ГЛАВА 1
– Здравствуйте, здравствуйте! Приветствую всех, кто всё ещё не боится темноты! Меня зовут Влад, и вы на канале “Игры лукавого”. Здесь мы говорим о страхе. Но не о том, что тихонько скребётся в душе или прячется под кроватью, а про ту силу, которая вопреки всему встаёт из праха и сокрушает веками хранимый покой…
Чёрная Toyota Camry мчалась по пустынной трассе, заглатывая асфальт с белыми пятнами от дорожных фонарей. Поздний вечер плавно перелился в ночь, и тьма бежала за машиной, не отставая ни на шаг. В салоне звучал голос из радиоприёмника – низкий, с чуть заметной хрипотцой, пугающе уверенный голос человека, каждое слово которого грозило превратиться в кошмар. Канал «Игры лукавого» водитель слушал вполуха, не отрывая взгляда от тёмного полотна дороги. Сегодня ведущий рассказывал о небольшом алтайском селе, где никто не осмеливается хоронить своих мертвецов на местном маленьком кладбище. У водителя по спине пробежал холодок. Он вдруг подумал о том, как удивительно быстро этот голос ворвался в уши тысяч людей и стал таким узнаваемым, таким популярным. Ещё год назад о нём никто не знал, а теперь «Игры лукавого» слушают по всей стране. Да, слишком неестественно всё складывалось. Словно кто-то, кто сильнее человека, раскрыл этому голосу дорогу, помог проникнуть в искушённый мозг слушателя. Неужели и правда нечто потустороннее стояло за этим успехом?
Шум ветра и кромешная тьма за приспущенным окном усиливали эффект голоса, и мужчина вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется скорее дослушать до конца. Он добавил звук и сосредоточился на передаче, но тут же недовольно скривил губы: ведущий уже закончил рассказ о странной деревне и перешёл к заключительной части:
– …и сегодня у меня для вас, дорогие слушатели, отличная новость: я объявляю «Чёрный конкурс»! Я хочу услышать ваши настоящие истории, те, что рождались в ужасе, те, что жили среди вас, те, что оставили неизгладимый след. – Влад понизил голос почти до шёпота. – Кто из вас знает, о чём поют кладбищенские ветры? О чём молчат те, кто возвращается однажды в полночь с той стороны? Если в вашем роду есть проклятия – расскажите о них! Если вы видели то, что нельзя видеть живым – расскажите! Если вы знаете имя, которое запрещено произносить – напишите о нём! Пятнадцать дней – пятнадцать историй. На шестнадцатый день мы с вами встретимся в каком-нибудь уютном кафе и вместе с нашими слушателями выберем победителя в прямом эфире. До этого имена всех участников я буду хранить в строгой тайне. И бонус от лукавого: я сам расскажу шестнадцатую историю! Возможно, она свяжет всех нас воедино. И, быть может, кто-то из вас поймёт, почему всё это происходило именно с вами. Присылайте свои истории мне на почту без прикрас и стеснения! Пусть ваш страх станет нашим общим ужасом! Я жду. Кто первый?..
***
На следующий день водитель чувствовал себя странно: бессонная ночь за рулём, голос Влада, путаные мысли о чём-то давно забытом – всё это копошилось внутри него назойливым червяком, не давая покоя. И тогда он решился. Едва дождавшись рассвета, мужчина открыл сайт канала и отправил туда свою историю – коротко, путано, так, как подсказала память.
Прошло меньше суток, когда голос ведущего вновь зазвучал в его машине. Теперь водитель слушал внимательно, вдумчиво, сравнивая рассказ Влада с тем, что написал по памяти. Ведущий говорил размеренно, как всегда, только голос его казался сегодня ещё глубже и мрачнее.
– Этой ночью, – начал Влад, – я получил рассказ, присланный одним из вас – реальную историю того, кто провёл с нами вчерашний эфир и не смог забыть ни мои слова, ни свои собственные страхи. Имени, как и обещал, я не называю. Слушайте внимательно и… бойтесь!
И водитель, сидя всё в той же Toyota Camry, почувствовал, как у него ёкнуло сердце. Чужой голос вплетался в его мысли, возвращая его обратно, в ту самую ночь, где ещё мерцали тусклые огни и слышался тихий далёкий стон.
ЧУР МЕНЯ
Сибирская деревня, конец 90-х
На третьи сутки после похорон старухи Авдотьи в деревне Малые Ложки началась чертовщина.
– Слышь, Степаныч, – воровато озираясь по сторонам, шептал в сельмаге охотник Лёха, – а ты сам-то эту Авдотью знал?
– Каюсь, знал. Поди, все хоть раз к ней ходили-то. И к бабке её, Устинье, так же ходили. Тоже ведьма была. А тебе-то что?
– Да говорят, ночью вокруг избушки её кто-то ходит. Собаки то лают, то воют, петухи без времени орут.
– А ты не ходи туда, Лёха, – понизил голос Степаныч. – Коли что, «Чур меня» говори да и иди своей-то стороной. Слышь, не ходи!
Никто толком не знал, кем была Авдотья. Вроде простая, беззлобная старуха, но на люди не показывалась, на лавках со старухами не сидела, да и за хлебом в сельмаг не ходила – люди сами приносили, видать. Участковый однажды заглянул к ней – больше из любопытства, чем по надобности. А у той на печи сушились змеиные шкурки. Оторопел служивый, да брякнул с перепугу:
– Это… что? Это… зачем?
– Это – для лекарств, – буркнула Авдотья и выпроводила любопытного вон.
Когда её не стало, заспорили-заворчали люди – родственников-то никого у старухи, кому хоронить? Ну, делать нечего, вызвались за бутыль самогону смельчаки деревенские – Митька да Ванька. Могилу рыли как-то поспешно, не молились, батюшку не звали, а то и дело к бутылке прикладывались. И похоронили, и, казалось, успокоились все.
Но на третий день все поняли – быть беде, ох, как быть! Первым пропал кот – известный на все Малые Ложки гуляка и задира.
– У меня Василий как человек был, – рыдала хозяйка кота Надежда Фёдоровна. – А тут – как будто в воздухе растворился. Только клок шерсти у крыльца и оставил…
В следующую же ночь Андрюшку Виляева нашли у опушки – босого, в одном белье, с сединой на висках. А ему только-только пятнадцатый годок пошёл. Ничего вразумительного Андрюшка не поведал, одно только и повторял:
– Глаза… Глаза у неё светились, как лампочки зелёные…
– Да у кого? – растерялась ревущая мать. За спиной кто-то ахнул:
– Дак эт он про Авдотью! У ней глазищи зелёные…
На деревенском сходе заговорили прямо:
– Неупокоенная она. Не по-людски похоронили, нехорошо.
– Надо бы тело вынуть, обряд провести.
– Да кто ж пойдёт? – хмуро буркнул глава деревни, Пахом Громов.
Долго все молчали, переминались с ноги на ногу, переглядывались. Потом Лёха-охотник шагнул вперёд:
– Я пойду. На медведя ходил, на кабана, а с бабкой уж тем более слажу. Один пойду, раз надо.
В полночь он взял фонарь, иконочку и лопату. На холме, под берёзой, где схоронили старуху, земля была рыхлая, сырая. «Уж как-то слишком рыхлая, – подумал Лёха, – а, почитай, пять дней, как схоронили».
Лопата глухо звякнула о крышку гроба. Лёха приоткрыл её и отпрянул: тела не было.
***
– Она в лес ушла, – прошептала старая Евдокия, зябко кутаясь в платок. – Вернулась к своим… нечеловекам.
Бабы испуганно заахали, зашикали на старуху: мол, и без того страшно, а ты жуть нагоняешь, беду кличешь.
С этого дня Малые Ложки будто грязной марлей накрыли. Туман не расходился ни днём, ни ночью, похолодало, задождило – а на дворе-то самое лето! Куры вдруг перестали нестись, дети заскучали-загрустили, люди по ночам в избах запертых от страха дрожали, жаловались поутру друг другу: кто-то слышал пение заунывное, к кому-то в окно царапались.
И тогда Лёха решился – пошёл ночью в избу Авдотьи.
Скрипучая дверь открылась нехотя, упираясь занозистыми досками в грубые Лёхины ладони. В лицо пахнуло сыростью, затхлой травой и… землёй. В темноте кто-то большой двинулся, молча, на Лёху, напугав бывалого охотника до дрожи в коленях. Тот выхватил нож, замахнулся и тут только понял – зеркало! «Чуть сам себя не своевал, – нервно хихикнул Лёха. – Зеркало, ох ты ж, бесовщина!»
Зеркало было огромное, во весь рост, в облезлой деревянной раме. Отражение Лёхи в свете фонаря рябило, как старый телевизор. Лёха, повинуясь внутреннему порыву, крикнул сердито:
– Авдотья! – крикнул он. – А ну, покажись! – и впялился в зеркало.
Оно затуманилось, дрогнуло, из глубины его всплыли глаза – светящиеся зелёным, лишённые всего человеческого. Послышался глухой голос:
– Чего звал? Я пришла.
Лёха, мысленно перекрестившись, выхватил свой «чур» – оберег из осины, вырезанный ему в подарок дедом, и с силой швырнул в зеркало. Раздался звон, брызнули в стороны осколки, больно кусая Лёху. Глухой яростный крик вырвался как будто из-под земли и разнёсся по деревне.
С тех пор в Малых Ложках стало тихо. Избу Авдотьи снесли, а место завалили камнями, обнесли осиновыми кольями, да стали обходить стороной. А Лёха недолго по земле после того случая ходил – задумчивый стал, всё прислушивался к чему-то. Раз по осени ушёл в лес, оставив избу распахнутой, да так и не вернулся. Искали его, конечно мужики деревенские, аукали – не нашли ни следа. А после зимы, как снег сошел с земли, мальчонка один похвастал дома:
– Деда, гляди, какую штуку нашёл!
– «Чур!» – ахнул дед, – точно Лёхи-охотника «чур» – он его завсегда при себе держал, я сам не раз видел! Ты где, пострелёныш, раздобыл эту штуку?!
Малец, напуганный дедом, разревелся и, размазывая слёзы по лицу, сознался:
– Там, деда, но я больше не буду, вот те крест – не буду! Там нашёл, на камнях, где колышки-то ведьмовы…
***
Мужчина прослушал свою же историю на одном дыхании – и узнавая, и не узнавая её. А Влад уже перешёл к заключительной части радиопередачи:
– Вот такая история, мои дорогие слушатели. Старая ведьма, которую боялись при жизни, не оставила в покое жителей даже после своей смерти. Зеркало стало её окном в наш мир – и только храбрец, рискнувший его разбить, положил конец проклятию… хотя, как мы помним, сам он исчез.
Скажите мне – вы когда-нибудь задумывались, что может скрываться по ту сторону зеркала? Вы уверены, что это всегда лишь ваше отражение? А если кто-то смотрит на вас с ТОЙ стороны? Подумайте об этом, прежде чем встретиться взглядом с самим собой в тёмной комнате.
Если в ваших краях тоже живут странные люди, если по ночам вы слышите шаги тех, кто давно должен лежать в могиле – не держите это в себе, пишите мне! Я вас слушаю. Я жду ваших историй – правдивых или выдуманных, без разницы, ведь в «Играх лукавого» любая выдумка может обернуться страшной правдой. До встречи, мои игроки! Берегите свои зеркала… и себя.
Машина уносила своего водителя домой, но он чувствовал, что часть его осталась на этой ночной безлюдной трассе.
ГЛАВА 2
В маленьком кафе в этот час было пусто – пара молодых девушек, отставив чашки с кофе, активно обсуждали новые фото на страничке своей подруги, да мужчина в деловом костюме уныло ковырялся вилкой в салате. Бариста за стойкой хмуро поглядывал на посетителей и краем уха слушал мрачный негромкий голос, доносящийся из радиоприёмника:
– Добро пожаловать снова в «Игры лукавого», мои верные слушатели! Мы продолжаем – и я рад, что вы всё ещё со мной, в этом таинственном мире. А у меня есть для вас новая история – вторая в нашем «Чёрном конкурсе». Её прислал человек, который утверждает, что это случилось на самом деле, и он – один из тех, кто непосредственно участвовал в случившемся.
На краю деревни, куда почти не заглядывают чужие, стоит заброшенный санаторий. Когда-то там лечили детей, пока одна из девочек не утонула в холодном пруду. Героиня этой истории – женщина по имени Татьяна. Итак, игра начинается!
ОКНО НА СЕВЕР
Таня приехала в деревню Погосты в поисках тишины – после развода, после городского шума, после нервного срыва. Не заморачиваясь, прошла к участковому и спросила, где можно остановиться, отметив, что место должно быть уединённое и тихое. Участковый, молодой мужчина с грустными глазами и по-детски гладким лицом, внимательно посмотрел на посетительницу и не решился задавать обычные в такой ситуации вопросы. А хрусткая купюра, ловко перебравшаяся из сумочки в ладонь участкового, и вовсе отбила желание о чём-то спрашивать Таню.
– Ну, есть такое место, – помявшись, выдал он. – Там, за лесом, бывший санаторий. Здание крепкое, кирпичное, сейчас пустует. Только я бы туда не пошёл. Комнату и здесь, в деревне можно найти. Народ у нас добрый, чуткий. А туда… Не советую.
– Почему? – без особого интереса спросила Таня.
Участковый пожал плечами:
– Дурное место. Наши туда не ходят.
Таня мягко улыбнулась:
– Ничего, я всё же лучше туда…
***
Заброшенный санаторий стоял недалеко от озера. Красный кирпич, выбитые окна, глухие коридоры, облупленные стены – всё было мрачным. «Как и я, – грустно подумалось Тане, – бросили и забыли».
Таня устроилась в бывшем кабинете главврача, где сохранилась практически вся мебель – потёртый диванчик, старенькое скрипучее кресло, стол, шкаф, с покачивающейся на одной петле дверцей. За стенкой находился санузел. Таня покрутила кран и удивлённо присвистнула, когда полилась вода – ржавая, вонючая, но всё-таки вода. Оставив кран открытым, Таня взяла стоявшее здесь же ведро и отправилась к озеру. Через пару часов кабинет приобрёл вполне жилой вид: стёкла заблестели, открывая вид на густую зелень леса, стол укрылся старенькой, но чистой скатёркой, вынутой из объёмистого чемодана, диванчик и кресло спрятались под покрывалами. А вот света не было. «Ничего, – подумала Таня, – завтра схожу в деревню. Наверняка, найдётся какой-нибудь электрик, которого удастся уговорить наладить электричество. А нет, так и свечами обойдусь».
Первая неделя пролетела быстро. Таня наслаждалась тишиной, пением птиц, доносящимся из леса. С озера прилетал лёгкий ветерок, пахнущий влагой… В голове рождались стихи – впервые за долгое время – пока ещё робкие, нестройные.
Прогуливаясь как-то перед сном, Таня обратила внимание на одно окно. Оно находилось на северной стороне корпуса, на третьем этаже, далеко от кабинета, где устроилась Таня. Окно было забито изнутри фанерой, но сейчас почему-то светилось – мягко, ровно, будто кто-то зажёг там, в комнате, свечу.
– Скажите, кто-то ещё живёт в санатории? – спросила на следующий день Таня продавщицу в деревне.
– Не-а, там пусто.
– Может, кто-то из местных? Я видела свет в окне.
– Не-а, наши туда не ходют, – лениво отмахнулась продавщица и, нахмурившись, пробурчала, – только если…
– Что? Что – если? – насторожилась Таня, внимательно глядя на побледневшую собеседницу.
Та смутилась, суетливо складывая в пакет пачку макарон и сахар. Уже протягивая Тане сдачу, нехотя выдала:
– Там девочка одна… раньше жила, с родителями. В семидесятых дело было. Утонула она. Говорят, с той поры окно и светится.
Разумеется, Таня не поверила. Она выросла в городе и знала: призраки только в сказках бывают. А деревенские… Что с них взять-то? Народ тёмный, жить здесь – тоска, вот и придумывают себе байки.
Ночью Таня проснулась от лёгкого стука. Прислушалась – ничего, тихо, только собаки в Погостах лают. Проворочалась до рассвета, подумывая, не вернуться ли в город? Но вспомнив недавнее прошлое, поёжилась – нет, не готова ещё. Поняв, что заснуть не удастся, решила выйти на воздух. Прогуливаясь взад-вперёд, перебирала в памяти некрасивую сцену расставания с мужем. «Ты не нужна мне! – кричал он, брызгая слюной. – Не нуж-на! Понимаешь?! Ты посмотри на себя – ты же выглядишь как… – Муж поморщился, подбирая подходящее слово, – ты отвратительна мне!» Вспомнилось, как резала вены, как доктор с пустыми глазами укоризненно качал головой: «Что же вы, милочка!» Таня встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и посмотрела на светлеющее небо. Потом перевела взгляд на свой нынешний дом и вздрогнула. В том самом окне снова горел свет. Только фанеры теперь не было. А была девочка. В белом платье, с длинными тёмными волосами. Она стояла у окна и смотрела на Таню.
Днём Таня поднялась на третий этаж, не совсем понимая: видела ли она на самом деле девочку или это игра мозга, тот самый рецидив, о котором предупреждал доктор. Коридор был пуст. Нужная комната нашлась быстро – Таня заранее пересчитала все окна. Так и есть – та самая, где горел свет, вот и окно, заколоченное фанерой. Толстый слой землистой пыли убеждал, что здесь уже много лет никого не было. Мягкая мебель была изгрызена крысами. На кровати – распотрошённый плюшевый медведь, грустно блеснувший одним глазом. Пусто. Только на стене корявым детским почерком написано:
«Я тут. Мне холодно. Поиграй со мной».
Таня вздрогнула и побежала прочь. Вернулась в комнату, заперлась, ругая себя за глупую трусость. Ночью её снова разбудил стук – лёгкий, как летний дождь по стеклу. Таня приподнялась в постели и, со страхом вглядываясь в темноту и не решаясь включить фонарь, прошептала:
– Кто ты?
Голос ответил откуда-то из угла комнаты:
– Ты же пришла. Сама. Значит, хочешь со мной играть.
В комнате вдруг стало холодно. Таня не выдержала и закричала.
***
Солнечный луч заглянул в окно и ударил по глазам. Таня, еще не до конца проснувшись, зажмурилась и потянулась за таблетками – голова болела нестерпимо. Хмуро глядя на два розовых кружочка, Таня задумалась: «Может быть, это побочка от пилюль? Надо бы позвонить доктору». Умывшись и наскоро позавтракав, сходила к озеру. Вдоволь накупавшись, вернулась к зданию и села на ступеньках. Скучно. Тишина постепенно надоедала. «Всё-таки пора возвращаться», – подумала Таня, ругая себя за нерешительность. От нечего делать, пошла бродить по коридорам, заглядывая в комнаты. Везде была разруха, пыль и тоска.
В комнатушке, похожей на архив, Таня подошла к шкафу с папками и старыми газетами. Заглянула в одну, в другую и ойкнула: со старого чёрно-белого снимка на неё смотрела девочка из видения. Она была в белом простеньком платьице, темноглазая, темноволосая. Таня перевернула карточку и прочла надпись на обороте: Клавдия. 1971. Санаторий «Северное дыхание». В этой же папке лежала пожелтевшая газетная вырезка.
«Во время разыгравшейся на озере бури пропала пациентка санатория Клавдия С., 1965 г.р. По показаниям свидетелей, последний раз Клавдию видели незадолго до бури около озера, что даёт основание предполагать, что девочка утонула. Тело, несмотря на длительные поиски, не найдено».
Таня хотела уехать в этот же день, но автобус не пришёл, а машина, на которой подвозили из города хлеб, сломалась. Проситься на ночлег к деревенским Таня постеснялась и, в сотый раз ругая себя за нерешительность, поплелась в санаторий.
В этот раз не было никакого стука. Просто среди ночи окно вдруг распахнулось, и в комнату ворвался ветер. Таня села, кутаясь в плед и сонно хлопая глазами. В воздухе сильно запахло тиной.
– Таня! – раздался звонкий, режущий слух, голос. – Ты меня видишь?
На подоконнике, свесив босые ноги в комнату, сидела Клавдия. Пустые глаза её смотрели на Таню, помертвевшую от ужаса.
– Здесь так тихо. И я совсем одна, – проговорила девочка, склонив голову к плечу. Мокрые волосы сосульками тянулись по белоснежному платью. – Ты ведь не уйдёшь?
– Я… так не бывает! – прошептала Таня. – Тебя нет!
– Я здесь, – хихикнула Клавдия, спрыгивая с подоконника. – И ты тоже!
Таня бросилась к двери, но та с силой захлопнулась.
***
Неделю спустя в Погостах появился мужчина – в дорогом костюме, на дорогой машине он смотрелся здесь совершенно неуместно. Бросая вокруг себя брезгливо-презрительные взгляды, он вошёл в маленький обшарпанный кабинет участкового. Мужчина оказался бывшим мужем Тани, который разыскивал её в связи недорешёнными делами – у суда возникли вопросы по поводу раздела акций мебельной фабрики, владельцами которой и были бывшие супруги.
Участковый с сожалением поглядел на кружку только что заваренного чая, нахлобучил на голову фуражку и поднялся из-за стола:
– Здесь она, здесь. В санатории заброшенном…
– Как – в заброшенном? – скривился мужчина. – Зачем?
Участковый пожал плечами и вышел из кабинета.
Кирпичное здание встретило гостей распахнутыми дверями и затхлостью. Зная по рассказу Тани, что она остановилась на первом этаже, в кабинете главврача, участковый уверенно прошагал по пыльному коридору.
– Таня! – постучал он в дверь. – Вы здесь? К вам пришли!
Из комнаты не донеслось ни звука. Участковый стукнул сильнее, и дверь, скрипнув, приоткрылась.
– Ну, и где же она? – с досадой спросил городской гость.
– Не знаю…
Таню искали везде – в подвале санатория, на озере, в соседней деревушке. Нигде её не было, никто её не видел. Когда после недели безрезультатных поисков участковый вернулся в санаторий с бывшим мужем Тани, вещи оставались нетронутыми.
– Значит, не возвращалась, – сделал вывод участковый.
– Да куда же она, по-вашему, делась? – возмущался бывший.
Ответа не было. А с серой сырой стены на непрошенных гостей смотрели с детского рисунка длинноволосая девочка и молодая женщина, отчего-то показавшаяся участковому знакомой…
***
– Вот так и завершилась эта история, – бодро объявил Влад. – Таня ушла искать покой и тишину, но нашла нечто совсем иное. В том старом санатории, за северным окном, притаилась чужая боль, чужая смерть… и, возможно, что-то ещё, что мы пока ещё не разгадали до конца. А теперь я обращаюсь к вам, мои внимательные слушатели.
Где бы вы ни были – за рулём, дома или вот как эти трое в маленьком кафе, где бариста наливает очередную порцию горького кофе и украдкой слушает наше радио, – вспомните: любая ваша история может стать частью чьей-то игры.
Бариста вздрогнул и выронил чашку, которая с возмущённым звоном разлетелась вдребезги. «Что это? – подумал он, с досадой оглядываясь на посетителей. – Это что – розыгрыш? Нас снимает скрытая камера? Что там этот ведущий бормотал о кафе?» А Влад тем временем продолжал вещать:
– Итак, сегодня второй день нашего «Чёрного конкурса».
Если у вас есть что-то, что не даёт вам спать – просто напишите мне.
Позвольте моему голосу разогнать мрак, окружающий вас… или сделать его ещё более страшным. Ха-ха! Лучшие истории я озвучу здесь, в эфире. Давайте позволим всей аудитории «Игр лукавого» почувствовать ваш страх вместе с вами. Только прошу вас: не смотрите слишком долго в те окна, что выходят на север.
Иначе кто-то может посмотреть в ответ на вас! До скорой встречи, друзья! Игра продолжается…
ГЛАВА 3
Сентябрь в этом году выдался тёплым. Солнце лениво катилось к горизонту, щедро поливая лучами длинные ряды тяжёлых тыкв, томно возлежащих на грядах. Лёгкий ветер проносился по пожухлой траве, срывал пожелтевшие листья с деревьев, и так и норовил стянуть на заднем дворе с верёвки выстиранное бельё.
Рабочий – среднего возраста мужчина, которого хозяева несколько лет назад наняли на ферму всего лишь на сезон, и который так и остался здесь насовсем, устало наполнял большие плетёные короба спелыми тыквами. Он поднимал их с земли одну за другой, ровно и неторопливо, словно боялся причинить им боль. Видавший виды радиоприёмник, стоявший на краю деревянного ящика, сипел и трещал, но голос диктора всё равно пробивался сквозь шум. Вчера этот голос не давал ему покоя, и он прослушал выпуск «Игр лукавого» до самого конца, а потом долго сидел в темноте и смотрел в грязное окно своей комнатушки. Что-то в словах ведущего задело работника за живое, кольнуло в сердце, напоминая о том, о чём он пытался забыть все эти годы. И тогда он написал письмо – набрал слова в телефоне, едва попадая корявыми непослушными пальцами по нужным клавишам. Мужчина печатал торопливо, опасаясь, что передумает. Он написал о том, что случилось с ним много лет назад, когда он был ещё молодым и глупым. Рассказал, как сбежал из дома, не выдержав побоев отца, как скитался по деревням, ночевал в овинах, впроголодь жил у случайных хозяев. И как однажды наткнулся на то, о чём лучше бы не знать, страшное и необъяснимое. Он тогда был подростком, но сразу понял – надо уносить ноги. И он бежал без оглядки, пока в правом боку не закололо от боли, а ноги и вовсе перестали слушаться. Потом много лет он бродяжничал, перебиваясь временными подработками, заводя сомнительные знакомства, ночуя в сараях и брошенных домах. И вот теперь он оказался здесь – на большой частной ферме у богатого и незлого хозяина, который не задавал лишних вопросов и платил пусть немного, но честно. Здесь было спокойно и казалось, что можно теперь осесть и забыть о той страшной ночи навсегда.
Но вчера, услышав про «Чёрный конкурс», который объявил Влад в эфире, мужчина снова почувствовал за спиной чужой взгляд, снова испытал тот первобытный ужас, который гнал его по земле все эти долгие годы. Тогда-то он и подумал, что пришло время рассказать.
Радио трещало и сипело, пытаясь заглушить сильный голос Влада, читающего третий рассказ.
КОРНИ
Деревня умерла. Давно – пожалуй, несколько сотен лет минуло. И всё здесь было мертво – и дряхлые деревья, и иссыхающая речка, больше похожая на ручеёк, и сама земля, уставшая от пустоты. Но временами что-то ворочалось там, внизу, под спрессованным пластом почвы. Ворочалось недовольно и нетерпеливо…
Наши дни
– Погоди, это ты называешь уютной хижиной? – Семён оскалился, глядя на покосившуюся избу, уныло глядящую пустыми оконницами из-за кривых берёз.
– Это глушь, братишка! А мы ведь за этим сюда и ехали, разве нет? – буркнул Сашка, вытаскивая из багажника спальники. – Никакого вай-фая, никакого шума, только мы и природа.
Приехавших было четверо: Саша – старший, вихрастый грубоватый парень, с веснушчатым лицом и нагловатыми зелёными глазищами. Он так и сыпал грубоватыми шутками, подколками, будто изо-всех сил пытался как можно сильнее выбесить друзей. Впрочем, на Аню это не распространялось. Она была неизменно тихая, иногда слишком нервная, тоненькая остроносая девушка с удивительно синими глазами и робкой улыбкой. Они с Сашей встречались давно, ещё с самой школы, и было бы странно не увидеть их где-либо поодиночке. Семён – заядлый айтишник, старался во всём походить на Сашу, а потому и девушку подобрал себе такую – похожую на Аню. Впрочем, сходство у них оказалось лишь одно – обе стройные, длинноногие. В остальном же Лера была противоположностью Ани: суровый медик, молчаливая и, кажется, не особо верящая в романтику и вечную любовь. Она вообще была против этой Сашкиной идеи провести отпуск «вдали от цивилизации». Но… не оставаться же одной на целую неделю!
– Это место даже на карте не отмечено, – недовольно проворчала Лера, разглядывая глиняный, испорченный временем и дождями, амулет на стене избы. – Как будто этого куска земли и не существует.
– Ага, не существует, но пра-пра-дед Санька тут родился, – фыркнул Семён. – Стало быть, есть такое место.
***
Странности ребята начали замечать не сразу. Лишь на третий день Аня, суетясь у костра, пожаловалась Саше:
– Страшно мне здесь. Я проснулась ночью – и слышу, как там, в лесу кто-то плачет, – девушка испуганно оглянулась на редкий, сердитый лес за спиной. – Голос как будто детский… плачет и всё шепчет: «Иди, иди…»
– Сон, – отмахнулся Саша. – Ты совсем нервная стала, Ань. Тебе надо просто расслабиться. Плеснуть тебе водки?
Аня укоризненно посмотрела на парня и отвернулась, поджав задрожавшие губы.
Лера тоже не смогла уснуть этой ночью. Всё ей слышался какой-то треск, скрип, как будто под домом кто-то шевелился.
После обеда ребята пошли прогуляться по деревне. Через десяток дворов они набрели на старый колодец.
– А не перебраться ли нам в этот домик? – хохотнул Сашка, указывая на покосившуюся избу неподалёку от колодца. Они с Семёном, толкаясь и пересмеиваясь, побежали за домишко. Девчата, не желая оставаться одни, бросились их догонять.
За избой все притихли: перед ними возвышался холм с воткнутыми в землю кольями. На каждом – безобразные куклы, свёрнутые из травы и тряпок.
– У них что – человеческие волосы?! – не веря своим глазам, просипел Семён, отступая назад.
Лера, в которой проснулся исследователь, напротив, подошла ближе и теперь с интересом разглядывала кукол. Она протянула руку и пощупала волосы.
– Да они и в самом деле настоящие! – удивлённо воскликнула она и, приглядевшись внимательнее, побледнела и поспешно отступила. – Пойдёмте отсюда! Давайте уедем!
– Да ну вас, – хохотнул Сашка, толкая Семёна в плечо. – Это же местный фольклор! Детские пугалки для слабаков, коими вы, друзья мои, и являетесь!
– Фольклор, – нервно дёрнулся Семён. – Только вот бабки тут что-то не видно, и дети давненько – лет так двести точно! – по кочкам не шастали. Кто и для кого это сделал?
Лера затравленно посмотрела вокруг и тихим дрожащим голосом ответила:
– Это обереги. Я читала когда-то о таких. Их ставили, когда боялись… чего-то снизу. А волосы… вы посмотрите! Ну?! Давайте же, подойдите ближе! Они же сняты прямо со скальпом!
***
А на четвёртую ночь пропала Аня. Лера проснулась довольно поздно и принялась готовить завтрак, мысленно ругая, на чём свет стоит парней. Вчера, после её истерики, Сашка с Семёном согласились покинуть «нехорошую» деревню, но хлынул такой ливень, что земля вокруг вмиг превратилась в жидкую кашу. Проехав пару десятков метров, машина увязла, как выразился Семён «по самое донышко». Пришлось возвращаться в избу. А теперь, пожалуй, и до машины не дойти: Лера попробовала, но ноги тут же провалились по колено в противную жижу. Придётся ждать, пока земля подсохнет.
– Аня! Вставай, соня, помоги мне! – позвала Лера подругу не оттого, что действительно нуждалась в помощи, а скорее потому, что было скучно. Тишина давила на мозги, рождая самые нелепые страхи. – Анька! Ну, где ты там?
Лера возмущенно толкнула дверь в комнатушку, где расположились Аня с Сашкой и нахмурилась.
– Саша, где Аня?! – затормошила она ничего не соображающего со сна парня. – Вы поссорились, что ли?
– Лерка, ты дура, да? – Сашка потёр глаза и сердито уставился на девушку. – Чего орёшь? В туалет, наверное, побежала Анька твоя! Или во дворе гуляет…
– Какой туалет? Какой – гуляет? – возмутилась Лера. – Ты на улицу-то выгляни! Там от крыльца на два шага не отойдёшь – провалишься к чёртовой матери!
Сон как рукой сняло. Сашка выпрыгнул из спальника и рванул из избы. Жижа ту же жадно впилась в босые ноги, втягивая их в себя как макаронины. С трудом Сашка докарабкался до крыльца и уныло посмотрел в сторону леса.
– Ну, она же лёгкая, как пушинка! Может, всё-таки до какой-то избы добежала? Или до машины… А теперь отсиживается там.
Лера с Семёном переглянулись, но ничего не ответили. Аня не вернулась ни к обеду, ни к ужину. Ребята то и дело выходили на крыльцо и громко, до хрипоты звали подругу. За день погода прояснилась, солнце палило вовсю, позволяя надеяться, что земля скоро подсохнет и затвердеет.
– Точно, в машине сидит, – бормотал Сашка и заглядывал друзьям в глаза. – Доползла до неё и теперь дрыхнет.
Семён не решился сказать Сашке, что машину он вчера запер, а ключи – они как лежали, так и лежат у него в кармане.