Вокализ

Грибной сентябрь

– Хозяюшка, грибов не надо? – спросил меня незнакомец с пакетом в руках, когда я шла в поселковый магазин за хлебом, молоком.

Слегка помятый вид мужчины смутил меня, хотела обойти его, но незнакомец приоткрыл пакет, и я увидела отборные, как на картинке, белые грибы.

– Купи, хозяйка, за все сто рублей, – и, увидев, как я любуюсь грибами, добавил: – На базаре за это же двести пятьдесят.

– Хорошо, – я отдала деньги.

Мужчина отошёл на несколько шагов, обернулся:

– И ещё десять рублей для полного счастья.

– Ну, раз для счастья, куда же денешься, – засмеялась я, отдавая десятирублёвую монету.

Вернувшись из магазина, включила телевизор. Передавали местные новости, говорили, что пошли грибы, что «будьте осторожны, не теряйтесь в лесу, сообщайте родным, куда пошли, берите мобильные телефоны…» Посмотрела за окно – облачное небо, пасмурно, однако всё-таки решилась и пошла в лес за грибами.

Я боюсь леса, плохо ориентируюсь, нервничаю даже когда с родными или с друзьями. В лесу мне неуютно, страшно и хочется поскорее выйти в поле, на луг, на берег реки, люблю открытые места, простор, где много воздуха, света, солнца. Поэтому в тёмные таинственные еловые леса стараюсь не заходить, а берёзовая роща или сосновый бор, где далеко видно, меня радуют. Вот бы увидеть степь, закат и рассвет в степи, когда только небо и земля…

Вышла из дома в четыре часа дня, до соснового бора минут семь ходьбы, вот и знакомая поляна, рядом буерак, поброжу здесь, по опушке, недалеко от дома. Только отошла от дороги, увидела рядом два больших подберёзовика, шляпки тёмные, а ножки толстые, плотные, издали показалось, это белые. Спустилась в овраг, а на его склоне ещё, и ещё, и ещё подберёзовики, да все, как один, коренастые, крепкие, и на удивление чистые, на разрезе как сахар.

Около высокой берёзы росла молодая пушистая ёлочка, а рядом тонкая рябинка с кистями красных ягод. Опавшие листья, коричневые, жёлтые, красноватые так похожи на шляпки грибов… но вот эти два листика посветлее и какие-то другие. Наклонилась, а это два белых гриба с пузатыми ножками и кремовой шляпкой, похожие друг на друга как братья-близнецы. Далеко я не уходила, только по опушке леса и вдоль дороги. Грибы любят расти около лесных тропинок, дорожек, просек, люди торопятся, бегут куда-то вглубь, а если чуть притормозить, то можно увидеть многое совсем рядом.

Помню, часто гостили у друзей на даче вблизи Икшинского водохранилища, недалеко был заброшенный пионерский лагерь, рядом пляж, вдоль берега которого ещё в начале 70-х посадили липовую аллею. Липы выросли, превратились в красавиц, аромат которых при цветении разливался далеко по окрестностям.

Под роскошными липами каждый год, как на грядке, словно по заказу росли первые белые грибы – колосовики, названные так, потому что в это время начинает колоситься рожь. Вдоль липовой аллеи шли дачники с детьми, колясками, складными стульями, с надувными матрасами, с собачками, а буквально в метре от них росли и росли белые грибы, надо было только остановиться и внимательно приглядеться.

В тот день примерно за час я собрала восемь белых и большой пакет подберёзовиков, а подосиновиков, которые так люблю, ни одного. Опят тоже пока не было, но надо знать их любимые места. Считается, что все шляпочные грибы – друзья деревьев и живут с ними в симбиозе, извлекая пользу друг от друга. А вот опята – враги леса, они поражают любые породы деревьев, вызывают усыхание и разрушение древесины. Но как красиво и вместе с тем агрессивно они растут, забираясь на несколько метров в высоту по стволу дерева, заселяя пни, брёвна, иногда каждый прутик, каждую упавшую ветку на земле, часто заселяя большие поляны, хоть грузовиком увози!

Незаметно я вышла к Волге. Пустынный пляж, плеск волн, крики чаек. Сняла обувь и шла, оставляя исчезающие следы на мокром песке. Вода стала заметно прохладнее, и почему-то пропали мелкие рыбёшки, выносимые волнами на берег. Рыбаки говорили, что это были ёршики, которые погибали из-за необычно тёплой в этом году прибрежной воды. Значит сейчас, с похолоданием, этим маленьким рыбкам стало лучше.

Медленно-медленно шла по Волге длинная баржа, глядя на неё, казалось, и время тоже затормозило, и даже волны стали накатываться на берег как-то нехотя и лениво. Утренняя пасмурность разорвалась на облака, и выглянуло солнце, и посветлело. Я сняла куртку, бросила на пожелтевшую сухую траву, и просто смотрела на облака, плывущие то ли слева направо, то ли наоборот. Зазвонил мобильник:

– Я сегодня не приеду, много дел в Москве. Ты как, чем занимаешься? – спрашивал муж.

– Грибы собрала, целый пакет, белые, подберёзовики.

– Вот и отлично, есть угощение, жди, приеду завтра с другом.

Давно в каком-то журнале прочитала понравившуюся мне мысль о том, что у каждого человека есть своя норма одиночества. Я свою норму явно не добирала.

Два самолета, оставляя на небе белые полосы дыма, острые как стрелы, вонзались с разных сторон в огромное облако надо мной. Мысленно продлила траектории их движения, и получилось, что где-то посередине облака эти стрелы скрещивались. Я даже встала, пристально глядя вверх, но самолетов не было… вылетели, видно, на другой стороне неба.

Поднявшийся ветер колдовал с облаками, превращал их из кучевых в перистые, раскидывал, разбрасывал, и ближе к вечеру небо стало безмятежно голубым. Солнце медленно опускалось за кромку леса на том берегу Волги. День стал короче, незаметно сгустились сумерки. Ночь оказалась тихой, ясной и звёздной, а луна была большая и яркая…

О любви

Он увидел её впервые у магазина – недалеко остановилась машина, и она выпорхнула из неё, длинноногая, стройная, светловолосая, бездонные глаза с поволокой, обрамлённые длинными чёрными ресницами, эти глаза зажигались тысячами огоньков, когда она смеялась, и становились лучистыми от её улыбки, ах, эта улыбка… милая, милая, милая…

Он ждал её возвращения из магазина, она же только приветливо улыбнулась ему, глаза засияли, и быстро исчезла в машине, которая тут же тронулась с места. Что делать, где она живёт?

И он побежал за ней, хорошо, что машина ехала не слишком быстро, хорошо, что было не очень далеко, подумаешь, всего-то десять километров! Она жила в большом красивом доме, который был окружён высоким ажурным забором. Он лег около этого забора, недалеко от ворот, и теперь это было его место. Каждый вечер за ним приезжал его Хозяин, они садились в машину и возвращались в их дом – крохотную однокомнатную квартиру на первом этаже потрёпанной пятиэтажки.

Он плохо спал – скорей бы утро, и как только открывалась дверь, снова бежал эти десять километров быстрее ветра – только увидеть, только увидеть её… Он лежал под её забором до темноты, когда его Хозяин приходил или не приходил за ним. Он не помнил, что ел, что пил…

Она приезжала каждую весну, в апреле, и уезжала осенью, в сентябре. Он не понимал, почему она уезжает, ведь её дом такой большой и тёплый, но, видно, так нужно было её семье. Всю долгую осень и зиму он ждал её, она снилась, на своих бывших подруг он не смотрел, разве мог кто-то сравниться с ней! Он ждал прихода каждой новой весны, потому что она – это и есть Весна, и она была для него сама жизнь. И всё-таки, всё-таки они были вместе несколько раз, они узнали друг друга. Говорят, у неё даже были от него дети, но он этого не знал.

Той весной она не приехала. Он по-прежнему ждал её около забора, ждал неделю, две, не уходил с места, не ел, никто не мог увести его домой, а потом… его не стало.

Машина остановилась у входа.

– Он там, – сказал мальчик.

– Возьми покрывало, – ответил мужчина.

Они завернули в покрывало молодого красивого дворянина-дворняжку и бережно положили в машину.

– Понаехали, понимаешь, тут разные лабрадоры, – со злостью сказал мужчина.

– Да нет, я же тебе говорил, она – золотистый ретривер, – возразил мальчик.

– Вот, вот, золотистый.

Оптина пустынь

«Не витайте в облаках, живите среди них», – прочитала я на одном из рекламных щитов на МКАД, где на голубом фоне была только эта надпись и больше ничего, что рекламируют, кто, зачем, не поняла. Наш автобус с двадцатью паломниками – девятнадцать женщин среднего возраста и один мужчина, ехал как раз к небожителям, мы ехали в Свято-Введенский мужской монастырь Оптина пустынь.

Раннее сентябрьское утро, серенький денёк, прохладно, суббота, дачники, пробки почти до Калуги. Перед Козельском посветлело, выглянуло солнце, наш небольшой автобус сильно трясло из-за ремонта дороги, но вырвались из старинного городка, и за окном потянулись бесконечные грустные осенние поля, а из зелёной листвы берёз вдоль дороги уже выбивались первые пожелтевшие ветви, как первые седые пряди осени.

Рядом с монастырём раскинулась речка Жиздра, неширокая, извилистая, с живописной зелёной поймой вдоль берегов.

– По легенде название реки получилось, когда на одном берегу кричали «жив», то на другом отвечали «здрав», – рассказывала экскурсовод.

Сразу за рекой начинался прозрачный сосновый бор и торжественная аллея вековых высоких сосен, похожих на колоннаду, идущую до монастыря.

Устроились в Доме паломника, потом пошли в Иоанно-Предтеченский скит, расположенный в парке за воротами монастыря. Именно здесь жили известные Оптинские старцы, отсюда исходила та благодатная сила, освещающая монастырь. В скиту по сей день живут схимонахи – монахи, принявшие великую схиму – совершеннейшее отчуждение от мира для соединения с Богом, иначе – великий ангельский образ. Беспокоить отшельников и заходить в скит нельзя. Мы погуляли вокруг, казалось, и воздух здесь особый.

В четыре часа пошли на обед. В трапезной на длинных столах стояли с краю три кастрюли – «щи да каша – пища наша» и компот.

– Братья и сестры, помолимся перед едой, – призвал монах. – Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…

Вместо щей ели наваристый грибной суп – белые, подберёзовики, картошка, зелень и рыжий хлеб, то ли чёрный, то ли белый, словом, рыжий.

– Кашу кому? – спрашивала женщина, сидящая с краю, ей приходилось раскладывать всем еду в тарелки. Я не могла вспомнить, когда ела перловую кашу.

– А вкусно-то как, – соседка по столу попросила добавки.

– Вкусно, – повторила я. Запивали кашу компотом из брусники.

Вечером началась Литургия, пел хор монахов монастыря. Народа столько, что в Храм не войти, много молодёжи, стояли, слушали на улице. Служба продолжалась до девяти, потом было елеопомазание, после чего часть прихожан ушла.

Перед амвоном собрались пять-шесть монахов и запели акафист Богородице. Постепенно к ним подошли с виду обычные, современные молодые парни, одетые в джинсы, ветровки, их становилось всё больше, вот уже собрался хор, и дивное многоголосие полетело и вознеслось к небесам.

Вдоль стен Храма расставили аналои, накрыли их ризой, положили Евангелие и Крест, пришли иеромонахи, началась исповедь. К каждому священнику, их больше десяти, – длинная очередь. Стоящая передо мной молодая женщина обернулась, внимательно посмотрела на меня и, помедлив немного, спросила смущенно:

– Знаете, я первый раз исповедаюсь, подскажите что-нибудь.

Задумавшись, не сразу я ответила:

– Не называйте ни одного имени.

– Ни одного?

– Ни одного. Только «я» – не смогла, не сберегла, разрушила, обидела, не простила, не повинилась, нагрубила, обидела, обидела, обидела я, я, я… я самая, самая, самая…

– Грешная? – удивилась девушка.

– Да.

– Только так?

– Только так. Не бойтесь, Он всё знает, – я улыбнулась.

Полумрак, запах ладана, трепет свечей, лики икон, святые мощи Оптинских старцев и исповедь, исповедь, исповедь перед Евангелием и Крестом. Вышли из Храма в полночь, диск луны и бесконечно далёкие звёзды на ясном небе… и радость… радость и тишина.

А в воскресенье – Святое Причастие. Утром увидела стайку женщин, бегущих куда-то, пригляделась, а они помчались к идущему на Литургию схимонаху. Он был одет в рясу, куколь – остроконечную шапочку с крестами, мантию и особый параман – небольшой четырёхугольный плат из материи с изображением православного креста, а по краям надпись на церковнославянском языке: «Азъ язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моемъ ношу».

Схимонах – невысокий, худой, лучики-морщинки разбежались во все стороны на бледном лице, седые волосы до плеч, седая борода, и не поймёшь, то ли ему сорок, то ли шестьдесят лет, но глаза ясные, сияющие, прозорливые, и по-детски наивные – остановился со смущённой улыбкой.

– Батюшка, батюшка, – затрещали, как сороки, паломницы, – батюшка, скажите нам что-нибудь, хоть два слова.

Взгляд схимонаха стал серьёзным:

– Читайте Псалтирь, псалом номер… и псалом номер…

– А пятидесятый?

– Пятидесятый положено наизусть знать, – схимонах опустил голову и убежал поскорее.

Возвращались в Москву поздним воскресным вечером. В домах уютным светом горели окна, по опавшим листьям шли редкие прохожие, свет фонарей стекал на мокрый асфальт и отражался в осенних лужах.

13-14 сентября 2014, Москва – Оптина пустынь

Ах, белый теплоход

Теплоход шёл с Северного речного вокзала по Каналу имени Москвы, по Волге и Оке, останавливаясь в старинных городах – Угличе, Костроме, Нижнем Новгороде, Муроме, Чкаловске – Василевой Слободе, Ярославле и потом возвращался в столицу. Первоначально теплоход должен был зайти также в Рязань, Касимов, Константиново и Коломну, но маршрут изменили перед отправкой.

Ольга Сергеевна хотела пройти именно по Оке, круизы по которой – редкость и возможны только весной и в начале лета на небольших двухпалубных теплоходах, когда река максимально полноводна. Ока – живописная и очень извилистая река с многочисленными поворотами, излучинами, речными рукавами. Однако предстояло дойти только до Мурома – Ока в этом году оказалась маловодной. Ольга Сергеевна сидела на палубе, наслаждалась рекой, весенними берегами и чудесной погодой, впереди было девять дней долгожданного путешествия.

Теплоход был заполнен полностью, пассажиры прогуливались по палубе, фотографировали, слушали судовое радио – музыку и рассказы ведущего о том, что видели на берегах. Начало мая, солнечно, тепло, молодая свежая листва, одуванчики, черемуха… и волнующий, волшебный запах весны. Ольга Сергеевна не первый раз шла на теплоходе по Каналу имени Москвы, но не переставала удивляться и восхищаться мощью, сложностью и красотой многочисленных шлюзов.

– Шлюзы – это сложные гидротехнические сооружения на судоходных и водных путях. На Канале построено одиннадцать шлюзов: все они автоматизированы, размеры камер шлюзов – 290 на 29 метров, – рассказывал ведущий.

Мимо Ольги Сергеевны на лошадке-велосипеде проехала девочка лет пяти – две светло-русые задорные косички в разные стороны, смышлёные глазки, румяные щёчки. Она нажимала на педали, привставая на сиденье, весело смотрела по сторонам на туристов и громко пела:

– Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт…

И снова:

– Говорят, не повезёт, если чёрный кот дорогу перейдёт…

За девочкой шла невысокая, худенькая, с копной густых золотых волос бабушка, очень похожая на Дюймовочку.

– Ты почему же эту песню выбрала? – спросила Ольга Сергеевна юную певицу на третьем круге.

– Нравится.

– А знаешь такую – «Ласково жмурится солнце золотое, весело плещется синяя река», – пропела Ольга Сергеевна.

– Кот Леопольд из мультика, – рассмеялась девочка.

– Помнишь слова?

– Не-а.

– Тебя как звать?

– Алина.

– А меня Ольга Сергеевна, для тебя – тётя Оля. Хочешь слова выучить? Бабушка разрешает? Как бабушку звать?

– Баба Юля. Хочу выучить.

– Слова такие, Алинка-малинка, запоминай.

Я весь день сижу12

на крутом бережку.

Высоко плывут

в небе облака.

Ласково жмурится

Солнце золотое.

Весело плещется

Синяя река.

Через полчаса Алинка ездила на лошадке по палубе и пела во весь голос песенку кота Леопольда. Пассажиры теплохода улыбались и вскоре начинали подпевать: «Ласково жмурится солнце золотое, весело плещется синяя река». А других детей на теплоходе не было.

Перед самым Угличем небо незаметно нахмурилось тёмными грозовыми тучами, поднялся ветер, по реке побежала мелкая рябь, сверкнула молния, ещё, вот и раскаты грома, и первые капли дождя, всё сильнее, и ливень, и «люблю грозу в начале мая». Но надо сходить с теплохода – экскурсия в музей, в женский монастырь. А после – и дождя уже нет, сняли плащи, закрыли зонты. Свободное время.

Многие уже были в Угличе и не раз, и Ольга Сергеевна тоже была – и летом, и осенью, и зимой. Как хорош был зимний, засыпанный снегом, безлюдный сонный Углич в то воскресное, солнечное январское утро два года назад! Неужели уже два года прошло?

«Ах, Боже мой, как быстро летит время!» – вздохнула она.

Сейчас, после грозы, после первого весеннего ливня небо умылось, расцвело семицветной радугой и улыбнулось, улыбнулось снова и снова появившимся из-за туч солнцем. И осветились, засверкали золотом купола церквей, соборов, монастырей, и эта вечная картина – Кремль с церковью Дмитрия-на-Крови, Спасо-Преображенский собор, Колокольня, палаты царевича Дмитрия…

А вечером на палубе были танцы.

Я засмотрелся на тебя,13

Ты шла по палубе в молчании…

И тихо белый теплоход

От шумной пристани отчалил,

И закружил меня он вдруг,

Меня он закачал…

– Вас можно пригласить? Александр Петрович. Саша.

– Ольга Сергеевна.

– Вы, наверное, не первый раз путешествуете на теплоходе.

– Да, уже пятый год. Заболела, влюбилась в речные круизы.

– Я тоже влюбился, хожу по Волге девять лет.

– Смотрите, «Карл Маркс» идёт!

Бросили танцы, побежали, помахали туристам встречного теплохода, как и они тоже – привет, привет!

А на следующий день утром, перед Костромой, были потрясающие облака.

– Всё небо во взбитых сливках, похоже, правда, Алинка?

– Да-а, тётя Оля, а ещё, как снег.

– Умница! Как сугробы.

– Смотрите, тётя Оля, внутри облака тёмные, а по краям светлые такие.

– И рваные, рваные края, и наползают друг на друга, и движутся. Видишь, Алинка, как плывут облака?

– Вижу.

– «А-аблака-а, белогривые лошадки. А-аблака-а, что вы мчитесь без оглядки? Не смотрите вы, пожалуйста, свысока, а по небу прокатите нас, а-блака», – пропела Ольга Сергеевна. – Знаешь эту песенку, малинка-Алинка?

– Не-а.

– Давай учить. «А-аблака-а…»

В Костроме была обзорная автобусная экскурсия, выходили, слушали экскурсовода и фотографировали, фотографировали… памятник Ивану Сусанину, Пожарную каланчу – один из символов города, Свято-Троицкий Ипатьевский мужской монастырь – колыбель и фамильную святыню династии Романовых, Богоявленский собор с Фёдоровской иконой Божией Матери… и всё, всё, всё…

В Нижнем Новгороде Ольга Сергеевна долго смотрела с обзорной площадки на стрелку, где Ока впадала в Волгу. Запомнился Нижегородский Кремль – крепость и исторический центр города, запомнился величественный памятник Валерию Чкалову на высоком правом берегу Волги, видимый издалека с теплохода, запомнился удивительный музей А. М. Горького, сохранивший множество подлинных вещей великого писателя.

В Нижнем Новгороде из Волги вошли в Оку и стали подниматься вверх по течению к городу Муром Владимирской области. Ока под Нижним Новгородом широкая, полноводная, и сразу не поймёшь – то ли Ока впадает в Волгу, то ли наоборот.

Правый берег Оки – высокий, крутой, сплошь заросший лесом – берёзы, берёзы, ивы, черёмуха, кустарник, но встречались сосны и ели. Участки хвойного, лиственного и смешанного леса чередовались и прерывались «голыми», обрывистыми, песчано-земляными, слоистыми, как праздничный торт, местами, создавая чрезвычайно живописную картину. Цвели по берегам реки пышным цветом дикие яблони и вишни, а сёла, деревеньки тонули в белоснежном убранстве садов. Ближе к вечеру заливались трелями на все лады соловьи, им вторили лягушки, не квакали, а именно пели по-своему, и создавалась необыкновенная весенняя симфония Жизни.

И вот Муром. Ольга Сергеевна не была здесь никогда. С теплохода открывался неповторимый по красоте, строгий и величественный вид на город – набережная, памятник Илье Муромцу, купола, купола многочисленных церквей, монастырей, утопающие в яркой майской зелени.

Туристы прошли по протяжённой набережной, окаймлённой со стороны Оки ажурной оградой и смотрящей на вантовый мост, соединяющей Муром Владимирской области и Навашино Нижегородской области. Муромский вантовый мост, устремлённый в небесную высь, считается одним из красивейших мостов России.

На возвышенности от набережной начинался Окский парк, где стоял гордый и величественный памятник Илье Муромцу – легендарному русскому богатырю. В поднятой руке он держал меч – символ нерушимости русского духа, а в другой – крест. Этот жест не случаен, в древности здесь проходила граница русских земель. Святой Илья Муромец – защитник, воин и монах.