- -
- 100%
- +
© Ксения Родникова, 2024
ISBN 978-5-0053-6717-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
«Ты – существуешь. И я – существую.
Я – рядом. Мой милый, мой родной человек. Я – твоя опора, поддержка, я – твой лучший друг. Я – твоя вера в мир, в людей, в себя. Не отрекайся от меня, прими меня, слушай меня. Я помогу тебе, ведь для того здесь и возникла.
Иди на мой зов.
А когда придет пора нам расставаться, прими это, не бойся. Нам с тобой по-настоящему не расстаться вовек. Ты – часть меня, а я – часть тебя.
И я исправлю все свои ошибки из прошлой жизни.
Приходи на железнодорожную станцию. С нее-то все и начинается».
Глава 1. Важный поезд
Мэтту все снится поезд, прорезающий выжженное скорбью поле. Парень задыхается от бега. А труп железного монстра все несется, несется, несется… Сходит с рельс. У Мэтта кончается воздух. Он натыкается на взявшуюся из ниоткуда стену – еще секунда, и поезд собьет Мэтта. Скоро все будет кончено…
Явь. Октябрь 2015-го. Маленькая железнодорожная станция богом забытого поселка Горький. Мэтт сидит на старой скрипучей желтой скамейке. Вообще-то ему сейчас полагается быть в школе. И все же Мэтт здесь, прогуливая уроки, ждет свой поезд: только так, ему кажется, он сможет спугнуть осточертевший кошмар. «Кукую тут в ожидании непонятно чего», – бурчит себе под нос и замечает, как осенний ветер вместе с ним сходит с ума от неопределенности.
– Что же ты творишь, Мэтт? – говорит себе. – Совсем крышей поехал.
Родители дали ему диковинное имя Митрофан. Мэтт это имя ненавидит. Одноклассники и учителя назло не называют его, как он просит, разве что снизойдя до «Мити». Тетя тоже не слушается, и стоит им повздорить, не забывает напомнить о том, «кто он такой на самом деле». Им всем кажется, что парню «пора прекращать страдать ерундой и фантазировать из себя того, кем он не является». Говорят, он ненормальный. Говорят, он просто хочет привлечь внимание.
Но Мэтт… это Мэтт. Шестнадцатилетний неудачник. Обуза. И все, о чем мечтает: чтобы его называли тем именем, которое нравится именно ему.
А пока его зовет «Мэттом» только сестра. Рядом с ней он совсем другой: все ему по плечу и «по мозгам», как она любит повторять. Мэтт считает, что он может быть таким – умным и уверенным – только в параллельном мире каком-нибудь, ведь говорят, что они бывают, эти параллельные миры?..
В этом поселке, в Горьком, Мэтту кажется, живут не люди, а призраки, которые пытаются убедить и себя, и весь мир в том, что они – люди. Здесь редко кто помнит про мечты, желания и чувства. Здесь любят повторять без умолку про долг перед обществом и то, что нужно быть «правильным» человеком. «Верным» человеком. «Нормальным» человеком.
Мэтт, увы, не в их числе.
Ему нравится в утешение думать, что пусть не люди – мир – закатами, рассветами, ветрами и бурями, дождями и снегами – благодарен ему. Благодарен, что несмотря на все то, что с ним произошло в жизни, Мэтт еще хранит внутри себя «огонек», благословение судьбы. Правда, сейчас это, скорее, уголек, но все-таки, все-таки…
Среди пыльных стеллажей поселкового магазина, в следах шин на расплывшейся грязью дороге, в отражении оцарапанных оконных стекол школы прячется его надежда. Такая робкая, что, словно маленький ребенок, над первым выступлением в детсаду которого зло рассмеялась мама, теперь боится показаться хоть кому-то на глаза.
Но он – видит. Мэтт – видит.
И за это Горький, он знает, его любит, ему покровительствует и его оберегает.
А Мэтт, бывает, грустно усмехается, что поселок – поселок! – кажется ему живым, а люди – нет.
А пока Мэтт витает в облаках, поезд прибывает.
Мэтт подходит ближе к черте, за которую нельзя заходить.
Вглядывается в глаза-окна железного монстра, выискивает чью-то фигуру в толпе… Только вот чью? И сердце почему-то бешено бьется. Вот чего Мэтт страдает ерундой? Кого он тут встретить собирается? Пора бы уже домой, еще успеет на ужин. Тетя, наверное, блинчиков напекла. Со свежим медом самое то будет…
– Привет. Ты не меня ждешь?
Мэтт вздрагивает, вырванный из мира пустых размышлений. Перед ним – пухлощекая девушка с красными, как у русалки Ариэль, волосами.
У Мэтта потеют ладони.
– Э-э-э… Привет. А тебе куда?
Незнакомка смущается: мало того, что вопросом на вопрос ответил, так еще и рассматривает ее, не стесняясь: алые тени, стрелки и темно-вишневые, почти черные, губы. А полнота ей очень идет. Кажется, что нет больше такого не похожего на других человека. Особенно в Горьком с его безликими жителями.
– Я думала, может, тебя мама моя прислала меня встретить, потому что сама из-за работы не может… Просто ты один тут долго стоишь, все высматриваешь кого-то. Ну, извини тогда, я…
– У тебя очень красивая куртка.
Фраза ни туда, ни сюда. Но куртка у девушки, правда, красивая: золотого цвета. С черными джинсами хорошо смотрится.
И она сама красивая. Красивее всех, кого Мэтт видел.
– Эм… Ну спасибо, конечно. Твоя кожанка тоже классная, как у байкера. Есть мотоцикл?
Мэтт трясет головой, избавляясь от помутнения. Раз – и он уже возвращает себе способность нормально мыслить и даже понимать, что ему говорят: – Будет, обязательно будет… Я здесь случайно, но раз так получилось, давай я тебя провожу. Куда тебе, на какую улицу?
Девушка морщится:
– Что значит «случайно»? Как можно «случайно» встречать поезда?
– Ну… можно. Просто из развлечения. Кто-то принимает наркотики, кто-то – алкоголь, кто-то занимается спортом, находит себе хобби, а я вот – поезда встречаю.
– Какие шутки у тебя… интересные.
Мэтт догадывается, что в ней борются любопытство и инстинкт самосохранения.
Девушка называет свой адрес.
– Знаешь, где это?
Безрассудная. Взяла и выдала, где живет, первому встречному. Как ей повезло, что у Мэтта нет привычки быть маньяком, шутит он у себя в голове.
– Ну да. Я через дорогу от этого дома живу.
Девушка хихикает:
– Ой, да не бывает таких совпадений. Мне кажется, все это – что ты тут, и мы – соседи, очень, очень стран…
Мэтт, как всегда, говорит о своем:
– Меня зовут вообще Митрофан, но я очень попрошу называть меня – Мэтт, только не спрашивай, почему.
Мария пожимает плечами.
– Ну ладно. Мэтт так Мэтт.
– И что, даже не спросишь, почему?
Она мотает головой.
– Я пить хочу. Давай купим в том киоске газировку.
Мэтт, конечно же, девушкой очарован. Такого в его жизни еще не случалось, да и он вообще не думал, что девушками можно очаровываться. Пока они топают по проселочной дороге, Мэтт соображает, будут они с ней учиться в одном классе или нет. Она будто читает его мысли:
– Ты, наверное, школьник. Приходи, вам же, школьникам, нужно много читать. Я буду работать в вашей библиотеке.
Такого обращения – «школьник» – Мэтт ни за что бы никому не простил… Кроме этой девушки. Плохо только, что она старше него. Интересно, насколько?
Она опять попадает в его мысли:
– Вообще мне девятнадцать, – она говорит как ни в чем ни бывало. – Предугадывая твой вопрос про университет: планирую усиленно готовиться в этом году.
Бестактная сторона Мэтта сегодня превосходит сама себя:
– А чего ты раньше сюда не приезжала, к маме, как говоришь? Я уже пару лет тут живу, а тебя не видел ни разу.
Девушка тормозит. Мэтту кажется, что он сейчас провалится в яму. Только понял, какую сморозил чушь.
Мария же переводит дух, не собираясь с ним ругаться. Смотрит с немой мольбой: «Ну отвали, пожалуйста, не до тебя сейчас». Сухо отвечает:
– Семейные обстоятельства.
Мэтт не считывает, что сейчас лучше бы помолчать – ну или хотя бы извиниться.
– А как зовут тебя?
Девушка игнорирует вопрос и прибавляет шаг.
– Подожди, я не успеваю за тобой! – наивно кричит Мэтт ей вдогонку. В животе закрадывается призрак чувства, что он что-то сделал не так. Но Мэтт слабо понимает, что делать со своими чувствами, прислушаться, или, как обычно, отмахнуться от них – и поэтому продолжает донимать новую знакомую ненужными разговорами:
– То есть ты жила не с мамой все это время? Странно, она столько времени тут жила, почему же она тебя к себе не брала? И где ты была?
Девушка резко разворачивается и натягивает на лицо пластмассовую улыбку. Загибает пальцы:
– Ну, ладно. Итак. Первое – меня зовут Мария. Второе – это тебя не касается. Третье – это тебя не касается. Четвертое – это тебя не касается. Я на все вопросы ответила? Что же, отлично. А теперь моя очередь.
От ее взгляда Мэтту хочется провалиться под землю – там точно уютнее, чем теперь рядом с ней.
– У меня только один вопрос. Ты знаешь, что с людьми так общаться нельзя?
Теперь Мэтт уже уверен, что повел себя неправильно. Он пожимает плечами, чувствуя, что покраснел:
– Я… извини меня, Мария. Я не очень-то лажу с людьми. Точнее, лажу по полной программе. И друзей у меня нет. Поэтому и нет, наверное.
Глаза девушки добреют. Когда порыв северного ветра взъерошивает ее волосы, Мэтт вдруг признается себе, что она с каждой секундой, которую они проводят рядом, всё больше ему нравится.
И тут-то становится по-настоящему страшно. Хочется спрятаться дома от этого нового ощущения – когда сердце цепи сжимают, стоит Марии на Мэтта посмотреть.
– Я надеюсь, что ты очень хороший человек, Мэтт, а то, что сейчас было – просто досадное недоразумение.
– Да… Я тоже.
Пути их расходятся. Ее дом – в стороне, где солнце восходит. Его дом – там, где солнце гаснет.
Они пожимают на прощание руки. Мария ничего не говорит. А Мэтт, когда она уходит – бормочет буквы ее имени, умоляя, чтобы ветер не выдал ей его тайну. Ясно наперед, что ничего не получится. Мэтт так быстро влюбился – и безответно, а как иначе! А ведь она с ним просто поговорила чуть дольше пятнадцати минут.
Девушка давно скрылась за садовой оградой, обвитой плющом, а Мэтт все стоит на ветру, посреди дороги, пробуя буквы ее имени на вкус.
– М…
А еще она старше него на три года. Так не принято. Вот если бы они с Мэттом поменялись местами…
– А…
Вот бы когда-нибудь они, хихикая, выбегали на это самое место – только навстречу, брались за руки, смотрели друг другу в глаза – и целовались до смерти.
– Р…
Впрочем, что за ванильная ерунда. Целоваться до смерти? Фу, ну и мысли, просто гадость. Незачем это все. Понятно наперед, что закончится это расставанием. Пары чаще всего расстаются. Почему Мэтту должно повезти, он что, лучше всех остальных…
– И…
Ему это не нужно. Все из этого. Его мир до ее появления был беден, но стабилен. И он не позволит его разрушить, никому другому не позволял.
– Я…
Глава 2. Чердак
На столе Мэтта поджидают блинчики, еще тепленькие. Их накрыли полотенцем, чтобы не остыли. Пока он заваривает себе чаю с ромашкой, на полу дерутся тень и свет – в реальность просочился его внутренний мир. Мэтт ежится от своих мыслей.
Первая: Мэтт позволил себе влюбиться.
Вторая: Мария старше него на три года. А еще красивее, умнее, да и вообще… зачем ей Мэтт?
Третья: любви не существует. Это иллюзия. Так все вокруг говорят.
Четвертая: если избегать встреч с Марией, то вскоре Мэтт и думать о ней забудет. Только воплотить это сложно – они ведь соседи.
Пятая: у него и так полно проблем. Он, вон, с единственным приятелем, Киром, поссорился. А кроме него у Мэтта никого нет. Никто с Мэттом даже не здоровается. И сидеть за одной партой не желает. Хотя, если честно, Мэтт очень даже заслужил такое отношение.
Шестая: умереть хочется от воспоминаний о том, как школьные хулиганы напали на Кира, а Мэтт просто взял и убежал.
Седьмая: Мэтт не хотел убегать.
Восьмая: но ведь…
Девятая: но ведь Мэтт всего лишь бестолковый трус!
Десятая: а чай уже остыл.
Ставя кружку на стол, Мэтт расплескивает почти весь чай. Парень сам себе удивляется: вот это он устал… От всего… С такими нервами вообще в общество выходить можно? Что-то Мэтт сомневается.
И все-таки, попробовав блинчики с медом, он успокаивается. Да и ромашковый чай дает свой эффект. Так что следующие минут десять Мэтт занимается тем, что восхищается тетиной кухней.
Как же она старается тут, хлопочет. Нигде – ни пятнышка. А еще она пересадила фиалку в другой горшок, потому что в прошлый раз, подбираясь к форточке, Мэтт цветок нечаянно уронил. Ор тети стоял выше гор. Убирать-то все приходится ей – Мэтта она к хозяйству не подпускает, говорит, что он проклят веки-вечные делать все через одно место. Тетя вообще часто на него ругается, но еду ему готовит, вещи его стирает, комнату его убирает. То есть, понятно, что ей на него все-таки не наплевать.
Интересные у них с ней взаимоотношения, неоднозначные. Как и вся жизнь Мэтта.
Очень странно и обидно то, что тетя вообще никогда не сидит с ним за одним столом. Вот и сейчас, хоть и время – к ужину, ушла работать в сад, лишь бы не есть вместе с Мэттом. Ну и что она там забыла в октябре? Листья старые граблями собирает? Но не дай бог Мэтт выйдет помочь, она такую благодарность ему выскажет, что апатии хватит на год вперед.
Кир смеется из-за этого над Мэттом: тоже мне, беда, работать не разрешают, да тут только позавидовать можно. Но это все так только выглядит. Лучше бы Мэтт работал с ней вместе, чем чувствовал, что она его боится.
«Яблоко от яблоньки недалеко падает, – сказала она как-то. – Откуда я знаю, чего от тебя ждать? От твоего отца ничего такого не ждали, от твоей матери ничего такого не ждали, от твоей сестры ничего такого не ждали, а они вон, что наделали! Сиди-ка ты на месте, мой дорогой, спокойнее будет и мне, и тебе».
Скрипя половицами, Мэтт поднимается на второй этаж. Перед дверью своей комнаты – замирает. Чудится, что на чердаке шумят тетины голуби, которых… которых… давно уже нет. Как же она их любила, своих голубков. Она редко улыбается, а вот ухаживая за ними – улыбалась. А потом Мэтт сделал ошибку. Большую-пребольшую ошибку, и ему кажется, что тетя молчаливо в этом упрекает каждый божий день.
Мэтт забирается на стул, открывает люк, вытягивает лестницу.
Пыльно и грязно. До сих пор валяется зерно и перья. Надо же… десятилетие прошло, а тетя так и не смогла заставить себя здесь убраться. Мэтт, конечно, уже не раз сюда поднимался, но этой грязи не замечал. Да ему и не до этого тогда было. Идея! Вот Мэтт и воспользуется этим ее страхом чердака, уберет тут все. И тетя ничего не сможет поделать, и Мэтт наконец-то почувствует себя не паразитом, а полноценным членом семьи. Н-да, семьи… Только нужно спуститься за ведром с тряпкой.
– Зря ты это. Уходи, пока она тебя не увидела, – слышит он голос сестры. – Ты же знаешь, как она тебя не любит. И чего ты вьешься за ней, как бесхребетный пес?
Вопреки тревоге, слышимой в ее голосе, Мэтта пронизывает тепло.
Ева сегодня здесь.
Сидит на подоконнике, курит. И ей все равно, что вокруг – осколки от разбитого окна. Она больше не боится боли, и Мэтт это знает.
– Мэтт, Мэтт. Это я дала тебе такое прозвище, когда ты, маленький, сказал нам, что тебе не нравится твое настоящее имя, помнишь? Считай, помогла тебе начать жизнь заново. Ты должен меня слушаться, Мэтт. Так почему ты позволяешь тетке так с собой обращаться, а, братик?
Ева накручивает на палец темно-синий локон. Когда-то ей здорово досталось от мамы за то, что она сделала со своими волосами. Мэтт не понимал причину маминого гнева ни тогда, ни сейчас. Цвет Еве очень идет. Особенно когда она собирает передние пряди в пучок на затылке. Длинные, кудрявые, красивые волосы.
А глаза у нее, как у Марии, серые. Как у мамы – серые…
– Пусть все идет, как идет, Ева. Так…
– Спокойнее? Игнорируешь проблемы, думая, что они сами собой решатся. Все терпишь их, терпишь, подавляя грусть, тоску и гнев. Смотри, братец: вот ты думаешь, что контролируешь себя, но в один день тебя накроет с головой хлеще того, чего ты боялся. Учись на моей ошибке. Она, как ты знаешь, очень дорого мне обошлась.
От этого напоминания из глаз брызжут слезы, и Мэтт ничего не может с собой поделать. Ева подмечает:
– Ты уже себя не контролиролируешь. Эмоции управляют тобой, а не ты – ими. Беда будет.
Мэтт поворачивается, чтобы уйти:
– Ой, ну, Ев, как всегда драмы навела, а мне теперь с этим живи.
Ева вслед хмыкает:
– Ну а что тебя не устраивает? Ты хотя бы жив. В отличие от меня.
Мэтт останавливается. Вот как после этого просто оставить ее? Надо подобрать слова, чтобы утешить ее, чтобы поддержать…
– Митя. Митрофан! Что ты там забыл, а?! А ну, спускайся оттуда! И с кем ты там болтаешь, сумасшедший? Ты мне эти свои штучки брось. Быстро спустись, я сказала!
Только тетя уже заметила, что Мэтт пробрался на «запрещенную территорию». Она шаркает этажом ниже своими тапочками с жесткой подошвой. Не человек, а граната.
Мэтт с сожалением смотрит на Еву:
– Прости.
Она отмахивается:
– Ой, да ты же знаешь: стоит тебе закрыть глаза, и ты снова будешь здесь, со мной. Ты, главное, тетке унизить себя на этот раз не дай, умоляю.
Внизу Мэтта ждут – не дождутся тетины упреки.
– Ты почему меня не слушаешь, дурачок малолетний? Я кому говорила никогда в жизни не забираться на этот страшный чердак – себе? Да ты…
Мэтт перебивает:
– Ничего там такого загадочного нет. Чердак как чердак. Одно говно голубиное валяется.
– О, Господи ты боже мой, ты как со мной разговариваешь! Нахал!.. Иди, уроки делай. Из комнаты не высовывайся – ко мне гости должны прийти. И сам с собой не болтай. Ужас какой-то…
– Теть, ну чего ты так разозлилась?.. Я же помочь тебе хотел, убраться…
– Единственное, чем ты можешь мне помочь, Митенька – это убраться из моего дома. Но пока ты здесь, привыкай жить по моим правилам.
– Да ладно тебе. Так уж нужно злиться из-за такой ерунды, м? Кстати, ужин был очень вкусным, спасибо тебе.
– Спасибо на хлеб не намажешь. Иди давай, а? Видишь же, нервов никаких на тебя нет, чего провоцируешь? Сил моих больше нет с тобой…
Как Ева и велела, Мэтт решает отомстить тете за ее обидные слова:
– Теть, а ты халат перед приходом гостей переодевать не собираешься? Засмущаешь ведь. Лучше сразу голая к ним выйди. Чтобы они умерли от шока, и я вместе с ними. Ты ведь так давно этого ждешь!
– Ну что от тебя еще было ждать? Не удивлена.
Мэтт понимает, что его запаса невозмутимости совсем не осталось. Да и большую часть разговора он вытянул на невозмутимости, взятой в кредит. Мальчик быстрее прячется в своей комнате, стараясь не встречаться с хозяйкой дома взглядом. Запирает дверь на замок и, уткнувшись в подушку, дает волю своему горю.
Усилие воображения, и вот – он опять на чердаке. Сидит на подоконнике, обняв колени. Ева гладит его по спине:
– Вот дура теть Люся. Она хоть понимает вообще, какая свалка – ее рот? А ты молодец, Мэтт. У меня «искусству посылать» научился, даже превзошел.
– Я чувствую себя моральным уродом, Ев, – мычит головой в постель Мэтт. – Не надо было так резко… Все же тетя для меня старается.
– Пф! Пособие она за усыновленного ребенка получить старается. Але, Мэтт! Как можно оправдывать того, кто к тебе так относится? Блин, найди ты уже самоуважение! Чтобы не лежать вот так, не реветь.
– Нет… я виноват. Нужно извиниться. Так нельзя. Я неправильный какой-то вообще, она права.
– А-а-а, Мэтт, ну бли-и-ин!..
– Ну прости меня, прости. Мне стыдно – и все тут. Головой понимаю, что ты права. Но все равно себя виню.
– Нда… это потому что на тебя в детстве все орали, а я не смогла быть рядом. Защитить. Это ты меня прости.
– Но теперь же ты здесь, да?
– Мэтт… Эм, понимаешь… Ты же взрослый мальчик. Должен осознавать, что наши с тобой беседы – это экстренная мера, потому что без меня ты бы окочурился в тетином курятнике. Я очень хочу, чтобы ты научился постоять за себя – не только словами, ну, понимаешь. Быть сильным. Я только поэтому не ушласовсем.
– Ну и не уходи. Нам же так здорово вместе.
– Только вот живым людям с призраками общаться – нездорово. Предчувствую, скоро будешь мучаться головными болями, перепадами настроения и аппетита.
– Да почему?
– Аура у меня такая теперь. Я ж поэтому и пропадаю время от времени, даю возможность тебе восстановиться. Только сейчас отлучиться боюсь, хотя пора бы. Вдруг что выкинешь в такой обстановке?
– Да не-е-е. Все хорошо. Все нормально. Все неплохо, разве только… Я… Я, это, влюбился, Ев, в одну девушку.
– Ой, стремно. Ты мне это брось. Не время и не место, вот вообще.
– Ну ладно. Хотя и могла бы проконсультировать, как себя правильно вести с девуш…
Ева подносит палец к губам:
– Ну уж нет. Я в таких делах тебе не советчик. И ты что, в любовь у нас теперь веришь? Совсем с дубу рухнул? Я ведь говорила тебе, чт…
Мэтт открывает глаза.
В лучике, который проползает к Мэтту в гости через щелку между шторами, витает пыль. Мэтт качает головой: «Извини, Ев, но еще одни крики я сегодня вынести не сумею», – и распахивает окна. Дневной свет и свежесть ныряют в спальню. И, словно испугавшись бардака, солнечные блики прячутся в трещинах ростового зеркала. Мальчик будто выискивает в зеркале второе солнце: чтобы можно было приложить к груди, волшебством оживить то, что когда-то было его душой.
Зеркало показывает ему не солнце.
Зеркало показывает Мэтту – Мэтта.
Вообще он красивый, Мэтт. Густые волнистые черные волосы, сам ими доволен. Глаза синие-синие. Симпатичное лицо. Только вот на щеке – шрам.
Мэтт прячет его ладонью. Не помнит, откуда он, но когда пытается вспомнить, становится противно и тошно. И в ушах стоит крик. Без шрама жить было бы гораздо лучше…
И чего это он вдруг заинтересовался своей внешностью? Неужели из-за той девчонки, из-за Марии?
Ну да, ей, наверное, не понравилась ни его потертая черная кожанка, ни доисторические джинсы. А одного кроссовка вообще подошва отлипла наполовину.
Не сказать, что у Мэтта нет возможности одеваться лучше.
Желания нет.
То есть… не было.
Мэтт переворачивает шкаф в поиске чего-нибудь такого, что могло бы понравиться такой «крутой мадаме», как Мария (он так ее про себя называет). Оказывается, не так-то мало у него хороших вещей. Мальчик предвкушает реакцию «мадамы», которая завтра утром по счастливому совпадению отправится в школу с ним вместе. Только она пойдет на работу, а он – на учебу.
Глава 3. Через лес воспоминаний
Мэтт впопыхах собирает рюкзак. Не забывает причесаться, а вот поесть – забывает. Только ступив за порог, Мэтт осознает – а мир-то сегодня какой-то другой. Щебетанье птиц, жутко его раздражавшее, теперь… радует?.. И в нем Мэтт слышит песню-разговор о том, как порою может измениться жизнь, если последовать за назойливым сновидением. Что?…
– Мне сегодня нужно съездить в город на медосмотр, Митрофан, так что вечером меня дома не будет, – говорит тетя. – Ужин в холодильнике: грибной суп, гренки и яблочный компот, тебе только нужно будет разогреть. Ладно, учись хорошо, вот тебе деньги на обед. Я пока повожусь в саду, пока до автобуса есть время, нужно подготовить яблоньки к зиме, а еще очистить участок от мертвых цветов. Ненавижу зиму, моим цветам из-за нее приходится чахнуть. Тебе ведь тоже нравятся мои лилии, а, Митя?
Тетя болтает – Мэтту, конечно, очень приятно, что она проявляет к нему дружелюбие, но там Мария уже вышла на дорогу. Упустит ведь ее Мэтт из-за тетиной болтовни. Пробубнив что-то под нос, он хлопает калиткой и со всех ног бежит за Марией, крича:
– Хэ-э-эй! Что, новая библиотекарша, с утра пораньше собралась на работу?
Девушка испуганно дергается и пару минут приходит в себя после такого громкого и абсолютно неожиданного заявления прямо ей в ухо. А потом поворачивается к Мэтту и чеканит слово за словом:
– Так. Слушай меня внимательно. Ты мне не нравишься. Совсем. Не ходи за мной. Не говори со мной. Делай вид, что меня не знаешь. Мне не до дурацких шутеек, понятных тебе одному. Мне не до тебя. Оставь. Меня. В покое!
Мария срывается на крик. На щеках у нее – слезы. Она закрывает лицо, и Мэтт замечает синяки на запястье. Сердце разрывается… Понятно, почему она сегодня не в духе. Как же жаль, что Мэтт никак не поймет, что сказать, как поддерживать людей. Да и просто адекватно завязать разговор… А Марию уже трясет от пережитого горя.
– Пожалуйста, – со всей жалостью говорит она. – Уйди. Не злись на меня. Я поняла, что понравилась тебе, но сейчас мне никто не нужен. Давай, я пойду вперед, а ты чуть подождешь. Не хочу ни с кем говорить. Мне тяжело, понимаешь? Только так мне ты можешь помочь – оставив меня одну. По-жа-луй-ста.