Пролог
Восьмое марта
Восьмого марта я могла бы отправиться в Подгорицу и провести выходные, исследуя солнечные Балканы в компании друга, с которым познакомилась в интернете. Странно, но холодное сердце, привыкшее к одиночеству, вдруг растопил развязный Senior citizen (Retire man), старше меня на порядок лет.
Полгода назад наше знакомство blossomed на поэтическом сайте, где нас сблизила общая страсть к литературе. Его пылкая рецензия на мое стихотворение разожгла искру интереса, и я перешла на его страницу. Он писал прозу, которую я поглотила целиком – это был захватывающий роман! Я влюбилась в главного героя, догадываясь, что он пишет о себе. В рецензии оставила: «Я люблю Вас!» – и это стало переломным моментом.
Мы перешли в личные сообщения Telegram, позволяя себе более откровенный флирт. Вскоре желание встретиться стало невыносимым. Гойко настаивал прилететь в малый городок на берегу Адриатики. Прямых рейсов не наблюдалось, следовало лететь в Белград (Сербия) или Подгорицу (Черногория),транзитом через Стамбул или Ереван, где меня бы встретил этот виртуальный герой.
Поиски билетов показали, что путешествие по некогда славной Югославии обойдется недешево. Когда я рассказала об этом Гойко, он не поверил мне и упрекнул, что я не люблю его. И действительно, могу ли я назвать это чувством, если в душе терзали сомнения о маме, которая останется дома? Мама больная. Общаясь с обидчивым любовником, я забыла о своих обязанностях, погружаясь в мир виртуальных страстей.
– Не ври мне! Билеты стоят копейки, – воскликнул друг с Балкан, раздражённо.
– Для тебя – копейки, а для меня – два месяца работы, если не три, четыре, пять… – ответила я, вырываясь из любовного транса. – К тому же, есть условия для въезда в Сербию: по прибытии нужно регистрироваться в полиции и показать билеты в забронированном отеле.
– Я все устрою! Всё предоставлю, не переживай, – перебил меня страстный любовник. – Ты будешь в безопасности, можешь не волноваться!
– Это вилами на воде писано! Я ни хочу лететь в никуда!
– Прекрати, ты летишь ко мне! Я обо всём позабочусь!
«Какой заботливый», – подумала я, осознавая, что, похоже, он просто пройдоха. Сидит на пенсии и развлекается, дразня таких как я, дурочек, на сопливую любовь. Потом, наверное, читает наши переписки жене, внося в свою пресную жизнь нотки остроты. Разве можно доверять таким развратным европейцам? И вот я, женщина сорока лет, влюбилась в авантюриста. О… Боже, кажется, я не взрослею! Розовые очки не слазят, и я всё ещё верю в любовь после всех страданий, что пережила с бывшим мужем.
Всё, хватит ныть, не хочу восьмого марта погружаться в пучину тоски и прошлого.
– Мам, я купила торт, давай выпьем чаю? – с надеждой спросила я свою маму, которая вот уже год как прикована к кровати. Инсульт, унесший у неё подвижность и зрение, стал настоящим испытанием. О, как же ей не сладко! Я знаю, о чем она мечтает – о здоровье, о том, чтобы снова встать на ноги. А я, в свою очередь, мечтаю о любви и тепле. Но, увы, мечты наши далеки от реальности.
Я разливаю чай по чашкам, нарезая вишневый торт. Вчера продавщица Марина настаивала на покупке этой новинки, уверяя, что ничего вкуснее не существует. Я ей поверила и сейчас режу мягкий корж, щедро пропитанный вишневым джемом. Вишня – это моя слабость, именно поэтому решила попробовать это кулинарное произведение искусства.
В этот момент раздался звук телефона. Сообщение от Гойко:
– Привет, куколка! Как ты? Сегодня ничего не получается у нас! Только что пришёл домой, нужно поесть, да и дела по распорядку! Если будет возможность, позвони. Твой букет!
Гойко отправляет фото с шикарной мимозой в вазе, которую, видно, сорвал для своей жены. На заднем фоне я замечаю их фото – довольный хорват и белобрысая женщина. На часах Балкан 11:40, а в России 13:40.
Я пишу ответ:
– Как же трогательно, когда на фоне снимка твоя любимая жена.
– И что с того?? – последовал вопрос Гойко. – Цени момент! Ты собираешься звонить или будешь выделываться?
– Буду выделываться! – сгоряча бросила трубку и, не сдержав эмоций, расплакалась
Глава 1 Детство
1. Я и мои мечты
Сколько себя помню, всю жизнь мечтала о вечной дружбе и безбрежной любви. Или, может, о любви на века и дружбе, что не знает границ? Как же грустно осознавать, что ничто не вечно под солнцем, особенно когда ни той, ни другой в жизни не было. Я представляла, как встречу своего единственного мужчину – военного, старше меня на побольше… Мы бы поженились, и я, верная и преданная жена, следовала бы за ним по гарнизонам, рожая детей. В один день мы должны были покинуть этот мир, держась за руки.
А о дружбе я мечтала – о подружке, которая всегда поддержит, как и я её, чтобы между нами не было тайн, лишь полное доверие и уважение. Желание этой преданности сидело в глубине души. Каждую девочку на своем пути я представляла в роли верной подруги, а в каждом мальчике искала будущего мужа, мечтая о нашей совместной жизни. Может, стоило бы проще относиться к встречам, чтобы не лечить потом больные раны. Но я, с открытым сердцем, стремилась к любви и дружбе, желая создать что-то настоящее…
Я пришла в этот мир, будучи единственным дитя в простой рабочей семье. Мои родители не взяли на себя бремя воспитания, передав эту важную задачу бабушке и дедушке по материнской линии. Как это случилось – остаётся загадкой. Я была крохой, когда бабушка, решительно настроенная, объявила, что они смогут вырастить меня, как родную дочь; дед поддержал её словами одобрения. Мать моя казалась им непутевой, а к отцу у них были вообще свои счёты. Порой мне казалось, что они его не выносили на дух. Всё это, возможно, укрыто в прошлом, в дне свадьбы моих родителей, о которой не осталось ни единой фотографии… Ни одной… Как можно это понять? И даже ближайшие родственники не сохранили никаких свидетельств. Мои расспросы об этом оставили всех в молчании, как солдат в засаде. Лишь тётя Аля, отцова сестра обмолвилась, что гуляли три дня, причём некоторые вовсе не расходились, спя на праздничных столах. Где же доказательства? Где фотографии, запечатлевшие этот пикантный момент? И всё же, несмотря на туманную память, мама бережно хранит своё скромное свадебное платье, в которое я с радостью примеряюсь в минуты грусти…
После свадьбы родителей появилась я. Моё рождение тоже из разряда неординарных событий в семье. Родилась в деревенской избе на две недели раньше срока. Акушером был мой дед Дима, который блестяще справился со своей задачей и даже спеленал меня с умением.
Скорая помощь спешила, но приехала лишь тогда, когда я уютно устроилась на груди у матери. Мама была в полном шоке от столь внезапного появления и потеряла сознание, когда её погружали в машину скорой медицинской помощи. Она, конечно, страдала от неожиданности, но поразила всех стойкостью, смирившись с обстоятельствами, прежде чем позволить себе потерять сознание.
Ещё раз мама погрузилась в шок, когда впервые увидела меня уже в больнице. Её огромные глаза наполнились недоумением, когда она вглядывалась в моё смуглое личико, завернутое в пелёнки. В тот момент у неё промелькнула мысль, что я могла оказаться не её дочерью. Медсестра уверила маму, что я – родная ей, и объяснила, что подобное случается. Я, конечно, не помню того великолепного момента, но искренне бы хотела увидеть его своими глазами. Однако, даже в эти первые мгновения столь необычной "радости", молоко у мамы пропало. Она мучилась пыталась выдавить из своей крошечной груди бесценные капли, которые могли бы накормить меня…
Смуглая, тощая, черноволосая кроха – так я выглядела в начале своего пути. Отец, забирая нас из роддома, не скрывал своего недовольства и, взглянув на меня, сразу спросил у мамы, в кого я такая, ведь в его роду не было ни смуглых, ни черноволосых. Мамина семья, напротив, не отрицала брюнетов, но смуглыми не хвастали, помня о краснолицых предках – с румянцем в лицо, как мой дед Миша и бабушка Лиза, его крепкая, ладная жена. Дискуссии родителей утихли, когда моя кожа побелела, а с годами становилась всё светлее, за что бабушка ласково звала меня «бледной поганкой». Мои волосы превратились в холодные русые с оттенками пепла и каштана.
Отец привёз семью из больницы в дом свёкра и тем же ходом уехал в свою деревню. Начиналась самая горячая пора – уборочная, заготовка кормов, подготовка к зимне – стойловому периоду, ведь отец работал в колхозе. Дел было невпроворот, и времени на меня у папы не оставалось. Это, несомненно, злило моих бабушку и деда, особенно из-за того, что внучка до сих пор оставалась без имени.
Прошёл месяц с момента моего рождения, а в загсе меня так и не оформили. Рассматривались варианты: Света, Лена, Таня. Однако имя Таня сразу отверг деда, которому оно не нравилось. «В моём доме двух Тань не будет!» – заявил он маме. Дело в том, что с нами проживала его свекровь, то есть моя прабабушка, что добавляло напряжения. В итоге выбрали между Светой и Леной, но мама колебалась, желая, чтобы папа также принял участие в выборе. В самый напряжённый момент, когда терпение бабушки и деда иссякало, отец вернулся и объявил, что я буду Ладой. Никто не возразил – имя пришло всем по душе. Свидетельство о рождении получили мои родители в праздничный день деда Миши. Были семейные посиделки.
2. Дед Миша – любовь моя навсегда!
Мы с дедом Мишей были неразлучны, и каждую минуту, как рабочую, так и домашнюю, он проводил со мной. Вместе мы катались по округе на его красном Запорожце, а его магазины стали моими вторыми домами, ведь дед работал товароведом в райпо и часто навещал деревенские сельпо.
Дома мы читали газеты, слушали радионовости и делали утреннюю зарядку. Я с интересом наблюдала, как он варит комбикорм для своей любимой хрюшки в печке-прачке на улице. Животинка жила во хлеве с восьмью курицами и двумя петухами. Я всегда проверяла гнёзда и с нетерпением ждала, когда мне приготовят яичницу из свежих яиц.
Особенно мне нравились выходные, когда мы ездили в церковь в соседнее село. Бабушка молилась и исповедовалась, приобщая и меня. Дед редко заходил, предпочитая подождать на улице или отлучиться в магазины. Я же сидела на скамейке, скучая, не зная, как молиться, не понимая слов певчих, теряясь в свете множества свечей. Я целовала тёплое стекло икон, ставила свечку, иногда шепча: "Господи, помоги!" В чем – не знала, но верила, что Он всё видит и слышит.
В храме, возведённом в честь иконы Казанской Божьей матери, куда мы ездили на воскресную службу, меня тайком крестили, когда я ещё была совсем крохой. Дедушка с бабушкой тихонько свозили меня в церковь на таинство, пряча от чужих глаз. В те годы политический режим не щадил душу народа: храмы разрушались, иконы ломались, а святотатства были делом обыденным. Наш главный храм, величественный Троицкий, не пощадили – его снесли до фундамента. Смельчаки, полные ярости, сбрасывали кресты с куполов и сжигали святыни. Иконы использовали, как разделочные доски, на них резали мясо и варили похлёбку. И, казалось, ничто не могло их остановить в этом адском безумстве…
Однако Казанский храм, словно форт, выстоял – его двери не закрывались даже тогда, когда богослужения проводились на паперти. С приходом перестройки люди снова начали смело посещать церкви, и Казанский храм стал местом паломничества. С бабушкой и дедом мы ездили в это село не только ради веры, но, и чтобы навещать бедных родственников. Бедными, это их дед, называл, потому что жили люди очень скромно. Старушка Раиса, потерявшая супруга, выглядела опустошённой, её печальные глаза говорили о вечной скорби. Я думала, что она плакала каждую ночь, проклиная свою судьбу, а глубокие тени под глазами вызывали во мне детское сочувствие.
Деревня называлась Мелеханы, где доживала одинокая Раиса. Улица, заросшая травой, вмещала лишь несколько домов. Как она приходилась нам родней, я так и не узнала, но уверена, что это через бабушку. Дед, порой с язвительной ноткой, упоминал о Раисе в разговорах, словно намекал бабушке на то, что ее родственники нищие, а он – благодетель, снабжающий их провизией. Эта язвительность была чем-то иным, о чем знали только они вдвоем.
Раиса никогда не угощала нас, да и в дом не звала; мы понимали это и никогда не навязывались. Постоим рядом с домом, поболтаем, бабушка подаст продукты в корзине – и уедем. А вот к нам Раиса наведывалась часто: бабушка кормила её, садила за стол, могла уложить спать. Помню, как они сидели за прядением шерсти, вспоминая родню. О, как жаль, что я ничего из тех разговоров не запомнила!
Казанское село было моим любимым местом для отдыха. Дорога туда и обратно занимала уйму времени – чем длиннее путь, тем лучше. Я обожала длинные поездки, наблюдая за бескрайними полями и пастбищами в окно машины. Бабушка радостно подбадривала: «Смотри, мумки!» Я повторяла: – Мумки! -льнула к стеклу, пыталась сосчитать коров или разглядеть пастуха. Думала, вдруг отец. Да, отец пастушил и видела я его редко. Да и бабушка с дедом его в гости не ждали, я чувствовала эту скрытую неприязнь к моему родителю. Почему они так к нему относились было для меня вселенской загадкой.
Мы жили с мамой в дедовом доме, а отец оставался в деревне у своих. Эта разлука не вызывала у меня грусти, ведь я получала достаточно любви и поддержки, и не ощущала недостатка в отцовских чувствах. Дедушка заменял мне отца, даря тепло и заботу.
Лишь позже, когда я ступила на порог школы, меня охватила тоска из-за своей семейной ситуации. Постепенно я осознала, что моя жизнь кардинально расходится с жизнью моих сверстников. Ужасная мысль о том, что многие воспринимают меня как сироту при живых родителях, приносила мне немалые страдания и горечь. Я ощущала себя неуютно и с тревожным волнением ждала вопросов: «Почему ты не живёшь с родителями?». Каждая искреняя, но немовчаливая беседа обостряла ту внутреннюю рану, которая, казалось, никогда не заживёт. Я стремилась скрыть свою боль, маскируя её под улыбкой, но в глубине души росло чувство одиночества и непринятия. Это смятение становилось моим неизменным спутником, окрашивая будни отсутствием необходимой гармонии. Как сложно было провести границу между своим настоящим «я» и образом, который я пыталась вытянуть на поверхность, в надежде, что мне станет легче.
Но это были лишь будущие заботы; в ту пору меня не терзали мысли о своем происхождении. Я наслаждалась каждым мгновением, проведённым с мамой, дедом и бабушкой и больше мне никто не был нужен.
Порой мне приходилось слышать недовольство моих бабушки и деда по поводу выбора моей матери – моего отца, который, не был достоин её. Подробности их споров оставались в тени, не обретая ясности. Мама рассказывала, что отец всё же жил какое-то время в дедовом доме, но мирья не хватило ни с той, ни с другой стороны и отцу пришлось уехать в деревню.
Когда мне было пять лет, мой дед добился для мамы квартиры, чтобы нас расселить. Тогда же мой отец попытался воссоздать семью, но его желание в момент отбила язвительная Лизавета, моя бабушка. С сарказмом обрушила на ненавистного зятя слова, словно острыми ножами:
– А не пора ли тебе вернуться в свою деревню? На скотном дворе тебе место! – шипела она, когда пришла проведать нас с мамой.-Хорошо устроился на всём готовеньком! Палец о палец не ударил, а жить пришёл! Весь ремонт мы с дедом делали!
Первый раз отец не воспринял её всерьёз, решив, что тёща шутит, даже налил ей чаю, объясняя, что совершенно не знал, что нужна была помощь.
– Чаще надо интересоваться женой и дочкой, чтобы знать, в чём они нуждаются! -не унималась обиженная Лизавета
И бабушка не смирилась с ситуацией. В очередной раз, увидев отца в квартире, её терпение лопнуло. Схватив меня под мышку, она решительно заявила родителям:
– Я забираю Ладку, пока вы здесь возюкаетесь! У нас с дедом есть время, а твои ночные смены…-посмотрела она уничтожающе на мою маму, имея ввиду её работу на переговорном пункте. Мама была телефонисткой. – Кому ты дочь оставишь?-продолжая гневную речь. – Не ему же! Нечего дёргать ребёнка, ей скоро в школу!
После того, как меня забрала бабушка, отец не задержался с мамой и вскоре снова уехал в свою деревню. Мама осталась одна и всегда заглядывала к родителям, чтобы повидать меня, а затем возвращалась в свою обитель. Порой я шла с ней и оставалась на ночь, но потом снова возвращалась к бабушке и деду.
В дедовом доме жила моя прабабушка Таня, мама бабушки Лизы, с которой мне особенно нравилось играть в прятки. Я забиралась к Тане на кровать, поскольку она была парализована и могла лишь сидеть или лежать, пряталась за её спину, а она, стуча ложкой по русской печке, стоящей прямо рядом с её постелью, изображала, как отправляется по соседским домам на поиски правнучки.
«Эй, есть кто дома? – звала она, – Ладка, к вам не приходила? Открывайте!» И тут же, сменив голос, себе и отвечала: «Нет у нас вашей Ладки!» – а я тихо хихикала за её спиной.
«А где она?» – с интересом спрашивала прабабушка у воображаемых соседей, а я лишь снова потихоньку смеясь, прислушивалась к монологам старушки:
«По чём мы знаем, где ваша внучка! У других спросите, идите к Колбиным!»
Так прабабушка «гуляла» по всем соседям нашей улицы, затем «отправлялась» в города к родственникам, без усталости разыскивая меня- беглянку. Мы «путешествовали» так, пока мне не становилось скучно или я не засыпала, и тогда она тихонечко ложилась рядом.
Ещё прабабушка Таня искренне пугалась жука, который «жил на моей правой ягодице». Когда я садилась на горшок, чтобы справить свои дела, она некошно орала на весь дом:
–Жук! Жук ползёт! Бейте жука! У Ладки, жук!
На её вопли мчалась Лиза, вертя меня, как куклу, в отчаянной попытке выявить, где скрывается это насекомое. Странно, но вместо страха я находила в этой неразберихе веселье, когда бабушка, щепетильно осматривая меня, искав пришельца.
– Да где хоть ты углядела этого жука? – злилась Лиза, натягивая мне штаны, но разговаривая с Таней
– Да вон на жопе чернеет – тыкала пальцем Таня в меня.
– Да это родинка, дура! С полошила меня тоже, бегу, как угорелая! – кричала Лиза, облегчённо вздохнув и легонько хлопнув меня по попе:
– Пятно родимое такое, особенность такая у неё!
– Родимое пятно? – удивлялась Таня и немного помолчав добавляла: Ну, счастливая значит…Родинок то много у неё, а это к счастью…А тут ещё такое огромное…
– Дай-то Бог! -заключала Лиза и уходила по своим делам, а я оставалась с Таней расспрашивая об этом счастье.
– Когда оно будет, это счастье?
– Вырастешь и будет…
– А сколько мне лет будет? И почему оно не сейчас?
– Сейчас ты и так счастливая! Живёшь, не тужишь, все тебя любят и о тебе заботятся…А когда человек вырастает, он сам о себе заботится и это не всегда легко…
– Отец обо мне не заботится
– Ну, это ты не знаешь…Он может заботится и издалека
– Это как?
– Думает о тебе, желает мысленно всяких благ, молится…
– Разве он может молиться? Я думала, что молятся только женщины
– Мужская молитва она особенная…Мужчины ближе к Богу, ведь созданы по Его образу и подобию
– А почему тогда в храмах их почти нет?
– Ну, это вопрос к ним…
– Дед никогда в храм не заходит даже- стала я размышлять в слух
– Но деду это по работе не положено…Не надо ему, пока он на хороших должностях…Но в душе-то он всё равно Бога чувствует…Рано или поздно всех выводит дорога к храму, вере…
О прабабушке Татьяне мне известно немногое. У неё был муж, Алексей, тот самый, кто исчез в жерновах лагерей, куда его сослали с началом раскулачивания богатых семей. В нашем доме эта тема была под запретом, и о ней не принято было говорить; информация о ней тщательно скрывалась. Лишь изредка у бабушки Лизы вырывалось в адрес деда Миши: "Это ты виноват в том, что так произошло… Ты и твой Емеля." Тогда Михаил, ещё мальчонкой, помогал отцу в этом жестоком деле, раскулачивая зажиточных крестьян по деревням, в то время как Лиза происходила из состоятельной семьи. Всё это и предопределило судьбы: переплетение невольных жертв и безжалостных исполнителей… Эти нити памяти сплелись в неразрывное полотно, оставляя лишь тени, безмолвно блуждающие по закоулкам семейной истории. В молчании взрослых таится бездна горечи – горечь, превращающая воспоминания в миражи, а истину в бесконечные вопросы, на которые нет ответов…
Прабабушка Таня покинула этот мир в преддверии моего первого класса, в августе, когда солнечные дни медленно уступали место осеннему дуновению. В моей памяти отпечатался гроб, в котором она лежала, в коричневом платке, кремовой кожей и закрытыми глазами. Она не была похожа на покойницу, тем более один её глаз был не плотно прикрыт и если наклонятся к ней близко у лица, это можно было увидеть. Ей наложили пятаков на очи, но всё равно, её левый глаз плотно не прикрылся
– Бабка -то у вас выглядывает кого-то! – говорила соседка Валька Рыбакова – Поди заберёт кого с собой…
Да, это примета такая у взрослых, что неприкрытые глаза покойников говорили, что в семье, скоро будет новый умерший. И действительно, прабабушка забрала с собой каких -то двух далёких родственников -они умерли в течении месяца после её смерти. Но поскольку родственники были не близкие, нашей семье это много горя не доставило. Пережили мы спокойно эту утрату. А вот Таня оставила за собой легкий след воспоминаний. А я, стоя на пороге нового этапа жизни, не могла еще понять, как сильно ее отсутствие отзовется в моем восприятии мира. В тот август, ощутила потерю, как легкий холодок в воздухе. Каждое утро я вспоминала о Тане, что-то искала в оставшихся вещах, ведь ее любовь всегда будет направлять меня, даже когда она уже не была рядом.
3. Семья Туаевых
Очень я любила мамину старшую сестру, которая жила в Тюмени. Её дети, мои двоюродные братья, были старше меня на десять лет, и потому встречи с ними в доме деда остались в памяти слишком смутными. Зато тётя Аля с мужем часто приезжали, радуя меня роскошными платьями, привезёнными из города – они явно были куда интереснее тех, что можно было найти в нашем универмаге, единственном на всю округу.
Тётушка делилась со мной своими мечтами, причитая: «Как я хочу дочку, почему не родилась у меня дочь?»
–Ну, может и будет – отвечала я, но она лишь горько улыбалась в ответ.
У моей тёти участь не завидная: она ушла из жизни слишком рано, когда мне едва ли исполнилось двенадцать. Рак груди, несмотря на операцию, не оставил ей шансов. Бабушка рассказывала, метастазы остались и разошлись по всему телу… На похороны ездила лишь бабушка, а мне во сне явилась тётя Аля, поведав, что добралась на новое место. Я видела её в комнате с разными сундуками, где хранились ковры и всякое добро и лишь одно тётушку огорчало: муж нашёл другую. Вскоре Рафик снова женился, и связь с ним оборвалась. Старший сын тёти Али и Рафика, Евгений, стал приезжать в дедов дом частенько.
Евгений мне нравился, он был симпатичный и модный парень. От него веяло дорогим парфюмом и женщинами, которых он менял, как перчатки.
Каждый раз брат привозил новых подруг, знакомил их с дедом и ждал одобрения. Сначала дед что-то произносил, затем, осознав непостоянство внука, зарёкся обсуждать подобные темы. Принимал всё как должное. Но бабушка, конечно, не осталась в стороне; она высказала всё, что думала о поступках внука, и после этого тот больше не показывался с женщинами, предпочитая одиночество. Позже Женькины визиты прекратились – у него родилась дочь. Некоторое время он изображал преданного семьянина, но этой идиллии не хватило надолго. Он оставил семью и погрузился в одиночную, но безмятежную жизнь.
Свой второй брак Женька оформил лишь тогда, когда я сама вышла замуж. Женькину жену звали Татьяна, и они приезжали в гости уже к нам с мужем… Это было время, когда деда и бабушки не стало.
Мы провели радостную июньскую неделю вместе, купаясь в озерах, гуляя по паркам и посещая баню с дубовыми, да берёзовыми веничками, завершая парилку ледяным пивом. Из грустного – ездили на могилки своих бабушки и деда…
Мы расстались как добрые друзья. Татьяна мне очень нравилась, и я до сих пор с удовольствием общалась бы с ней, если бы мой братец не разорвал их отношения. Я пыталась заполучить её контакты, но он лишь притворялся, что не понимает моих просьб. В их союзе на свет появился сын Дима, которому сейчас семнадцать лет. Он стал спортсменом, увлечённым футболом. К сожалению, я так и не увидела его вживую, но на фотографиях он предстает длинноногим парнем, удивительно похожим на Татьяну.
Роман – младший брат Женьки, и он также мой двоюродный. Всегда в нашем доме его привозила мама, то бишь тётя Аля, которая никогда не отпускала его одного; пока она была жива, он находился под её строгим контролем. Причина заключалась в том, что у мальчика были проблемы с головой, какие именно не знаю, но, судя по всему, серьёзные.
Роман был старше меня на восемь лет, и в памяти остался долговязым, худым, с длинными руками. Темные его волосы обрамляли лицо с влажными, сочными губами, которые он постоянно облизывал, а глазами часто моргал. Бабушка лишь однажды предупредила меня: не связывайся с ним. Как понять её предостережение, она не уточнила, но я усвоила – молчать самое то будет. Да и о чём могла бы говорить с таким дурачком, мне было неясно. Но то, что он дурачок, я не сомневалась уже после одного случая.
Одним летом, когда к нам приехали тюменские гости, бабушка укрыла диван пологом, чтобы создать атмосферу для отдыха. Спальное место было в сенях, через которые нужно было проходить чтобы зайти в дом. Я как раз шла мимо, когда услышала: "Ладка!" – и, не раздумывая, подняла балдахин. Передо мной разлегся Роман, раздетый до трусов, ухмыляясь, будто произвел грандиозный фурор. Эффект, конечно, был, но совершенно не тот, на который он рассчитывал. Мне стало противно, и я не удержалась от колкости:
– Чего уж трусы-то оставил?!
– Сниму, когда ты позовёшь соседку! Давай, скажи ей, что я её жду!
Соседка Таня, девушка с русой косой, спускавшейся до пояса, жила неподалёку. Наши огороды смыкались с зарослями малины. Обычно она собирала ягоды, а Роман, полон робости, украдкой любил наблюдать за ней. Не хватало ему смелости заговорить с Таней, и тогда пришла ему в голову идея – отправить меня, малолетку, на переговоры. Но чтобы так «вырядиться» в постели! Это было неслыханно – верх непотребства! Объяснить ему, будучи такой юной, я не могла, но интуитивно понимала, что это неправильно. Сказывала ему лишь:
– Катись ты сам в малинник, увидит тебя бабушка – только и дело, что по спине крапивой выходит или куда дальше!" Роман вскочил, собираясь поймать меня за такую дерзость, но я, испуганная и смеющаяся, быстро вбежала в дом. А Роман так и остался в сенях, соображая, что взрослые его заметят и действительно взбучку получит, и в итоге ретировался в полог. Позже он стал подкарауливать меня и говорить всякие гадости, однако я их не слушала и не запоминала, понимая, что дурачок братец, чего с него взять? … Но внутри Романа зародилась обида, и если в этот приезд ему не удалось ничего сделать, то в следующий раз он непременно собрался настичь «месть» на меня.
Когда Роман вновь приехал, я уже не была беззаботным ребёнком, а стремительно превращалась в юную особу. Мне было тринадцать или даже четырнадцати лет. В сердце пробуждались первые чувства к противоположному полу, и я с жадностью погружалась в любовные романы, мечтая о том загадочном принце (желательно военном) на белом коне.
Моя мама, хитро ускользая от бабушкиных строгих взглядов, выписывала для себя, но и мне читать давала газету "Спид-инфо". Какое же это было увлекательное издание! Вспоминаете? Она была настоящим феноменом и даже вошла в Российскую книгу Рекордов Гиннесса: пять миллионов подписчиков! В ту эпоху, когда секса в СССР не знали, а в России он начинал открываться благодаря этому смелому изданию с провокационным названием. Спид-инфо явилась своего рода путеводителем для неопытных, позволяя родителям не объяснять отпрыскам, откуда берутся дети, а довериться информативной многотиражке. Бабушка, с её строгими правилами и моралью, оставалась в неведении о моих тайных читательских пристрастиях, но Роман заставил меня раскрыться.
Когда я отсутствовала дома, он вошёл в святая святых – мою комнату, и знатно там порылся. Нужен был ему компромат на меня, и он нашёл злополучные газеты, которые с блеском показал бабушке. Она взбеленилась от такого разврата, и когда я вернулась, выпорола меня, как сидорову козу, а газеты все сожгла в печи! Ох, я горевала, не столько из-за наказания, сколько из-за уничтоженных газет. Мой горький lament не знал конца, когда в комнату заглянул довольный братик; в его глазах я сразу поняла: бабушка не стала бы шастать в моей комнате без самодовольного наводчика, который стоял передо мной! «Ну, ладно, – успокоила я себя, – уж я тебе, паршивец несостоятельный, устрою!» Руки у меня чесались вцепиться ему в морду, но я сдержалась, замерев в ожидании удобного момента. И этот момент не заставил себя ждать.
Бабушка положила в холодильник две коробки конфет «Птичье молоко» и строго предупредила всех, что они предназначены для важного дела – подарка доктору-хирургу, к которому дед собирался на консультацию в город.
Каждый день я выуживала по конфете, ведь коробки не были так тщательно запечатаны: всего две липкие полоски на широких сторонах. С узких боков можно было с легкостью приоткрыть, нащупать сладость и вытащить её. Конфеты «Птичье молоко» были моей слабостью, и вскоре я увлеклась этим удовольствием, пока не осталось лишь парочка шоколадных прямоугольников. Вторая коробка вскоре также оказалась под моим влиянием, но в ней я не успела много выудить – конфеты вскоре понадобились.
Когда бабушка извлекла коробку из холодильника, то ужаснулась: одна из них была пуста. Она впала в ярость, металась у холодильника, как фурия, выпуская поток ругательств на голову негодника. Конфеты были в дефиците, и бабушка добывала их с невероятными усилиями, опираясь на дедовы связи в райпо. А какой-то наглец это всё сожрал! А я, естественно, подсказала, кто это был. Не знаю почему, но бабушка сразу поверила мне и не стала разбираться до сути. Бабушка была скора на расправу, отсыпала внуку подзатыльников не смотря, что он уже большой двадцатилетний «дяденька». В результате Роману досталось немало тумаков, а его родителям пришлось раскошелиться на компенсацию.
– Хорошо хоть коньяк не выжрал! – орала бабушка про спиртное, которое стояло в холодильнике, только полкой ниже; в противном случае она бы отправила его в Тюмень первым же рейсом, не посмотрев на то, что это внук любимой дочери. Ох, как же я не сообразила слить коньяк! Ну, да ладно Роману и так неплохо попало.