Страсти по Самайну – 2. Книга 3

Ведьма потянула за веревку. Колокольчик на шее коровы нарушил тишину, и караван домашних животных медленно двинулся к Веде. Животные подчинялись воле друида, и шли тонкой тропой в пекло. Кона взяла на руки Коля и возглавила процессию. Она провела стадо меж двух костров. Каждый из стоящих здесь людей мог бы поклясться, что слышал протяжный вздох серых теней, когда первая корова вошла в огненный коридор, и восторженный крик, когда замыкавшая цепочку овца споткнулась и упала. Тело ее охватило пламя и облако призраков. За считанные минуты на земле остались белеть обглоданные кости. Откуп смертью за возрождение и спокойствие в следующем году. Когда все закончилось, Кона подняла несколько костей животного и бросила в бархатный мешочек, сдобрив его внутренность корнем мандрагоры, огарком свечи, серебряными монетками, пучком сушенной травы и колосками пшеницы.

Кона подошла к Бену, и он засунул руку в мешочек. «Кажется, это мой последний Самайн», – усмехнулся дед, сжимая в руке кость. Кона погладила его по голове и подошла к Меретте. Соседка, отводя взгляд, достала огарок свечи – не миновать ей слез. Поочередно Кона подходила к каждому жителю деревни, называя имена даже тех, кого не знала. Все получили обещание на грядущий год – хороший урожай, богатство, спокойствие, слёзы, смерть и жизнь. Когда мешочек опустел, Кона пожелала всем счастливого Самайна, и разрешила идти домой.

Наступало время духов иного порядка. Умершие родственники входили через закрытые двери. Они трогали любимые предметы, поправляли занавески на окнах и взбивали подушки. Дух был не виден. Его присутствие угадывалось по шороху, шелесту. Умершие родственники садились за стол с живыми, чтобы разделить ужин и послушать обычных бытовых историй. С рассветом потухал очаг, уходили и духи, забирая с собой злобную серую нечисть, бесчинствующую на ночных улицах. Серый народ не щадил того, кто в эту ночь остался без крыши над головой.

Когда люди стали расходиться по домам, Кону ещё вела луна. Ее танец не закончился и теперь пришла пора встретиться со своими предками. Она знала что нужно делать. У догорающего костра Кона подняла небольшой уголёк. Девушка позвала за собой Коля и они направились к морю.

Это был тот самый выдавшийся вперед гребень утеса, на который вышел израненный Кихул. Луна налилась ярким желтым светом, освещая это место. Поляна была покрыта сухой травой, а местами являла собой голую скалу. Кона очертила ещё тёплым угольком круг. Контуры его читались слабо, но магической силы это не отнимало. Девушка скинула с себя парчовое платье и нагая вошла внутрь. Она начала водить угольком по коже, рисуя таинственные знаки. На ногах, руках и животе. Потом она села на колени и стала раскачиваться из стороны в сторону, монотонно напевая.

В эту магическую ночь по лунной дорожке из моря к ней поднялись ее предки. Они по очереди входили в круг, чтобы поприветствовать нового друида.

Когда подошёл Кихул и дотронулся до лба Коны, ее пронзила такая сильная боль, что она согнулась пополам и замерла. Затем в круг вошли Ханна и Ула. Ханна присела рядом с ней на колени и поднесла свои губы к уху. Старая ведьма бесконечным потоком передавала ей знания предков. Мать села по другую сторону и гладила ее волосы. Коне так не хватало этой нежности и ласки! Постепенно все фигуры рассеялись, растаяла и мамина рука. Осталась лишь Ханна, красивая, статная калех.

– Привет, милая. Ты отлично справилась, – мягко улыбнулась бабушка.

– Я устала, – призналась Кона, – но я так рада тебя видеть! Как жаль, что ты, – она осеклась, – твоя земная жизнь закончилась, и нам не удалось поговорить.

– Нам суждено было встретиться. Но я нарушила гейс, и поплатилась жизнью.

– Гейс это запрет?

– Это обмен, – ведьма кивнула, – получаешь дар, а взамен даёшь обет. Переступаешь черту – умираешь в дни Самайна.

– Каким был твой гейс?

– Не насылать порчу на единокровного.

* * *

Солнце достигло зенита, когда Кона шла мимо площади. Туда-сюда сновали люди по своим делам, старательно обходя головешки костров. Кона остановилась у зияющих чернотой тлеющих дыр. Казалось, что само время через эти угольные норы прокладывает людям тоннель в преисподнюю. Несмотря на ледяной ветер, Кону бросило в жар. Она подняла из кострища уголёк и бережно положила в сумку.

Эту ночь она не забудет. Девушка бродила по лесу в поисках трав и корней, а дорогу ей освещала луна. Кона попрощалась с духами предков, но непостижимым образом диалог с бабушкой Ханной продолжился. В ее голове. Кона отчётливо слышала голос старой ведьмы: «Загляни под этот куст. Да, вот так. Молодец, девочка. Бери только нижние листочки. А здесь только цветы. Сейчас осторожно. Будешь выдёргивать этот корень, он запищит», – Кона отпрянула. Корешок неприметной травки («ночная тень», – поправила ее бабуля) внезапно закричал, обвился вокруг ладони, не желая попадать в бархатный мешочек. «Стащи с себя это трусливое создание, – негодовала Ханна, – хорошо. Тебе ещё нужно найти змеиные языки, смелее».

Ночь Кона провела будто в бреду. Ее вела луна и наставляла ведьма. Кона с достоинством принимала новую важную данность – она ведьма, калех, друид. Это дар и проклятье рода. Мудрость, с которой так и не смирилась ее мать.

Ханна рассказала Коне об Уле. Красивой, мечтательной. Ула зачитывалась любовными историями и грезила о своём собственном рыцаре. Он увёз бы ее из этой захолустной деревеньки, навстречу приключениям и ветру. Ула отчаянно сопротивлялась своему предназначению. Она выходила на дорогу, ведущую на «большую землю», и ждала того, кто никогда не назовёт ее ведьмой.

И однажды летом, поднимая облако из песка и пыли, в Лаи приехал Том Кацер. Он путешествовал по побережью, и визит в маленькую рыбацкую деревню был очень кстати. Ула хлопотала вокруг него, показывая старинное кладбище, тёмный до синевы лес, скалистый обрыв у мутного моря. А наутро сбежала с ним, оставив записку для матери: «прости и прощай».

Ула и Том поженились и поселились в Дублине. В город Ула была влюблена больше, чем в мужа. Пабы и рестораны, бизнес-центры, огромные парки и оживлённые площади. Ула часами сидела на скамейке и разглядывала прохожих. Беременность приземлила девушку. Она вспомнила свои корни, и дар, как дамоклов меч повис над будущим ребёнком. Ула отчаянно верила, что у них родится сын, Кон, который прервёт колдовскую цепь родового проклятия.

Для новорожденной дочери Ула даже не потрудилась придумать новое имя. Кона стала ненавистным олицетворением того, от чего она сбежала. Однажды Ула Бирн отправилась в магазин и не вернулась домой. Спустя несколько дней ее тело прибило к правому берегу Лиффи. Ула повесилась на собственном шарфе у опор моста Калатрава. Маленькую пятилетнюю Кону отец отвёз в Лаи, к несказанному счастью бабушки Ханны.

Девочка прожила у Ханны счастливые 4 года, пока отец в один из визитов не заметил у девочки странности. Кона рисовала руны углём на стене, пела песни, носила в кармане корень мандрагоры и мастерила куклы с человеческими волосами. Том закатил скандал, и увёз дочь в Дублин подальше от дремучей мистики. Но от себя не уйдёшь. Отца давно нет. А она бежала домой с сумкой, от содержимого которой отец пришёл бы в ярость.

Ветер раскачивал безлистные скелеты деревьев. Могучий старый дуб, одиноко стоящий на холме противился стихии. Вдруг Кону словно пронзила молния. Воспоминания переплелись с недавним сном. Она узнала этот дуб. Его густая крона служила ей тайным убежищем, дупло стало хранилищем самого дорогого сокровища маленькой девочки. То теплое и родное из ее сна – дубовая щепка с руной Хагалаз.

Перед глазами всплыла сцена, когда отец, в порыве гнева бросал в камин ее тряпичных кукол с волосами висельников (из старых запасов бабушки). Пучки ароматных трав шипели от огня, а корень мандрагоры извивался и пищал. Маленькую руну Кона сжимала в кулачке. Слезы застилали глаза. Отец продолжал кричать. И тогда она выбежала босиком в ненастье. Ветер гнал ее в спину, ночь скрывала от посторонних глаз.

А что если она там? Кона ловко, как в детстве залезла на дерево и нырнула рукой в тёмную дыру. Шарить внутри было ужасно противно. Нутро было волосатое, склизкое, мокрое. Наконец, Кона нащупала несколько щепок и извлекла их на свет. Даже со стертым временем символом, она узнала свою руну. Полуистлевшая щепка вибрировала, пульсировала, и тёплой тяжестью легла на ладонь.

* * *

Кона попыталась сосредоточиться на прикосновении к дубовой щепке. Пальцем повторяла очертания руны Хагалаз. Руны страшной, молниеносной и необратимой силы разрушений. Маленькой Кона выбрала для себя эту руну как путеводную – ей нравилась ее простота и форма. Содержание? Девочка тогда не догадывалась какой глубокий смысл несет в себе символ. Hachel, называли своих ведьм древнегерманцы, для скандинавов Хагалаз это «град». Для Коны в этой руне – вся суть женщины ее рода. Она жестока и милосердна. Разрушает и созидает. Руна вернулась к ней очень вовремя. Именно сейчас нужно бросить камень в хлипкий фасад ее жизни, который стоит на иллюзиях и неуверенности. Из под града обломков она выйдет той ведьмой, которой ей предначертано быть.

Кона обхватила обеими руками толстый дубовый ствол, прижалась щекой к шершавой коре, и что было сил закричала и зарыдала. Навзрыд, не меняя темпа. Ей подвывал ее чёрный пёс, а она билась в агонии, чтобы оттолкнуться и взлететь. Душа Коны горела огнём, её поджигали эти вопли. Выжечь! Выжечь все страхи и отчаяния, чёрную тоску и серое томление. Отряхнуться, воспрять.

Потом все стихло. Вдох-выдох. Больше она не станет имитировать жизнь.

– Привет! – Тревор шёл навстречу Коне. Навстречу. Потому что кроме того мудрого дерева на этой тропинке больше ничего не было. Хотел увидеться, а удивился. Кона, вылитая Ханна, распустила чёрный хвост, покусала губы, расправила плечи. Подол ее длинного чёрного платья уже сильно испачканный осенней грязью, потяжелел. Кона улыбнулась ему глазами и, подняв юбку, перепрыгнула через лужу.

– Как в детстве.

– Ты была отличной прыгуньей.

Тревор накинул ей на плечи свою куртку. Разве было холодно? Но оказалось, что укутаться в тёплую парку очень приятно. Его куртка пахла немного рыбой, и много – мужчиной.

– Я подумал, может я смогу тебя поддержать? Ты устала.

– Поддержать или подержать?

– Как хочешь? – он остановил ее. Обнял запястья.

Целоваться с другом детства было странно. Вот только они хохоча убегали от булочника, с дымящимися пирожками, распиханными по карманам, дразнили гусей, перепрыгивали через канавы – делали все то, что доступно деревенским детям. А сейчас они делают то, что доступно взрослым – целуются и врут.

* * *

Меретте сидела у камина, но ей все равно не удавалось согреться. Женщина задумчиво смотрела на огонь, перебирая что-то в руках. Сжатая в злобе челюсть, поджатые губы.

«Где носит этого проходимца? Всего-то и нужно было, привести сюда эту чёртову девку!»

Меретте раскрыла ладонь. Маленький огарок свечи. И стоило бы выкинуть, но мысль о пророчестве засела в голове. А разве она не плакала всю жизнь? Обида, словно камень засела в солнечном сплетении – не проглотить, не выплюнуть. Однажды мать Меретте имела неосторожность рассказать тринадцатилетней дочери, кем на самом деле был отец. Не утонувший рыбак, а сосед Йон, недавно почивший. Знала бы мама, какие зерна бросила в душу молодой девушки.

«Я сестра ведьмы! У меня тоже есть дар!», – с такими мыслями Меретте бежала к Ханне. Ведьма встретила ее холодно и была высокомерна. Возможно, ей было неприятно узнать о побочном ребёнке отца. Но какое дело до этого Меретте? Пусть теперь эта глупая гусыня учит ее своим фокусам!

– Наш дар переходит только по женской линии.

– Врёшь! – кричала Меретте.

– Иди домой, девочка, выпей своё какао.

Злой ветер поселился в душе Меретте. С настойчивым упорством она доказывала себе, что у неё есть способности. Правда, без подручных средств не обходилось. Она травила чужой скот ядовитыми ягодами, и те болели. Она оставляла на домах соседей символы углём, и все боялись этих ведьминых меток.

Единственным смыслом ее жизни стало очернить Ханну. Никто не мог предположить, что за услужливой улыбкой Меретте скрывается такое коварство. Старый простофиля, муж Меретте, пытался ее вразумить. И тогда она немного увеличила дозу ягод в пироге. Удивительно, но статус вдовы в глазах людей прибавил ей значимости. Забавно было наблюдать, как ее сын и внучка Ханны подружились. Меретте даже смягчилась. Но какое же торжество она испытала, когда отец увёз Кону, и старуха осталась одна.

В последние годы Ханна почти перестала выходить на улицу. Меретте решила, что ведьма слаба как никогда, и пора доставать вишенку к торту. Она испекла яблочный пирог со своей особенной начинкой и отправилась к соседке. Старая ведьма не пустила ее дальше дверей калитки. Она выбила из рук Меретте приправленный ядом пирог, послав своей кровной сестре самых отборных проклятий.

* * *

– Что это, мама? – Тревор держал в руках книгу: каждая страница от угла к углу порезана острым ножом. Безобразная рвань поверх ровного почерка. Меретте встрепенулась. Женщина увидела в глазах сына гнев.

– Это бесполезная литература, сынок, – она попыталась придать голосу равнодушие. – Ты один?

– Я проводил Кону домой. – Мать прятала глаза, суетилась, но он встряхнул ее за плечи, – Это книга Бирн? Что ты сделала?

– А ты почитай, если сможешь, – зашипела Меретте, ткнув пальцем в порванную страницу, – там ничего нет про меня! Эта дрянь Ханна даже слова не написала о своей сестре!

– Ты с ума сошла. Какая сестра?

– Я сестра ведьмы! А они меня не научили! Ханна и ее паршивая мать отобрали у меня отца, отобрали у меня дар! И твоя чёртова девка приехала на все готовое, только потому, что это ее право по рождению!

Меретте плевалась ядом. Её привычная улыбка превратилась в уродливую щель, из которой упругой плёткой вылетали слова, разрезая пространство вокруг. Меретте выхватила книгу и бросила в огонь. Тревор в ужасе переводил взгляд с матери на пылающие страницы. Как долго она держала в заточении свою сущность? В дверь забарабанили. На пороге стояла Кона, на руках – безжизненное тело Коля. Слезы высохли, оставив на щеках солёные следы.

– Еда в миске была отравлена. Кто-то был в моем доме, – она смотрела на Меретте, хоть и обращалась к Тревору. Мужчина взял пса, приложил ухо к шерсти.

– Он жив, я отнесу его к ветеринару!

– Ты смотри, – изумилась Меретте, когда Тревор ушёл, – ни веревка его не берет, ни волчья ягода!

– Зачем вы это делаете? – Кона подошла вплотную.

Меретте поняла, что разыгрывает свою последнюю партию.

– Потому что я терпеть не могу весь ваш род, – чеканя каждое слово, произнесла она, – Тебе для Самайна нужна была чёрная собака. И я их всех истребила. Но этот гадёныш сбежал. Тогда я побила банки и книгу украла. Пирог мой ты выбросила, но псу я новое угощение припасла, – она зашлась в хохоте.

Внезапно люстры начали раскачиваться, лампы замигали и погасли. Из камина что-то выпрыгнуло. Кона поманила пальцем – и один за другим из огня посыпались пламенеющие угли, разлетаясь по дому. Меретте в ужасе попыталась увернуться, но оказалось, что дом охвачен огнём. И среди дыма сверкали глаза цвета стали.

Эпилог

Дверь калитки открылась. Во двор вбежал пёс, размахивая хвостом. Он привычно облаял старушку, сидевшую в кресле-качалке под размашистым клёном, и скрылся за домом.

– Привет, Мам, – следом вошёл Тревор, – греешься? – он повернулся к яркому летнему солнцу. – Я рыбы принёс, – в ведре колыхались рыбьи хвосты.

Женщина не повернула головы в его сторону, и тогда Тревор поднялся в дом. Клетчатый плед, которым были укрыты ее ноги сполз к земле, обнажив безобразные шрамы от недавних ожогов. Это страшно рассердило женщину. Она зло скривила рот, но оттуда не вырвалось ни звука. Худое лицо только раскраснелось, а по щекам полились слезы. Коль подбежал к ней, сел напротив и стал лаять.

«Смеётся надо мной, паршивец», – подумала женщина.

«Зовет на помощь», – встрепенулась Кона.

Минули зима и весна с той страшной ночи, когда Кона громом рокотала и обрушивала проклятия. Тогда она ощутила в себе мощную силу. Это пугало и завораживало одновременно. Ей стоило только подумать, как мысль молниеносно превращалась в действие.

И вот уже с каминной полки летят вазы, разбиваясь вдребезги на миллионы осколков. Ставни снаружи размашисто стучат по стенам дома. Угли продолжают выпрыгивать из огня, словно спелые ягоды, оставляя чёрные следы, прожигая пол. Глаза Коны сияли холодным светом, отражая страх, которым была охвачена Меретте. Калех поднимала бурю одним движением рук: вокруг все кружилось и грохотало.

Ее вздорная бабушка Ханна прокляла единокровную сестру и поплатилась жизнью, нарушив свой обет. Погром в тайной комнате, утраченные элексиры. Удастся ли восстановить запасы, которые бережно собирались веками? А книга? Коль, перенесший с ней тяготы колдовской ночи, уставший и голодный, набросился на миску с едой, и был отравлен. Камни в спину, и камни в сердце – всё порождение этой несчастной, злобной женщины. Она много лет методично отравляла память и уважение к роду Друидов, к истории Лаи. Чего ещё она заслуживает, как не смерти?

Кона рассвирепела от собственных мыслей, раззадорила себя, накрутила. Она подняла вокруг Меретте облако дыма, рыхлое как воздух, плотное, как смерч. Но вдруг она уловила странную вибрацию в теле. Кона почувствовала, что они не одни. Сквозь дым ей удалось разглядеть очертания того, кто сидел на шкафу. Почти бирюзового цвета кожа, плавные линии мускулистого тела. Кажется, из одежды на нем была лишь набедренная повязка, а сзади колыхался то ли плащ, то ли крылья. Узкие щели серебристых глаз, копна чёрных волос и ветвистые рога – это был Кихул, демонический прародитель Коны.

Его присутствие парализовало. Кихул щелкнул пальцами и время остановилось. Меретте застыла в ужасе, в окружении хаоса из предметов, осколков и пепла.

– Ты сильная девочка. Слишком долго в тебе копилась энергия, – он легко спрыгнул со шкафа и подошел к Коне. Демон говорил строго, но его глаза смеялись.

– Не понимаю, как мне это удалось, – Кона удивленно огляделась. Неужели это все натворила она?

– Ты научишься управлять силой. Но ты должна знать, зачем она дана. Ты – жрица. Ты – хранитель традиций, и продолжатель моего рода, – его голос смягчился. – Эта женщина натворила много бед. Она очернила наш род и посеяла зерна сомнения в людях. А когда люди перестают полагаться на легенды, у них мало будущего. Потому и у нас нет будущего. Женщина достойна смерти.

Кихул указал на Меретте пальцем и вопросительно посмотрел на Кону. «Я убью ее, если пожелаешь», – Кона не услышала, она прочла его мысли.

– Нет, пожалуйста! Оставь ее. Я уверена, что она больше не станет мешать. Она достаточно напугана.

– Я не прошу тебя стать для Лаи матерью и дочерью, – серьезно сказал Кихул, – но ты Друид, и это накладывает отпечаток на твою земную жизнь. – Демон выпрямился, – Ты готова узнать свой гейс?

– Да, – Кона затаила дыхание. Вот она! Расплата за силу и знания.

– Ты никогда и никому не посмеешь отказать в помощи. Повтори.

– Я никогда и никому не откажу в помощи…

– Для равновесия и во имя высших сил. Слово в обмен на жизнь, – на ладони Кихула золотом засияло клеймо – морской кракен в переплетении своих щупалец. Демон подошёл к Коне и сжал руку. Стало горячо. Символ отпечатался на ее тонкой коже, загорелся и погас.

– А ещё роди ребёнка, – он улыбнулся ее удивленным глазам, – это не гейс. Пожелание.

– Но что делать с этим? – Кона в растерянности огляделась. Реальность застыла, замер огонь и дым. Ведьма очнулась от собственной опьяняющей мощи, а стихия продолжит пожирать все вокруг.

– Что делать? Выполнять обет. Посмотри в ее глаза, – Кихул кивнул в сторону Меретте, которая, словно парализованная стояла, и едва осмеливалась дышать, – разве она не просит о помощи?

Кона перевела взгляд на соседку, и в этот миг Кихул исчез.

Вернулся шум, запах, страх. Через уже плотную дымовую завесу Кона подошла к Меретте и с силой потянула ее к выходу. Дом стонал. Что-то совсем рядом упало, поднимая новый столп пепла. Коне удалось нащупать дверь и она одним рывком ее открыла, выталкивая вперёд Меретте. Та, словно окаменев, упала на землю. Было слышно ее сбитое дыхание, а из испуганных глаз текли слезы.

В ночь Самайна Кона пообещала Меретте много слез. Слезы злости и жалости к себе, – это все, что осталось у парализованной онемевшей старухи, которую приютила ненавистная ей «чертова девка». Меретте даже не радовалась счастью собственного сына. Она скорбно наблюдала, как возмужал и посерьёзнел Тревор, выйдя из под ее опеки. И как он носится со своей уже беременной женой, этой меченой печатью кракена.

– Ты все рисуешь? – Тревор обнял Кону, разглядывая через плечо ее работу. Темно-синий дом венчала огненная корона, – последняя глава?

– Да, надеюсь, сегодня закончу с рукописью. Я рада, что удалось восстановить книгу, – серьезно ответила Кона. – Хоть мои иллюстрации немного странные.

– Они другие. Твои рисунки это эмоции, чувства и ощущения. Но знаешь, я тоже рад, что ты закончила. Наконец-то начнёшь спать спокойно.

Тревор ушёл на кухню, насвистывая что-то. А Кона погрузилась в невеселые мысли. Каждую ночь после того пожара ей снились сны: легенды о древнем роде из утраченной книги. А наутро она записывала видения и зарисовывала ощущения. Ночь за ночью ее то мучили зыбучие кошмары о временах гонения на ведьм, то накрывало тихой радостью простого счастья. Но до чего же было страшно ложиться спать, не зная, что ждёт. Тревор часто просыпался от ее крика, и держал за руку. Порой, перечитывая свежие главы, у него волосы вставали дыбом от того, что приходилось переживать Коне.

Но он не знал, что уже несколько ночей Кона не видела снов, но все равно просыпалась от ужаса. Ей было не по себе даже при свете солнца. Там, где она летает ночью нет тепла. Пустое пространство, всеобъемлющее Ничто. И мальчик с почти белыми глазами, шелестящий: «Ты узнаешь, что такое смерть».