Тропами святого Урала. Часть 2

1.1. Ойкино бегство

– А-ха, а-ха, ух, ух, раз-раз, быстрей-быстрей! – Ойка уходил на лодке от преследовавших его людей Строгановых.

– А-а-а! – раздался крик от лежащего тут же в лодке человека, истекающего кровью.

– Держись, Поти, держись! Уходим, уходим! – прокричал Ойка.

Да, это был друг его детства, который только что был ранен в грудь, в бою при нападении на Нижне-Чусовской городок Строгановых пелымского войска Кихека, в котором они были начальниками отрядов. Как это произошло, что люди Строганова смогли их одолеть, их воинов Пелыма, простые люди, хотя вооружённые пищалями, ружьями, было непонятно. Видно это и сыграло злую шутку с уверенными в своей победе отырами (воинами) Кихека.

Лодка уходила в глубь леса по реке. Последние пули ударили над головой по веткам деревьев, росших вдоль берега. Стайка каких – то птиц взметнулась с испуга, запричитав по – птичьему на потревоживших их людей.

Ойка ещё мощно грёб с полчаса, стремясь как можно дальше уйти от погони. Голоса становились всё тише, дальше и скоро совсем затихли. Лодка ударилась носом в берег. Свисавшие ветки закрыли её со стороны реки. Ойка, обессиленный, упал на спину и посмотрел вверх на пробивавшееся сквозь листву солнце, как – то ласково светившее яркими лучами сквозь толщу листвы, сосновых и еловых иголок. Лучик упал, на стоящую возле сосны совсем маленькую берёзку и осветил её листики, которые вспыхнули ярким салатовым цветом, будто их разукрасил великий художник своими акварельными или масляными красками, одновременно подсветив их божественным салатовым светом. Сказка! Запахи травы и цветов обдали его со всех сторон. Ушёл, оторвался от погони.

Ойка выскочил на берег, осмотрелся и опять зашёл в воду, проскочил вдоль борта по колено в воде и, напрягшись, вытолкнул лодку с Поти на берег до её середины.

– Уф! Поти ты как? – но ответа не последовало.

Ойка забрался в посудину, всю окрашенную кровью раненного, эта лодчонка буквально спасла ему только что жизнь, и взяв на руки Поти, почувствовал его какое – то обмякшее тело. Бережно неся друга, вышел на берег и положил на траву.

Поти был мёртв.

Все эти воспоминания протекали в голове уже довольно старого человека, управляющего лодкой, как тогда в далёкой молодости, когда они с Поти уходили от погони. Только теперь он грёб веслом не спеша, делясь своими воспоминаниями со своим внуком, сидевшим рядом с ним в лодке.

– Потом я похоронил Поти, обложив его камнями, чтоб не добрались дикие звери, и стал пробираться к твоей бабушке Эви. Много, ой много произошло ещё событий, – продолжал рассказывать Ойка о своей жизни, осматривая берега реки. – Опять служил у Кихека, потом попал в плен, служил русскому царю. Пришлось повоевать со шведами. За свои подвиги во благо русского царя и Отечества был награждён почетным знаком, который с гордостью носил на шапке.

Ко времени Федора Ивановича относится запись Флетчера о русских воинских наградах, особенно важная в том отношении, что в ней говорится о ношении награжденными почетных знаков на одежде. «Тому, кто отличится храбростью перед другими, или окажет какую-либо особенную услугу, царь посылает золотой с изображением св. Георгия на коне, который носят на рукавах или шапке, и это почитается самою большою почестью, какую только можно получить за какую бы то ни было услугу».

Тогда в январе 1590 года многочисленное русское войско двинулось к шведской границе. При войске находился сам царь Федор Иоаннович. Воеводами были: в большом полку – князь Федор Мстиславский, занимавший после ссылки отца первое место между боярами, в передовом полку – князь Дмитрий Хворостинин. При царе, в звании дворовых или ближних воевод, находились Борис Годунов и Федор Никитич Романов.

Русские войска взяли крепость Ям. Князь Хворостин разгромил у Нарвы двадцатитысячное шведское войско под командованием Густава Банера. Остатки были осаждены в Нарве. Хотя противнику и удалось отбить приступ русских к крепости, шведское командование сочло нецелесообразным продолжение войны.

– А вот мы почти и у места, – проговорил Ойка.

Лодка обогнула очередной поворот. По правому борту стоял дремучий лес, а с левой стороны пойменные луга раскинулись разнотравьем, впереди показался обрывистый берег, поросший сосновым лесом, небольшой ручей влился в реку, играя холодными пузырьками воды и небольшими волнами, расходящимися к её середине.

– Вот тут, внучок, и стояла наша деревня, наш пауль.

Лодка проплыла вдоль берега и, не доходя небольшого островка, подплыла к небольшой площадке внутри отвесного берега слева.

1.2. Продолжение воспоминаний

На дворе начало 17 века, период колонизации края и начала его освоения русскими переселенцами.

Ойка с Ващкой не спеша поднялись на угор, поросший лесом. Сосны, как и много лет назад, торчали по склону коричневыми стволами с зелёными шапками сосновой хвои, помогая пришельцам подниматься вверх, служа для них опорой при движении. Земля была усеяна сухими шишками, раскрывшими свою чешую. Грибы семейками грелись, блестя жёлтыми шапочками, а маленькие маслятки, покрытые молочной слизью, пробивались из-под травинки к светящему где – то высоко за кронами деревьев солнышку.

Прибывшие остановились на небольшой площадке, на верху, после подъема от реки. Ойка с жадностью оглядел стоящие сосёнки, посмотрел вниз на реку, блестевшую серебром. Вон там, у островка, у них стояла запруда для рыбы, и держась за руки с Эви, они бежали по полю, ощущая радость прикосновения друг к другу и оглашая окрестности счастливым смехом молодости.

Всё как будто было вчера. Эви умерла несколько месяцев назад и только он, уже пожилой вогул, оставался сухим и достаточно крепким, несмотря на уже большой достаточно возраст.

– Пошли, Василий, посмотришь где жили твои предки. – Так Ващку звали уже давно на славянский лад, так было удобней и понятней в общении с окружающими.

Деревья сменились небольшими кустарниками и взору путников предстала заброшенная вогульская деревня.

– Это и есть наш пауль, Василий, здесь и жили твои предки. Верней всё, что от него осталось.

Река Ρеж. (Фото автора)

Вокруг стояли деревянные домишки. В целом время не сильно тронуло их, правда некоторые перекосились от прогнившего дерева. Немногочисленные окошки зияли пустотами и веяло от них какой – то тоской, которая возникает, наверное, только на кладбищах. А это и было кладбище, только кладбище прошлой жизни, жизни Ойки и его семьи. Манси давно уже снялись с насиженного места и ушли за Камень (Урал), уходя от прибывающих в эти места переселенцев, которых не останавливали никакие трудности неизвестной жизни, ни нападения местных аборигенов. Они прибывали и прибывали, распахивали землю, сеяли зерно, искали соль, руду, занимались охотой. И манси становилось здесь тесно несмотря на то, что правительство и верхотурский воевода, заинтересованные в сборе ясака, запрещали крестьянам ставить деревни и разрабатывать пашню в «вогульских улусах».

– Вот это мой дом, Василий, здесь мы жили, здесь бывали праздники по убитому медведю, когда удавалось его добыть! Хорошо было!

Ойка посмотрел на Ващку, глаза его сверкнули при воспоминании о детстве. А Василий увидел, как шрам, пересекавший лицо деда, побелел, видимо отхлынула от воспоминаний от головы кровь. Да, дед с юности был призван в Пелымское царство на службу, стал победителем соревнований среди лучших отыров (воинов), был в личной охране великого князя Кихека и воевал, воевал, после пленения перешёл на службу к русскому царю и за подвиги во благо русского царя и Отечества, был награждён почетным знаком, который с гордостью носил на шапке.

Так получилось, что Василий был его единственным внуком и дед много времени уделял его воспитанию. Вот и сейчас привёз его, чтобы показать, где жили его предки, чтобы гордился своим народом.

Пройдёт ещё сто лет, когда потомки Ойки будут заниматься поиском руды для Демидовых.

2.1. Павшино

Демид стоял в жаркой крестьянской кузне, переворачивая заготовку в горне на огне, удерживая её щипцами. Заготовка раскалилась, покраснела чуть ли не до прозрачности. Он посмотрел через плечо. Под противоположной стенкой, выпучив глаза на таинство работы с раскалённым металлом, стояли трое его сыновей: Никита, Семен и Григорий. Самый старшенький, но и самый шустрый и смышлёный шестилетний Никита, много времени проводил в кузне с отцом, помогая в меру сил тяте.

– Да надо уходить на Тулу из деревни, к родне. Вон мал – мала меньше, нужно кормить, поднимать детишек, – лезли в голову мысли.

Шёл 1662 год. Новое Павшино, здесь жили Антюфеевы и здесь Демид работал кузнецом, располагалось в Алексинском уезде (совр. Дубенский р-н Тульской области), которое издавна славилось искусными металлургами-домниками и кузнецами, в двадцати верстах от Тулы, являвшееся вотчиной князей Волконских.

– Что тут заработаешь на подковах, да серпах! – кузнец в сердцах сплюнул в сторону.

Надо сказать, что сёл с названием Павшино в Алексинском уезде в то время было на его границе с Тульским два – Старое и Новое. И оба были вотчинами князей Волконских. В 17 веке они были невелики: в 1678 году, например, в Новом Павшине было всего одиннадцать крестьянских дворов. По данным 20–30-х годов в 18 веке (более ранние отсутствуют) эти села, плюс село Протасово, были заметными центрами крестьянской железоделательной промышленности.

В 1724 году в Новом Павшине было девять ручных доменных горнов и три железцовые кузницы, построенные на вотчинной земле, на средства крестьян. К 1736 году здесь было уже семь домниц от двух до трёх горнов в каждой. Еще одна крестьянская домница имелась в Старом Павшине. Там же находились ручные заводы жителей Тульской оружейной слободы, Абрама Баташева (в 1729 году одна домница с девятью горнами и две железцовые кузницы с двумя горнами) и Евдокима Белобородова (с 1733 года одна кузница с горном, работавшим на железе из Тулы).

По данным Алексинской таможенной книги 1735 года, закупленное тулянами у павшинских крестьян плашенное железо находило хороший сбыт и отправлялось в Тверь и Астрахань. Домниц в Новом Павшине было довольно много: одна по меньшей мере на два двора.

– Ну что, мальцы, поедем в Тулу? А? Это вам не деревня, это – Демид задумался, – это я вам скажу большая деревня, огороженная башнями для защиты от врагов и частоколом!

– Поедем батюшка! – враз закричали пацаны.

– И я так думаю, там родня наша в несколько семей уж уехали и зовут к себе, все металлом занимаются, чай не пропадём! А?

– Не пропадём, не пропадём, тятя!

– Точно, мои дорогие, едем на Кузнецкую слободу, там все по кузнечному делу, крепкие мужики. Своя слобода, свой устав кузнецкий!

2.2. Тульский край в 17–18 веках

Вид города Тулы от оружейного завода. Гравюра X. Пастухова (1801) по рисунку П. Болотова (1792)

Самым началом казённого ружейного дела в России считается 1585 год, когда тульские «самопальные» (изготовлявшие ружья) кузнецы были повелением царя Фёдора Иоанновича, сына Иоанна Грозного, освобождены от податей, земских повинностей и связаны обязательством изготавливать оружие по, говоря современным языком, государственному заказу.

Мощный толчок в развитии оружейного дела в Туле произошёл при царе Михаиле Федоровиче, когда на кузнецкой стороне Тулы своих мастеров – самопальников насчитывалось сорок восемь дворов, под управлением их старосты Еремея Баташева (предка известных дворян Баташевых, увековечивших свою фамилию маркой самого распространённого в Российской империи самовара). Монархом были привлечены крупные «иностранные инвестиции», что было, по сути, единственно верным решением в условиях разорения от недавних польской и шведской интервенций, внутренних смут и настроений.

Первым царём из династии Романовых «в 29 день февраля 1632 года» было даровано право голландскому купцу Виниусу, покупавшему в России хлеб, устроить железный завод в Тульском уезде. С тем, однако, «дабы впредь то железное дело было государю прочно и государевой казне прибыльно; а людей государевых ему, Виниусу, всякому железному делу научать, и никакия ремесла от них не скрывать».

Залежи железной руды в здешних местах были богатейшими, дело оказалось доходным, и Андреас Виниус вовлёк поучаствовать в нём «гамбургца Петра Марселиуса и одноземца купца Акему», которые в 1652 году, в царствование царя Алексея Михайловича, основали Саломыковский, Ведменский, Елкинский железные и Немцовский оружейный заводы, завезя на них 600 иностранных мастеров. Главным условием правительства вновь ставилось обучение тульских самопальников заварке стволов, шпажному и замочному делу. «Госзаказ» же тульской Кузнецкой слободе, где обитал на тот момент сто двадцать один самопальник, составлял двести сорок две пищали (ружья большого размера).

При Петре I, в начале 18 века, тульская Кузнецкая слобода доставляла в Москву ежегодно уже по восемь тысяч ружей, именуемых фузеями, пришедшими на смену пищалям. За каждую казна платила мастерам по двадцать два алтына и две деньги, то есть шестьдесят семь копеек серебром: дорого (эта сумма примерно равнялась годовому налогу на крестьянина), но всё равно дешевле, чем приходилось платить за импортное оружие плюс расходы на перевозку. Главным же было то, что тульское оружие было своё, находилось под рукой, европейские колебания рынка на него не влияли.

Царской грамотой 1595 года Кузнецкая слобода в Туле была обособлена от посада и приобрела статус «белой» слободы в посаде, то есть тульские оружейники были освобождены от податей и земских служб. Но эта «белая» слобода имела свои отличительные черты.

Во-первых, Кузнецкая «белая» слобода в Туле принадлежала государству, ибо тульские оружейники не были подотчётны местным властям, а находились практически на протяжении всего 17 столетия в ведении центральных органов власти и считались «государевой слободой».

Во-вторых, кроме того, что тульские оружейники были освобождены от всех государственных повинностей, они имели ещё ряд привилегий: судебный иммунитет, право варить «хмельное питьё», право первоочередной покупки угля и железа.

Да, первоначально их работа носила не постоянный характер, но затем количество оружия, подлежавшего изготовлению, постоянно увеличивалось, пока в 1665 году не было окончательно определено «вместо денежных оброков и всяких податей» делать двести сорок четыре пищали на своём железе. Затем количество оружия, которое необходимо было изготовить, постоянно росло. Вместе с увеличением нарядов росло и население тульской Кузнецкой слободы: в 1595 году здесь значилось тридцать самопальных кузнецов, по переписи 1641 года их было сто пятьдесят два человека, по переписи 1696 года – сто девяносто четыре человека, а в 1715 году оружейных мастеров с учениками было уже одна тысяча сто шестьдесят один человек.