Ван Ван из Чайны

Аудитория была щедро заставлена столами. Считать не стал, но минимум полтысячи учеников здесь наберется. Столы были оснащены табличками с номерами, а во время очередной регистрации – случилась на входе – нас отправлял в нужном направлении строгий тощий китаец в очках и костюме. Преподаватель из другой школы – их здесь очень много, и все «чужие», чтобы избежать жульничества.

Вот к городским учителям Ван-Ван относился интереснее: искренне уважал, немного завидовал статусу и едва ощутимо обижался, словно спрашивая «а чего это вы такие классные не снизошли до работы в моей деревенской школе?». Тело на автоматизме отвешивало положенные поклоны, лицо на чистых рефлексах принимало должное почтительное выражение, и проблем у меня не возникло – веду себя как все.

Мое место оказалось в конце первой трети от начала аудитории, в середине. Справа нашлось знакомое лицо – односельчанин и одноклассник Ван-Вана Лю Гуан. Мой предшественник во многом именно ему обязан обилием шуток про «кузнечика», некоторыми тумаками и очень маленьким местом в школьной иерархии. Сложен Лю Гуан очень так по-деревенски: невысокий, но широкий и с вот-такенными кулаками. Сквозь пухлые щеки проступал жизнерадостный румянец, но в целом вид у «врага Ван-Вана № 1» был тот еще: руки трясутся, глаза – красные от недосыпа, и он даже не обратил внимания на любимую жертву. Все равны перед Гаокао!

Слева сидела девчонка. Страшненькая, с десятком лишних килограммов там, где девочкам их иметь обычно не хочется, в черных толстых очках, и тоже нервничает. Удачи тебе – пусть и с «врожденными привилегиями», тебе придется попахать, чтобы преуспеть: на такую невесту реально качественный жених клюнет только при великом везении. Соседи спереди и сзади являли собой ничем непримечательных китайских школьников, и я счел такое «добрососедство» приемлемым. Если уродец справа будет надоедать, просто нажалуюсь учителю – с Гаокао нарушителей дисциплины выгоняют без жалости, и это становится очень большим пятном на репутации.

Проходы между столами будут патрулировать учителя и комсомольские вожаки. Первый экзамен – китайский язык – начался ровно в девять утра, аккурат под конец напутственного слова высказавшегося вслед за комсомольскими вожаками старенького, согбенного, окрашенного в черный цвет – седина это слабость типа? – старичка. Важный человек, видимо.

Окинув взглядом листы с вопросами, я успокоился полностью. Китайский язык Ван-Ван знал неплохо, и я был уверен в ответах на три четверти вопросов. Рудименты подростка уверены были меньше, но это ерунда. Взяв карандашик, я взялся за дело. А прилежность и усидчивость-то у пацана натренированы: словно погрузившись в поток, я сам не заметил, как прошло полчаса. Сменив листочек, я бросил взгляд на Лю Гуана. Дела у него были плохи – едва одолел первую половину листа, и теперь злобно на меня таращится. На здоровье.

В какой-то момент я наткнулся на творческое задание, тема которого вызвала почти умиление – «Влияние Партии на нашу жизнь». Знание цитатника Мао сильно пригодилось, но злоупотреблять я им не стал – времена в Китае специфические, и при всем декларируемом уважении к Кормчему, нужно радоваться нынешним, более свободным и сытным временам.

В финальной части листок предложил мне написать сочинение, начинающееся с фразы «Старик сидел в кресле. Он хлопнул ладонью…». Я, само собой, написал почти свою – с поправкой на возраст – историю о сожалениях старого теннисиста, который из-за травмы не смог играть, но вырастил многих достойных спортсменов в качестве тренера. Китайцам должно понравиться.

Сочинение далось на удивление легко, но заставило погрузиться в собственные, отболевшие – отболевшие, я сказал! – сожаления глубже, чем мне бы хотелось. Вытянув длинную руку Ван-Вана, я мысленно вложил в нее ракетку и плавно, чтобы не вызвать подозрений патрулирующих проходы наблюдателей, проделал пару стандартных атак. Может все-таки попробовать? Нет, поздно – только для удовольствия, когда появятся лишние деньги и свободное время. Не отвлекаемся.

В одиннадцать часов к соседке слева подошел «надзиратель» и потребовал очки, которые она безропотно отдала. Он поводил вокруг очков противно пищащим прибором, положил в коробку и унес. Остаток экзаменов бедная девушка буквально водила носом по бумаге, силясь разглядеть написанное. Так сразу и не поймешь – бардак это (почему сразу не отобрали?) или злоупотребление полномочиями (если бы в очках нашелся микронаушник, мою соседку бы выгнали с позором). Еще раз – удачи тебе!

В половину двенадцатого нам велели отложить карандаши и покинуть аудиторию – всё, первый этап Гаокао закончился. Лю Гуан попытался как бы невзначай толкнуть меня плечом, но готовый к этому я спокойно увернулся, не став утруждать себя подножками и ответками – нафиг, настучит учителям, подкрепив это слезами, а те и разбираться не станут: им же плевать, проще выгнать меня в деревню от греха подальше. Настолько «плевать», что даже тихую просьбу девчушки-соседки вернуть ей очки даже не обратили внимания.

В коридоре, в числе прочих взрослых, меня встретила бабушка Кинглинг, задавшая единственный возможный в этом месте и моменте вопрос:

– Ну как?

– Уверен в трех четвертях ответов, – честно ответил я. – Успел ответить и на остальные. Два – наугад, но надеюсь, что твои подарки принесут мне удачу.

Конкретика бабушку удивила – Ван-Ван бы отмахнулся и выдавил что-то вроде «нормально» – и от этого она даже не стала меня ругать за финальную четверть и «наугад».

– Идем, тебе нужно как следует покушать перед математикой, малыш, – взяв меня за руку, бабушка потащила меня через толпу. – Три четверти – это хороший результат, – выдала моральный «пряник». – Твой отец в свое время за язык и математику набрал жалкие 110 баллов, за иностранный – только 18, а за науку – 80, и ему пришлось пересдавать экзамен. Но даже на пересдаче он набрал меньше четырех сотен баллов, и ему пришлось довольствоваться экономическим отделением третьесортного аграрного университета…

– Тупица! – раздался слева-сзади наполненный презрением женский возглас.

– У Лю Дэйю отвратительный характер, – обернувшись вместе со мной и увидев, как «травителю» Ван-Вана отвесила подзатыльник тщедушная маленькая женщина с неприятно-кислым лицом и длинным крючковатым носом, прокомментировала бабушка. – Как и у всего их горе-семейства. Ты ведь держишься от противного Лю Гуана подальше, как я тебе и велела? – строго посмотрела на меня.

– Судьба посадила его справа от меня, и я от души порадовался тому, что этот дурак не справился и с половиной заданий, – не без влияния остатков Ван-Вана во мне ухмыльнулся я.

Изящно прикрыв рот ладошкой, «Госпожа» мелодично рассмеялась, и я невольно залюбовался – в деревенских декорациях и во время бытовых ссор с домочадцами манеры бабушки Кинглинг воспринимались чужеродными, но здесь и сейчас я словно увидел ту, кем она когда-то была и до сих пор пытается быть: интеллигентной китаянкой из в доску городской семьи. Это в общем-то очевидное со старта понимание что-то изменило в моем к ней отношении. Изменило в лучшую сторону, переведя «стрелку» из глубокого, приобретенного от Ван-Вана и усиленного собственными первыми впечатлениями «минуса» куда-то в положение «нейтральное».

Чего у Партии и их подчиненных из местного министерства образования не отнять, так это организаторских способностей. Пока мы сдавали китайский язык, на улице и других временно освобожденных от движения площадях перед образовательным центром успели выставить туристические пластиковые столики – с зонтами! – и стульчиками, чтобы экзаменуемые и их сопровождающие могли с комфортом пообедать. Не плошали и торговцы – лотков, тележек и прочего здесь собралось немерено, и душный и влажный воздух от этого наполнился запахами выпечки, специй и прочего. Дела у торговцев шли неплохо – если деньги есть, зачем тащить с собой контейнеры и баночки, как это сделали мы?

Мне, впрочем, домашняя еда почти всегда – за исключением пары лет в поздне-подростковом возрасте – нравилась больше всяческих фастфудов, включая и вполне «скрепные» пирожки, поэтому смоченным соевым соусом вареным рисом с вареными куриными «запчастями» – бульон с утра был выпит, пришлось вот так – и свежими овощами с семейного огорода я насладился от всей души, с удовольствием запив это зеленым чаем из термоса под парную булочку.

Бабушка продолжала предаваться воспоминаниям о том, кто как и когда на ее памяти сдавал экзамены, а меня больше интересовала развернувшаяся справа от меня сценка – девушка-«соседка» с рыданиями рассказывала своей неприязненно взирающей на дочь высоченной и худющей, дорого одетой и весьма красивой матери о том, как у нее отобрали очки, не забывая, впрочем, клянчить между всхлипами купить булку с джемом у ближайшего торговца и закидывать в себя палочками «пустой» рис из контейнера.

– Посмотри на себя, жирная свинья! – принялась орать на «соседку» мать. – В такой важный день, когда под угрозой твое будущее и твоя карьера, тебя больше всего интересует жратва! Такой корове как ты ни за что не найти такого хорошего мужа, как наш любимый глава семьи, поэтому в кои-то веки выключи свою алчную утробу и включи голову – мы дорого заплатили репетиторам, чтобы в ней хоть что-то появилось! А теперь из-за твоей подозрительной, прыщавой лошадиной рожи мне придется раскошелиться на линзы! Благодари мою предусмотрительность – я как чувствовала, что рецепты стекляшек для твоих никчемных свинячьих глаз лучше взять с собой!

С шумом отодвинув складной стул – а он ведь легкий, и как умудрилась? – ярая сторонница китайской педагогики с высоко поднятым подбородком и нервно поправляемым ремешком сумочки на плече направилась через дорогу – к торговому центру, где, надо полагать, имеется закуток оптики.

Пошмыгав носом и покончив с рисом, бедная жертва китайского воспитания достала из кармана розовый кошелечек с кошачьей мордочкой – лично вышивала, судя по старательным, но не до конца правильным линиям – и пошла утешаться булочкой с джемом. Очень девчушку жаль, но опять же – хоть слово лжи ее мать сказала? Тем не менее, начинаю немного завидовать глухонемой бабушке Джи – та хотя бы в мире тишины живет.

– Не повезло этой женщине с дочерью, – проследив мой взгляд, вздохнула бабушка Кинглинг.

Я невольно хохотнул – как по мне, тут «не повезло» как раз «соседке» – да, мать просто режет правду-матку, но может стоило немного постараться с воспитанием дочери и посадить ее на диету до того, как сформировался круг «я толстая – у меня стресс – я заедаю стресс – я толстая…»? Тут к психиатру толковому ребенка вести нужно, причем вместе с собой, а не орать на всю улицу, расписываясь в своем педагогическом провале.

В два часа нас начали запускать обратно в образовательный центр. «Соседка» к этому времени успела получить линзы, но выглядела еще менее уверенной, чем раньше – спрятать часть некрасивого лица теперь не выйдет. Крики матери ей, полагаю, до одного места – если на нее так орут прилюдно, на улице, значит уже давно привыкла. «Враг Ван-Вана № 1», Лю Гуан, тоже попался на глаза – пытаясь выглядеть спокойным и независимым, он прошел сквозь арку металлодетектора с руками в карманах, и огреб за это моральных люлей от охранника, комсомольского вожака-наблюдателя, парочке обрадовавшихся шансу проявить бдительность учителей и собственной матери – последняя сразу же начала плакать, извиняться, кланяться и отвешивать нерадивому отпрыску звонкие подзатыльники. К немалому удовольствию окружающих конечно же – такое интересное и бесплатное шоу не каждый день увидишь!

Аудитория – та же, но места за столами перераспределили, отчего последить за делами «соседки» и Лю Гуана я больше не смог. Теперь я оказался спереди, на крайнем от окна ряду, а весь экзамен рядом со мной простоял персональный наблюдатель. Спрашивать «почему так» я не стал – как минимум не ответят, как максимум – наорут или вообще выгонят, поэтому пришлось довольствоваться предположением: во время написания сочинения я немного помахал воображаемой «ракеткой» и вызвал этим достаточные для пристального за мной присмотра подозрения. Не мешает и ладно.

На столе нашлись пара новеньких простых карандашей, пара ручек с черным стержнем и стояла поллитровая бутылка воды без этикетки – тот же набор, что и перед первым экзаменом.

Математика Ван-Вану давалась хуже языка, но «гуманитарием» пацана назвать язык бы у меня не повернулся. Метод я избрал привычный, отработанный еще в прошлой жизни – если не получается решить пример или задачку уверенно и сразу, ее нужно пропускать и возвращаться потом, когда не останется выбора. Память Ван-Вана, словно обрадовавшись, что я перестал ее подавлять, а совсем наоборот, неожиданно порадовала – некоторые решения я «переписал» прямо оттуда, из довольно детализированных сценок, где эту самую задачу разбирал преподаватель. «Вернулся» к пропущенному я через полтора часа – сразу решить получилось довольно много. Поковырявшись до окончания экзамена, я со вздохом перевернул листочек – только ответ в задачке записать осталось, пары секунд не хватило. Жаль. Может засчитают все-таки? Решение-то записано, и я уверен, что оно правильное.

Первый день Гаокао на этом завершился, и уважаемый председатель экзаменационной комиссии – крашеный дед – удостоил нас десятиминутной, как и положено – скучнейшей – речью, в которой рассказал о важности знания китайского и математики, но не забыл напомнить и о значимости дня завтрашнего. Часть сдававших со мной экзамен ребят завтра я не увижу – произойдет распределение по профилям: научный и гуманитарный. Ван-Ван еще в бытность владельцем этого тела сделал выбор в пользу второго, и я был с ним солидарен. Социология, география, история – три эти предмета сдаются единым экзаменом, и в финале состоится экзамен по русскому.

Встретившись с бабушкой Кинглинг в коридоре, мы отправились будить китайского папу. Многие школьники спали на ходу – выложились на полную, других ругали, третьих – хвалили, а четвертые тупили в телефоны. По пути я снова выдал «Госпоже» подробный отчет, старательно отгоняя как Ван-Вановское раздражение ее дотошностью, так и раздражение собственное: во время учебы в университете мне до смерти надоели вот эти вот моменты, когда ты сдал экзамен или зачет и хочешь выкинуть его уже из головы, а вынужден отвечать на вопросы одногруппников, которым страсть как хочется устроить «пересдачу» прямо в коридоре. Особенно бесили те, кто тоже успел сдать – все равно же ничего уже не изменишь, так чего себя и людей попусту изводить?