Новомиргородского района Кировоградской области в Запорожье на строительство ГЭС, где работал вначале грабарем, а потом дослужился даже до главного диспетчера гужевого транспорта Днепростроя, где и встретился с Жуковой Е. Ф., ставшей нашей мамой.

У отца моего такая же почти судьба, как у Гришки Мелехова из Шолоховского романа, только на украинской почве.

Я не просто так ставлю Сталина рядом со своим отцом. После Володи у мамы появилось ещё трое детей греческого рода: Лёня, то бишь я, Тамара и Катя. В период репрессии 1931 г. отец потерял (погибли от голода) жену и троих детей, носивших наши имена гречат. Видимо, и отец, и мама имели договоренность сохранить детям прежние имена детей.

Отец – Грек Григорий Иванович.

Мы счастливо жили в Запорожье, где отцу никто даже намеком не напоминал о репрессии (за его отношение к коллективизации). Отец и мама числились в ударниках. Отец даже ездил на фаэтоне, иногда катая и нас. Вместе с мамой и помощью родственников, приезжающих к ним на помощь. К 1940 г. построили свой дом. Если я и Тамара родились в землянке, то Катя – уже в новом родительском доме. Володя учился в школе, он до войны успел окончить четыре класса. Мы жили не бедно, даже знали, что такое конфеты.

И вдруг страшное известие для родителей, но не для нас, детей, – война.

ДнепроГЭС уже построен, построены и заводы в Запорожье. Только живи. Все стало вверх дном!

До прихода фашистов, т.е. с 22 июня по 4 октября, Запорожье демобилизируется, т.е. все, что можно, вывозится на восток. До призыва кто добровольно, кто по повестке ушли в ряды Красной Армии, а на еще работающие заводы пришли старики, подростки и женщины.

Областной комитет ВКП (б) создал специальные бригады для демонтажа оборудования и нужной продукции для отправки на восток. Мой отец, хотя и не коммунист и никогда не помышляющий о партии, призван обкомом партии, поскольку был главным диспетчером гужевого транспорта Днепростроя, знал всех извозчиков, их адреса, их возможности, включен в состав спецпризыва.

Мы с того времени фактически отца дома не видели, так как погрузо-разгрузочные работы велись круглосуточно и, как правило, вручную. Поскорее погрузить и отправить на восток. Всем участникам этой операции, в том числе и моему отцу вместе с семьей гарантирована отправка с последним эшелоном на восток. Отец упредил маму, чтобы она готовилась с детьми для такого отъезда. И она готовила, скупая крупы, сахар, готовя сухари. К сожалению, уже перед, казалось бы, концом работ отец надорвался и лежал в больнице, где ему нужно было сделать операцию, а делать было некому, все врачи мобилизованы в армию. Мама навещала отца, но нас не приводила к нему.

Никто из обкомовского призыва на поезд не попал, потому что фашисты внезапно ворвались в Запорожье. Последний поезд с грузом, до которого даже последний обоз с товарами не дошел, под обстрелом успел вырваться на восток. Мы оказались в оккупации. Фашисты специально вылавливали членов бригад-мобилизационщиков, которых тут же расстреливали, их выдавали сами жители.

Мы жили на левой части Днепра, а отец прятался где-то на правой. Плотина ДнепроГЭС связывала два берега, но ее взорвали красноармейцы, а фашисты вынуждены были навести паромную переправу.

Отец ещё раньше предупреждал маму, что если они не уедут на восток, то вынуждены будут уехать в село, где жили родственники отца, иначе в городе с такой семьей не выжить. И попадаться на левом берегу отец не мог, иначе его бы расстреляли. Выехать же в село можно было только по правобережной Украине. И чтобы маме с детьми перебраться на правый берег, надо было в немецкой комендатуре получить пропуск. За ним в очереди стояли тысячи.

Мама вынуждена была бегать, отмечаясь в очереди, между домом и комендатурой. Ведь дети маленькие, 2, 4, 6 и 12 лет. И она, бедная, металась. В одну из таких пробежек попала под авиабомбежку. Ее не стало 6 мая 1942 года.

Что помнит душа из того? Помнит только то, что во двор к нам приехал воз, на опилках которого лежало тело мамы с хорошо сохранившимся лицом, укрытая одеялами. Ее в дом (непонятно почему) не занесли, не раскрывали, а в тот же день через какое-то время отвезли на кладбище, где и похоронили без гроба.

Мать – Жукова (Горячих) Евдокия Фёдоровна.

Я, помню, бегал вокруг воза и пускал в сторону мамы бумажные самолетики, которые умел делать. Брат говорил, что я не плакал, а сестрички тоже ничего не понимали. Правда, я помню, что видал, как из воза прямо на зеленую траву капала кровь. Соседи и крёстные нам говорили, что мама умерла от разрыва сердца. А что это и как никто больше не говорил. Был ли отец на похоронах, не знаю. Скорее всего, что нет. За нами ухаживали крёстные. Все мы, четверо, были крещеные. На кладбище мы с братом пошли. И там, на кладбище, где маму похоронили без гроба, прямо в одежде, в которой ее и привезли к нам, я мало что понимал, продолжая под усмирения старушек пускать самолетики. Так было, пока маму не похоронили, пока не появился надмогильный холмик. Тогда я стал возле него, как оловянный солдатик, и никуда уходить не хотел. Брат Володя с силой увлек меня домой. И дома больше никто не собирался. Только нас крестные предупредили и готовили к отъезду из дома. А как, к кому и когда, никто ничего не говорил.

Это произошло ночью. К нашему дому подъехала цыганская кибитка с шатром, нас погрузили с продуктами, одеялами и одеждой, была ночь. Цыганская кибитка подъехала к паромной переправе, которая охранялась автоматчиками; двое цыган, взяв с собой что-то в ведре и бутыль, подошли к охранникам, о чем-то с ними поговорили, отдали то, что унесли с собой, и кибитку пропустили на другой берег. Позже отец говорил, что цыгане не боялись немцев, а часовых подкупили ведром яиц и флягой самогонки.

Цыгане вывезли нас в поле, где их ожидала вторая кибитка, запряженная двумя старыми клячами, а сзади кибитки был привязан возок, на котором лежала коза. Цыгане рассказали отцу, лежащему на втором ярусе кибитки, о том, как они обманули охранников тем ведром, где были яйца. Оказывается, половина их были болтуны, т.е. негодные яйца. Отец расплатился с цыганами, они пожелали нам счастливо добраться домой.

За извозчика сел Володя, а отец только изредка указывал ему, где повернуть. Больше мы ночью не ехали, а останавливались на краю какого-то села, пасли козу, доили, давали кушать лошадям, приносили им воды. В основном, это делал Володя, а отец потихонечку слазил с кибитки и варил еду. Забыл: был у нас и наш любимец пёсик, небольшого росточка, рыжеватый, будто солнышком окутан, криволапый. Он поочередно спал со всеми нами.

Остановившись на краю села, мы вдвоем с Тамарой шли вперед, заходя в каждое подворье, протягивали ручонки и просили у хозяев что-нибудь поесть. Володя говорил о смерти мамы, больном отце. Люди давали нам кто хлеба, кто пирожок, кто картошки. Всего понемногу. Володя, держа на руках двухгодовалую Катю, складывал подаяние в торбу, которая висела у него сзади, и все это мы приносили отцу к кибитке.

Фото слева – Запорожье, 1941 год. В память нашей дружбы (слева направо) Володя, Тома, Лёня. Фото справа – самая маленькая, годовалая Катя.

Что такое просить милостыню, я знаю хорошо. И знаю, почему нельзя выбрасывать хлеб, а свой кусочек всегда надо доедать. Когда мои слова не доходят до внуков, то я еще рассказываю им о блокадной Тане Савичевой.

Ценнее хлеба нет ничего на свете и вкуснее тоже. Кто этого не понимает, тот беден душой. И безразличен к жизни.

Из Запорожья в наше село, где жили сестры отца и где жили наш дедушка Иван и бабушка Евгения, мы ехали целый месяц. Грязные, замызганные мы въехали в село. Фашистов в нем не было, их всех фюрер гнал под Сталинград, Ленинград, на Кавказ, обморозившись и ошпарившись под Москвой. На Украине царствовали полицаи да бургомистры.

Впервые мы их увидели, конечно, в начале октября 1941 года, когда они объявились на Днепре. Наша улица, где мы жили, располагалась у самой насыпи железной дороги, по которой проезжали разные железнодорожные вагоны. С отвращением мы, взрослые и дети, смотрели, как фашистские солдаты то ли спьяну, то ли сдури, скидывали брюки и выставляли в сторону людей свои задницы. Они напоминали свиней, заехавших в пустыню. А когда они выгружались с вагонов, то первым делом бежали к домам хозяев улицы Алюминиевой (на которой мы родились) и не просто заходили в калитку дома, а сапогами почти разбивали ее, тут же застреливали собак, если они лаяли и кидались на непрошенных гостей, а потом врывались в квартиры, требуя яйки, млеко, вылавливали кур, грабили, что видели глазами.

Я как сейчас помню ту тройку фашистов, что ворвались к нам, перепугав и маму, и нас. Они в мышиных френчах, впереди висят автоматы, с дикими взглядами. После их ухода жители, плача и причитая, хоронили застреленных собак, проклиная фашистов…

Проезжая на кибитке, помню, иногда ночью налетал какой-то мотоцикл, фашисты сильными прожекторами освещали нас, проверяя, кто едет, куда и зачем. Они допрашивали отца, тот, как мог, объяснял, что случилось и что он везет детей к дедам. Фашисты не причиняли нам вреда, но грабили. Да что у нас можно было грабить? А вот когда мы приехали в село и поселились в той же хате, которая ранее принадлежала отцу, то нас грабили уже свои, украинские полицаи. Слово «полицаи» для меня столь отвратительное, что хочется плюнуть ему в морду. Полицай для русского человека оскорбительно, и лишь нынешние руководители-недоумки пошли на переименование милиции на полицию.

Нас, конечно, в селе уже спас дедушка Иван, бабушка Евгения да многочисленные тетушки. (Совсем не странно, что пришло время, когда мы забрали их к себе в Саяны, в Саяногорск, в далёкую Сибирь, помогали им, ухаживали, «досматривали» их и хоронили по-людски, чтобы они, не имея своих детей, не оказались заброшенными, не чувствовали себя ненужными, одинокими).

Фашистов в 1943 г. в Украине фактически не было. Они рвали Россию, а в Украине появились тогда, когда их на свой запад попёрла Красная Армия. У нас уже был огород и в нем – старый сад, который отец садил ещё когда жил со своей первой семьей, у нас было целое стадо коз, что являлось главным подспорьем жизни семьи.

Недобитые фашисты были очень злые и коварные. Отступая, они заняли село, выгнав из домов жителей, чтобы самим поселиться. Наша хата стояла почти на краю села, на левом берегу реки Великая Высь. А Красная Армия наступала со стороны правого берега, выбивая обороняющихся фашистов. Враг, хотя и разбитый в России, всё равно хватался за Украину, за Белоруссию, Румынию.

Нашу семью в феврале 1944 г. немцы выгнали с хаты, и мы поселились в козьем хлеву, а у фашистов одну комнату заняли минометчики, а их минометы стояли в саду, прячась среди деревьев, а в другой комнате поселился офицер, который сразу же нашего брата Володю превратил в денщика, заставляя его чистить сапоги, шинель, убирать постель.

Передовая фашистов от нашего дома находилась недалеко. Любой выстрел мы слышали. Чтобы минометчикам выбегать к своим минометам, произведя залп огня в сторону наступающих красноармейцев, они вырубили в стене проём и выбегали к минометам не через дверь, а через этот проем. А если слышали плач детей, то со злостью пинали сапогами, грозили убить.

Фашисты недолго продержались. Уже в марте Красная Армия с боем освободила наше село. Тот фашистский офицер, что жил во второй комнате нашей хаты, отступа, я оставил на столе горстку конфет, которая оказалась заминированной. Нас спасло то, что отец строго запретил заходить в ту комнату, пока не появились красноармейцы. Они-то и показали отцу, что могло бы произойти.

Офицер, удирая, забрал с собой и нашего брата Володю, он через несколько дней при бомбежке колонны фашистов сбежит, когда офицер убежит с машины, прячась от нападения самолетов. Брат потихонечку, расспрашивая людей, из Буга дойдет домой…

Детскими глазами мы видели и море крови, и погибших воинов с обеих сторон, и навсегда запомнили ненависть фашистов. Много еще разных эпизодов помнят дети войны! Здесь я могу написать целую книгу, но раньше, пока живы были советские воины, считал себя не вправе касаться военной темы. О нас всё же правильнее говорить: «Дети Победы».

Нашему отцу сразу после освобождения села сделали в областной больнице операцию, а после его призвали в трудармию, и он работал по восстановлению шахт Донбасса. Мы жили с дедушкой до возвращения отца, до поступления в школу, но это отдельная тема, что представляла из себя сельская жизнь для такого неуравновешенного пацана, каким был я.

Мы, дети, все же познали не только горе, но и счастье. Счастье учиться бесплатно! Я поступал и в училище ВВС Днепропетровска, учился и в вечерней школе, оканчивал профессиональные курсы машиниста подземного электровоза, проходчика, добывал вместе с братом Володей руду в шахте «Центральная», окончил КГУ, гидротехнический техникум… Брат закончил ФЗУ, учиться он не любил и не хотел. Сестры Тамара и Катя окончили училища…

Братья и сёстры (слева направо): Олесь, Катя, Тамара и Володя.